Александр Борисович Чаковский 5 страница

Вот в этих воротах появятся машины с русскими. Медленно – скорость пять километров в час – проедут по внутреннему двору, выложенному серыми гранитными плитками.

Вот здесь, в пятнадцати метрах от высоких, отделанных бронзой дверей, Молотова и его спутников будет ждать Мейснер. Он сделает несколько шагов навстречу Молотову. Но не сразу. Даст тому возможность окинуть взором здание имперской канцелярии – недавно законченное величественное архитектурное произведение. Правда, кое-кому оно не нравится. Люди, чьи вкусы извращены так называемой цивилизацией, упрекают архитектора за смешение стилей. Пигмеи! Им не понять, что гениальный зодчий Шпеер воплотил в своем творении идеи фюрера и создал новый архитектурный стиль – национал-социалистский.

Итак, здесь, у хорошо заметной шоферу специально проведенной белой черты, первой машине надлежит остановиться. Примерно здесь, в этом квадрате, придется минуту-другую постоять Молотову, пока к нему подойдет Мейснер. Интересно, как почувствует себя большевик в окружении этих высоких серо-мраморных колонн, под взорами уже выстроившихся в шеренги штурмовиков – солдат вермахта?

Вот по этому пути большевистскому посланцу предстояло взойти на свою Голгофу.

Здесь, при входе в канцелярию, к процессии присоединится и Данвиц, чтобы довести Молотова уже непосредственно до кабинета фюрера.

Не таким уж коротким будет этот путь! Он пройдет через анфиладу комнат, сквозь шпалеры застывших у стен офицеров вермахта, чинов СС и СД и закончится у святая святых – у двери, ведущей непосредственно в кабинет фюрера. Так все это будет.

…Цепочка автомашин появилась в воротах внутреннего двора канцелярии в час пятнадцать минут. Первая машина – черный длинный «мерседес» – застыла, согласно данной шоферу инструкции, у белой черты.

Сидевший рядом с шофером чиновник министерства иностранных дел выскочил из машины и открыл дверь задней кабины. Оттуда не спеша вышли Молотов и те, кто его сопровождал.

Окинув скользящим взглядом квадратный двор, похожий на тюремный или казарменный плац, и точно не замечая ни орлов со свастиками в когтях, ни застывших в каталептических позах солдат. Молотов, так и не выждав предполагаемой паузы, резкими шагами направился к двери, ведущей в здание.

И Мейснеру, стоявшему у подъезда, не оставалось ничего другого, как поспешить ему навстречу, иначе нарком уже без всякого эскорта через мгновение сам достиг бы высоких, украшенных бронзовой отделкой дверей.

Мейснеру пришлось почти бежать, чтобы успеть все же встретить Молотова на полдороге.

И получилось так, что весь церемониал встречи: снятие шляп, рукопожатия – был скомкан, Молотов поздоровался с Мейснером, не останавливаясь, только чуть замедлив шаг, и казалось, что он лишь отдает неизбежную дань внимания назойливому просителю.

Данвиц, наблюдавший всю эту сцену из окна вестибюля, был вне себя от обиды и злости. Он думал, что это было ошибкой – поручать встречать Молотова именно Мейснеру, этому холую покойного Гинденбурга, человеку, опутанному предрассудками старомодной дипломатии. Любой офицер СС справился бы с этой задачей куда лучше.

Появление в вестибюле Мейснера, Молотова и его спутников оторвало Данвица от размышлений.

В ту минуту, когда гости поравнялись с ним, он сделал строевой поворот и присоединился к процессии.

Они шли по бесконечной анфиладе комнат без окон, и днем и ночью освещаемых лишь электрическим светом. Стоявшие длинными рядами офицеры щелкали каблуками и выбрасывали вперед правую руку с такой быстротой и силой, что проходящим сквозь их строй людям могло показаться, что их хотят ударить.

Это был ритуал, подавляющий своей мрачной торжественностью. Тишина. Только гулкое щелканье каблуков. Только резкие взмахи рук. В этом салюте слились вместе и угроза и властный приказ повиноваться.

Но на Молотова эти люди, видимо, производили не большее впечатление, чем размахивающие крыльями ветряные мельницы.

Данвиц нарочно ускорил шаг и шел теперь почти в одном ряду с Молотовым, конечно чуть поодаль. Теперь он мог видеть лицо наркома – желтоватую кожу, тронутые сединой усы, плотно сжатые губы, пенсне, большой лоб, аккуратно расчесанные на пробор волосы.

