ЧАСТЬ ПЕРВАЯ 7 страница

Патрик терпеливо объяснял ей ее права, говорил про социальную защиту, и в конце концов она сдалась.

Из нескольких квартир она выбрала ту, что находилась на улице Виктора Гюго. И дело было не в том, что двухкомнатная квартира, гостиная которой выходила на улицу, а кухня и спальная в тихий зеленый двор, была хороша сама по себе, просто, когда они с агентом по недвижимости подходили к дому, по дороге им встретились две старые лавки, сохранившие декор начала века, и кондитерская с кружевной металлической решеткой. Тогда она и поняла, что будет жить именно здесь.

Когда Алька въезжала в первое свое собственное жилье, то думала, что участвует в съемках какого‑то голливудского фильма про Золушку. Так все это было невероятно: у нее квартира в Париже!

Ей повезло: бывшие владельцы сделали перед продажей прекрасный ремонт – белые ровные стены, блестящий паркет в «елочку», новая современная кухня и ванная комната, отделанная голубым кафелем, все сверкало новизной.

Алька мыла высокие окна и до сих пор не верила, что этот по советским меркам дворец теперь принадлежит ей. Правда, из мебели (не считая кухонной) у нее была только широкая («чтобы ни в чем себе не отказывать») двуспальная кровать. И надо было покупать все остальное.

Мебель для такой квартиры должна была быть не только качественной, но и стильной. А значит, дорогой. Влезать в новый кредит Алька не решалась. Советское «долг – это ужасно» сидело в мозгу, как заноза. Она подумала о том, что можно взять мебель у кого‑нибудь на время или купить подержанную, но посмотрела на новые стены, благородной формы окна – и прогнала эту мысль как недостойную. Вот сейчас придет Катя, и вместе они решат, что с этим делать.

С Катей Алька познакомилась недавно в «Петрушке». Поначалу они только приятельствовали, а теперь по‑настоящему подружились, несмотря на разницу в возрасте в десять лет. Спокойная, какая‑то по‑домашнему рассудительная, Катя заменила в какой‑то мере и Ритку, и Екатерину Великую. История этой русской парижанки стоила отдельной книги.

В конце восьмидесятых Екатерина Мигунова, завлит одного из свердловских театров, сбежала с советского теплохода, совершавшего рейс Одесса‑Варна‑Стамбул‑Новороссийск.

В Стамбуле она отошла от группы на одной из кривых узких улочек и оказалась ровно в той ситуации, в которой оказались герои булгаковского «Бега», когда Стамбул еще был Константинополем.

Полдня она, путая следы (все время мнилась погоня, а каждый уличный продавец лепешек казался тайным агентом Кремля), бродила по жаркому и говорливому южному городу, а к вечеру, изъясняясь на кое‑как понимаемом здесь английском, добралась на попутках до Анкары.

Первое посольство, до которого ее довезла семья сердобольных турецких армян, оказалось посольством Франции. Конечно, ей гораздо больше хотелось оказаться на территории посольства США, потому что, во‑первых, она прилично знала английский, а во французском была полным профаном. И во‑вторых, в Штатах жила ее очень и очень дальняя родня, покинувшая родину в начале двадцатых тем же водным путем, который проделала Катя. Ни в каких официальных бумагах («кем были ваши родители до семнадцатого года?» да «содержался ли кто‑то из ваших родственников в немецком плену?») они с мамой, глухо презиравшей советскую власть и фактически благословившей дочь на побег, эту дальнюю родню не указывали.

Но выбирать не приходилось. Она боялась, что какой‑нибудь турецкий полицейский, увидев одинокую женщину европейской наружности, поинтересуется, в чем дело, и тогда – пиши пропало. Позорная депортация в Союз и крест на всей дальнейшей жизни. И Катя с облегчением сдалась французам.

