Владимир Дмитриевич Успенский 7 страница

Игорь нашел капитана Бесстужева в просторном шалаше. Капитан только что отпустил ротных и теперь брился, соскребая с загорелых щек жесткую белесую щетину.

– А, пришел, – сказал он Булгакову. – Ты будто чувствуешь, когда интересную кашу завариваем.

– Такая наша судьба политотдельская, – ответил Игорь, садясь на кровать. Он уже привык к равнодушному, чуть насмешливому тону капитана. Бесстужев говорил так со всеми, даже с начальниками, делая исключения только для Порошина – генерала он уважал.

К Игорю комбат тоже относился хорошо, часто вспоминал переправу через ледяную Шать. Когда заговаривали они о довоенном Бресте, о Дьяконском, сразу веселели у него глаза, и мрачноватый капитан со шрамом на темном испитом лице становился вдруг похожим на доброго юношу. Но ненадолго. И после таких разговоров становился еще молчаливей. Кто‑то из новых товарищей сказал Игорю, что Бесстужев наверняка псих: забрался в себя, как рак в нору, одна служба в нем и ничего человеческого. Но Игорь‑то помнил, как крутили они в лыжном батальоне трофейную хронику и как страшно закричал тогда Бесстужев, увидев танк, расплющивший гусеницами женщину…

Капитан кончил бриться, попросил полить ему воды из котелка. Вытираясь полотенцем, сказал:

– Открой консервы на столе. Я хлеба добуду. Чихнем по маленькой – и спать. Три часа в нашем распоряжении.

Игорь стопку выпил, а спать не лег. Пошел разыскивать комсорга. Но комсорг писал письмо домой. Булгаков не стал мешать ему и отправился к саперам, которые, стуча топорами, сбивали плоты и конопатили старые лодки, собранные со всей округи.

В сумерках к реке двинулся головной отряд: рота автоматчиков и десяток специально подобранных бойцов из полковой и дивизионной разведки. Головному отряду отводилась в операции решающая роль. Ему надо было скрытно переправиться на тот берег, пройти между двумя опорными пунктами в тыл противника, неожиданным ударом разгромить штаб у подножия высоты Лысой и захватить на этой высоте ключевые позиции итальянцев. Два стрелковых батальона поддержат отряд атакой с фронта.

Игорь поленился идти пешком, сел в один из грузовиков, которые везли к реке лодки. В километре от реки грузовики догнали отряд и остановились. Дальше автоматчики понесли лодки на плечах.

Неподалеку от Дона Игорь снова разыскал Бесстужева. Капитан сидел в просторном окопе вместе с командиром отряда и давал ему последние указания. Здесь же переминался с ноги на ногу парнишка лет тринадцати, босой и в красноармейской пилотке.

– Три ракеты, – сказал Бесстужев. – Как увижу три ракеты, начинаю атаку. Вот вам Сашок. Он доведет до деревни, покажет, где штаб и блиндажи. А начнется бой – Сашка сразу в подвал. Какая у тебя бабка там? Клёня или другая?

– Бабка Настя.

– Беги к ней и нос не высовывай, пока не позовем, – наказал Бесстужев. – Сам пойми: поможешь ты нам здорово, а в бою от тебя толку нет.

– Я ружжо возьму, – шмыгнул носом мальчишка. – Я из ихних ружжов умею, у них предохранитель вот как стоит, – показал он.

– Я тебе дам предохранитель! Раз идешь в операцию, выполняй приказ. Понял?

– Да, понял, – неохотно произнес паренек и ногой почесал ногу.

Ночь наступила безлунная и ветреная. Было по‑осеннему темно. Игоря беспокоило, как бы бойцы не потеряли друг друга. Решил держаться вместе с разведчиками, которые побывали на берегу днем, осмотрели местность.

В лодку сели вчетвером. Едва отчалили – сразу начало покачивать. Плескалась вода, волны били в борт, обдавая мелкими брызгами. Разведчики гребли осторожно, стараясь не стучать веслами. Один лежал на носу и смотрел вперед. Что уж он там видел, один Бог ведает, но несколько раз шепотом говорил гребцам: «Правее. Еще правее».

