Фельштинский Ю Г 24 страница

-- Кто звонил?

-- Это Сталин, мы с ним помирились.

-- То есть как?

Пришлось Надежде Константиновне рассказывать все, что произошло в декабре 1922 года, когда Сталин ей позвонил [...]. Надежда Константиновна просила Владимира Ильича не придавать этому значения, так как все уладилось и она забыла об этом. Но Владимир Ильич был непреклонен...".

Но очевидно, Крупская рассказала обо всем Ленину в тот же день, на что обязан был рассчитывать Сталин, и в ночь с 22 на 23 декабря у Ленина именно по этой причине наступает резкое ухудшение здоровья: по свидетельству М. И. Ульяновой в ночь на 23 декабря болезнь Ленина "распространилась дальше, правая рука и правая нога поражены параличом. С этих пор Владимир Ильич больше не мог сам писать".

Есть несколько указаний на то, что Ленин узнал о звонке Сталина Крупской 22 декабря. Во-первых, цитируя Дмитриевского, это подтверждает Троцкий: "Крупская немедленно, вся в слезах, побежала жаловаться Ленину". Во-вторых, об этом свидетельствует факт нового приступа у Ленина в ночь с 22 на 23 декабря. Косвенно это подтверждается интервью с Фотиевой: "Надежда Константиновна не всегда вела себя, как надо. Она могла бы проговориться Владимиру Ильичу. Она привыкла всем делиться с ним. И даже в тех случаях, когда этого делать нельзя было. [...] Например, зачем она рассказала Владимиру Ильичу, что Сталин выругал ее по телефону?". Секретарь Ленина Володичева также считала, что Ленин узнал о грубости Сталина ранее 5 марта: "Возможно, он знал это раньше. А письмо написал 5 марта"(53).

Одновременно 22 декабря Крупская написала письмо Каменеву, фактическому председателю Политбюро, находившемуся в блоке против Ленина вместе со Сталиным, чего она скорее всего не стала бы делать, если бы не сообщила об инциденте Ленину уже 22 декабря:

"Лев Борисыч, по поводу коротенького письма, написанного мною под диктовку Влад. Ильича с разрешения врачей, Сталин позволил вчера по отношению ко мне грубейшую выходку. Я в партии не один день. За все 30 лет я не слышала ни от одного товарища ни одного грубого слова, интересы партии и Ильича мне не менее дороги, чем Сталину. Сейчас мне нужен максимум самообладания. О чем можно и о чем нельзя говорить с Ильичем, я знаю лучше всякого врача, т. к. знаю, что его волнует, что нет, и во всяком случае лучше Сталина. Я обращаюсь к Вам и к Григорию [Зиновьеву], как более близким товарищам В. И., и прошу оградить меня от грубого вмешательства в личную жизнь, недостойной брани и угроз. В единогласном решении контрольной комиссии, которой позволяет себе грозить Сталин, я не сомневаюсь, но у меня нет ни сил, ни времени, которые я могла бы тратить на эту глупую склоку. Я тоже живая и нервы напряжены у меня до крайности. Н. Крупская"(54).

Осторожный и хитрый Сталин не допустил бы разрыва с Лениным, если бы не считал его политическим трупом. 22 числа Сталин позволил себе нахамить Крупской, потому что уже ничем не рисковал. Он позвонил Крупской, чтобы сообщить ей, что решил убить Ленина. Только так можно объяснить реакцию самой Крупской на звонок Сталина 22 декабря: "Она была совершенно не похожа на сама себя, рыдала, каталась по полу и пр. Об этом выговоре она рассказала В. И. через несколько дней", -- свидетельствует Ульянова(55). Значит, и по мнению Ульяновой Ленин узнал об этом звонке много раньше 5 марта, уже через несколько дней.

Но самое главное доказательство того, что Ленин узнал о звонке Сталина именно 22 декабря, нам предоставил Ленин: 23 декабря он начал писать "завещание".

