Пьер Леметр 5 страница

После заключительного воззвания и последней молитвы все увидели, как он развернул листок бумаги, чтобы зачитать приходские объявления.

– Для поисков нашего дорогого маленького Реми Дэме завтра утром будет организовано прочесывание леса. Жандармерия приглашает добровольцев принять в нем участие. Сбор у мэрии в девять часов.

Эта новость сразила Антуана наповал.

Прочешут лес и обнаружат Реми. На этот раз ускользнуть не удастся.

Информация произвела впечатление и на верующих, все разом заговорили, но молодой священник властно заставил свою паству умолкнуть. И приступил к благословению. Ему еще предстояло добраться до Монжу, а времени оставалось в обрез.

На пороге церкви мужчины хлопали господина Дэме по плечу и бормотали фальшивые слова утешения. Бернадетта ушла, ни на кого не глядя. А вот Валентина встала на противоположном тротуаре. Все недоумевали, чего она ждет. Засунув руки в карманы куртки, она с нарочитым равнодушием смотрела на покидающих храм верующих.

Антуана подташнивало, он боялся, поговорить было не с кем, он чувствовал себя чудовищно одиноко и, протиснувшись между прихожанами, поспешил выйти на воздух.

Окруженный своей обычной свитой, Тео бросил еще несколько нелепостей, от которых у его приятелей глаза на лоб полезли. Антуан торопливо прошел мимо. Неприязнь между ним и Тео буквально висела в воздухе. Когда Антуана наконец повяжут, Тео станет королем коллежа, города и уже никто и никогда не сможет оспаривать его власть.

Антуан ощущал себя разбитым, растоптанным, раздавленным.

Перед калиткой он обернулся и далеко позади увидел мать, ведущую под руку Бернадетту. Они шли очень медленно.

Вид их скорбных фигур произвел на него сокрушительное впечатление. Бок о бок две женщины: госпожа Дэме, оплакивающая своего убитого сына, и госпожа Куртен, мать убийцы…

Антуан толкнул калитку.

Дом встретил его запахом курицы, которую мать, уходя, поставила в духовку. Под елкой лежало несколько пакетов, которые она всегда исхитрялась сунуть туда незаметно для него. Он не стал зажигать свет. Комната освещалась только мигающей электрической гирляндой. На сердце у него было тяжело.

После испытания мессой перспектива рождественского ужина с матерью угнетала его.

Мания госпожи Куртен превращать в ритуал события повседневной жизни распространялась практически на все, поэтому рождественский вечер каждый год проходил совершенно одинаково. То, что долгое время вызывало у Антуана искреннюю и наивную радость, с годами превратилось в формальность, а потом и в повинность. Надо сказать, празднование растягивалось надолго. Смотрели Первый канал, ужинали в половине одиннадцатого, открывали подарки в полночь… Госпожа Куртен никогда не делала различий между рождественским и новогодним ужином; она устраивала их совершенно одинаковым образом, включая подарки.

Антуан поднялся к себе, чтобы взять то, что он купил для матери. Это тоже входило в число священных обязанностей – каждый год находить что‑то новенькое. Он вытащил из шкафа пакет, но не мог вспомнить, что там. На золотистой этикетке в углу написано: «Табак‑Лото‑Подарки, улица Жозеф Мерлен, 11». Это магазин господина Лемерсье, у него слева от входа есть витрина с ножами, будильниками, салфетками и записными книжками… Но Антуану по‑прежнему не удавалось вспомнить, что же он купил там в этом году.

Услышав, как хлопнула садовая калитка, он скатился по лестнице и положил свой пакет рядом с другими.

Госпожа Куртен повесила пальто.

– Ну и ну, вот так история…

Возвращение из церкви под руку с Бернадеттой взволновало ее. Да вдобавок наступающая вторая ночь в отсутствие маленького Реми, месса, предлагающий готовиться к худшему кюре… Ладно, он не так выразился, но именно это имел в виду. Арест людей, которых она знает… Бланш Куртен наткнулась на нечто выходящее за рамки ее понимания.