Десять лет жизни в Париже, когда пришлось все начинать с нуля, тоже оказались не сахаром. Все было: и довольно унизительная бедность, и поиски работы, и неудачные романы. Однако она справилась со всем и заняла свое место в «русском Париже». Сейчас она обучала русскому языку и литературе подрастающих внуков эмигрантов второй волны и правнуков – первой. А когда с финансами было совсем неважно, подрабатывала приходящей нянькой у волны третьей. Все это она называла «гнать волну».

…Когда раздался звонок в дверь, Алька легко спрыгнула с широкого, несовременного подоконника и побежала открывать.

Катя пришла с подарками – разной необходимой в хозяйстве кухонной мелочью, вином и тортом, чтобы обмыть первую Алькину собственность.

Приканчивая вторую порцию торта, Алька решилась сформулировать свою просьбу:

– Катюша, мне послезавтра опять в командировку, в Берлин. Не поживешь у меня? Так не хочется эту квартиру оставлять пустой. Посмотри, как хорошо! Здесь обязательно должен жить хороший человек. А через недельку я вернусь, и мы пойдем покупать мебель. Согласна? Ну что ты там будешь сидеть на отшибе в своем Порт‑де‑Ванв?

– Алечка, да не волнуйся, конечно поживу. И с удовольствием. Приедешь не в пустую квартиру, это же так приятно. И мебель купим, и все, что нужно. Езжай в свой Берлин со спокойной душой.

И сказано это было так просто, по‑родственному, что Алька с благодарным воплем восторга кинулась подруге на шею.

Спустя десять дней Алька сидела в своей пахнущей пирогами и хорошо прожаренным кофе кухне и слушала сообщения на автоответчике. Одно из последних было от Патрика. Он сказал, что сегодня в восемь вечера будет ждать ее «У Максима».

– Ого, Катюш, «У Максима»! Что это так сразу, без предупреждений? Туда просто так не приглашают, тебе не кажется? Может, «клиент созрел»? Может, «мужчина моей мечты» на что‑то решился? Нет, серьезно, выйти замуж за любимого, красивого, умного и богатого в одном флаконе – представляешь?

– Представляю, Алечка, конечно представляю. Что может быть лучше… – И по голосу Кати ясно было, что в сказку про Золушку она давно не верит.

– Нет, вот увидишь, предчувствие меня не обманывает!

Собиралась Алька особенно тщательно. Надела платье цвета старой розы с широким (и глубоким) вырезом каре, безумно элегантные босоножки. На шею повесила платиновую цепочку с кулоном в форме буквы «А», украшенной маленьким бриллиантом. Подушилась любимой «Шанелью», как учила Екатерина Великая: «Для себя, для него и для того нахала». Сказала Кате, чтоб оставалась ночевать, потому что они скорее всего поедут потом куда‑нибудь за город, поцеловала подругу, вымазав ей щеку помадой, и была такова.

Париж переживал очередную весну, сумасшедшую и яркую. И часть этого сумасшествия передалась Альке. Она жадно смотрела по сторонам, пока такси не притормозило на улице Рояль, роскошной и искрящейся, как бутылка шампанского, запечатанная с одной стороны Мадлен, а с другой – Бурбонским дворцом. Ну да, такая вот бутылка‑мутант с двумя горлышками. Чего только не бывает весной в Париже!

У входа ее ждал Патрик с букетом темно‑красных роз. Он обнял Альку и прижал к себе. Алька удивилась – обычно на людях Патрик бывал довольно сдержан. Ужин был прекрасно сервирован, в серебряном ведерке со льдом стояло шампанское «Дом Переньон». Все шло, как и предполагала Алька. Сейчас это случится. Как в кино. В глупом и прекрасном голливудском кино.

Патрик крепко сжал ее руку.

– Алекс, дорогая, мы должны расстаться.

Он с ужасом смотрел, как постепенно изменяется ее лицо. Сначала «выключились» глаза, потом как‑то сразу впали щеки, точно она набирала воздух для крика, потом приоткрытый рот сомкнулся, и в уголках его образовались горестные складки. Все это происходило точно на замедленной съемке. Он чувствовал себя убийцей, который наблюдает агонию своей жертвы.