Один раз Данвицу показалось, что губы Молотова чуть искривились в с трудом скрываемой презрительной усмешке. Больше всего на свете Данвицу хотелось бы крикнуть сейчас «Хальт!», а потом приказать схватить этого человека, вывернуть ему руки, сбить с ног…

Но вот впереди забрезжил дневной свет. Анфилада заканчивалась круглым, с большими окнами холлом.

Он был переполнен людьми: они сидели на диванах, расставленных вдоль стен, толпились у стола с закусками, сновали взад и вперед с толстыми кожаными папками в руках – штатские военные…

И только перед высокими, уходящими к потолку дверями, у которых застыли два эсэсовца, оставалось как бы мертвое пространство. Никто не подходил к двери ближе чем на несколько шагов. Как только Молотов и все, кто шел за ним, появились в холле, наступила тишина. Те, у кого в руках были тарелки с едой, торопливо поставили их на стол. Сидящие на диванах поспешно встали. Все взоры обратились на советскую делегацию. Молотов чуть наклонил голову, вежливо, но холодно, выражение его лица не изменилось.

В наступившей тишине раздались слова Данвица. Сдавленным от волнения, от сознания величия момента голосом он сказал, что фюрер ждет господина Молотова и сопровождающих его лиц в своем кабинете.

И тотчас же столпившиеся в холле люди поспешно отступили назад, к стенам, стоящие у двери эсэсовцы распахнули обе ее половины и, сделав резкий поворот, выбросили вверх правые руки.

Молотов, его заместители и переводчики вошли в кабинет Гитлера, и двери бесшумно закрылись за ними.

…Пожалуй, впервые после приезда в Берлин Молотов испытал чувство некоторого недоумения. Кабинет, казалось, был пуст. Советские представители стояли в большом, словно предназначенном для балов зале. На стенах висели огромные гобелены. Пушистый ковер закрывал пол. Справа от входа стоял круглый стол и несколько кресел. На столе не было ни бумаг, ни карандашей – только зажженная большая лампа под абажуром.

Очевидно, из-за света этой лампы все, что находилось в дальней стороне комнаты, было погружено в полумрак, хотя там, вдали, и угадывались очертания широкого письменного стола и установленного на подставке огромного, в человеческий рост, глобуса.

Пока Молотов решал, где же следует ожидать хозяина кабинета – здесь, посредине комнаты, или попросту расположиться в креслах у круглого стола, – там, вдали, появилась щуплая фигурка во френче. Она возникла откуда-то снизу, точно из-под пола, и Молотов понял, что просто не заметил ранее сидевшего за письменным столом Гитлера, едва различимого в полумраке, на фоне гобеленов, глобуса, стульев с высокими спинками – всех этих преувеличенно больших вещей.

Но постепенно глаза Молотова привыкли к обстановке. Он видел, что Гитлер встал и, обеими руками опершись на доску письменного стола, пристально смотрит на группу стоящих посреди комнаты людей.

Это длилось всего несколько мгновений.

Затем Гитлер вышел из-за стола и направился к Молотову.

Теперь уже можно было различить серо-зеленый цвет его френча и черный военный крест, приколотый на левой стороне груди.

В нескольких шагах от Молотова Гитлер внезапно остановился и вяло взмахнул рукой. Движение это ничем не напоминало те, которыми салютовали Молотову офицеры на его пути сюда.

Затем он подошел к Молотову и по-прежнему молча протянул ему руку. Они поздоровались.

Процесс рукопожатий длился несколько минут. Гитлер подходил поочередно к советским представителям, к переводчикам и протягивал им руку.

Все казалось в нем вялым, обмякшим. Его плечи были опущены, рука словно лишена костей, кожа лица была серой, лишенной каких-либо жизненных красок.

И только глаза, маленькие, острые глаза, полуприкрытые тяжелыми, точно опухшими веками, горели, будто угольки под пеплом.

Затем Гитлер сказал быстро, но монотонно, точно выполняя неизбежную повинность, что рад приветствовать московских гостей в Берлине.

Незаметно появившийся, будто откуда-то из стены, переводчик так же бесцветно, как бы имитируя Гитлера, повторял по-русски слова холодного приветствия.