Она снимала шляпу, вешала пальто, надевала домашние тапки и качала головой.

– Вот скажи мне…

– Что?

Она завязывала фартук.

– Как это – взять и похитить мальчишку…

– Перестань, мама!

Но госпожу Куртен понесло. Чтобы понять, ей необходимо было представить.

– Нет, ну ты подумай только – похитить шестилетнего мальчика… Главное, зачем?

Ее словно посетило видение. Она впилась зубами в кулак и залилась слезами.

Впервые за долгие годы Антуану захотелось подойти к ней, обнять, успокоить, попросить у нее прощения. Но исказившееся лицо матери разрывало ему сердце, и он не посмел сдвинуться с места.

– В конце концов малыша найдут мертвым, это уж точно, но в каком состоянии…

Она утирала слезы кухонным фартуком.

Совершенно подавленный, Антуан выскочил из комнаты, бегом поднялся к себе, бросился на кровать и тоже разрыдался.

Он не слышал, как вошла мать. Только почувствовал ее ладонь на своем затылке. Он не оттолкнул ее. Быть может, пора признаться? Уткнувшись лицом в подушку, Антуан желал этого больше всего на свете, он уже подбирал слова. Но время облегчить душу еще не пришло.

Госпожа Куртен шептала:

– Бедный ты мой, тебя тоже огорчает эта история… А малыш был таким милым…

Теперь мать говорила о Реми в прошедшем времени. Она еще долго сидела, задумавшись над этой жуткой историей, а Антуан слушал толчки крови в висках; они были такими гулкими, что у него разболелась голова.

Впервые рождественский ритуал был нарушен.

Госпожа Куртен включила телевизор, но не смотрела его. Каплун был такой же здоровенный, как в предыдущие годы (он непременно должен походить на американскую индейку, огромную, как в мультиках, где ее едят целую неделю). За стол они сели, даже не посмотрев на часы.

Антуан ничего не ел. Мать прожевала кусочек белого мяса, уставившись в экран. Столовую заполнила эстрадная музыка, слышался смех, радостные восклицания. Сияющие счастьем конферансье держали микрофоны, как шарики мороженого, и выкрикивали заученные слоганы.

Мать, думая о другом, без единого слова забрала у него полную тарелку, что на нее было не похоже. Она принесла рождественское полено, торт, который Антуан всегда ненавидел, и добродушно, стараясь казаться заинтересованной, произнесла:

– А может, посмотрим наконец подарки?

Впервые его отец не промахнулся. В посылке оказалась PlayStation, которую просил Антуан, но он испытал лишь смутную радость, потому что чувствовал себя одиноко. С кем ему играть? Он с трудом представлял, что будет завтра. Когда его арестуют, позволят ли ему взять отцовский подарок с собой?

– Не забудь позвонить папе, – напомнила госпожа Куртен, открывая свой пакет.

Она изображала нетерпение: что бы это могло быть… Антуан наконец вспомнил, что он купил – маленький деревянный за́мок. Если приподнять крышу, раздастся музыка.

– Какая прелесть! – восклицала мать. – Где же ты нашел такое чудо?

Госпожа Куртен завела механизм и с улыбкой внимала мелодии, одной из тех, что все слышали тысячу раз, не задумываясь о названии.

– Ой, а я знаю, что это, – вполголоса сказала мать, ища инструкцию.

И прочла: «Эдельвейс», Р. Роджерс[6]. Ну да, наверное…

Она поднялась и расцеловала Антуана, занятого подключением приставки. Как и со всеми подарками отца, с этим тоже было не все в порядке: он хотел «Crash Team Racing», а это был «Gran Turismo», прошлогодняя версия.