Наконец, лодка мягко ткнулась в песок. Игорь и двое разведчиков потихоньку выбрались на берег, а лодка сразу ушла обратно, взять других бойцов. Прошли метров десять по высокой траве, легли на мокрую землю. Здесь уже были люди, Игорь узнал командира отряда и паренька.

– Тише, – предупредил командир.

– Да они тут и днем не бывают, а ночью подавно, – почти в полный голос сказал парнишка. – Тут топь впереди, они ишшо ни разу сюда не ходили. Только проволоку по краям поставили.

Ровно в полночь отряд двинулся дальше. Сапоги хлюпали по болоту, но постепенно начался подъем, грунт делался тверже. Время от времени строчил пулемет. Ему вторили еще несколько.

Умолкали недлинные очереди, и снова наступала тишина, нарушаемая лишь унылым свистом ветра. Игорь пытался представить себе, как идут сейчас через Дон десятки лодок и плотов, как выпрыгивают из них бойцы и ложатся на мокрый прибрежный песок, ожидая сигнала.

Командир отряда, замедлив шаг, негромко сказал Булгакову:

– Пулемет справа будет мешать нашим… Бери трех разведчиков, только без шума…

.– Парамонов! – позвал Игорь знакомого бойца. – И ты, и ты тоже – за мной!

Они отделились от отряда и прошли метров двести, спотыкаясь о кочки. Как‑то само собой получилось, что вперед выдвинулся разведчик Парамонов. Огромный, тяжеловесный, он крался сейчас бесшумно, как кошка. Игорь вспомнил, что это он лежал на носу лодки и показывал, куда править.

Парамонов остановился и сел. Остальные опустились возле него.

– Ты что? – шепнул на ухо Булгаков.

– Погоди, пусть постреляет. Не видно.

Минут десять лежали они на росистой траве, напряженно прислушиваясь. Пулемет ударил вдруг так близко и так резко, что Игорь вздрогнул. Видны были даже острые язычки пламени, вылетавшие из ствола. И опять, как по команде, ему ответили еще несколько пулеметов, и опять один, вдали, опоздал на минуту.

Парамонов осторожно пополз вперед. Игорь –.за ним. Когда разведчик остановился. Булгаков больно стукнулся лбом о его сапог.

Вслед за Парамоновым Игорь на спине съехал в окоп. Здесь темнота казалась еще гуще, но все‑таки можно было рассмотреть пулемет с длинным стволом, стоявший на земляной площадке. Рукоятки пулемета были еще сухими и теплыми, а людей не видно.

Парамонов молча взял политрука за локоть, вложил в ладонь веревку. Она тянулась от пулемета в неглубокий ход сообщения, потом выбегала на открытое место, в овражек. Игорь выругался шепотом: вот, сволочи, как спокойно живут! Скучно им в окопе сидеть. Постреляли – и отдыхать! Даже веревочку протянули, чтобы не сбиться.

Впереди мелькнул огонек. Там, вероятно, был блиндаж, часовой‑итальянец прогуливался возле него, забросив винтовку за спину и покуривая сигарету. Парамонов передал Булгакову свой автомат, знаком показал: оставайся на месте. Вытащил финку и пополз бесшумно, не прямо к часовому, а левее, среди кустов.

Игорь приподнялся, готовый рвануться вперед. Рядом с ним темными изваяниями застыли разведчики. Медленно тянулось время. Парамонов исчез. Итальянец подошел ближе, топтался на месте, хлопая ладонью о ладонь, напевая негромко. И когда у Игоря уже истощилось терпение, когда он сам готов был броситься на часового, из кустов тенью метнулся Парамонов. Раздался глухой удар, два тела свалились на землю. Булгаков в несколько прыжков очутился рядом. Разведчик лежал на итальянце, придавив его своей тяжестью, рукой зажав рот. Поднялся медленно, сдерживая дыхание. Сунул в ножны финку и взял свой автомат. Игорь шепнул едва слышно:

– В блиндаж!

Парамонов кивнул и опять пошел мягко, пружинисто, чуть пригнувшись.

