ЧАСТЬ ПЕРВАЯ 45 страница

Их было немного – всего лишь небольшой отряд автоматчиков. Однако они словно вгрызлись в землю, окружили себя непроходимыми минными полями, опутали все подступы колючей проволокой и, отбивая атаки противника, ясно давали ему понять, что решили, стоять насмерть…

О неудаче Синявинской операции Звягинцев знал лишь в общих чертах: об этом говорили на очередном совещании в штабе ВОГа, подчеркивая, однако, что операция эта сорвала намечавшийся противником штурм Ленинграда.

Вскоре после того Звягинцева вызвали на Дворцовую площадь к начальнику отдела укрепленных районов полковнику Монесу. Звягинцев все еще числился одним из его помощников.

– Слушай, подполковник, – сказал Монес, – строительство оборонительной полосы в центре города мы считаем законченным. Во всяком случае, тебе там больше делать нечего. Отправляйся на правый берег Невы, в район Невской Дубровки. Помоги шестнадцатому укрепленному району. Он держит оборону на широком фронте – почти от Порогов до истока Невы и дальше – по Ладоге. Нева сейчас наиболее уязвимое место на всем Ленинградском фронте. Мы привыкли рассматривать правый ее берег только как исходный рубеж для наших наступательных действий с целью прорыва блокады. И в прошлом году наступали оттуда, и в этом – тоже. Но что получится, если тот же самый район, допустим, между Восьмой ГЭС и Шлиссельбургом противник изберет как исходный рубеж для своего наступления?.. Надо привести укрепленный район в полную боевую готовность, проверить систему огня, прочность оборонительных сооружений, слаженность боевых расчетов.

– А какими силами располагает этот УР? – спросил Звягинцев.

– Шесть артиллерийско-пулеметных батальонов.

– Кадровые?

– Нет, подполковник. На все УРы кадровых войск не хватает. Батальоны шестнадцатого сформированы недавно, в основном из рабочего класса. Однако командный состав во главе с комендантом УРа полковником Малинниковым в основном кадровые командиры. А ты будешь состоять нашим представителем при Малинникове.

«Все повторяется в моей судьбе!» – подумал Звягинцев, вспомнив, как так же вот когда-то – ему казалось, что это было в давние-давние времена, – посылали его представителем штаба фронта в батальон Суровцева с заданием: создать неприступные укрепления на одном из участков Лужского рубежа. Стараясь оборвать поток воспоминаний, Звягинцев спросил Монеса:

– Когда отправляться?

– Чем скорее, тем лучше, – ответил тот. – Скажем, завтра. Еще вопросы есть?

– Есть, если разрешите… Я понял, что ожидается новое наступление немцев. А мы-то, товарищ полковник, наступать собираемся? Или опять зазимуем в блокаде?

– Вперед забегаете, – нахмурившись, ответил Монес. – Ставку и Военный совет фронта обогнать хотите?.. Если что и будет, то узнаете об этом от командующего шестьдесят седьмой армией. Со штабом армии и поддерживайте связь. Других вопросов нет?

Звягинцев молчал.

– Наверное, потом будут, – усмехнулся полковник.

– Очевидно, будут, – согласился Звягинцев. – На месте само дело вопросы подсказывает. А сейчас, товарищ полковник, у меня к вам одна просьба есть… Возможно, мне придет письмо. С Большой земли… Прошу переслать в шестнадцатый…

Письма он ждал о судьбе Веры, а может быть, и от нее самой.

Месяц назад на углу Невского и Фонтанки, где Звягинцев работал тогда, его повстречал Васнецов, знакомившийся с новыми оборонительными сооружениями в центре города.

Заговорил по-дружески:

– Просьбу твою, подполковник, я выполнил… Насчет той девушки… ну Королевой. Видишь ли, какое дело… Нелегкую ты задал мне задачу…

«Не тяни, говори сразу!» – хотелось крикнуть Звягинцеву. Он приготовился к самому худшему. Если бы Вера осталась в живых, Васнецов сказал бы об этом сразу.