Госпожа Куртен закончила убирать со стола, вымыла посуду и вернулась в гостиную с бокалом вина; она налила его еще за ужином, но даже не притронулась. Она заметила, что Антуан сидит с пультом в руке, но смотрит в пустоту, куда‑то сквозь стену, и уже открыла было рот, чтобы задать вопрос, но тут в дверь позвонили.

Антуан тотчас вскочил как ошпаренный.

Кто это может быть, в такой вечер, в такое позднее время?..

Даже госпожа Куртен, которая, кстати, была не из пугливых, забеспокоилась и вышла в прихожую не слишком решительно. Отодвинув створку глазка, она прижалась лбом к двери и тут же поспешно открыла ее.

– Валентина!

Девушка извинилась.

– Там мама, она заперлась у себя в спальне, никому не открывает и не отвечает… Папа просит, может…

– Иду!

Госпожа Куртен заметалась между прихожей и кухней, сдергивая фартук и ища пальто.

– Да зайди же, Валентина!

Вблизи лицо девушки оказалось совсем не таким, каким Антуан видел его во время мессы – обидно‑высокомерное выражение, презрительный взгляд. Яркая помада подчеркивала ее бледность. Глаза, сильно подведенные синим, были мокрыми от слез. Она сделала шаг в гостиную и бросила взгляд на Антуана. Тот поднялся. Валентина кивнула, он в ответ махнул рукой. Он рассматривал девушку, которая теперь выглядела более отрешенной, чем обычно, как если бы осталась одна и никто на нее не смотрел.

На ней была та же одежда, что во время мессы, – красные джинсы и теплая белая куртка. Она со вздохом расстегнула ее, как будто вдруг осознала, что в комнате чересчур жарко. Под курткой оказался розовый мохеровый свитер, тесно облегающий грудь, показавшуюся Антуану невероятно круглой. Он задумался, как груди могут быть такими, он никогда не видел ничего подобного, очень уж они круглые. Сквозь ткань можно было даже различить соски. Духи имели аромат какого‑то очень знакомого цветка, знать бы какого…

– А ты, – госпожа Куртен уже надела пальто, – что же, еще не готов?

– Я тоже иду? – спросил Антуан.

– Разумеется, да, а как же! При подобных обстоятельствах…

Она смущенно взглянула на Валентину.

Антуан не понимал, почему «подобные обстоятельства» требуют его непременного присутствия. Или она сказала так для Валентины?

– Ладно, я побежала, ты меня догонишь, да, Антуан?

От перспективы зайти к соседям, оказаться лицом к лицу с господином Дэме у него сводило живот.

Дверь хлопнула.

Антуан озирался, ища предлог, чтобы остаться дома.

– Это что?

Он быстро оглянулся. Валентина не пошла за госпожой Куртен, она стояла здесь, перед ним. В руке она держала пульт игровой приставки, направив обе рукоятки в потолок. Она обхватила одну из них, будто это была рукоятка топора. Весь ее вид выражал крайнее любопытство. Потом своей тоненькой ручкой принялась ощупывать ее, водить по ней указательным пальцем, будто изучая и желая оценить ее гладкость. При этом Валентина неотрывно смотрела Антуану в глаза.

– Это что? – повторила она.

– Это… чтобы играть, – одними губами ответил Антуан.

Она улыбнулась и снова уставилась на него, не переставая ощупывать джойстик.

– Ах, чтобы играть…

Антуан едва кивнул, а потом удрал, стремительно взлетев по лестнице. Он вбежал в свою комнату, сделал глубокий вдох. Сердце выскакивало из груди. Он пытался понять, зачем пришел сюда. Ах да. Ботинки. Он сел на кровать.

И снова на него накатила усталость, он не смог воспротивиться желанию улечься, закрыть глаза.

В его воображении возникла рука Валентины, он ощущал ее магнетическое присутствие. Его охватило такое сильное и болезненное возбуждение, что ему стало невтерпеж ждать.

Ждать, чтобы его взяли, чтобы его арестовали.

