Макаренко Антон Семенович 24 страница

Но ЦК нашей партии вразумительно и просто сказал, что вся эта ерунда подлежит решительному изгнанию и что педагогическая работа должна строиться на таком начале, которое как раз не представляет никакого секрета, - на здравом смысле.

Здравый смысл сильно бьет по всем предрассудкам и отговоркам, по всем измышлениям ленивого и халтурного портачества. Включите ваш здравый смысл, товарищи родители, откройте ваши простые советские глаза, и вы сразу увидите, в чем дело.

Воспитательное дело трудное, но это прежде всего дело, деловая работа, доступная каждому взрослому советскому гражданину. Этой работой каждый роидетль обязан заниматься и обязан сделать ее хорошо или отлично, как и всякую другую работу. Мало ли у нас трудных дел, однако мы не ищем для их совершения никакие секреты.

Надо до полной глубины продумать идею обязательности воспитательной работы, и тогда все станет ясно. Тогда станет ясно, что без постоянного, ежедневного внимания к делу, без размышления и воли, без сознания ответственности успех воспитания детей невозможен, как невозможен он при таких условиях ни в каком деле. Воспитательный долг родителя требует, чтобы вы не ограничивались одними мечтаниями и желаниями, чтобы вы именно работали, чтобы вы действительно воспитывали ваших детей.

А это значит, что с момента рождения до момента полной гражданской самостоятельности вашего ребенка вы ни на одну минуту не можете, не имеете право остановиться, забыть о вашем деле, что-то выпустить из виду, что-то сделать кое-как, что-то сделать легкомысленно, где-нибудь махнуть рукой и сказать: как-нибудь само сделается!

Это трудно? Это страшно? Это непосильно?

О, нет! Это очень большая радость! Это замечательно глубокое наслаждение!

Когда-то говорили мне некоторые инспектора Губнаробраза:

- Это, товарищ, непедагогично!

В то время я с непривычки пугался этого слова. А потом разобрал, что в нем если и есть кое-какое содержание, то исключительно комическое.

Как поступать "педагогично", инспектора, конечно, и сами не знали. Но они исповедовали веру в существование некоторой рецерптуры, некоторых золотых приемчиков. А работа воспитателя им представлялась в таком виде: сидит воспитатель и во все глаза смотрит на ребенка. Ребенок шевельнул чем-нибудь, воспитатель должен реагировать, ребенок ударил товарища реагировать, ребенок украл - реагировать, но реагировать непременно "педагогично".

"Педагогично" вовсе не означало "целесообразно", а совсем другое. Это словечко означало, что и сено должно быть цело, и козы целы, и волки сыты, что никто не должен быть в обиде: ни ребенок, ни воспитатель, ни инспектор, что должны остаться в незапятнанном виде все принципы и идеи, что инициатива ребенка не должна быть подавлена, что после реагирования должны царить мир и гладь, и божья благодать. Фактически инспекторов и вообще вдохновителей все этой мистерии интересовали не ребенок, не тем более будущий гражданин, не воспитатель, не даже принципы. Их интересовал исключительно педагогический фокус: сделай вот так, чтобы никто ничего не заметил, а тишь и гладь и прочее чтобы из ничего получились.

И у многих наших родителей есть такая любовь к педагогическому фокусу. Ребенок в своем поведении ставит, так сказать, перед родителем более или менее коварную задачу, а родитель должен ее "педагогически" разрешить. А после этого ребенок должен быть доволен, и родители, и публика. Для выполнения такого фокуса требуется, конечно, соответствующая поза, и голос подходящий, и выражение лица.

Нет сомнения, дело трудное. Во-первых, фокусник - это все-таки мастер своего искусства: и ловкость рук нужна, и быстрота взгляда, и разные приспособления, а родитель привык поворачиваться довольно медленно. Во-вторых, дети иногда ставят перед родителями такие трудные задачи, что без привлечения консультанта из цирка они вообще неразрешимы. Поэтому фокусы всегда заканчиваются довольно печально. Папаша либо проделывает фокус настолько слабо, что публика требует деньги обратно, либо просто теряет "позу" и хватается за испытанный еще в Спарте педагогический снаряд - брючной ремешок. В последнем случае, разумеется, и родитель недоволен, и ребенок, и вообще получается во всех отношениях "непедагогично". Бывает, конечно, и так, что и фокус проделывается, а после его неудачи и ремешок принимает участие.

...Если даже вы, родители, напутаете, то в подавляющем большинстве случаев наша жизнь, наше движение вперед, наша молодежь выправят. Но не нужно по этому случаю особенно успокаиваться, товарищи родители!

В деле воспитания нет мелочей и нейтральных мест. То, что мельком проскочило сейчас, то, что ответило сегодняшнему дню нечаянной и быстролетной улыбкой, искоркой в глазах, игривой судорогой бровей, смотрите, лет через десять ошеломит вас наглым, назойливым смехом, масляным, пошленьким взглядом, развязкой и приторной мимикой!

В деле воспитания нельзя ни зубоскалить, ни фиглярничать, нни развлекаться. Пусть даже советская жизнь выправить большие и вредные искривления. Ну, а сколько все-таки потеряно, какие возможности брошены, какие силы завяли? Кто подсчитает?