– Весь горздрав занимался твоим делом, – неторопливо продолжал секретарь горкома. – Целое расследование провели. Все штабы МПВО, все похоронные команды опросили.

– Погибла?! – вырвалось у Звягинцева.

– Нет, нет, я тебе не похоронку привез, – поспешно сказал Васнецов. – Тут вот какое дело… Удалось обнаружить следы одной девушки, которая предположительно должна бы быть той самой Верой Королевой. Возраст схожий. Есть и профессиональное соответствие: судя по лохмотьям белого халата, эта девушка тоже медработник. Извлечена из-под развалин госпиталя в бессознательном состоянии и в числе других, нуждавшихся в сложных операциях, отправлена на Большую землю.

В первое мгновение Звягинцева целиком захватило чувство радости. Он как бы и не услышал, что Вера тяжело ранена. Одна мысль стучала в его голове: «Она жива… жива… жива!..»

Придя в себя, спросил Васнецова:

– Может быть, известно, где она находится сейчас?

– Отсюда ее направили в один из госпиталей Горьковской области, – ответил Васнецов, – а о дальнейшем не знаю. Зато насчет другого интересующего тебя человека – ну комиссара твоего – все установлено точно.

– Пастухов тоже жив?! – воскликнул Звягинцев.

– Нет, он погиб.

– Документы при нем оказались?

– Какие там документы!.. Пастухов твой какого-то парня безногого спас. Телом своим прикрыл, когда все рушиться стало. Парень этот чудом жив остался и рассказал все. Пастухову голову размозжило, позвоночник перебило…

Дальше Звягинцев уже не слушал. Для него и услышанного было достаточно. Мелькнула догадка: «Не тот ли это одноногий морячок с гремящими костылями, что встретился мне зимой в полутемном госпитальном коридоре? Наверное, он. Пастухов ведь так хотел вернуть к жизни этого юношу, изуродованного войной…»

Звягинцев возвратился к думам о Вере.

Злой, непреклонный голос логики утверждал, что нет никаких веских оснований быть уверенным, будто та девушка именно Вера. Но если даже из-под развалин извлекли действительно Веру, перенесла ли она все тяготы эвакуации, а затем еще какую-то сложнейшую хирургическую операцию.

И все же голос сердца, не желавший считаться с аргументами, отбрасывающий все возражения, уверенно твердил: «Она жива… жива!..»

Вечером Звягинцев написал письмо в Горький, областному военкому. Он умолял его навести справки: в какой из госпиталей области попала ленинградка Вера Королева и как у нее прошла операция. Ответа требовал в любом случае: если жива в если погибла.

Но ответа пока что не было.

Прошло немногим больше двух месяцев после неудачно закончившейся Синявинской операции. На Неве опять наступило затишье. Ледяной панцирь сковал реку.

На высоком, обрывистом левом ее берегу осталась лишь горстка советских бойцов, удерживавших «Невский пятачок». Оттуда доносилась редкая перестрелка…

В бесконечно длинные декабрьские ночи над Невой взвивались время от времени выпущенные с того же левого берега осветительные ракеты, и в неярком их голубоватом свете смутно проступали на низинном правом берегу припорошенные снежком броневые колпаки, лабиринт траншей, ряды заиндевелой колючей проволоки.

Начиналась зима. Вторая блокадная зима. Суждено ли было стать ей столь же безысходной, как и первая?

Этот вопрос задавали себе тысячи ленинградцев. Он все чаще звучал в красноармейских землянках и командирских блиндажах.

…12 декабря командиры дивизий – генерал-майоры Симоняк и Краснов, полковники Борщев и Трубачев, а также начальники их штабов, командующие артиллерией и еще несколько командиров соединений, неожиданно были вызваны в Смольный к Говорову.