В 1922 году Ленин понимал, что такое Сталин: "Мария Акимовна, -- А. Бек секретаря Ленина Володичеву, -- есть ли какие-нибудь шансы найти просто устные отзывы Ленина о Сталине?" "Ничего я не слышала. Даже намека нет, -ответила Володичева. -- Ленин все-таки был тоже очень осторожный человек"(56). Тоже очень осторожный. Как и Сталин. Ленин не выдал своих намерений. Он не стал под влиянием разговора с Крупской звонить или писать Сталину. Ленин понял, что дни его сочтены и что нужно успеть отдать как можно больше указаний. В то же время, Ленин не собирался пассивно ожидать смерти от руки Сталина, что следует из количества написанных им перед смертью статей и заметок. Документы, продиктованные Лениным, начиная с 23 декабря, преследовали две цели: сделаться завещанием, с одной стороны, подорвать авторитет Сталина в партии -- с другой. События показали, что не произошло ни первого, ни второго.

23 декабря. Ленин попросил дежурившего у него врача А. М. Кожевникова разрешить ему продиктовать стенографистке в течение пяти минут, так как его "волнует один вопрос", и он боится, что не заснет. Ничего не подозревающий Кожевников разрешает. Тогда, в начале девятого вечера, Ленин вызвал Володичеву:

"23 декабря 1922 года мне сообщили, что меня вызывает к себе Ленин. Его беспокоит один важный вопрос, и он хочет продиктовать что-то стенографистке. Мне и раньше приходилось стенографировать выступления и письма Владимира Ильича. Записывала я его доклад на апрельской конференции, принимала его телефонограммы из Горок, а теперь мне предстояло вести запись у постели больного Ильича. Можете себе представить, как я волновалась! Помню, что в квартире Владимира Ильича я увидела Марию Ильиничну, Надежду Константиновну и группу врачей. Меня предупредили, что Ленину разрешено диктовать не более 5 минут. Надежда Константиновна провела меня в комнату, где на кровати лежал Ильич. Вид у него был болезненный. Он неловко подал мне левую руку, правая была парализована. Это меня сильно поразило. Я не предполагала, что ему до такой степени плохо. Когда мы остались одни, я села за стол рядом с кроватью. Ленин сказал: "Я хочу продиктовать письмо к съезду. Запишите!"(57)

Так была продиктована первая часть письма к предстоящему Двенадцатому съезду. При диктовке никто, кроме Володичевой, не присутствовал:

"Надежда Константиновна не вводила меня в комнату. Они стояли (Мария Ильинична, Надежда Константиновна и врач) около той комнаты, в которой лежал Ильич. Меня никто не провожал. Они только расступились, пропуская меня. И я вошла. Ленин диктовал быстро. Видимо, все было продумано у него заранее. Чувствовалось его болезненное состояние. Диктовка давалась ему нелегко. Говорил он глухо, не жестикулируя, как обычно. Закончил диктовку в отведенное время и немного повеселел. А я все еще не могла прийти в себя. Была как в тумане"(58).

Ленин заметил растерянность Володичевой, спросил, "почему такая бледная"(59). "Да потому что Сталин Вас за это убьет", "потому что я прямо сейчас обязана доложить обо всем Сталину", -- должна была ответить Влодичева, но, как нам достоверно известно, промолчала.

Сам Ленин называл эти записи "дневником", считая, что таким образом он обманет Политбюро и не привлечет к своей работе особого внимания. Посмотрим, что и когда написал Ленин, начиная с 23 декабря:

23 декабря 1922 г. -- "Завещание", часть 1. Записано Володичевой.

24 декабря -- "Завещание", часть 2.

25 декабря -- "Завещание", часть 3. Записано Володичевой.

26 декабря -- Записка об увеличении членов ЦК до 50 или даже 100 человек. Записано Фотиевой.

27 декабря -- Часть 4. "О придании законодательных функций Госплану". Записано Володичевой.