Алька не закричала. Она сидела в той же позе, с бокалом в руке, точно окаменев. Потом осторожно поставила бокал: рука отчаянно дрожала. Высвободила вторую руку из судорожно сжимавшей ее руки Патрика. Он слабо пытался удержать.

Потом она взяла нож и вилку и продолжила ужин. Он со страхом наблюдал за ней. Наконец она отодвинула тарелку и мертвым голосом спросила:

– То, что ты сказал, правда?

– Дорогая моя, я люблю тебя, как никого никогда не любил. Но мы должны расстаться. Это мое окончательное решение. Прости.

Алька встала, и Патрик поднялся следом за ней.

Она позволила ему отвезти себя домой, потому что боялась, оказавшись на улице, броситься под первую же попавшуюся машину.

Возле дома Патрик, пытаясь с французской легкостью завершить ситуацию, хотел Альку обнять, но она отстранилась и вышла из машины, не проронив ни слова.

Всю ночь Катя ни на шаг не отходила от Альки. Еще только открыв дверь, она поняла, что все пошло по наихудшему сценарию.

Сначала Алька металась по квартире и стонала, точно ее мучила зубная боль. Потом утихла, села в гостиной на пол и замерла, глядя в одну точку. Это было дежа вю истории со Стефаном. Только еще страшнее. Машина, которая на всем ходу врезалась в стену, была на сей раз еще больше нагружена, а стена оказалась совершенно железобетонной.

Под утро Кате удалось переместить Альку за кухонный стол и напоить горячим чаем. Алька периодически задавала один и тот же вопрос: «Почему?» Но этот вопрос был явно риторическим. Как, впрочем, и другие русские вопросы: «Кто виноват?» и «Что делать?».

Потом Катя отвела Альку в спальню, уложила в постель, накрыла двумя одеялами, так как Альку слегка потряхивало. И сама, не раздеваясь, прилегла рядом. Алька продолжала периодически мычать, как от сильной зубной боли. Наконец вроде заснула. Катя, измученная бессонной ночью не меньше Альки, тоже забылась чутким, неглубоким сном.

Собственно, подобной развязки могло еще долго не произойти. По крайней мере до тех пор, пока Алька, не выдержав стагнации в их отношениях, сама не сделала бы какой‑нибудь резкий шаг.

Но судьбе было угодно поступить самым тривиальным образом.

Однажды утром Патрик, читая свежую газету, заканчивал завтрак. Ему предстоял трудный день: начинались выборы в парламент, а значит, у него прибавлялось работы. Дети еще спали. Вдруг он услышал за своей спиной тихие всхлипывания. Невозмутимая, покладистая Мирей плакала.

Патрик развернулся, изобразив на лице крайнюю степень недоумения.

– Дорогая, что случилось?

Всхлипывания постепенно переходили в рыдания.

– Да что стряслось с утра пораньше, ты можешь сказать?

– Не могу…

Она действительно не могла, потому что не знала, что надо говорить в таких случаях. Ни разу за двенадцать лет совместной жизни они не устроили друг другу ни одной сцены. И вот сейчас, когда такой момент настал, оба совершенно не понимали, как себя вести. Просто не было стереотипа поведения. Оставалось разве что позаимствовать из кино.

– Плачешь и не знаешь почему? – Он тянул время, поскольку обо всем догадался с первой минуты.

– Это ты должен знать. Уже весь город знает.

«И какой болван сочинил этот мерзкий диалог?» – Он встал и хотел ее обнять.

Мирей, следуя драматургии событий, отстранилась.

– И сколько времени это уже длится?

– Дорогая, это не имеет к нашей с тобой жизни абсолютно никакого отношения…

– Никакого? Совсем никакого? А когда ты ложишься с ней в постель – тоже никакого?