Когда их провели в кабинет командующего, самого Говорова там не было. Вызванных встречал начальник штаба фронта генерал-майор Гусев. Тут же присутствовали новый начальник оперативного отдела генерал-майор Гвоздков и начальник фронтовой разведки Евстигнеев.

Наконец появился и Говоров вместе со Ждановым. Гусев доложил им, что все вызванные командиры в сборе.

– Ну вот и хорошо, – удовлетворенно сказал Говоров. – Прошу садиться, товарищи.

Жданов поздоровался со всеми общим поклоном и сразу же занял обычное свое место – справа от кресла Говорова.

Сам же Говоров, прежде чем сесть в это кресло, прошел к письменному столу, взял там свою толстую тетрадь, затем направился к высокому сейфу. В напряженной тишине звякнул ключ, повернутый в замочной скважине, бесшумно открылась массивная стальная дверца, и из скрытой пасти сейфа будто сама собой выплыла красная папка.

С этой папкой и толстой тетрадью командующий расположился у торца стола для заседаний, вынул из поясного брючного кармана часы на черном ремешке и также положил их перед собой. Несколько мгновений посидел молча, вглядываясь в лица собравшихся. Потом раскрыл красную папку и сказал будничным тоном:

– Товарищи командиры! Ставка Верховного главнокомандования утвердила план операции под кодовым названием «Искра». Замысел состоит в том, чтобы встречными ударами двух фронтов – нашего с запада и Волховского с востока – разгромить немецко-фашистскую группировку в шлиссельбургско-синявинском выступе и прорвать блокаду.

Он посмотрел на листок, лежащий в красной папке, точно сверяясь с текстом директивы, и закрыл папку.

– Со стороны Ленинградского фронта, – продолжал после паузы Говоров, – задачу эту будет решать недавно сформированная нами шестьдесят седьмая армия под командованием генерал-майора Духанова. – Говоров повернул голову в сторону сухощавого, коротко остриженного генерала средних лет и повторил уважительно: – Под вашим командованием, Михаил Павлович.

Духанова здесь знали все, но о существовании 67-й армии, сформированной на базе Невской оперативной группы, известно было немногим.

Имея это в виду, Говоров пояснил:

– В составе армии – шесть стрелковых дивизий и пять стрелковых бригад, одна лыжная и три танковых бригады, два отдельных танковых батальона, бригада тяжелых гвардейских минометов, двенадцать артиллерийских и восемь минометных полков.

…Собрания военных людей многим отличаются от собраний гражданских. И одно из отличий состоит в том, что здесь не принято выражать свой восторг аплодисментами или возгласами одобрения. Тем не менее, когда Говоров закончил перечисление соединений и частей вновь сформированной армии, в кабинете раздалось нечто похожее на единодушный вздох облегчения.

Нет, не только долгожданному решению Ставки радовались люди, собравшиеся за этим столом. Директива на прорыв блокады была для них далеко не первой. И место прорыва определялось в ней уже привычное – в районе Синявино, где толщина блокадного кольца наименьшая.

Причина одобрительного вздоха, вырвавшегося у присутствующих, была иной: впервые изнутри Ленинграда планировался удар таким мощным кулаком. Целая армия! И притом усиленная!

– Оперативное построение войск – в два эшелона, – как бы не замечая радостного оживления, продолжал Говоров. – В первом эшелоне – четыре стрелковые дивизии, во втором – две. Остальные общевойсковые соединения составят армейский резерв. Взаимодействующий с нами Волховский фронт основные усилия сосредоточит на своем правом фланге. Там для осуществления прорыва также сформирована специальная армия – Вторая Ударная. Слева от нее будет действовать знакомая нам восьмая армия. Генерал Гвоздков, прошу вас – карту.