Конец веревки был привязан к колышку возле дощатой двери. Игорь рванул ее и первым вошел в земляной тамбур. В нос ударило теплым затхлым воздухом, сладковатым дымком. Тускло горела коптилка, возле нее сидел за столом солдат в шинели и каске. Он писал что‑то. Огонек коптилки качнулся, и солдат, не поворачиваясь, ворчливо произнес несколько слов: наверно, просил закрыть дверь.

Оттолкнув Игоря, вперед бросился Парамонов. Итальянец едва успел привстать, как сильнейший удар отбросил его в угол землянки, на кого‑то из спящих. Второй разведчик сгреб в охапку винтовки, стоявшие у самого входа.

– Ахтунг! – скомандовал Игорь. – Хенде хох!

Итальянцы вскакивали с нар, подтягивая шелковые кальсоны, очумело протирали глаза. Трое русских с автоматами наготове стояли у входа. Четвертый – богатырь в окровавленной гимнастерке – ходил по блиндажу, покрикивал что‑то, бросал итальянцам одежду, торопил: одевайтесь!

Их оказалось одиннадцать, считая того, которого сбил кулаком Парамонов и который все еще ворочался на полу. Игорь, рассовывая по карманам взятые со стола бумаги, соображал, что делать с пленными.

– Погоним к реке, – сказал он Парамонову. – Только не разбежались бы в темноте.

– Не разбегутся, – хмыкнул разведчик. – Мы им пуговицы на штанах обрежем. С этим как? – кивнул он на итальянца, пытавшегося подняться. – Этот не ходок. Прикончить его?

– Пусть сами своего несут.

Они поднялись наверх. По высотам, по всей линии итальянской обороны, грохотал бой. Особенно сильно – возле Лысой горы. Пулеметы захлебывались там длинными очередями, слышны были разрывы гранат. У подножия горы пылала деревня, освещая склоны, там мельтешили маленькие фигурки. С левого берега начала стрелять наша артиллерия, ей ответили итальянские пушки.

Автоматы затарахтели совсем близко. И пленные, и разведчики бросились на землю. Над головой светлячками проносились трассирующие пули.

–Эй, вы! – заорал Игорь. – В кого бьете?

– А ты кто? – крикнули оттуда.

– Свои тут!

Стрельба прекратилась. Минута молчания, потом чей‑то голос приказал:

– Эй, ругнись!

– Ты что… твою мать! – ответил Игорь, и, вторя ему, басовито с вывертом рубанул Парамонов.

Впереди появились настороженные согнутые фигурки. Разведчики поднялись им навстречу.

– Верно, свои! – остановился возле Игоря какой‑то мокрый с головы до ног командир. – А это кто?

– Пленных ведем. Живей шевелитесь, тут чисто до самой деревни.

– Мы только что переправились, – будто оправдываясь, сказал командир. – Пулемет потопили, нырять пришлось. Мы левый фланг прикрываем.

– Это вам к деревне надо. Да побыстрей идите‑то, в деревне наши уже.

От зарева пожаров и от ракет было теперь совсем светло. Разведчики вывели итальянцев к реке. Лодки и плоты продолжали перевозить бойцов, обратным рейсом уходили пустые. Игорь велел погрузить пленных.

Едва высадились на левый берег, подполковник, руководивший переправой, приказал идти на командный пункт дивизии: Булгаков был первым, вернувшимся с той стороны. Генерал Порошин не показал удивления, когда увидел Игоря. Выслушал доклад, уточнил, где встретилась им рота, посланная обеспечивать левый фланг. Приказал немедленно допросить пленных.

– Допрашивать некому, никто не знает по‑итальянски, – возразил Игорь.

– Кто‑нибудь из итальянцев наверняка владеет немецким языком. – Порошин помолчал, исподлобья взглянул на Булгакова. – А вам, товарищ политрук, кто разрешил идти с головным отрядом? У вас свои обязанности.

– Разрешил начальник политотдела, товарищ генерал, – подавил улыбку Игорь. – Нужен материал для доклада!

Прохор Севастьянович погрозил ему пальцем, но в это время телефонист протянул ему трубку, сказал значительно:

– Грач на проводе.