28 декабря -- Часть 5. "Продолжение письма о законодательном характере решений Госплана". Записано Фотиевой.

29 декабря -- Часть 6. "Продолжение записок о Госплане". Записано Володичевой.

29 декабря -- Записка о Госплане. Записано Володичевой.

29 декабря -- Об увеличении числа членов ЦК. Записано Володичевой.

30 декабря -- "К вопросу о национальностях или об ,,автономизации''", часть 1. Записано Володичевой.

31 декабря -- "К вопросу о национальностях или об ,,автономизации''", часть 2. Записано Володичевой.

31 декабря -- "К вопросу о национальностях или об ,,автономизации''", часть 3. Записано Володичевой.

2 января 1923 г. -- "Страничка из дневника". Опубликовано в "Правде" 4 января 1923 г.

4 января -- приписка к "Завещанию" с предложением снять Сталина. Записано Фотиевой.

4 января -- "О кооперации", часть 1. Опубликовано в "Правде" 26 мая 1923 г.

6 января -- "О кооперации", часть 2. Опубликовано в "Правде" 27 мая 1923 г.

Не позднее 9 января -- план статьи "Что нам делать с Рабкрином?"

9 января -- "Что нам делать с Рабкрином?", часть 1. Записано Володичевой.

13 января -- "Что нам делать с Рабкрином?", часть 2. Записано Фотиевой.

13 января -- "Что нам делать с Рабкрином?", часть 3. Записано Фотиевой.

16 января -- "О нашей революции (по поводу записок Н. Суханова)", часть 1. Опубликовано в "Правде" 30 мая 1923 г.

17 января -- "О нашей революции (по поводу записок Н. Суханова)", часть 2. Опубликовано в "Правде" 30 мая 1923 г.

23 января -- "Как нам реорганизовать Рабкрин". Опубликовано в "Правде" 25 января 1923 г.

2 марта -- "Лучше меньше, да лучше". Опубликовано в "Правде" 4 марта 1923 г.(60)

Уточним список секретарей Ленина по "Дневнику дежурных секретарей В. И. Ленина" за период с 21 ноября 1922 г. по 6 марта 1923 г.: Н. С. Аллилуева (до утра 18 декабря), Ш. М. Манучарьянц (формально -- библиотекарь Ленина, до вечера 11 декабря), С. А. Флаксерман (3 декабря только), М. И. Гляссер (вечер 5 февраля только), М. А. Володичева (с вечера 27 ноября), Л. А. Фотиева (с 13 декабря).

Обратим внимание на то, что, за исключением жены Сталина Н. С. Аллилуевой, жизнь которой оборвалась трагически, ни одна из секретарей Ленина не была репрессирована Сталиным в период чисток. И это было лучшим подтверждением того, что в личной преданности секретарей Ленина Сталин не сомневался, что ни одного нелояльного в отношении Сталина поступка никто из них в то опасное для Сталина время не совершил. Зная Сталина, можно с уверенностью сказать, что все вышесказанное относится и к преданнейшему помощнику и секретарю Ленина -- В. Д. Бонч-Бруевичу, прожившему долгую жизнь, до 1955 года. Не тронули и его брата, М. Д. Бонч-Бруевича, царского офицера, занимавшего до революции должность Главкома Северным фронтом. Михаил Дмитриевич, которого по статистике просто обязаны были расстрелять в 1936-39 годах, дослужился до чина генерал-лейтенанта и умер в 1956 году.

Чем же заслужили секретари Ленина пожизненную индульгенцию Сталина? Преданной службой и безупречным ведением "Дневника дежурных секретарей". Это был удивительный документ. Впервые опубликованный в 1963 году, он находился под семью замками до июля 1956 года. Что же это был за "Дневник" и по каким причинам его так долго хранили в сейфе? По чьей инициативе он был начат? Перед кем отчитывались люди, делавшие в "Дневнике" записи? Кто знал, а кто не знал о его существовании? Кем этот "Дневник" читался?