Ну да, года полтора они были довольно пылкими любовниками, но потом, после рождения детей, Мирей редко сама проявляла заинтересованность этой стороной брака. И вдруг оказалось, что создавшаяся ситуация для нее не просто оскорбительна как для женщины, но и мучительна как для женщины любящей. Видимо, последнее его трехдневное отсутствие переполнило чашу ее терпения.

Несмотря на то, что сцена была тяжелой и, как она завершится, было совершенно не ясно, Патрик испытал некоторое облегчение. Два года он ловчил и изворачивался, врал, глядя в доверчивые глаза жены. И Алекс… Каждый раз, когда он уходил от нее, маленькой, хрупкой, гордой, изо всех сил улыбающейся, его мучили угрызения совести… Бедная девочка, она так старалась показать, что все ей нипочем.

Господи, как ни крути, везде он не прав!

Поди попробуй объясни жене, что он ее любит и ценит, что двое прекрасных детей связали их на всю жизнь… «Дорогая, я тебя люблю, но там у меня, видишь ли, страсть». И там. «Дорогая, ты самое прекрасное, что было у меня когда‑либо в жизни, но и жену я, видишь ли, тоже некоторым образом…» Чушь какая!

Он чувствовал себя предателем по отношению к ним обеим и в то же время злился – ну почему, почему обязательно надо что‑то менять?.. В общем, как и большинство мужчин, Патрик был конформистом.

Сейчас ни о чем другом, кроме работы, на которую он, кстати, уже опаздывал, думать Патрик не мог. В этот момент Мирей подошла и прижалась к нему всем телом. Она всхлипывала в его объятиях, и пахло от нее чем‑то таким родным, понятным, вошедшим в плоть и кровь. Патрик почувствовал, что еще несколько секунд, и они займутся любовью прямо на кухонном столе, чего не делали со времен молодости.

– Родной, пожалуйста, не оставляй меня…

Он понимал, что сейчас совершит предательство и что у него нет другого пути.

– Не волнуйся, там – не серьезно. Закончатся выборы, и мы с тобой поедем отдохнуть. Ты куда хочешь?

Он поцеловал жену в голову и, близкий к истерике, выскочил за дверь.

Еще неизвестно, чем закончился бы для Альки неожиданный разрыв с Патриком Дювайером, если бы не Катя, которая заменила ей в тот страшный момент жизни мать, сестру, няньку, психотерапевта на дому и домработницу. Она терпеливо выслушивала непрерывные Алькины монологи о смысле жизни и месте женщины в обществе и семье и вообще о том – ну как, как это было можно так с ней поступить?!

Катя ходила в магазин за продуктами, готовила домашние вкусности и насильно кормила таявшую прямо на глазах Альку. Она укладывала ее спать и поднимала рано утром на работу. Работу‑то никто не отменял – надо было выплачивать кредит за квартиру, в которую, кстати, они благодаря Катиной настойчивости (Алька твердила, что ей теперь ничего не надо) все‑таки купили отличную мебель.

Беда не приходит одна. Позвонили из Ленинграда (который за это время опять стал Петербургом) соседи и сообщили, что умерла Екатерина Великая. Внешне Алька никаких сильных чувств не проявила, но окончательно ушла в себя, замкнулась.

Почти семь месяцев она тосковала и худела. Ничем не интересовалась, никуда, кроме работы, не ходила. Даже довольно частые командировки не могли вывести ее из замороженного состояния. К весне остались от Альки одни глаза.

И когда Катя уже почти отчаялась, случилось чудо. В одно прекрасное февральское утро Алька точно проснулась. Она ворвалась в гостиную, где на диване спала Катя, отдернула тяжелые портьеры и закружилась, приговаривая:

– Катичка, посмотри, какая весна! Нет, ты только посмотри в окно – снег растаял, солнце шпарит, птицы поют! Все, собираемся и едем!