Начальник оперативного отдела проследовал в дальний угол кабинета, взял там длинный белый сверток со шнурком от одного конца к другому, при помощи указки накинул этот шнурок на вбитый в стену крюк. Карта с шелестом развернулась под тяжестью нижней деревянной планки. И тогда все увидели район предстоящих действий. Справа голубела лента Невы. Вплотную к ней примыкала тонкая красная линия – позиция 16-го УРа. За УРом виднелись такие же красные дуги с обозначением соединений и частей, которым предстояло принять участие в операции «Искра».

По другую сторону Невы тянулась темно-синяя линия с зубцами, обращенными к реке. От Усть-Тосно она ползла на север, вплоть до Шлиссельбурга, от него продолжала свой путь на юго-восток, по Ладожскому побережью, затем резко спускалась на юг, но вскоре делала такой же резкий поворот на запад. В пространстве, очерченном этой темно-синей зубчатой линией, и находилась шлиссельбургско-синявинская группировка противника. С востока в нее упирались еще несколько красных дуг – войска 2-й Ударной армии.

Несколько минут командиры дивизий молча рассматривала карту. Потом снова раздался голос Говорова:

– Товарищ Гусев, ознакомьте командиров с противником и характером его укреплений.

Начальник штаба подошел к карте и, почти не глядя на нее, начал:

– Во-первых, товарищи командиры, мне хотелось бы предостеречь вас от недооценки противника. Разумеется, ему нанесен значительный урон в ходе сентябрьских боев. Есть основания полагать, что на Ленинградском направлении у немцев уже нет крупных танковых резервов, в частности его двенадцатая танковая дивизия выведена на переформирование сразу же после Синявинской операции. Не исключено также, что какую-то часть сил Гитлер снял с нашего фронта и перебросил их под Сталинград на помощь окруженной там армии Паулюса. И тем не менее, товарищи, рассчитывать на легкую победу мы не можем. По данным разведки, в полосе запланированного прорыва обороняются две пехотные дивизии и отдельные отряды дивизии СС. Напоминаю, что численный состав немецкой пехотной дивизии почти вдвое превосходит численность нашей стрелковой дивизии. Следует также иметь в виду, что вблизи от участка прорыва противник имеет еще две пехотные и одну горнострелковую дивизии. Несомненно, они тоже примут участие в отражении нашего удара. Нельзя забывать и о большом количестве немецкой артиллерии разных калибров, сосредоточенной в районах Синявино, Келколово, Отрадное.

Гусев на короткое время умолк, как бы давая возможность каждому хорошенько осмыслить услышанное, и лишь после этой паузы перешел к дальнейшему:

– Противник располагает большим количеством мощных укреплений, строительство которых он начал, как только вышел в район Шлиссельбурга, то есть еще с сентября сорок первого года. Вдоль всего левого берега Невы, который, как известно, высок и крут, немцами отрыта сплошная траншея полного профиля с большим количеством врезанных прямо в берег на разных уровнях дзотов.

Сам Гусев отлично представлял, что это значит. Он ведь во время сентябрьских боев, оставаясь начальником штаба фронта, одновременно исполнял обязанности командующего Невской оперативной группой.

– Параллельно первой, основной траншее, – Гусев провел по карте указкой, – на расстоянии семидесяти метров от нее проходит вторая траншея, а в полкилометре от берега – третья, включающая инженерные оборонительные сооружения усиленного типа. К этому добавляются каменные постройки здания Восьмой ГЭС и Шлиссельбурга, а также сохранившиеся подвалы разрушенных населенных пунктов – немцы умело используют их в системе своей обороны. Не говорю о минных полях, это подразумевается само собой.

Покончив с характеристикой противника, начальник штаба показал направление главного удара.