– Да, – говорил Порошин, светлея лицом. – Да, да! Ну, хорошо, хорошо! Сейчас дам команду. А ты закрепляйся. Теперь главное – закрепиться!

Он бросил трубку телефонисту и на секунду прикрыл глаза. Все, кто находился на КП, стояли молча.

– Взяли! – резко произнес генерал. – Бесстужев сидит на Лысой горе. Полковник!

– Я!

– Переправляйте третий батальон, переправляйте противотанковую артиллерию. Весь дивизион. Раздайте побатарейно каждому батальону. Закрепляйте фланги, это самое важное.

Начальству было теперь не до политрука Булгакова, и он ретировался незаметно, радуясь, что так хорошо кончилось дело. Этот Бесстужев, действительно, молодец! И еще Игорь подумал, что так и не выполнил поручение начальника политотдела, не подобрал ему нужные фамилии. Впрочем, одна фамилия есть – Парамонов. И те разведчики, которые были с ним. Надо только узнать, состоят ли они в комсомоле.

* * *

Опомнившись от неожиданности, итальянцы попытались вернуть господствующую высоту и отбросить русских за Дон. Бой не затихал трое суток. Двенадцать атак отбил закрепившийся на плацдарме полк. В атаках принимали участие немецкие подразделения, подтянутые из тыла. Но и они угомонились, потеряв полтора десятка танков и усеяв склон высоты серыми бугорками трупов.

Генерал‑майор Порошин вернулся из штаба фронта в отличнейшем настроении и с новым орденом Красного Знамени. Ватутин отдал специальный приказ, в котором подчеркивал важность захвата плацдарма и объявлял благодарность бойцам и командирам. Николай Федорович сказал Порошину, что высоту Лысую надо держать зубами и руками. Это трамплин для прыжка. Туда надо перебросить достаточно сил, особенно против танков. И еще командующий сказал, что в тылу итальянского корпуса появилась немецкая пехотная дивизия. Фашисты подтянули ее сюда, в угрожаемый район, не очень‑то надеясь на союзников. А дивизия эта, по всем данным, должна была двигаться к Волге.

– Вот она – настоящая помощь сталинградцам! – произнес командующий. – Вы там шевелитесь на плацдарме, стреляйте побольше, чтобы немцы не решились войска снять. Я полк гвардейских минометов для вас выделю, чтобы жить веселей было!

После захвата Лысой щедро давались награды. Капитан Бесстужев получил Красное Знамя, а Игорь Булгаков – Красную Звезду. Даже шофер Гиви, прямо не участвовавший в операции, получил медаль «За боевые заслуги», не столько за прошлое, сколько в счет будущего.

После вручения орденов генерал Порошин подозвал к себе Булгакова, легонько толкнул в плечо:

– Ну что, политрук, второе отличие завоевал? Скоро и вешать некуда будет!

– Я гимнастикой займусь, товарищ генерал, чтобы грудь пошире была! – бойко пообещал Игорь.

– Ладно, займись. Вечером ко мне приходи. Сегодня отдохнуть можно. Заслужили.

Штаб и политотдел дивизии стояли в деревне, но сам генерал вместе с оперативной группой почти безвылазно сидел на командном пункте, на небольшой высотке, километрах в двух от реки. Здесь же, на западном скате, высотки, саперы оборудовали для него землянку, хорошо замаскированную среди кустов. Сюда и приехал Булгаков после наступления темноты.

Почти половину землянки занимали большой стол, накрытый зеленым сукном, и две длинные лавки. На столе красовался хрустальный графин и солидная, с тарелку величиной, пепельница. Дальняя стена была завешена ковром, возле нее стояла раскладушка. Вешалка да несгораемый шкаф – вот и вся мебель. В полуземлянке было сухо, чисто, хорошо пахло какой‑то травой.

Игорь хотел доложить, но Прохор Севастьянович прервал его, сказал дружелюбно:

– Пришел? Ну, раздевайся, садись.