– Куда едем, Алечка? – Катя спросонья крутила головой и ничего не понимала.

– Куда едем? Куда… – Алька, казалось, соображала на ходу. – А едем мы с тобой в Мон‑Сен‑Мишель, я давно мечтала там побывать, да все не доводилось.

И уже через час на стареньком Катином «пежо» они выезжали из Парижа.

…Они увидали его издалека. Да его и нельзя было не заметить при всем желании. Гранитная скала и вросший в нее собор, или наоборот, – выросший из нее собор: точно окаменевший костер протягивал в небо языки пламени или высшими силами запечатленная в камне человеческая душа рвалась в небеса.

И вся эта совершенно непереносимая красота дублировалась отражением в разлившихся по весне водах Атлантики: собор со всех сторон был окружен водой.

– Знаешь, Катюша, а жизнь‑то, кажется, удалась, – тихо, одними губами произнесла Алька.

В Париж они вернулись за полночь, совершенно счастливые и умиротворенные.

Из Москвы Алька приехала не в гостиницу, а прямо к Ритке: подруга чувствовала себя оскорбленной – наконец дома, а живет черт‑те где, как неродная.

За время Алькиного отсутствия в городе подморозило, стало чище, но скользче. На своих каблуках Алька еле доковыляла до стоянки такси. Через сорок минут она уже была у Ритки. Та по случаю школьных каникул да и объявленных общероссийских («Представляешь, что сотворили? Теперь народ полторы недели квасит, потому что на Куршавили у него денег нет, а остаток января прочухивается».) сидела дома и основательно подготовилась к возвращению подруга: пироги стояли, натурально, под парами, салаты оставалось только заправить майонезом, грибочки – разложить по мисочкам, а водочку из холодильника – разлить по стопочкам.

Федор, вернувшийся накануне из лагеря, недолго покрутился среди, как он заявил, «чумовых теток» и, сунув под мышку подаренную «соньку», отвалил подальше от их веселья со слезами и смехом – к друзьям.

Алька оглядела раскинутую скатерть‑самобранку:

– Ритусь, да ты что? Меня же муж не признает. И вообще, некогда нам с тобой дома рассиживать. Сегодня поедем на Васильевский, дышать «дымом отечества». Хоть на окна наши посмотрю. Вечером, сама знаешь, встреча с университетскими. – Алька дожевала третий кусок пирога с капустой, Риткин конек. – Просили рассказать о журналистских буднях Парижа, понимаешь ли. Завтра поедем на кладбище. Послезавтра ты обещала меня в какое‑то издательство отвести. Я правильно оглашаю список? Ну вот, а после‑послезавтра – чао‑какао! Ах как не хочется! Скучно там! И правда, что это за жизнь: дом, машины, хозяйство, выбор нарядов для корпоративных вечеринок на мужниной работе…

– Нахалка ты, Алька, редкостная. – Рита махом выпила и крякнула то ли от досады на свою такую невидную жизнь, то ли от холодной водки.

– Нет, погоди, это еще не все. Весной – Мальта или Кипр. Осенью – Мальдивы или Гавайи какие‑нибудь или круизик там по Европам… В общем, кошмар какой‑то!

– И то верно. – Ритка расхохоталась, потом с неожиданным ядом в голосе спросила: – А что ж ты, Алечка, за столько времени к нам не заглянула? Или на глобусе не нашла?

– Ладно, Ритусь, не сердись. Не могла – и все тут. Будто стена какая‑то внутри была. Как только почувствовала, что отпустило, сразу взяла билет на самолет. И вообще – мне же выступать еще сегодня, а ты меня спаиваешь! Все, подруга, еще стопарик, и сворачиваем посиделки. Нас ждут великие дела. Кстати, в этом твоем издательстве директор как – ничего, нормальный?

– Нормальный, нормальный. Тебе понравится. Обещаю.

* * *

Солнце жарило, как сумасшедшее. Такого начала лета давно не было. Продавцы напитков делали приличные деньги на своем товаре. За день Париж выпивал тонны воды.