Не на все эти вопрос ответ ясен. Дневник был начат 21 ноября 1922 года. Очевидно, что в этот день Политбюро по инициативе Сталина установило над Лениным надзор на уровне ведения дневника. До революции Ленин всегда назначал Крупскую секретарем тех политических центров, в курсе деятельности которых он хотел быть. Сталин и тут оказался достойным учеником. В первые после введения формального надзора дни особенно активным секретарем Ленина была жена Сталина Н. С. Аллилуева. Понятно, что обо всем, что ей было известно, она рассказывала Сталину.

Нет никаких указаний на то, что о "Дневнике" знали Ленин, Крупская или М. И. Ульянова. Если так, то справедливо утверждение, что "Дневник" велся тайком. Шестеро секретарей Ленина могли вести тайный "Дневник" лишь по решению вышестоящих инстанций. Такими инстанциями могли быть ЦК, Секретариат ЦК или Политбюро. Иными словами, приказ должен был исходить от Сталина. Из интервью Фотиевой и Володичевой мы знаем, что отчитывались секретари перед Сталиным и Каменевым, являвшимся в те месяцы председателем Полибюро. Неизвестно, читал ли этот "Дневник" Сталин или же он довольствовался устными отчетами. По крайней мере один секретарь -- Володичева -- вела дневник стенографическими знаками и расшифровывала свою стенограмму позже. Из этого, видимо, следует сделать вывод, что Сталин довольствовался устными отчетами.

"Дневник" оборвался 6 марта 1923 года на фразе "Надежда Константиновна просила". Весь дальнейший текст был записан стенограммой и расшифровывался Володичевой 14 июля 1956 года. После 6 марта 1923 года "Дневник" не велся вообще. Создается впечатление, что в момент расшифровки записи от 6 марта в далеком 1923 году Володичевой позвонил Сталин и приказал ведение "Дневника" и всякую работу над ним прекратить. Так и было оборвана работа на полуслове.

"Дневник" интересен не только тем, что в нем записано, но и тем, что из него исчезло. А исчезло из него очень много. В "Дневнике" пропущены следующие дни: 17 декабря 1922 года, 19-22 декабря, причем 18 декабря Сталин назначен тюремщиком Ленина, а 22 декабря состоялся тот самый звонок Сталина Крупской и, если Крупская сообщила о нем Ленину, в записях секретарей от 22 декабря должны были бы иметься сведения о реакции Ленина; начиная с 25 декабря пропускается весь период деятельности Ленина, когда он диктовал третью часть "Завещания", записку об увеличении членов ЦК, записи о Госплане, статью "К вопросу о национальностях..." и, наконец, дополнение к "Завещанию" от 4 января 1923 года, где он предлагает сместить Сталина с поста генсека. За период с 25 декабря по 16 января сделаны всего две записи: 29 декабря и 5 января. Обратим внимание на то, как аккуратно они смонтированы:

"24 декабря [...] Владимиру Ильичу взяли Суханова "Записки о революции", тома III и IV.

29 декабря. Через Надежду Константиновну Владимир Ильич просил составить список новых книг. Врачи разрешили читать. Владимир Ильич читает Суханова "Записки о революции" (III и IV тома). [...] Списки Владимир Ильич просил составить по отделам.

5 января 1923 г. Владимир Ильич затребовал списки новых книг с 3 января и книгу Титлинова "Новая церковь".

17 января (запись М. А. Володичевой). Владимир Ильич [...] читал и вносил поправки в заметки о книге Суханова о революции [...]".

"Дневник" отцензурирован таким образом, чтобы создать у нас впечатление, будто Ленин с 25 декабря по 16 января включительно читал и работал над статьей о Суханове. Между тем в этот период были написаны основные его предсмертные статьи. А вот после 17 января (когда "Дневник" ведется с относительной частотой), написано всего две статьи: "Как нам реорганизовать Рабкрин" и "Лучше меньше, да лучше".