Сам снял китель, остался в синих галифе и белой рубашке, перехваченной подтяжками, и будто подчеркнул: служба есть служба, а дружеской беседе – особое время. В такие часы Прохор Севастьянович отдыхал от начальнического бремени. Игорь чувствовал себя с ним свободно, мог и закурить, не спросив разрешения, и даже поспорить.

Прожив год у Степана Степановича Ермакова, повидав у него разных командиров, Игорь пришел к выводу, что все начальники, даже очень большие, в общем‑то обыкновенные люди, имеющие всяк свои слабости. Поняв это, Игорь вовсе не утратил уважения к их знаниям и к их опыту, но в нем не осталось этакого слепого почтения перед чинами и должностями. Ну, командир дивизии, ну и что же? Поучи другого – тоже лет за пятнадцать в генералы произвести можно.

Если сказать по совести, то Игорь уважал и даже чуть‑чуть побаивался не генерала, а именно самого Прохора Севастьяновича как такового. Была в Порошине какая‑то скрытая сила, не знающая преград. Сам Игорь ни разу не видел Прохора Севастьяновича в гневе, Но когда тот начинал раздражаться, когда каменно смыкались его губы, выступал вперед массивный, будто обрубленный подбородок, когда багровело, наливалось кровью лицо, оставляя белым только высокий лоб, Игорь чувствовал, что эта жесткая, безжалостная сила может вот‑вот выплеснуться наружу и разнести все. Прохор Севастьянович умел сдерживать себя, но эта сила кипела в нем, как магма в вулкане. Наверное, она помогала Порошину подчинять себе людей и посылать их на смерть. Игорь вот мог сам идти в любое дело, на любой риск. А доведись послать в разведку Гиви или кого‑либо другого, переживал бы за них больше, чем за себя. Нет, не хватаю Игорю чего‑то, что имелось у Прохора Севастьяновича, и, видно, не было у него шансов стать генералом, чем он, впрочем, нисколько не огорчался.

– Ну, расскажи, какую вы там графиню разыскали? – спросил Порошин.

– Это не мы, это разведотдел из тыла привез. Старушка такая, что уж скрючилась от возраста, но зато и французский, и итальянский знает. Она и на допросах, и документы нам переводит. Мы ее бережем. Одежду теплую достали, трофейного кофе целый мешочек выдали. По‑моему, она и живет только на одном кофе.

– Письма переводили?

– Сорок штук. И один дневник. Но только последние записи. В общем‑то, ничего интересного. Все больше лирика, про любовь пишут, про то, как скучают. Или уж они такие любвеобильные, или военной цензуры боятся.

– А настроение?

– Уверенное у них настроение, Прохор Севастьянович, – сказал Игорь. – Уверенное и спокойное. Надеются, что к зиме фронт встанет по Волге до Астрахани, а за зиму мы сами задохнемся без угля, без нефти, да и без людей. Их офицер так и пишет. Зимой, мол, авиация разобьет советские заводы на Урале, а потом останется только маршировать… Ну, еще о посылках много. Посылки им разрешили отправлять. Перечисляют, что послано, просят ответить, когда получили.

– Уверены они, значит? – негромко переспросил генерал.

– В том‑то и дело! – незаметно для себя повысил голос Булгаков. – От меня требуют: листовку для итальянцев готовь. А что в ней напишешь? Сдавайтесь в плен? Они только посмеются: русс отступает, а сам в плен зовет!

– Ну, после боев за Лысую не очень‑то посмеются, – возразил Прохор Севастьянович. – Это, конечно, частность, однако для итальянцев урок предметный.

– Они не на Лысую, они на юг смотрят, – сказал Игорь. – Они же видят, что немцы Северный Кавказ взяли и Сталинград возьмут со дня на день.

– Ты что‑то спешишь очень.

– Я не спешу, я передаю, что пленные говорят. А если по совести сказать, то и среди наших такие разговоры ведутся. Гиви вон выпил вчера и причитает: «Ай, бедная жена, ай, как ты будешь! В Персию не пойдешь, в Турцию не пойдешь, куда пойдешь? Самой конец, ребенку конец! Мне тогда зачем жить?»

Порошин усмехнулся, очень уж похоже, с акцентом передал Игорь речь своего шофера. Спросил:

– Ну, а ты, политрук, с такими разговорами борешься?