Ждать, чтобы сделать признание. Стать наконец свободным. Чтобы спать, спать…

Пугающие последствия его признаний постепенно блекли на фоне невозможности жить в постоянном страхе, с этими видениями. Стоило, как сейчас, закрыть глаза, как ему являлся Реми.

Всегда одна и та же картина.

Маленький мальчик, лежащий в глубокой яме и тянущий к нему ручки…

Антуан!

Иногда он видел только руку, которая силилась за него уцепиться, а голос Реми удалялся, слабел.

Антуан!

– Уже лег?

Антуан подскочил, как от удара током.

В дверном проеме стояла Валентина. Она сняла куртку, небрежно забросила ее за плечо и держала за петельку на согнутом указательном пальце.

Девушка оглядела комнату с любопытством, на самом деле не имеющим ничего общего с интересом, и сделала несколько шагов плавной танцующей походкой. Прежде Антуан за ней такого не замечал. Аромат, который он ощутил в гостиной, заполнил все пространство.

Валентина не смотрела на него. Она медленно перемещалась по комнате, словно рассеянная и равнодушная посетительница музея.

Антуану было очень жарко, он пытался взять себя в руки.

Нагнувшись, он схватил ботинки и, наклонив голову и глядя в пол, принялся завязывать шнурки.

Он почувствовал, что Валентина подошла и оказалась в поле его зрения, суженном, насколько это было возможно. Она встала перед ним, слегка раздвинув ноги, он видел только ее белые кроссовки и намокшие снизу красные штанины. Если бы он поднял голову, его взгляд оказался бы на уровне ее пояса. Антуан продолжал свое занятие, но дрожащие руки не слушались, его настигла почти болезненная эрекция. А Валентина не двигалась. Казалось, она терпеливо ждет, когда же он закончит возиться со шнурками. Тогда Антуан резко вскочил, постарался обогнуть ее, чтобы избежать прикосновения, но места было так мало, что он повалился на кровать. И тут же, с живостью выброшенной из воды рыбы, перевернулся на живот, чтобы девушка не заметила бугорка, приподнявшего его брюки. Снова встал, вот он уже у двери…

Валентина даже не оглянулась. Ее куртка упала на пол. Он видел ее со спины.

Твердо стоя на ногах, она скрестила перед собой руки и обхватила себя за плечи. Антуан заметил ее ногти, покрытые ярко‑розовым лаком. Он не мог отвести взгляда от круглых ягодиц, таких крепких на вид, от узких ляжек и бретельки лифчика, едва заметно выступающей посреди спины.

Ему стало нехорошо. Он не мог понять, то ли это он теряет равновесие, то ли Валентина покачнулась и в неподвижном, беззвучном и чувственном танце едва заметно поводит бедрами.

Антуан прислонился к дверному косяку. Ему необходимо на воздух. Выйти. Немедленно.

Он скатился по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, бросился к кухонной раковине, открыл кран, подставил под струю ладони и побрызгал на лицо. Потом отряхнулся, схватил полотенце и вытерся.

Отнимая полотенце от лица, он мельком увидел силуэт идущей по коридору к двери Валентины. В кухне повеяло свежим воздухом. Антуан побежал. Валентина уже была на улице и шла неторопливым уверенным шагом. Она спокойно пересекла родительский сад и вошла в дом, не потрудившись закрыть за собой дверь, настолько она была уверена, что Антуан бежит следом.

Он даже не успел понять, как оказался у Дэме.

В нос ему ударил характерный запах этого дома. Антуану он никогда не нравился: какая‑то смесь капусты, пота, мастики…

Он сделал шаг и замер.

В гостиной, прямо перед ним, в торце длинного стола, сидел господин Дэме и пристально смотрел на него.

Антуана вдруг пронзила догадка, что на самом деле Валентина пришла за ним с единственной целью – привести его сюда, к отцу.

Девушка делала вид, что просто болтается по комнате, небрежно включила телевизор, рассеянно провела пальцем по краю комода. Потом она в упор взглянула на Антуана. Теперь это был совсем другой человек.