Молотов молча наклонил голову, Гитлер сделал ленивый жест рукой в сторону круглого стола и кресел и первым засеменил туда. Никто не заметил, как и откуда в комнате неслышно появился Риббентроп в сопровождении толстяка Шмидта, личного переводчика Гитлера, и сухощавого Хильгера, советника немецкого посольства в Москве.

После того как все расселись, некоторое время длилось молчание. Гитлер сидел ссутулившись, слегка навалившись на подлокотник кресла.

Неожиданно он выпрямился. Откинув голову и ни к кому в отдельности не обращаясь, устремив взор в потолок, начал говорить.

Начало речи было спокойным, даже монотонным, манера говорить несколько усталая.

Гитлер начал с того, что поражение Англии – это, по существу, уже совершившийся факт. Если бы не густые туманы, которые в это время года обычно окутывают Британские острова, английская делегация уже ждала бы приема у порога этого здания с формальной капитуляцией в руках. Но период туманов скоро окончится, и немецкая авиация нанесет свой завершающий удар…

Гитлер говорил тусклым, лишенным интонации голосом, но гладко и без запинок, точно видя перед собой заранее написанный текст. Казалось, что он умышленно, по тонкому расчету не вкладывает никаких эмоций в свои слова, чтобы подчеркнуть, что все, о чем он говорит, – в сущности, аксиома. Смешно волноваться, излагая закон Архимеда. Закон есть закон, о нем в случае необходимости можно напомнить, но доказывать его непреложность нелепо.

Именно в этом заключалась цель ораторского приема Гитлера – он говорил о поражении Англии как о чем-то решенном, общеизвестном, бесспорном, не нуждающемся в аргументации. Он даже не давал себе труда взглянуть на лица своих собеседников, чтобы определить, какое впечатление производит на них его речь, он не сомневался в характере этого впечатления. Говоря, Гитлер смотрел куда-то поверх голов сидящих перед ним людей.

– …Итак, – продолжал он, – нам нет смысла тратить время на обсуждение английской проблемы. С Англией покончено, – сказал он, чуть повышая голос и делая резкий взмах рукой от себя, точно откидывая, окончательно сбрасывая со счетов разбитую Англию. Потом на мгновение умолк и, пожалуй, впервые взглянул прямо на Молотова.

Но тот сидел неподвижно, невозмутимо, положив руки на подлокотники кресла.

Лишь изредка, слушая перевод, он едва заметно наклонялся в сторону переводчика.

– Есть, конечно, проблема Америки, – сказал Гитлер, – но она пока имеет лишь чисто теоретическое значение, поскольку Штаты не смогут угрожать «Новой Европе» до семидесятых или восьмидесятых годов… Не смогут! – повторил он уже несколько раздраженно, поскольку ему показалось, что на лице Молотова при словах «Новая Европа» мелькнула едва уловимая усмешка.

Однако Гитлер тут же подавил свое раздражение, заставил себя не поддаваться ему.

– Теперь, – продолжал Гитлер, – в соответствии с величием исторического момента и открывающимися перед нашими странами возможностями мы должны обсудить вопрос первостепенной важности: что дальше?

Он откинулся на спинку кресла и поочередно обвел взглядом всех присутствующих. Наступила пауза. Гитлер готовился ко второй части своей речи.

Правда, Риббентроп всего лишь час назад доложил ему, что во время предварительных переговоров с Молотовым в замке Бельвю на последнего не произвела особенного впечатления перспектива раздела мира между Германией и Россией.

Но Гитлер не придал особого значения этой информации и решил не изменять плана своей речи. Он не мог допустить мысли, что советский нарком не ухватится за щедрое предложение, когда его выскажет сам Гитлер, лишит себя удовольствия доложить Сталину, что успешно выполнил свою миссию, обеспечив России заманчивые перспективы.

Однако ставшая теперь красочной, темпераментной речь Гитлера о совпадении интересов двух держав, о возможности для России удовлетворить наконец свою «исторически оправданную жажду выхода к океану», судя по всему, также не произвела на Молотова никакого впечатления.

И это начинало выводить Гитлера из равновесия. Ему показалось даже, что он увидел подобие усмешки на холеном лице Риббентропа. Бросив гневный взгляд на своего министра, он вскочил с места и, будучи уже не в силах совладать с приступом ярости, стал громко и сбивчиво кричать о том, что история и русский народ никогда не простят Советскому правительству, если оно не воспользуется открывающимися перед ним возможностями.