– Пресекаю. Начальник политотдела велел пресекать, я теперь и говорю своим: не надо, товарищи, языками работать, легче не станет. А тут еще пьесу «Фронт» в газете напечатали. Вот и рассуждают люди: это что же такое получается, умных людей затирают, мы за всякие дурацкие ошибки жизнь отдаем… Прохор Севастьянович, ну разве можно так? Ну, зачем эту пьесу‑то печатать? Да не где‑нибудь, в самой «Правде», в самом авторитетном органе! Разве это правильно?

– Правильно! – резко произнес Порошин. Встал с лавки, прошел вокруг стола, поскрипывая лакированными сапогами, и еще раз повторил: – Правильно! Ты вот об авторитетах говоришь. Не пьеса их подорвала. Что там пьеса, когда мы и без нее завязли в дерьме? До самой Волги врага пустили! Некоторые полководцы наши ни к черту не годны, это факт! И я рад, что людям теперь сказали все прямо, в открытую, содрали повязку с язвы. В этом, брат, наша сила, а не слабость. Народ должен знать все, не только следствия, но и причины. Один недостаток вижу – надо было бы раньше такую пьесу пустить. Еще в прошлом году. Возьмись мы пораньше язвы лечить, может, и не шарахнулись бы на Дон и на Волгу.

– Тогда что же, не видны были язвы эти? – спросил Игорь.

– Может, и не очень видны сверху, может, и решительности кое у кого не хватало. Ведь этих Горловых у нас много, и все они у рулей стояли. Ну и считалось, наверно, что научатся помаленьку…

Порошин остановился, повернулся к Игорю; сел рядом.

– Ты что думаешь, одни солдаты спорят да рассуждают? Все рассуждают, все мучаются, только молчат. Ответственность чувствуют. Ты помнишь, в приказе сказано: «Отступать дальше – значит загубить себя и вместе с тем нашу родину…» Да разве только в нас дело? Я дневник свой забросил, писать боюсь, такие мысли в голову лезут, – Порошин поморщился, вырвалось у него лишнее. Помолчал и спросил спокойнее: – Вот ты как считаешь, почему немцы нас гонят?

– Ну, наверное, потому, что сильнее.

– Конкретней. В чем сила‑то?

– Техники у них больше, танков больше.

– Позвольте‑ка мне с вами не согласиться, – усмехнулся Порошин, и Игорь не без робости отметил, как багровеют щеки генерала и жестким становится голос. – В артиллерии немец никогда не был силен, ни в ту, ни в эту войну. Артиллерия, между прочим, наш традиционный конек, и пушек у нас больше, и кадры лучше, и организация на высоте. Вот минометов у противника больше было, но и в этом отношении мы сравнялись. Да и танков имеем не меньше, чем немцы, и по качеству наши машины не хуже, а лучше. И если уж говорить о технике, то немцы с начала войны и до сих пор бесспорно превосходят нас только в одном – в авиации. Тут нам еще далеко до них. Я не знаю, как по количеству машин, но по качеству они впереди. Кадры в авиации у них отличные. В воздухе они хозяева, этим и давят. Это, конечно, факт очень важный, но главный корень не в этом, главный корень в организации боя, во взаимодействии. Ты видел, как мы зимой наступали? Наспех, комом, без отдыха, без подготовки. Пехота с артиллерией еще более‑менее связана, да и то только в начале боя. Потом идет на «ура», как Бог на душу положит. Танки сами по себе, авиация сама по себе. А немцы это делают? Немцы не спешат. Они сначала подготовятся, свяжут воедино все элементы, тогда уж бьют, давят всей массой огня и стали. У них пехота просто так вперед не полезет, танки на рожон не попрут. У них твердая схема. Сперва авиация пробомбит, проштурмует противника, прижмет к земле, следом, пока воронки дымятся, пока противник не очухался, лезут танки с пехотой. Да не просто лезут, а при поддержке артиллерии и минометов. Такой массированный удар выдержать трудно, ты сам знаешь. И это еще не все. Мы иной раз неделями штурмуем деревню или паршивый городишко. Людей гробим, технику гробим. Зачем? Да низачем, командарм или еще кто‑либо упрется: приказано взять, и баста. А немцы ткнутся в одном, в другом, в третьем месте и рвутся там, где мы слабее. Пробьются без лишних потерь – и вперед. Вот оно как.