Ранним утром Катя, сидя на выходящем в сад балкончике Алькиной спальни, подставляла лицо и руки несильному пока солнцу. Она приехала сюда вчера, чтобы подготовить квартиру к приезду хозяйки – Алька возвращалась из командировки в Лондон, куда приехал на гастроли Большой театр.

Теперь Александра Захарова была штатным сотрудником газеты «Фигаро» со всеми вытекающими отсюда приятными (заработки) и не очень (слишком частые командировки) последствиями.

Катя с вечера прибрала квартиру, приготовила любимые Алькины рыбные котлеты и вареники с вишней. Она жалела питавшуюся на ходу сендвичами да разной ресторанной лабудой подругу.

Наконец раздался звонок в дверь. Когда Катя была дома, Алька никогда не пользовалась ключами: так приятно, когда тебя ждут и открывают дверь.

По Алькиным смеющимся глазам Катя поняла, что произошло что‑то хорошее. А по загадочному молчанию и улыбкам вместо ответов на расспросы догадалась, что это «хорошее» имеет лирический оттенок.

После душа и завтрака Алька раскололась. Они сидели в гостиной, окна были раскрыты с обеих сторон, и сквознячок колыхал шторы. Жара в доме почти не ощущалась. Алька сидела с ногами на диване, а Катя умостилась в кресле напротив. Она жаждала подробностей, а подруга тянула резину, наслаждаясь ее нетерпением: сначала сбегала на кухню за лимонадом, потом вспомнила, что лед забыла. Катя пригрозила, что сейчас встанет и уедет восвояси. Тогда Алька сжалилась. Ее довольно сбивчивый рассказ звучал примерно так.

– Представляешь, прилетели. В Лондоне я впервые. Удивительно, правда, что ни разу там не была. Жарища, как сейчас здесь, – асфальт плавится. Вот тебе и «туманный Альбион».

Представляешь, когда я была еще женой Кристиана, меня в Лондон не пустили. С советским еще паспортом. Господи, как это было давно! Ну вот. Пошла я к стоянке такси, вижу – длиннющая очередь. И все стараются встать под навес, в тенечек. А там тесно.

Вдруг мужчина, который передо мной стоял, подвинулся, освободил мне «место под тенью». Я на автомате по‑французски говорю, в смысле, мерси вам, мсье, вы очень любезны. А его аж развернуло в мою сторону, просиял весь и тоже по‑французски говорит: «Так вы не англичанка? А я и не знал, что француженки бывают блондинками с голубыми глазами!» Отвечаю, что вовсе я не француженка, а русская, журналистка, живу в Париже, а сюда приехала в командировку от «Фигаро».

Какой из себя? Ну что тебе сказать? Не герой‑любовник, это точно. Наверно, лет на шесть‑семь старше меня. Выше среднего роста, полноватый, но ему идет. Полноватый, но при этом, знаешь, легкий какой‑то, подвижный. С намечающейся лысиной, но очень коротко подстрижен, так что и не заметно. Прямой тонкий нос. Да, про глаза‑то я забыла сказать. Глаза большие, сине‑серые и очень умные, между прочим. И добрые.

Ну что, довольна? Поехали дальше. Жара, а он в костюме. В очень дорогом костюме из тончайшей шерсти, галстук с золотым зажимом в тон рубашке и светлые летние туфли. И такое от него исходит ощущение надежности, благополучия, в хорошем смысле, какой‑то английской, знаешь ли, добротности, что мне как‑то спокойно и хорошо стало. Вот, думаю, жалко, сейчас разъедемся в разные стороны и никогда я его больше не увижу.

Он сказал, что в России никогда не был, но про загадочную русскую душу слышал. Руку протянул и представился: «Ричард Стюарт, директор одного из филиалов Национального Вестминстерского банка». Достал из внутреннего кармана пиджака визитную карточку и дал мне. Я тоже представилась. В общем, славно мы поговорили, и даже расставаться так, вдруг, показалось как‑то странно.