Он выпаливал фразы не переводя дыхания и, когда сделал вынужденную паузу, чтобы глотнуть воздух, услышал негромко произнесенные слова Молотова.

– Я х-хочу заметить, – сказал нарком, – что рассуждения господина рейхсканцлера носят несколько общий характер.

Гитлер почувствовал себя так, точно его внезапно остановили во время безудержного бега. Он нервно облизал пересохшие губы и как-то странно тряхнул головой, точно желая убедиться, что все происходящее не наваждение и что этот человек в пенсне действительно осмелился произнести только что прозвучавшие слова.

Но Молотов, казалось, не замечал состояния Гитлера. Он терпеливо ждал ответа.

И все, кто был в этой комнате, – одни внутренне усмехались, другие трепетали в предвидении неизбежной бури.

Так и не дождавшись ответа Гитлера и теперь уже явно давая понять, что не придает никакого значения всему, что было сказано до сих пор, Молотов заявил:

– Советское правительство дало мне перед отъездом из Москвы совершенно точные инструкции, которым я и намерен следовать. Прежде всего я собираюсь заявить о том, что в первую очередь интересует мое правительство.

Молотов произнес эти слова медленно, как-то отрешенно и, вопреки обыкновению, почти не заикаясь.

В кабинете и за минуту до этого стояла тишина, но сейчас она казалась особенно ощутимой. Всем своим тоном, холодно-строгим выражением лица Молотов как бы говорил: «То, что происходило здесь до этого мгновения, является несущественным. А теперь начинается главное, ради чего, собственно, мы здесь и собрались».

Так еще никто не разговаривал не только с самим Гитлером, но и в его присутствии. Начиная свой монолог, он ожидал совсем другой реакции. Он предполагал, что если Молотов и не «клюнет» на подготовленную для него приманку, то, во всяком случае, окажется втянутым в обсуждение, пусть даже спор, о достоинствах и недостатках его, Гитлера, предложения.

Но просто так взять и откинуть слова фюрера, небрежно отмахнуться от них! Это было неслыханно!

Гитлер сделал несколько судорожных движений, беззвучно открывая и закрывая рот, точно ловя воздух, хотел что-то произнести, но Молотов не дал ему вымолвить ни слова. Не дожидаясь ответа, он сказал:

– Советское правительство снова настаивает на разъяснениях: что собираются делать немецкие войска в Финляндии? Что означает понятие «новый порядок в Европе и Азии», неоднократно употребляемое господином Гитлером в его речах? В чем подлинный смысл пакта трех держав?

Его вопросы падали, как каменные глыбы. Задав последний из них, Молотов сделал короткую паузу и, видимо удовлетворенный замешательством Гитлера, добавил уже как бы между прочим:

– Есть и другие вопросы, в которые должна быть внесена ясность. Они связаны с будущим Балканских стран, точнее, с проблемой независимости Болгарии, Румынии, а также Турции.

Он снова сделал паузу и потом сказал коротко и настойчиво:

– Мы ждем ответов и объяснений.

Казалось, что теперь-то уж произойдет нечто из ряда вон выходящее. Никто из тех, кому приходилось наблюдать Гитлера после его прихода к власти, не мог представить себе его в качестве человека, которому учиняют допрос.

Серовато-землистое лицо Гитлера чуть покраснело, на уголках губ выступила слюна, руки впились в подлокотники кресла…

Но взрыва не произошло. К полному удивлению Риббентропа, Шмидта и Хильгера, Гитлер внезапно как-то обмяк, его правое плечо несколько раз дрогнуло в привычном тике, он облизал языком губы, посмотрел на часы и неуверенно сказал:

– Обсуждение поднятых вопросов, как нам кажется, требует времени… Перенесем продолжение переговоров на завтра. Тем более что, по нашим сведениям, скоро предстоит налет вражеской авиации…

Он встал. Поднялись со своих мест и остальные. Встреча окончилась, чтобы возобновиться завтра в четыре часа дня…

Сила ненависти в Гитлере не заглушала в нем способности к холодному расчету. Он мог быть убедительно красноречивым, когда вел переговоры с представителями страны, которую решил захватить, но которая все еще оставалась серьезной военной и политической силой.