– Значит, взаимодействие у них лучше? – негромко спросил Игорь, стараясь не раздражать Порошина.

– Уяснил, – снова усмехнулся тот. – Взаимодействие родов войск, управление боем, точный оперативный расчет – вот в этом сейчас их главная сила, так я считаю. Второй год мы воюем, и за это время многому научились. Научились наши солдаты, сержанты, командиры младшего и среднего звена. Наша пехота не слабее немецкой, если брать один на один, рота на роту, батальон на батальон. Ты возьми этого сержанта, с которым ты итальянцев захватил.

– Парамонов, – подсказал Игорь.

– Да, Парамонов. Это же специалист войны. У нас даже в новой дивизии процентов тридцать таких… А Бесстужев? Мастер боя, он любой немецкий батальон разделает под орех. И ведь что главное: среди других наших батальонных командиров Бесстужев не очень и выделяется. Обыкновенный комбат, ну, может, чуть получше. В звене взвод‑полк мы воевать научились, всеми приемами овладели. А высшее командование в звене армия–фронт застыло на мертвой точке. Там много таких, которые учиться не способны, новое воспринимать не могут, живут только старыми заслугами, на старом авторитете. В этом наша беда. Чтобы спасти положение, убирать их надо, гнать надо как можно скорей. Вот об этом и сказано в пьесе. И я считаю: правильно партия сделала, что в «Правде» пьесу напечатала. Она теперь вроде бы директивой для нас стала. Генералы, учитесь, мол, воевать, да поживей. А не умеете – катитесь к чертовой матери!

Порошин хотел сказать еще что‑то, но в это время, постучав, вошел пожилой сержант с корзиной в руках. Быстро и молча он накинул на стол белую скатерть, поставил тарелки, хлебницу, рюмки, разложил ножи и вилки На три персоны. Игорь и Порошин отошли в угол, чтобы не мешать ему.

– Товарищ генерал, комиссара вызвали в политуправление, – негромко сказал сержант, откупоривая бутылку. – Комиссар велел передать: если вернутся до двадцати одного часа, то придут поздравить вас и обмыть орден. Прибор я ему поставил.

– Хорошо, – кивнул Прохор Севастьянович, мельком взглянув на часы. – Горячее принесешь минут через двадцать, договорились?

– Вы тогда крикните, – попросил сержант. – Может, закуска понравится, чтобы без спеха. А у меня все готово.

– Раньше поваром в ресторане работал, – кивнул ему вслед Прохор Севастьянович. – Дока в своем деле. Только обижается на меня, никак оценить не могу. Все некогда основательно за стол сесть… Ну, наливай по стопочке.

– Бесстужев в таких случаях говорит: зробым по чарци, или еще так: чихнем по маленькой, – улыбнулся Игорь.

– Вот я ему почихаю, он у меня дочихается, – несердито проворчал Порошин, закатывая рукава рубашки. – Ну что же, вдвоем мы… Ты уж ради праздника тост какой‑нибудь изобрази.

– За орден! – встал Игорь. – За нашу награду, Прохор Севастьянович, чтобы блестела и не ржавела. И чтобы вы их получили еще много, чтобы никогда не были таким, как Горлов, чтобы всегда была таким, как Огнев, а лучше всего – оставались самим собой!

– Да ты, я вижу, тосты произносить научился! – засмеялся Порошин. – Раньше я не замечал за тобой…

– Это от Гиви. У него перед каждой рюмкой целая лекция.

– Ну, догоняй!