– Мы наносим его вот здесь, – прочертил он указкой воображаемую линию, пересекая голубую ленту Невы, чуть выше Московской Дубровки, – и развиваем наступление на Рабочий поселок номер пять…

До сих пор речь шла о пунктах, хорошо известных всем военачальникам Ленинградского фронта: Шлиссельбург, Синявино, 8-я ГЭС, Невская Дубровка, Московская Дубровка. Расположение их воспринималось зримо, даже без карты. Но сейчас появилось новое название – какой-то Рабочий поселок № 5. Командиры напрягли зрение. Точка, у которой Гусев задержал указку, находилась почти на одинаковом удалении от Ленинградского и Волховского фронтов.

– Одновременно, – продолжал Гусев, перемещая указку к югу, – будет вестись расширение прорыва в сторону Рабочего поселка номер шесть. Соединение со Второй Ударной предполагается в центре коридора – в Рабочих поселках номер пять и номер один. У меня все, – повернулся он к Говорову.

– Я полагаю, – сказал Говоров, обращаясь к вызванным командирам, – у каждого из вас имеются какие-то вопросы. Но они преждевременны. Будет еще возможность выяснить их. Прошу остаться командующего армией, а также генералов Краснова и Симоняка, полковников Борщева, Трубачева. Все другие пока свободны, но из Смольного мы вас не отпустим. Здесь вы проведете четыре дня. За это время каждый должен основательно изучить обстановку, обдумать свои задачи, а затем состоится штабная игра. Отлучки за пределы Смольного запрещаю. Адъютанты сейчас разведут вас по вашим рабочим комнатам, покажут, где будете спать, где питаться.

…И вот опустела вся левая сторона длинного стола. По правую его сторону разместились Духанов и четверо командиров дивизий.

Когда плотно закрылась дверь за последним из лиц, покинувших кабинет, Говоров сказал:

– Прошу командующего армией довести до командиров дивизий их задачу.

– Товарищи командиры дивизий, – сказал, вставая. Духанов, – в предстоящей операции ваши соединения составят первый эшелон армии. На правом фланге, в направлении Московской Дубровки, будет наступать генерал-майор Краснов, в центре действуют дивизии полковника Борщева и генерал-майора Симоняка, на левом, северном фланге удар по Шлиссельбургу наносит полковник Трубачев. Успех операции зависит прежде всего от вас, и потому именно с вами пожелал поговорить особо Андрей Александрович.

Духанов вопросительно взглянул на Жданова и по безмолвному его жесту сел.

– Итак, товарищи, – начал Жданов, – через несколько минут вам также предстоит начать подготовку к штабной игре. Но до этого я хочу потолковать с вами как коммунист с коммунистами. Выбор Военного совета пал на вас не случайно. Вы, товарищ Симоняк, героически проявили себя в обороне Ханко. Вы, товарищ Борщев, самоотверженно защищали Ораниенбаумский плацдарм, отличились под Путроловом и Усть-Тосно. Вы, товарищ Трубачев, достойный командир дивизии, в которую вошел цвет рабочего класса Ленинграда – бывшие народные ополченцы. Награды на груди генерала Краснова говорят сами за себя, к тому же ваша, товарищ Краснов, дивизия уже побывала в кровопролитных боях там, где ей предстоит действовать теперь. От начала операции «Искра» нас отделяют дни, самое большее – недели. Ставка дала нам все, что могла. На большее рассчитывать не приходится. Да и не имеем мы на то морального права: под Сталинградом наши войска ведут тяжелейшие бои с двумя окруженными немецкими армиями – шестой и четвертой танковой. Гитлер создал новую группу армий под названием «Дон» и послал ее на выручку окруженных. Перед началом нашего сегодняшнего совещания Леонид Александрович и я разговаривали с товарищем Сталиным – потому, собственно, вам и пришлось несколько подождать нас. Так вот, товарищ Сталин сказал, что сегодня на рассвете эта новая группировка противника перешла в наступление из района Котельниково…

Жданов сделал паузу. Пошарил по столу в поисках папирос. Четыре руки с пачками «Беломора» тут же протянулись к нему.