В Дневнике пропущены также 27-29 января, 11 и 13 февраля, 15 февраля -4 марта. Между тем нам известно, что Ленин диктовал каждый день или почти каждый день, причем дни, когда он не диктовал, в "Дневнике" всегда отмечались, например:

"10 декабря, утро. Ничего от Владимира Ильича не было. [...]

11 декабря, утро (запись Н. С. Аллилуевой). Никаких поручений не было. Владимир Ильич ни разу не звонил. Проверить, чтобы вечером в кабинете было не меньше 14 градусов тепла.

11 декабря, вечер (запись Ш. М. Манучарьянц). Никаких поручений не было. Владимир Ильич ни разу не звонил. [...]

18 декабря, утро (запись Н. С. Аллилуевой). Заседает пленум Центрального комитета. Владимир Ильич не присутствует, болен -- никаких поручений и распоряжений.

18 декабря, вечер. Заседает пленум. Владимир Ильич не присутствует, вечерним заседанием пленум закончен. [...]

18 января (запись М. А. Володичевой). Владимир Ильич не вызывал. [...]

21 января (запись М. А. Володичевой). Владимир Ильич не вызывал".

Таким образом дни, когда Ленин не вызывал и не диктовал -- отмечены. Значит, во все пропущенные "Дневником" или же его издателями дни Ленин что-то диктовал? Кроме того, не ясно, велся ли "Дневник" после 6 марта 1923 года. Опубликовано, по крайней мере, ничего не было. Похоже, также, что какие-то записи в дневнике делались задним числом.

Однако Ленин не предусмотрел того, что предусмотреть был обязан: все его секретари доносили о происходящем у Ленина Сталину. Заговор против Ленина в этот период имел столь широкий характер, что Сталин мог действовать открыто. Написанные против Сталина статьи и письма немедленно относились секретарями Ленина Сталину, и он сам решал как с ними поступить. Когда "завещание" Ленина, продиктованное Володичевой, было доставлено Сталину, тот, в присутствии нескольких партийных руководителей приказал "завещание" сжечь. Володичева вспоминает:

"Был уже поздний час, когда я вернулась в секретариат. Я долго сидела там подавленная, стараясь осмыслить все услышанное у Ленина. Его письмо показалось мне очень тревожным. Я позвонила Лидии Александровне Фотиевой, сказала ей, что Ленин продиктовал мне чрезвычайно важное письмо очередному съезду партии, и спросила, что с ним делать, не показать ли кому-нибудь, может быть, Сталину. Упор нужно сделать не на то, что я была очень взволнована, просто я впервые видела его в таком состоянии. "Ну что же, покажите Сталину", -- сказала Лидия Александровна. Так я и сделала [...](61)

В квартире Сталина я увидела его самого, Надежду Сергеевну Аллилуеву, Орджоникидзе, Бухарина и Назаретяна. (А. Назаретян, член партии с 1905 г, с 1922 г. работал в ЦК РКП/б/.) Сталин взял письмо и предложил Орджоникидзе и Бухарину пройти с ним в соседнюю комнату. Получилось так, что все произошло в молчании. [...] Примерно через четверть часа вышел Сталин. Шаги его были на этот раз тяжелыми, лицо озабоченно. Он пригласил меня в другую комнату, и Орджоникидзе спросил, как себя чувствует Ильич. [...] Повторяю: в квартире Сталина я увидела его самого, Аллилуеву, Орджоникидзе и Бухарина. Мне было важно довести до сведения Сталина, что хотя Владимир Ильич и прикован к постели, но бодр, речь его течет бодро и ясно. У меня создалось впечатление, что Сталин был склонен объяснить ленинское письмо съезду болезненным состоянием Ильича. "Сожгите письмо", -- сказал он мне. Это распоряжение Сталина я выполнила. Сожгла копию письма, которую ему показывала, но не сказала, что 4 других экземпляра ленинского документа лежат в сейфе.