Развязную девчонку словно настигла тень ее младшего брата, витавшая в комнате как угроза. Валентина резко развернулась, поднялась по лестнице и исчезла без единого жеста, без единого взгляда.

– Они наверху, – сказал господин Дэме глухим голосом и повел головой в направлении второго этажа, откуда доносился неясный шепот.

Гостиную освещала только кухонная лампочка и елочная гирлянда, точно такая же, как у Куртенов. Купленная, разумеется, в том же магазине.

Антуана словно парализовало. Перед господином Дэме стоял пустой стакан и бутылка вина. В задумчивости он опустил глаза. Прошли долгие минуты, пока он вспомнил, что не один. Он указал Антуану на стул возле себя. Антуан испугался, что господин Дэме встанет и двинется за ним к дверям, чтобы заставить сесть. Он робко подошел. По мере приближения, видя этого огромного грубого человека совсем рядом, Антуан все больше боялся его.

– Сядь…

Стул, отодвинутый Антуаном, издал противное скрежетание, как мел по школьной доске. Господин Дэме долго, не отрываясь, смотрел на мальчика.

– Ты ведь хорошо знаешь Реми… А?

Антуан закусил губы: да, вроде так, то есть немного…

– И ты полагаешь, что этот ребенок мог сбежать? В шесть лет?

Антуан отрицательно покачал головой.

– Ты можешь себе представить, чтобы он вот так ушел к черту на кулички? И не нашел дороги назад. Ведь он здесь родился!

Антуан понял, что слова господина Дэме – это не вопросы, а мысли, которые он перебирал долгие часы. Он не ответил.

– И с какой стати они не ищут его ночью? У них там, в жандармерии, фонарей, что ли, нет, а?

Антуан слегка развел руками. Он не мог объяснить.

От господина Дэме исходил неприятный запах, вдобавок к нему примешивался выхлоп вина, которым он явно злоупотребил.

– Я пойду… – пробормотал Антуан.

Господин Дэме не двигался, поэтому мальчик осторожно встал, словно не хотел будить его.

Но тут господин Дэме вдруг развернулся, дернул его за штаны и притянул к себе. Его руки обхватили Антуана вокруг пояса, взрослый мужчина прижался головой к его груди и зарыдал.

Антуан едва не упал под его тяжестью, но удержался на ногах. Он видел толстый седой затылок сотрясаемого рыданиями отца Реми, вдыхал его резкий запах. В грозных тисках мощных объятий этого человека ему хотелось умереть.

На комоде в разномастных рамках стояли фотографии семьи. Одна была пуста. Та, где прежде был снимок, отданный жандармам и показанный в телевизионных новостях. Реми, в своей желтой футболке, с этой прядкой волос…

Никто не стал переставлять другие рамки, чтобы заполнить пустоту. Родные ждали, чтобы фотография Реми вернулась на свое место. Чтобы все в конце концов вернулось на свои места…

Казалось, рассвет никогда не наступит. Над городом висело молочно‑белое скучное небо. Первые добровольцы обнаружили господина Дэме стоящим под освещенным навесом лицом к саду. На нем были грубые башмаки и бежевая парка. Плотно сжатые кулаки он засунул в карманы, лицо у него было замкнутое, как в самые худшие дни.

Мужчин было больше, чем женщин, и еще несколько парней постарше Антуана, лет шестнадцати‑восемнадцати, которых он едва знал.

Ночью Антуан не сомкнул глаз и теперь был совсем без сил.

Стоило ему увидеть в окно, сколько народу собралось у Дэме и готовилось строем пройти к мэрии, мужество покинуло его.

– Как, разве ты не идешь?

Госпожа Куртен была возмущена. Что о нем подумают, если он не пойдет, что о нем скажут? А о ней? О них? Хотя бы ради Бернадетты… Весь город собирается прочесывать лес, это всеобщий долг!