– Извините, товарищи, я теперь курю другие, – отказался Жданов и, не желая обидеть людей, уточнил: – Докторские, для астматиков… Однако вернемся к делу. Вы знаете, кто командует группой «Дон»? Ею командует Манштейн! Тот самый, который три месяца назад собирался штурмовать Ленинград. Теперь его послали спасать положение на юге. В этой войне все взаимосвязано! Сначала – Ленинград и Москва. Теперь – Ленинград, Москва и Сталинград. Мы должны устроить здесь немцам такую баню, чтобы ни один их солдат не мог уйти отсюда. Никуда, кроме как в землю! Вы меня поняли, товарищи?

Все молчали, не спуская со Жданова глаз. Говоров начал было тихо постукивать пальцами по столу и тотчас прекратил, потому что Жданов заговорил снова:

– Сейчас шла речь о нашем долге перед Родиной и партией, Но у нас есть еще свой особый долг перед Ленинградом. Город не может дольше жить в тисках блокады. Не может, товарищи! Мы радовались, когда Ладога снова стала судоходной. Мы вывезли на Большую землю почти полмиллиона человек. По Ладоге Ставка слала нам подкрепления. Вы знаете, сколько мы получили за это лето и осень новых бойцов и командиров? Более трехсот тысяч человек! Но это не все. Мы получали еще боеприпасы, пушки, танки. Вы должны знать, товарищи, и о том, чего стоило это нашим морякам и речникам. Подсчитано, что за время навигации самолеты противника пять тысяч раз появлялись над озером, прибрежными портами и станциями. Они сбросили там до семи тысяч бомб! Подумайте над этим!..

Неожиданно Жданов протянул руку к сидящему ближе других Симоняку и сказал:

– Дайте мне папиросу.

Все заметили, что рука Жданова дрожала, когда он вытаскивал папиросу из пачки и когда закуривал ее, взяв из пальцев Симоняка зажженную спичку…

– Вы помните, товарищи, – с волнением продолжал Жданов, – как принято было говорить в мирное время, если отмечалась какая-нибудь большая трудовая победа? Тогда говорилось; «В эти дни наш народ обращает свои взоры к партии коммунистов, к нашей большевистской партии…» Однако народ смотрит на нас, коммунистов, не только в дни радости, но и в дни испытаний. Да, мы не смогли, не сумели избавить ленинградцев от страшных бедствий. Ни в прошлом году, ни нынешней осенью. Не сомневаюсь, народ понял правильно: не потому мы не сделали этого, что мало работали и плохо воевали. Истинная причина в том, что немцы были сильней нас, у них было больше солдат, больше танков, артиллерии, самолетов. Теперь положение меняется в нашу пользу. И нам не простят, если мы не сумеем воспользоваться нашими преимуществами. Партия ждет от вас не только личной храбрости, но и умелого командования. А сейчас… – Жданов поглядел в сторону Говорова и, уловив едва заметный его кивок, закончил: – Сейчас командующий распорядится.

Говоров нажал кнопку звонка и приказал своему адъютанту майору Романову проводить командиров в подготовленные для них комнаты.

Ночью повалил снег. На Неве гулял пронзительный, колючий ветер.

Командный пункт 16-го, или, как его называли еще, Невского укрепленного, района чуть возвышался над наметенными вокруг сугробами.

Часовой в полушубке и с автоматом на груди приплясывал у входа.

– Комендант у себя? – спросил его Звягинцев.

– А кто вы будете, товарищ командир? – почтительно, но вместе с тем с подобающей месту солидностью осведомился часовой.

– Доложите, подполковник Звягинцев, из штаба фронта.

Часовой на мгновение вытянулся, затем стал спускаться по уходящим глубоко вниз ступенькам, и оттуда, снизу, донесся его хрипловатый голос:

– Товарищ младший лейтенант, тут прибыл подполковник из штаба фронта.