На следующий день я рассказала обо всем произошедшем Фотиевой и Гляссер. "Что ты наделала! -- набросились они на меня. -- Сейчас же возобнови копию!" Я тут же отпечатала пятую копию".

К утру 24 декабря Ленину не просто пытаются запретить работать (диктовать пять минут). Ленину буквально пытаются запретить открывать рот. Он него требуют, чтобы он прекратил разговаривать с секретарем и стенографисткой. Требование это исходит от врачей (по смыслу происходящего это слово нужно ставить в кавычки, хотя люди в белых халатах в доме Ленина действительно врачи). Тогда Ленин предъявляет ультиматум как объявляющий в тюрьме голодовку заключенный, причем понятно, что ультиматут этот он предъявлял не врачам, а Сталину: если ему не будет разрешено ежедневно, хотя бы в течение короткого времени, диктовать его "дневник", он "совсем откажется лечиться"(62). Эта угроза действует (Сталин знает, что если Ленин откажется лечиться он может выздороветь). Ультиматум, разумеется, обсуждали не врачи, а сталинская фракция Политбюро в составе Сталина, Каменева и Бухарина (подчеркнем, что все трое действуют сообща против Ленина), принявшая следующее решение:

"1. Владимиру Ильичу предоставляется право диктовать ежедневно 5--10 минут, но это не должно носить характер переписки и на эти записки Владимир Ильич не должен ждать ответа. Свидания запрещаются. 2. Ни друзья, ни домашние не должны сообщать Владимиру Ильичу ничего из политической жизни, чтобы этим не давать материала для размышлений и волнений"(63).

Иными словами, заключенному Ленину на несколько минут в сутки выдают в камеру перо и бумагу (но так как все записывают секретари, Сталин немедленно оказывается в курсе всего написанного). Свой режим Ленин воспринимал именно как тюремный: "Если бы я был на свободе (сначала оговорился, а потом повторил смеясь; если бы я был на свободе), то я легко бы все это сделал сам", -- сказал Ленин Фотиевой 1 февраля 1923 года. Но Ленин был уже не на свободе. Он лежал и говорил мне с досадой: "Мысли мои вы не можете остановить. Все равно я лежу и думаю!"(64). Крупская вспоминала: ,,В этом же и беда была во время болезни. Когда врачи запретили чтение и вообще работу. Думаю, что это неправильно было. Ильич часто говорил мне: "Ведь они же [...] не могут запретить мне думать"''. Сама Крупская тоже понимала, что Ленин в заточении: "Во время болезни был случай, когда в присутствии медсестры я ему говорила, что вот, мол, речь, знаешь, восстанавливается, только медленно. Смотри на это, как на временное пребывание в тюрьме. Медсестра говорит: "Ну, какая же тюрьма, что вы говорите, Надежда Константиновна?" Ильич понял: после этого разговора он стал определенно больше себя держать в руках"(65), т.е. не критиковал свой режим при посторонних.

Когда 24 декабря Ленин диктует Володичевой вторую часть письма, он настолько озабочен возможной утечкой информации, что многократно подчеркивает Володичевой необходимость сохранения написанного в тайне: "Продиктованное вчера, 23 декабря, и сегодня, 24 декабря, является абсолютно секретным"; дневник "абсолютно секретен. О нем пока никто не должен знать. Вплоть даже до членов ЦК"; "подчеркнул это не один раз. Потребовал все, что он диктует, хранить в особом месте, под особой ответственностью и считать категорически секретным" (все эти требования Ленина Володичева аккуратно записывает в дневнике для Сталина).