Прохор Севастьянович опрокинул стопку, не поморщившись, потянулся за закуской. Сержант, действительно, постарался. Приготовил какой‑то необыкновенный салат, холодный, острый, так и таявший во рту. Огурчики были засолены с чесноком и с перцем, настолько круто, что жгли нёбо. Квашеная капуста лежала на большом блюде, выбирай хоть шинкованную, хоть кусками, в четверть кочна. Игорь, навалившись на все это, не мог не вспомнить Бесстужева. Капитан, конечно, тоже обмывает награду. Сидит в блиндажике на этой самой Лысой горе при свете копчушки, пьет разведенный спирт, закусывает консервами, а может, просто куском хлеба с солью и с луком. Вот бы его сюда! Только, наверно, он не чувствовал бы себя здесь свободно. Он настоящий фронтовик. Это уж у Игоря судьба такая – вечно околачиваться по тылам.

– Ты чего вздохнул? – спросил Прохор Севастьянович. – От серьезного разговора?

– Разве вздохнул? – удивился Булгаков. – Я и не заметил. А насчет разговора – так я не очень расстроился. Просто понятней стало теперь, что к чему. Вот только одного в толк не возьму: откуда же они берутся, эти бесталанные полководцы. Ведь их не поштучно считают, их много, если даже в «Правде» про них написано.

– Откуда берутся? – переспросил Порошин. – Да из того же места, откуда все. Это не проблема. Суть в том, как они сумели посты занять. На этот вопрос ответить трудно, тут разные мнения могут быть. Ты вот историк, закончишь после войны институт, повзрослеешь, подумаешь, разберешься. Издалека видней.

– Ну, до этого еще дожить надо, – возразил Игорь. – Это нескоро. У вас‑то, наверно, есть на этот счет свое мнение?

– Мне пора, – засмеялся Порошин. – Мне и по возрасту, и по чину без своего мнения обойтись трудно. Ты‑то еще молодой, а я, можно сказать, так и вырос в Красной Армии. И в ней, и с ней.

– И что же, эти командиры вас учили, которых теперь ругают? – съязвил Игорь.

Прохор Севастьянович дернулся, глянул сердито, но сдержал себя. Достал огурец, разрезал пополам, ответил спокойно:

– В армии было у кого поучиться. Мне такие таланты встречались – высотой с Монблан. Не виделся я с ними последние годы и вроде даже перспективу терять начал, в повседневной тине увяз.

– А раньше‑то? – настаивал Игорь. – Как же все‑таки генералы горловы фронтами и армиями командовать начали?

– Ох и пристал! – вздохнул Прохор Севастьянович, наполняя стопку. – Ну, за всех знакомых наших, за всех близких!

Выпил, закусил и сразу потянулся за папиросой.

– Я тебе вот что скажу: в тридцать пятом году на Киевских маневрах мы показали такое, о чем в западных странах еще и не думали. Массовое применение парашютных десантов, массированный удар танков! По общему мнению, наша армия была самой сильной. Наших военачальников в Германию приглашали, они немецкому генералитету лекции читали…

– А потом что же?

– Потом всякое было, – невесело усмехнулся Порошин. – Срок короткий, но кадры у нас основательно изменились. К началу войны почти все в нашем высшем комсоставе были выходцами из Первой Конной/ А то, что некоторые генералы еле‑еле фамилию свою писать научились, на это внимания не обращали. Ты про маршала Кулика слышал? Он в военном искусстве разбирался не лучше, чем кукушка в разведении крупного рогатого скота. Доверили ему всей артиллерией Красной Армии руководить, он и наруководил! До его прихода у нас начали упор на противотанковую артиллерию делать. А Кулик отменил. Что это, дескать, за пшикалки? Давай гаубицы крупных калибров, как в гражданскую!.. Вот и остались мы против немецких танков с одними бутылками, пришлось промышленность перестраивать. Маршала Кулика разжаловали в генерал‑майоры. Но те, которые чуть поумней да похитрей, до сих пор держатся. О них‑то и написал Корнейчук. И о том, что растут новые военачальники, у которых талант, которым Советская власть образование дала. Генерал Рокоссовский видишь как выдвинулся? Фронтом командует. Или возьми Ватутина Николая Федоровича. С виду прост, а ум замечательный. Сам знаю, под его началом служил. Ему тоже фронт дали. В них я верю, они у немецких генералов умом сражение выиграют, а наши солдаты – в бою победят.

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