Через минуту вверх поднялся младший лейтенант в меховой жилетке.

Он вопросительно посмотрел на Звягинцева и небольшой его, видавший виды чемоданчик.

– Разрешите ваши документы, товарищ подполковник.

Звягинцев вынул свое удостоверение личности и командировочное предписание. Младший лейтенант внимательно изучил документы, сказал, что комендант УРа на месте, и пригласил Звягинцева в блиндаж. Сам, однако, опередив его, моментально исчез в полумраке.

«Хочет предупредить!» – подумал Звягинцев и последовал за ним, намеренно замедляя шаги.

Блиндаж оказался вместительным. В первой его половине по обе стороны тянулись нары. Справа от двери прямо на нарах стояли два полевых телефона и возле них – сделанная из снарядной гильзы коптилка. Здесь же располагался связист. На противоположной, левой стороне нары аккуратно были застелены серым армейским одеялом и сверху лежал полушубок – очевидно, там расположился младший лейтенант.

Спустя минуту откинулся полог, разделявший блиндаж на две части, и при свете коптилки Звягинцев увидел высокого, худощавого, средних лет полковника. Даже в полумраке Звягинцев мог различить резкие, волевые черты его лица. Он был одет по всей форме, поясной ремень, слегка оттянутый кобурой с пистолетом, поддерживала портупея. Гимнастерка застегнута на все пуговицы. Командный состав УРов всегда и везде отличала особая подтянутость.

– Здравствуйте, товарищ Звягинцев, – доброжелательно улыбаясь, сказал полковник, – прошу проходить. – Он высоко приподнял брезентовый полог.

– Разрешите выполнять? – спросил из-за его спины младший лейтенант.

– Действуй! – не оборачиваясь, ответил полковник.

Лейтенант обошел Звягинцева и исчез, плотно прикрыв за собой дверь.

– Прошу, – снова повторил полковник.

Звягинцев, слегка пригибаясь, сделал два шага вперед.

Вторая половина блиндажа представляла собой почти комнату, оборудованную с максимальным фронтовым комфортом. Слева у стенки стоял топчан. На противоположной, правой стороне висели карта и два небольших портрета – Сталина и Жданова. У дверного проема была прибита самодельная вешалка – узкая, гладко выструганная деревянная планка с загнутыми в виде крючков гвоздями, на одном из них висел полушубок. К переднему простенку примыкал стол, на котором горела карбидная лампа. По обе стороны стола тянулись скамьи. В центре помещения дышала теплом железная печка.

– Что ж, товарищ комендант, – сказал Звягинцев, – начнем с представления. – И снова сунул руку в карман, намереваясь вынуть удостоверение.

Малинников отстраняющим жестом остановил его:

– Нет необходимости. Мне сообщил о вас полковник Монес. Представляться, по-видимому, надлежит мне.

Звягинцев ощутил некоторое неудобство оттого, что Малинников ставит себя в положение подчиненного. Тот, наверное, уловил это и, желая выровнять отношения, заговорил уже подчеркнуто неофициально:

– Что же вы не раздеваетесь, товарищ Звягинцев? Чувствуйте себя как дома. – И, как радушный хозяин, взял у него из рук полушубок, повесил рядом со своим.

В это время за пологом началась какая-то возня. Потом угол брезента откинулся, и Звягинцев снова увидел младшего лейтенанта.

– Сюда, – показывал он кому-то на стену, где висела карта.

Затем появилась чья-то спина в шинели и ноги в огромных валенках, переступающие мелкими шажками. За коренастым бойцом, пятившимся задом, показался вскорости другой, маленький и поджарый. Они вдвоем несли топчан.

– А теперь постель. Быстро! – приказал младший лейтенант, когда топчан был установлен у стены, но так, чтобы не мешать подходу к карте. Сам он подхватил чемоданчик Звягинцева, оставленный у входа, сунул его под топчан и тут же удалился.