– Семья Мушотт тоже не идет! – возразил Антуан.

Аргумент был нечестный, он это отлично понимал. Никто так не ненавидел семейство Дэме, как Мушотты. Говорили даже, какое счастье, что между ними стоит дом госпожи Куртен, иначе мужики уже давно поубивали бы друг друга.

– Ну ты же прекрасно знаешь, что… – сказала госпожа Куртен.

Чтобы прекратить этот разговор, Антуан уступил и спустился.

Он пожал несколько рук и постарался держаться по возможности подальше от семьи Дэме, которая, впрочем, и так была окружена плотным кольцом добровольцев. Валентина надела те же красные джинсы, но в бледном свете этого печального утра они казались выцветшими, а сама девушка, затерявшаяся среди людей, выглядела более взрослой, неуместной, второстепенной.

Процессия двинулась к месту сбора. Если вокруг четы Дэме соблюдалось почтительное молчание, то дальше вовсю шумели и комментировали событие. Во‑первых, этот пруд… Сколько лет уже обсуждают необходимость обезопасить подход к нему, а мэрия так ничего и не делает.

А потом, это прочесывание, чья тут инициатива – мэрии или префектуры?

Раздражение горожан, проявлявшееся уже два дня, в столь необычных обстоятельствах находило новые способы самовыражения. Люди жаловались на мэрию, то есть на мэра, то есть на хозяина предприятия Вейзера. В их невнятном негодовании сосредоточилась вся та озлобленность, которую социальная нестабильность уже давно вызывала у населения и из‑за невозможности открыто выразить которую переносилась на это событие.

Служба гражданской безопасности установила перед мэрией две большие белые палатки. Прибыли пожарные и жандармы. Ба, а собаки‑то где? – поинтересовался кто‑то. Госпожа Куртен беседовала с хозяйкой бакалейной лавки. Антуан старался подслушать, но ничего не разобрал. В его черепной коробке что‑то громыхало, непрерывно вибрировало; звуки достигали его ушей словно сквозь вату: он улавливал обрывок слова здесь, кусок фразы там. Эй, Антуан! Он обернулся. Тео.

– Ты не имеешь права здесь находиться!

Антуан раскрыл было рот: и с чего бы он… Сынок мэра выпятил грудь, радуясь возможности сообщить неприятное известие.

– Чтобы принять участие, надо быть совершеннолетним! – сказал он таким тоном, будто сам не подпадал под это ограничение.

Госпожа Куртен живо обернулась к ним:

– Это правда?

Подошел жандарм, тот самый, что накануне допрашивал Антуана:

– Должно быть хотя бы шестнадцать лет… – Он с едва заметной улыбкой взглянул на мальчиков и продолжил: – Молодцы, что хотите участвовать, но…

Толпа непрерывно росла. Вновь прибывшие обменивались рукопожатиями, делали скорбные, но решительные лица. Мэр общался с представителями гражданской безопасности, с жандармами. Разложили штабные карты. Приехал грузовик с четырьмя рвущимися с поводка собаками. Ну вот, другое дело, сказал кто‑то.

Потребовалось некоторое время, чтобы разбить людей на группы и поставить во главе каждой жандарма или пожарного. Инструкции были изложены ясно и четко. Мужчины согласно кивали головами в шапках или капюшонах.

Антуан насчитал с десяток групп по восемь человек.

Появилось телевидение, что произвело впечатление. Оператор обшарил объективом толпу, старавшуюся показать свою дисциплинированность, усердие и ответственность. Журналистка затруднялась сделать выбор: каждому было что сказать. Какая‑то женщина, которую Антуан прежде никогда не видел, поведала, как она потрясена. Она прижимала к груди сжатые кулаки, можно было подумать, это мать пропавшего ребенка. Пока она описывала свои эмоции, журналистка привставала на цыпочки, безуспешно ища глазами родителей. Обнаружив их, она даже не дала женщине закончить фразу и, работая локтями, принялась лавировать в толпе. За ней поспевал оператор. Наконец они добрались до белой палатки.