Он предложил, поскольку я сказала, что впервые в Лондоне, отвезти меня в отель – «Бонингтон» называется, там мне номер забронировали от газеты. Приехали, он помог мне выйти из машины, поцеловал руку, сказал, что не ожидал такого приятного знакомства и надеется, что мы еще встретимся.

Ну, встретимся и встретимся. Знаешь, после Патрика я решила – все, никаких «лямур‑тужур», хватит. Мое бедное сердце больше не выдержит. Что‑то омертвело внутри. А так – почему не встретиться? Очень милый господин. И, естественно, женатый: такие в холостяках не ходят. А это мы уже проходили, со всеми вытекающими последствиями.

Бегала весь день по делам – встречи, интервью, – вечером возвращаюсь в гостиницу, а мне портье передает огромный букет из тридцати трех темно‑красных, почти черных роз. И в нем записка, мол, приглашаю вас в ресторан и завтра в семь жду возле отеля «Савой». А у них «Савой» – это как у нас, например, «Георг Пятый».

Почему думаю, не пойти, влюбляться же я не собираюсь и ситуацию контролирую.

С утра я была занята по работе, потом до вечера бегала по музеям и одета была, в общем, не слишком по‑ресторанному: деловой костюмчик и туфли на низком каблуке. О чем потом пожалела.

В семь мы встретились. Собеседник он милый, вполне. Мы немного прогулялись, он рассказал историю отеля. Потом, смеясь, признался, что специально все проштудировал перед нашей встречей. Вообще, он с юмором говорил о себе, не боялся казаться простым и «ударить в грязь лицом». А это всегда подкупает. Нечего перья распускать на ровном месте, как большинство мужчин делают. Правильно я говорю?

И, заручившись молчаливым согласием подруги, Алька продолжила:

– Ну вот, пришли мы в ресторан. Ричард сделал заказ, потому что хорошо знает их меню – часто бывает там на бизнес‑ланчах. Говорит, хочу развеять у вас мнение, что английская кухня невкусная, ведь так считается.

Принесли закуску: перепелиные яйца под тресковым и сырным соусом и белое французское вино. Потом на серебряном (настоящее серебро!) блюде принесли ростбиф, нарезанное толстыми ломтями и залитое коричневым йоркширским соусом мясо. Слюнки текут? И конечно, подали красное бордо в серебряном же ведерке. Без французского вина все же не обошлось.

Сидим, мило так, болтаем о том о сем. Потом оркестр заиграл. Он пригласил меня танцевать. И классно, знаешь ли, танцевал! А это хороший показатель, когда на мужчину в танце можно положиться. Но я‑то решила, что ни на кого «покладаться» больше не собираюсь, и поэтому чувствовала себя совершенно спокойно. Никому я ничего не должна, хоть ужином меня роскошным корми, хоть что. А он молчит. Никаких удочек не закидывает и разведок боем не предпринимает.

Принесли десерт. Знаменитый английский пудинг, «спотед‑дик», его готовят на пару, с изюмом и фруктами. Вкусно! Потом подали кофе.

Пока мы ужинали да танцевали, он потихоньку о себе все и рассказал. Как бы специально: ничего, мол, я не утаиваю и фигу в кармане не держу. Сорок два года, женат, двое детей (а кто бы сомневался!), свой дом, любит путешествовать по экзотическим странам, коллекционирует спортивные машины. Такой вот отчет я получила.

Надо сказать, моя история произвела на него гораздо большее впечатление, чем его – на меня. Очень восхищался и умилялся, как это такая маленькая прелестная женщина смогла устоять под такими ударами судьбы. Он же Некрасова не читал, не знает, что мы и «коня на скаку», и «в горящую избу», ну, сама знаешь.