"Боясь волновать Ленина, я не сказала ему, что с первым отрывком письма Ленина к съезду Сталин уже ознакомился", -- вспоминает Володичева. Здесь Володичева явно скромничает. Она должна была сказать: "боясь убить Ленина", "боясь сразить его наповал"... Трудно даже представить себе, как отреагировал бы Ленин на сообщение Володичевой о том, что обо всем происходящем сообщается Сталину и что по решению Политбюро ведется поминутное слежение за жизнью Ленина, оформленное как "Дневник дежурных секретарей".

Сообщение Володичевой о том, что она ознакомила Сталина только с первой частья "письма" вряд ли соответствует действительности. Дисциплина была суровая: "Мы ничего не читали и ничего друг другу не говорили, -- вспоминает Володичева. -- Друг друга не спрашивали. [...] Мы имели общий дневник [...] и каждая в свою дату записывала", но: "мы его не читали".

Секретари боялись Сталина безумно. Из интервью Бека с Володичевой:

"-- Помните, вы рассказывали, что, когда Ленин начал характеризовать Сталина, вас потрясло одно слово, которым он характеризовал Сталина?

-- Да, "держиморда".

-- Это письмо по национальному вопросу?

-- Где это было, в какой стенограмме, я не помню. Я просто сначала не разобралась, потом, когда разобралась, ужаснулась, ужаснувшись, перестала печатать.

-- И так это слово и не вошло никуда?

-- Не вошло..."(66)

Очевидно, Володичева не точна. Слово "держиморда" "вошло" в статью Ленина ,,К вопросу о национальностях или об "автономизации"'': "Тот грузин, который пренебрежительно относится к этой стороне дела [...] сам является грубым великодержавным держимордой"(67). Но психологию времени Володичева передает верно: не записать продиктованное Лениным Володичева посмела, а вот напечатать в адрес Сталина слово "держиморда" не смогла.

Даже если Володичева действительно не сообщила 23 декабря о существовании еще четырех экземпляров "завещания", Сталин не предполагал, что запись Ленина от 23 декабря, принесеная ему на дом, существовала в одном экземпляре. Материалы Ленина всегда переписывались в пяти экземплярах: один -- Ленину, три -- Крупской, один -- в секретариат в с грифом "Строго секретно". То, что предназначалось для "Правды", перепечатывалось, еще раз просматривалось Лениным и передавалось М. И. Ульяновой как ответственному секретарю редакции. Три экземпляра документов (Крупской) запечатывались затем в конверт(68). Сталин, конечно же, об этом знал.

После 24 декабря Сталин предпринимает какие-то меры, благодаря которым в дальнейшем в "Дневнике" наступает обрыв всякий раз, когда диктуются слишком невыгодные Сталину тексты. После 24 декабря все записываемое носит пространный, но совершенно беззубый характер. Это приводит к естественному выводу, что ряд ленинских материалов был уничтожен(69) или же, что записи были сфальсифицированы задним числом. "Сожжение" ленинских текстов могло произойти только по указанию Сталина как генсека партии. Предположить, что Сталин не интересовался содержанием заметок, диктуемых Лениным после 23 декабря, абсолютно невозможно.

Не отличалось поведение второго секретаря, дежурившего у Ленина в декабре 1922 -- январе 1923 г., Фотиевой:

"-- Я сама передала письмо Ленина о национальностях, -- сообщила она Беку.

-- То есть сразу после того, как он продиктовал?

-- Да. Могу вам рассказать. Только не записывайте. [...]

Второй раз (после разговора о яде) я обратилась к Сталину насчет письма о национальностях, которое продиктовал Владимир Ильич. Но тут я уже у него не была, а позвонила по телефону: "Товарищ Сталин, Владимир Ильич только что закончил письмо политического характера, в котором обращается к съезду. Я считаю нужным передать его в ЦК". Сталин ответил: "Ну, передайте Каменеву". (Они тогда были вместе.) Я так и сделала. [...]

-- А Сталину вы, Лидия Александровна, звонили не по поручению Владимира Ильича?

-- Нет, Владимир Ильич об этом не знал.