Когда госпожа Дэме увидела их, она расплакалась.

Оператор поспешно прижал камеру к плечу.

Кадры, сделанные в этот момент, облетят Францию меньше чем за два часа. Отчаяние госпожи Дэме, то, что она сказала, разрывало сердце. Верните его мне. Три едва слышных слова, произнесенные срывающимся от волнения, дрожащим голосом.

Верните его мне.

Все испытали такое потрясение, что толпа постепенно затихла, ее охватило невольное благоговение, расцененное как пророческое.

Вооружившись мегафоном, молодой жандарм поднялся на крыльцо ратуши, а полицейские с нарукавными повязками в это время раздавали листовки.

– Благодарю вас за готовность помочь, особенно в такой день…

Присутствующие невольно возгордились, в глубине души ощущая себя вдвойне полезными и великодушными.

– Мы призываем вас очень внимательно прочесть розданные вам письменные инструкции. Не торопитесь, будьте сосредоточены на том, что вы видите. Мы настоятельно требуем, чтобы каждый квадратный метр, который мы с вами обследуем, был решительно исключен из наших дальнейших поисков. Я понятно выражаюсь?

Над толпой пронесся одобрительный гул.

Во время этой речи внимание Антуана отвлекло прибытие кюре и живущей по соседству с ним госпожи Антонетти.

– Сформировано девять групп. Четыре отправятся к пруду с проводниками собак, три других пойдут к западной оконечности государственного леса, и, наконец, еще две – в сторону Сент‑Эсташа.

Антуан замер. Все кончено. Он свободен. Теперь он знал, что сейчас будет, знал, что станет делать. В каком‑то смысле все упростилось.

– После перерыва на обед мы подрегулируем маршрут тех или иных групп, исходя из утренних результатов. Если сегодняшние поиски ни к чему не приведут, завтра вас снова вызовут.

Именно в этот момент появился господин Ковальски.

Он шел медленным, нерешительным шагом. Люди провожали его молчанием, все расступались – не из почтительности, а потому, что от этого человека несло ересью.

Освободили – читалось на всех лицах. Все сдержанно переглядывались. Может, его временно освободили? Никто ничего не знал.

По мере того как косподин Ковальски приближался к мэрии, оставшиеся позади начинали вполголоса обмениваться мнениями. Ну да, освободили, говорили они, наверное, из‑за недостатка улик… Потому что ведь не каждого же арестовывают, а только тех, кто так или иначе имеет отношение к этому делу. Нет дыма без огня. Ковальски… Говорят, будто торговля его не слишком ладится, вот он и колесит по отдаленным деревням, чтобы свести концы с концами.

Лицо Ковальски ничего не выражало. Как всегда вытянутое и бугристое, со впалыми щеками и густыми бровями…

Он прошел мимо Антуана и его матери. Госпожа Куртен демонстративно повернулась к нему спиной. Ковальски остановился перед жандармом и слегка развел руками: мол, вот он я, говорите, что от меня требуется.

Жандарм оглядел группы добровольцев и сразу почувствовал исходящую от них отрицательную энергию. Одни поворачивались спиной, другие, более решительные, не дожидаясь распоряжения, тронулись в путь.

– Ясно, – произнес жандарм, и в его голосе послышалась нотка усталости. – Ладно, пойдете с нами.

Толпа двинулась вперед, все снова заговорили, земля была усеяна листовками с инструкциями гражданской безопасности.

Вернувшись домой, Антуан устроился у окна в своей комнате и долго смотрел вдаль. Когда они обнаружат тело, то сразу позвонят, он увидит движущиеся мигалки, вон там, по дороге от леса Сент‑Эсташ.

Наконец он закрыл окно и пошел в ванную.