Сейчас ему нужна была хотя бы видимость дружеских отношений с Россией. Нужна для того, чтобы выиграть время и перебросить необходимые контингенты войск в Финляндию, к северным границам Советского Союза, в Польшу – к ее западным границам – и успеть перестроить на военный лад промышленность в уже захваченных им странах.

Поэтому Гитлер, несмотря на явный удар, нанесенный его престижу Молотовым, был удовлетворен своим поведением, доволен тем, что не допустил разрыва переговоров, выиграл время – пусть всего лишь сутки, для того чтобы подготовиться ко второму их этапу.

…Вечером он созвал узкое совещание: Геринг, Риббентроп, Йодль, Гальдер.

Двое первых настаивали на «твердой линии». Сила фюрера в том, что он фюрер. Как бы ни вел себя на переговорах Молотов, в своем докладе Сталину он неминуемо отразит то, что необходимо Германии, даст понять, что шутить с ней нельзя.

Сталин, который до сих пор не встречал достойных ему противников, не сможет не осознать, что отныне перед ним стоит человек с железной волей, почувствовать, что с таким не шутят.

Генералы, особенно Гальдер, возражали. Разумеется, они полностью поддерживали Гитлера в его решении напасть на Россию. Но фюрер мудро согласился дать им год – теперь уже осталось только несколько месяцев! – для подготовки. «Твердая линия», разрыв переговоров осложнят дело, обострят до крайности подозрения России. В этих условиях будет трудно сохранить в тайне подготовительные военные мероприятия. Генералы призывали фюрера проявить тевтонскую хитрость.

Риббентроп высказал предположение, что завтра Молотов изменит свою тактику. В конце концов, сохранение мира – идефикс Кремля. И это понятно: Москве тоже необходимо выиграть время. Молотов побоится вернуться к Сталину ни с чем. Он сейчас наверняка сам раскаивается в своем сегодняшнем поведении…

На этом Гитлер прервал совещание. Он сказал, что примет решение позже, а пока предложил посмотреть последние документальные киносъемки с Западного фронта. Все перешли в кинозал…

Началось с демонстрации короткометражного фильма, посвященного войне с Англией. Панорама английских островов. Мирное время. Улицы полны народа. Потоки автомобилей. Витрины магазинов. Вывеска «Колониальные товары». Диктор говорит, что могущество Великобритании, ее богатство основаны на колоссальных заморских владениях. Панорама колоний и доминионов. Острова в Тихом океане. Индия. Африка. Мальта. Дальний Восток. Безграничные территории. Миллионы людей. И всем этим владеет Великобритания, точнее, Англия. Маленькая голова на гигантском туловище…

Немецкие самолеты над Англией. Пожары в Лондоне. Черчилль с тростью в руке, с сигарой в зубах и с сумкой противогаза через плечо. На его лице явный испуг. Снова взрывы авиабомб. Люди в панике бегут по улицам. Говорит диктор: Британская империя накануне краха. Туловище бессильно падает, если у него отрубить голову. Голова Великобритании готова упасть в мусорную корзину истории. Она уже еле держится… Еще бомбовый удар. Судорожно вздрагивает голова Черчилля на квадратном, неуклюжем туловище.

Мелодия «Хорста Весселя» переходит в величественные звуки немецкого гимна «Германия превыше всего…». Конец. В зале зажигается свет.

Все встают, кроме Гитлера. Он сидит неподвижно, тихий, задумчивый. Остальные нерешительно опускаются обратно в кресла…

…А Молотов в это время сидел в кабинете советского посла на Унтер-ден-Линден в окружении своих переводчиков и работал над донесением ЦК и правительству, методически, шаг за шагом, деталь за деталью описывая все, что происходило на переговорах. К вечеру донесение было готово. Незадолго до полуночи пространная шифрограмма ушла в Москву.

Потом Молотов и члены его делегации уехали в свою резиденцию и легли спать. И только один из переводчиков, совсем еще молодой человек, сотрудник Наркоминдела, чье блестящее знание немецкого языка было причиной того, что именно на нем остановил свой выбор Молотов, еще допоздна сидел в своей маленькой комнатушке, приводя в порядок сделанные им записи, с тайной надеждой, что настанет то далекое время, когда он сможет их опубликовать…

На другой день они встретились снова.

Первым берет слово Молотов. Вопреки предсказаниям Риббентропа, он спокоен и уверен в себе. Инструкция из Москвы – ответ на его донесение – пришла еще в полдень.