– Если вместе поселимся, не возражаете? – осведомился Малинников.

– А не стесню? – неуверенно проговорил Звягинцев.

– В тесноте да не в обиде, – улыбнулся полковник. – Вдвоем жить веселее. Впрочем, – поправился он, – веселья у нас тут мало. Покомандуете, сами убедитесь.

– Командовать будете вы, товарищ комендант, – сказал Звягинцев, чтобы разом поставить все на свои места. – Я не подменять вас приехал. Давайте-ка присядем и познакомимся по-настоящему.

– Рано, товарищ Звягинцев, рано! – слегка щуря глаза, возразил Малинников и крикнул, переводя взгляд на полог: – Ну, что там?

Ответа не последовало.

– Дисциплинка!.. – недовольно пробурчал Малинников и, подождав, пока сядет Звягинцев, сам расположился напротив. – С чего начнем? – спросил он.

Звягинцев не успел ответить. За пологом послышались чьи-то мягкие шаги, и тут же младший лейтенант внес на вытянутых руках самовар, исходящий паром.

– Опаздываете, младший! – притворно строго бросил комендант и, переводя взгляд на Звягинцева, пояснил: – У нас так заведено, чтобы самовар был всегда наготове. А вот со стаканами – беда. Были – разбились. Кружками обходимся, по-солдатски…

Младший лейтенант то исчезал за пологом, то появлялся снова, ставя на стол кружки, чайник, блюдечко с мелко наколотым сахаром, тарелку с черными армейскими сухарями, банку свиной тушенки.

Наблюдая за этими сборами, Малинников пошутил:

– Есть у меня, товарищ Звягинцев, один крупный недостаток: не потребляю хмельного. Зарок дал: после победы отопьюсь. На вас, однако, зарок мой не распространяется. Младший! – снова позвал он.

Но Звягинцев предостерегающе поднял руку:

– Всему свое время.

– Отставить! – сказал Малинников появившемуся младшему лейтенанту и стал разливать по кружкам чай.

Звягинцев отхлебнул из своей кружки и сказал решительно:

– Извините, товарищ Малинников, не будем терять время, Давайте соединим приятное с полезным. Есть много вопросов, которые…

– А вы думаете, у меня их нет? – прервал комендант. – Только и я полагал, что всему свое время. Впрочем, если не терпится, я к вашим услугам.

– Не обижайтесь, товарищ Малинников, – миролюбиво сказал Звягинцев, – и давайте ваши вопросы.

– В таком случае вопрос первый: недовольны нашей работой? Ну там, на Дворцовой? – Как и большинство ленинградцев, Малинников называл площадь Урицкого ее старым именем.

– Почему недовольны? – удивился Звягинцев.

– Раз специального уполномоченного прислали, стало быть, недовольны.

– Нет, товарищ Малинников. Дело совсем не в этом.

– В чем же?

Звягинцев не знал, что ответить ему. Сказать о необходимости дальнейшего совершенствования укреплений? Да разве ж Малинникову это не известно? Нет, другого ждет от него комендант; хочет выяснить, что там замышляется в штабе фронта на ближайшее будущее. А он, Звягинцев, и сам не посвящен в эти замыслы. Вот Монес, тот, пожалуй, кое-что знает, да помалкивает. Даже упрекнул Звягинцева за излишнее любопытство: «Ставку, Военный совет опередить хочешь?..»

Так и не найдясь, что ответить Малинникову, Звягинцев попросил его:

– Познакомьте меня со своим хозяйством.

– Готов, – откликнулся Малинников и, встав из-за стола, подошел к карте.

Он был немногословен, но достаточно обстоятелен: показал границы укрепрайона, расположение в этих границах артиллерийско-пулеметных батальонов, доложил о состоянии вооружения и с удовлетворением отозвался о выучке личного состава:

⇐ Предыдущая 69 70 71 72 737475 76 77 78 Следующая ⇒