Там он высыпал из пакетиков и коробочек все, что только нашлось в аптечке. Как все французы, госпожа Куртен вполне оправдывала репутацию великой потребительницы лекарств. Чего там только не было! И в каких количествах! Получилась целая куча таблеток.

Подавляя отвращение, Антуан принялся глотать их целыми горстями.

Он горько плакал.

Внезапное цунами, родившееся в глубине желудка, с сокрушительной силой прошибло его снизу доверху, скрутило внутренности и вырвалось из горла, буквально сдернув Антуана с кровати. Он скорчился, издав гортанный крик, идущий откуда‑то из кишок, изо рта выплеснулась струя желчи, а он, задыхаясь, пытался найти равновесие.

Он изнемогал, спину мучительно ломило. С каждой новой волной все его тело стремилось выскочить из своей оболочки, вывернуться наизнанку, превратиться в жидкость и испариться.

Это длилось добрых два часа.

Мать регулярно поднималась, меняла поставленный на ковер возле кровати тазик, протирала ему уголки губ, прикладывала ко лбу холодное полотенце и уходила.

Когда спазмы утихли, Антуан уснул.

Реми в его сне тоже был вымотанным, абсолютно без сил. Распростертый на дне глубокой черной ямы, он уже не тянул руки, а лишь шевелил пальцами в последнем усилии. Смерть приближалась, она была тут, хватала его за ноги, тащила к себе, Реми увязал, исчезал…

Антуан!

Когда он очнулся, было темно. Он не знал, который может быть час, но наверняка не ночь. Снизу до него доносился звук работающего телевизора. Он подождал, пока зазвонит церковный колокол: его было слышно, когда ветер дул в нужную сторону. Сейчас ветер как раз наваливался на ставни. Антуан насчитал шесть ударов. Но не был уверен. Скажем, между пятью и семью часами.

Он глянул на ночной столик и увидел стакан с водой и графин. И какое‑то незнакомое лекарство в бутылочке.

Позвонили в дверь, телевизор смолк.

Мужской голос, перешептывание.

Потом на лестнице послышались шаги, и появился доктор Дьелафуа со своим увесистым кожаным чемоданчиком, который он поставил возле кровати. Он склонился над Антуаном, на секунду приложил ладонь к его пылающему лбу. После чего, по‑прежнему без единого слова, снял плащ, достал стетоскоп, откинул одеяло, приподнял пижамную куртку (когда Антуан успел надеть ее? он не помнил) и молча, сосредоточенно глядя куда‑то в пространство, приступил к осмотру.

Внизу снова заработал телевизор, но звук был очень тихим. Доктор посчитал пульс Антуана. Потом он убрал стетоскоп и остался сидеть, слегка раздвинув ноги и скрестив руки, задумчивый и осторожный.

Доктору Дьелафуа было около пятидесяти. По общему мнению, отцом его был бретонский моряк, который много странствовал, что же касается происхождения матери, тут выдвигались различные предположения: вьетнамская прислуга, китайская проститутка, тайская потаскуха… Как видим, молва не испытывала большого уважения к этой женщине, о которой на самом деле никто ничего не знал.

Доктор поселился здесь лет двадцать пять назад, и никто не мог похвастаться, что когда‑нибудь видел его улыбающимся. В течение года он бороздил дороги кантона, принимал всех пациентов до последнего. Все были с ним знакомы, вызывали его один раз, а потом еще и еще. Он присутствовал на десятках свадеб, причастий, крестин и похоронил множество стариков. Но никто не знал ничего о нем самом; ни жены, ни детей. Дочка хозяйки бакалейной лавки убирала его квартиру, но кабинетом он занимался сам. По воскресеньям, через распахнутые настежь в любую погоду окна, можно было увидеть, как он, одетый в поношенный спортивный костюм, пылесосил, чистил и мыл. И если пациент пользовался случаем, чтобы попроситься на прием, доктор Дьелафуа открывал дверь, впускал его, мыл руки и приступал к консультации, отложив банку мастики и тряпку в угол своего кабинета.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