Молотова по-прежнему интересует Финляндия. Насколько он помнит, господин рейхсканцлер вчера так и не ответил на его вопросы. Что ж, он готов их повторить. Итак, на каком основании Германия тайно перебрасывает свои войска в Финляндию? Какова численность этих войск? Что они собираются делать в Финляндии? Оккупировать ее? Он ждет ответа.

Гитлер пожимает плечами. Высказывает свое недоумение по поводу странной терминологии советского представителя. «Оккупация?» Он поражен, что Кремлю могла прийти в голову такая мысль. Речь идет об элементарном транзите. Немецкие части направляются в Норвегию. Путь через Финляндию наиболее близкий и удобный для Германии. Разве немецкий посол в Москве не разъяснял уже все это Советскому правительству? Как известно из географии, Финляндия граничит с Норвегией, и поэтому…

– Финляндия граничит и с Советским Союзом, – спокойно, но твердо прерывает Гитлера Молотов, – в частности, крупнейший советский экономический и политический центр – город Ленинград находится не так уж далеко от финской границы…

Гитлер снова пожимает плечами. Едва речь заходит о Финляндии, как господин Молотов проявляет странную заинтересованность. Это наводит на тревожные мысли. Нет ли каких-либо особых планов у самого Советского Союза, касающихся этой страны?

Молотов отвечает, что речь идет о безопасности границ Советского Союза.

Но Гитлер истолковывает это по-своему. Говорит, что ответ Молотова представляется ему по меньшей мере уклончивым. Он хочет предостеречь правительство Советского Союза: война на Балтике сильно осложнила бы отношения между Россией и Германией. Более того, она привела бы к непредвиденным последствиям и…

Молотов резко прерывает его:

– Это угроза?

В разговор неожиданно вмешивается Риббентроп. На его лице широкая, обезоруживающая улыбка. Он говорит, что вряд ли стоит уделять так много времени Финляндии. В конце концов, на фоне общих задач, стоящих перед Германией и Россией, этот вопрос является менее чем второстепенным…

Все разыгрывается как по нотам. Так было условлено еще вчера в кинозале. Если Молотов снова заговорит об отправке немецких контингентов в Финляндию, Риббентроп вмешается и даст возможность фюреру осуществить еще вчера во всех деталях продуманный план.

Гитлер встал, поднял руку, как бы прося всех оставаться на своих местах. Сделал несколько шагов по комнате. Потом остановился за спинкой своего кресла и сказал спокойно, умиротворяюще:

– Риббентроп прав. Мы уклоняемся в сторону. Оставим все эти мелочи на рассмотрение чиновников и экспертов. Наши общие враги одержали бы слишком легкую победу, если бы им удалось поссорить Германию с Россией из-за каких-то чисто технических проблем вроде транзита немецких войск через Финляндию.

Он пренебрежительно махнул рукой, снова обошел стол и, остановившись у кресла, в котором сидел Молотов, чуть дотронулся до его плеча и, сделав приглашающее движение рукой, засеменил к стоящему в отдалении глобусу.

Молотов встал. На лице его отразилось легкое недоумение, однако он последовал за Гитлером.

Следом потянулись все остальные.

Подойдя к укрепленному на подставке черного дерева огромному глобусу, Гитлер остановился и, положив руку на многоцветный шар, толкнул его. Глобус стал быстро вращаться вокруг своей оси. Быстрым движением руки Гитлер остановил его и торжественно произнес:

– Господин Молотов! Две наши великие страны являются подлинными хозяевами мира. Давайте же мыслить и говорить, как хозяева!

Он входил в привычную для него роль пророка, цезаря, сверхчеловека.

– Взгляните на этот глобус, – продолжал Гитлер, – вот сюда! – Он показал пальцем на английские острова. – Это Англия, вчерашняя повелительница мира, владычица морей. Сегодня она при последнем издыхании! Завтра она перестанет существовать! – И Гитлер, растопырив пальцы, с силой ударил по тому месту на глобусе, где виднелись очертания Англии. Потом он победоносно взглянул на Молотова и с удовлетворением увидел на его широком лице нечто похожее на смущение. Молотов и вправду был несколько смущен. Он просто не привык к спектаклям подобного рода. Кроме того, он вспомнил фильм Чаплина «Диктатор». Картина только что была выпущена на экран, и американское посольство прислало экземпляр ленты в Кремль для просмотра. Фильм был смешной и злой, – впрочем, недостаточно злой и глубокий, с точки зрения тех, кто видел его в Кремле. Картину решили не покупать. Да ее и невозможно было купить в условиях договора с Германией: это дало бы повод для крика о недружественном акте. К тому же фильм стоил бешеные деньги…

Однако сейчас, наблюдая Гитлера у глобуса, Молотов вспомнил аналогичный кадр из «Диктатора» и едва сдержал улыбку.