-- Почему же вы его не спросили?

-- Мы вообще не задавали ему вопросов. Нельзя было его волновать.

-- Но потом информировали его?

-- Нет. Это его взволновало бы. [...]

-- Тогда почему же все-таки вы с ней [Крупской] не посоветовались?

-- Я вообще не была в подчинении у Надежды Константиновны и не спрашивала ее разрешений.

-- Но ведь письмо Ленина ("К вопросу о национальностях или об "автономизации") было направлено против Сталина?

-- Не только против него. Также и против Орджоникидзе и Дзержинского.

-- Да, да, но главным был все-таки Сталин. И вы передаете ему. То есть заблаговременно вооружаете его. [...] Но хоть бы посоветовались с Марией Ильиничной.

-- А Мария Ильинична вообще ничем не распоряжалась. Все предоставляла Надежде Константиновне. [...] Если бы Владимир Ильич был здоров, то он обязательно бы пригласил Сталина и поговорил бы с ним. А тут письмо заменило разговор.

-- Почему же об этом ничего не сказано в дневнике дежурных секретарей? [...]

-- Туда мы писали вовсе не то. [...]

-- А почему, Лидия Александровна, в дневнике ничего не записано о том, что Владимир Ильич продиктовал последнюю часть "завещания", то есть ту часть, где говорил о Сталине?

-- Это было секретно. Поэтому я и не занесла.

-- Но и предыдущие части тоже были секретными. [...] А Володичева рассказывает, что и "завещание" ему было известно. Она сама, кажется, передавала. И Сталин сказал: "Сожгите".

-- Володичева -- больной человек. Ничего этого не было, -- и неожиданно нервно: -- Уходите, уходите с вашими вопросами!"(70)

Ленин диктовал активно в период с 23 декабря по 23 января, т. е. ровно месяц. Затем в его работе наступил неожиданный и не случайный перерыв. 24 января он дал Фотиевой поручение "запросить у Дзержинского или Сталина материалы комиссии по грузинскому вопросу" и столкнулся с сильным противодействием Сталина и Дзержинского. Дзержинский кивал на Сталина, тот прятался за решение Политбюро. Ленин стал подозревать Фотиеву в двойной игре: ,,Прежде всего по нашему "конспиративному" делу: я знаю, что Вы меня обманываете". На мои уверения в противном он сказал: "Я имею об этом свое мнение"''. В черверг, 25 января, Ленин спросил, получены ли материалы. Фотиева ответила, что Дзержинский приедет лишь в субботу. В субботу Дзержинский сказал, что материалы у Сталина. Фотиева послала письмо Сталину, но того не оказалось в Москве. 29 января Сталин позвонил и сообщил, что материлы без Политбюро дать не может; начал подозревать Фотиеву в двойной игре: спрашивал, не говорит ли она Ленину "чего-нибудь лишнего, откуда он в курсе текущих дел?" Так, его статья "Как нам реорганизовать рабкрин" (законченная 23 января и уже прочитанная Сталиным) "указывает, что ему известны некоторые обстоятельства". Фотиева заверила, что не говорит и не имеет "никаких оснований думать, что он в курсе дел". 30 января, узнав от Фотиевой об отказе Сталина выдать ему материалы комиссии Дзержинского, Ленин сказал, что будет настаивать на выдаче документов.

1 февраля Политбюро разрешило выдать материалы Фотиевой для Ленина, но на условии, что Фотиева оставляет их у себя для изучения (о чем просил ее Ленин) и доклада Ленину на эту тему без разрешения Политбюро не делает. Иными словами, материалы Политбюро выдало, но доступа к ним у Ленина нет, так как они находятся у сталинской шпионки Фотиевой. Фотиева, видимо по указанию Сталина, тянет время и заявляет Ленину, что для изучения материалов ей понадобится четыре недели(71).

⇐ Предыдущая 19 20 21 22 232425 26 27 28 Следующая ⇒