Потом мы еще долго гуляли. Катюша, Лондон – удивительный город, а я много городов на своем веку повидала. Он такой – ладно скроенный и крепко сшитый, что ли. В нем чувствуешь себя так спокойно и защищенно. Все‑таки королева Виктория умница, до сих пор ее дух здесь витает. Дух старой доброй викторианской Англии. Комфорт и уют, возведенные в культ. Такого больше нигде нет.

Но я отвлеклась от главного. Проводил он меня до отеля. Что же, думаю, будет дальше? А ровным счетом ничего и не было! Так что мне отбиваться и отговорки придумывать и не пришлось. Попрощался он со мной, руку поцеловал и попросил назначить встречу.

На другой вечер я пригласила его на спектакль Большого. Давали «Кармен». Не думаю, что ему часто приходилось бывать до этого на балете. Но ничего, справился. В конце мило так засмеялся и сказал, что модерн от ампира вряд ли отличит, но парень, говорит, я хороший. Я подумала, что так оно и есть.

Еще два дня мы оба были заняты своими делами. Я днем еще успевала по Лондону гулять, в музеи ходить.

В общем, все в Лондоне оказалось по‑другому, не как принято считать. Вместо тумана и сырости – солнце и жара, вместо чопорных англичан – милые открытые люди. Или мне так особенно как‑то повезло?

В общем, настал день отъезда. Рано утром, еще темно было, он заехал за мной и отвез в аэропорт. Мы почти не разговаривали. Да и о чем говорить? Все было прелестно, и все прошло. Маленький невинный флирт. Яркая романтическая краска в серых буднях. После таких приключений мужики возвращаются домой и с превеликим удовольствием утыкаются в своих милых женушек. Правильно смеешься, именно утыкаются, без метафор.

Мне уже на посадку, а он вдруг меня сильно‑сильно прижал к себе, поцеловал так, что мурашки везде побежали, а потом и говорит: «Я ничего не хочу обещать. Мне нужно разобраться в моих чувствах. Я тебе позвоню». И резко так меня отстранил, чтобы я скорее ушла.

Вот, собственно, тебе и весь полный отчет с места событий.

Алька умолкла, и видно было, что она разволновалась, рассказывая.

Она не знала, что, после того как ее самолет поднялся в воздух, Ричард медленно, не видя ничего вокруг, прошел в подземный паркинг и долго сидел в машине, опустив на руки голову. Ему не хотелось ехать домой. Он вообще не знал, что теперь делать. Эта женщина, так неожиданно возникшая в его судьбе, жила не только в другом городе и другой стране, но и в другом социальном слое. И вообще, он – в мельчайших подробностях знающий свое дело не очень уже молодой банкир, с головой ушедший в бизнес, она – яркая, красивая, интеллектуалка, словно из другого, не его, мира.

С отъездом Альки он ощутил пустоту в душе. Странно. Несколько дней знакомства с милой русской девочкой превратились для него в яркий фантастический праздник. Судьба не баловала его такими подарками. С молодости трудоголик, он всю свою сознательную жизнь работал с раннего утра до позднего вечера. В один из коротких промежутков в работе успел жениться, заиметь двоих детей (мальчишек‑погодков). И вот теперь одному восемнадцать, а другому семнадцать. И выросли они как‑то совсем незаметно для него.

Однажды он посмотрел в зеркало и ужаснулся: растолстел, полысел! Жизнь, кажется, прошла стороной, а он и не заметил. Жена… Когда в последний раз они говорили по душам и вообще – говорили?

Ричард повернул ключ зажигания. Все, хватит рефлексий, пора на работу, в привычную деловую обстановку. Там будет не до философских раздумий о смысле жизни и прочих терзаний души.

Сначала Алька ждала и бросалась на каждый телефонный звонок. Потом перестала. Жизнь вошла в привычную колею, и поездка в Лондон напоминала о себе приятным теплом в душе да легким сожалением о может быть упущенной любви.

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 9 10 111213 14 Следующая ⇒