Но сам фюрер истолковал выражение лица Молотова по-своему.

Он продолжал говорить, и нотки торжества все явственнее проступали в его голосе:

– Итак, завтра с Англией будет покончено. Но завтра же встанет другой весьма важный вопрос: что делать с Великобританией? Что делать с гигантским обанкротившимся имением размером в сорок миллионов квадратных километров?

Он снова положил ладонь на глобус и сказал с пафосом:

– Господин Молотов, Германия предлагает России принять участие в разделе этого имения!

И Гитлер взмахом руки снова пригласил собравшихся к круглому столу, как бы для того, чтобы приступить к реализации его предложения.

Когда все опять расселись по своим местам, Гитлер небрежным движением пальцев сдвинул назад прядь волос, прилипших к его вспотевшему лбу, и уже подчеркнуто деловым тоном сказал:

– Необходимо, чтобы страны, заинтересованные в разделе Великобритании, прекратили споры между собой. От таких споров выигрывает только мировая плутократия. Мы должны сосредоточить свое внимание на вопросах великого раздела. Я имею в виду Германию, Италию, Японию и, конечно, Россию.

Произнося все это, Гитлер глядел вверх, на потолок, но при слове «Россия» быстро перевел свой взгляд на Молотова, чтобы увидеть, какое впечатление произвел на него этот козырный ход, это заманчивое предложение.

Но вместо ожидаемого восхищения он увидел на лице Молотова явное выражение скуки. Несколько мгновений он равнодушно глядел на Гитлера, потом не спеша снял пенсне, подышал на стекла, медленно протер их ослепительной белизны платком, снова водрузил на нос и неторопливо сказал:

– Вопрос о разделе Великобритании представляется нам… неактуальным. Есть другие вопросы, которые интересуют Советский Союз в первую очередь. Некоторые из них были названы еще вчера. И хотя мы и сегодня не получили на них удовлетворительного ответа, нам хотелось бы присоединить к ним и ряд других.

Он чуть наклонился над столом и уже другим, жестким тоном продолжал:

– Давайте говорить напрямик: как известно, Германия дала определенные гарантии Румынии. Туда прибывают все новые и новые немецкие части. У моего правительства есть все основания считать, что эти так называемые гарантии направлены против Советского Союза.

Гитлер изобразил на своем лице возмущение.

– Я не понимаю, – начал он, – какие же основания…

Но Молотов прервал его.

– Извините, господин рейхсканцлер, но я не кончил, – сказал он все так же строго и назидательно. – Советское правительство поручило мне заявить, что оно настаивает на отмене этих гарантий.

– Что?! – вскипел Гитлер, вскакивая со своего места. Он разразился длинной речью. Жаловался на неблагодарность России, отказывающейся принять щедрое предложение Германии, на подозрительность Советского правительства, обвинял его в неискренности, кричал, что Германия оказывается обманутой в своих лучших чувствах.

Он закончил заявлением, что Германия никогда и ни при каких условиях не возьмет обратно гарантий, данных ею Румынии.

Наступило молчание. Молотов выжидающе посмотрел на Гитлера, точно все еще сомневаясь, закончил ли тот свою, казалось, бесконечную речь, и сказал:

– Хорошо. Тогда у меня есть вопрос: допустим, Советский Союз, естественно заинтересованный в безопасности своих юго-западных границ, даст гарантии Болгарии на тех же условиях, на каких Германия и Италия дали их Румынии…

– Разве царь Борис просил о таких гарантиях? – поспешно прервал его Гитлер.

– Это второй вопрос, – ответил Молотов, – мне хотелось бы получить ответ на первый.

Гитлер нервно забарабанил пальцами по подлокотнику кресла. Он торопливо обдумывал сложившуюся ситуацию. Для него было ясно, что разработанный им план провалился. Именно этот факт, а не последний, чисто полемический вопрос Молотова беспокоил его больше всего.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