Во многих семьях наше воспитание сильно шагнуло бы вперед, если бы родители взяли на себя труд поразмыслить о том, о сем. Вот просто сесть и подумать. Наш жизненный опыт настолько велик, наш революционный опыт настолько значителен, наша партия, наша печать, наша борьба столько дают нам указаний, что материал для размышления у нас предельно великолепен. Не нужно даже никаких дискуссий и наморщенных лбов. Я решительно отрицаю и проблему советской семьи, и проблему советского воспитания. Нет проблем, и нет темных мест, встречаются только ленивая мысль и непродуманное, случайное действие.

Можно ли нам чему-нибудь поучиться у буржуазной семьи, скажем, у нашей дореволюционной семьи? О, разумеется, многому научиться можно, многие детали старой семьи были сделаны хорошо. Семья эта обладала вековыми традициями, которые вьелись в плоть и кровь каждого родителя и на каждом шагу заменяли для него размышление и возню с принципами. Традиции эти поддерживались силой постоянно действующего, придирчивого и безжалостного общественного мнения, настигающего и карающего свои жертвы почти механически.

Нужны ли нам такие традиции, такое всесильное общественное мнение?

Традиции иные, абсолютно новые, абсолютно точно вытекающие из новых форм нашего общества, крайне необходимы для нашей семьи. Но конечно, не для того, чтобы заменять размышления, ибо как раз размышление, сознательное отношение к жизни - само сделалось одной из прекрасных традиций в нашем обществе. Традиции нужны нам для того, чтобы направлять нашу мысль, чтобы она легче проходила по тем каналам, которые проложены великими основателями человеческого советского мира, чтобы самодуры, фокусники и безобразники с первого момента своих чудачевств чувствовали себя несколько связанными.

А общественное мнение у нас давно есть, и оно тем сильнее, чем больше в нашем обществе единства и настоящего советского патриотизма.

Кое-чему можно научиться и у старой семьи, но основная ее философия все же слишком противна нашему веку.

Была и еще одна заповедь, чрезвычайно важная:

"Не пожелай жены искреннего друга твоего, не пожелай дома ближнего твоего, ни села его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, ни всякого скота его, ни всякого, елико суть ближнего твоего".

Хорошо, что заповедь была составлена в старое время, список предметов довольно короток, нет в нем ни тракторов, ни океанских пароходов, ни железных дорог, ни пушечных заводов.

Но заповедь понятная: собственность неприсковенна. При помощи батюшек, полиции и войск эта заповедь крепко втемяшивалась в головы искренних и ближних и соблюдалалась замечательно честно: и волы, и ослы, и рабы сидели на своих местах, там, где было указано в купчих крепостях и других документах.

Несмотря, однако, на такую активную заботу о ближних, все же как-то не получалось, что большинство "ближних" не только волов и ослов не имели, но часто у нас и рубашки на теле не было. Зато у других их девать было некуда.

При помощи какой эквелибристики так получалось, разьяснено давно. Для нас в данный момент важно, что именно эта эквелебристика было моральным и воспитательным кодексом. Семья была ячейкой, в которой этот кодекс прививался детям.

Вспомните разговор детей помещика Затрапезного в "Пошехонской старине" М. Е. Салтыкова-Щедрина:

" - Вот увидите, отвалит она мне вологодскую деревушку в сто душ и скажет: пей, ешь и веселись! И манже, и буар, и сортир - все тут!

- А мне в Меленках деревнюшку выбросит! - задумчиво отозвалась сестра Вера. - С таким приданым, кто меня замуж возьмет?

- Нет, меленковская деревнюшка Любке, а с тебя и в Ветлужском уезде сорока душ будет".

Благочестивые отцы и любящие матери из кожи лезли, чтобы дети их были с волами и ослами. Для этой цели детям давалось образование, заводились знакомства, стаскивались вещи, копились деньги, изучалась сложнейшая наука властвования и эксплуатации, вообще дети приспосабливались к будущим волам и рабам.

Ну, а большинство оставалось при пиковом интересе, не имело ни сел, ни волов, ни ослов и само обращалось в рабов, переходя таким образом из состояния субьекта в состояние обьекта. Для таких обьектов, собственно говоря, никакого воспитания не нужно было. Батюшки, правда, кое-что лепетали о покорности и вспоминали по этому случаю некоего Иова, но это было даже и лишнее. Покорность обеспечивалась призраком голодной смерти.

Наш воспитанник не имеет никакого отношения ни к волам, ни к оалсам, ни к другим животным. И стихия нашей семьи не содержит в себе и не может содержать ни приготовления к собственности, ни приготовления к покорности. Наша семья не мобилизует ни денег, ни связей, ни скотов. Нам не нужно готовить детей к беспощадной схватке, нашим детям не нужна и бесполезна жадность.

И снова нужно задуматься каждому родителю: а что же нужно нашим детям, какая философия, какие привычки, куда девать этого ближнего с его волами и скотом, чем его заменить?

Вот у вас родился ребенок, допустим, девочка. Назвали вы ее Наташей. Пережили первой восторги и беспокойства: "младенческое", зубки, первые шаги и первые слова. Наигрались с Наташей, нарадовались, походили по магазинам, повозились с игрушками и бантиками. Вот Наташе пять лет, семь, десять, двенадцать...

В течение всего этого времени задумались ли вы хотя бы один раз над вопросом, какого человека вы хотите воспитать из вашей Наташи? Задумались? И не один раз?

В таком случае скажите, какого?

Почему же вы затрудняетесь ответом, больше помалкиваете и переглядываетесь с женой? Ведь оба вы коммунисты, казалось бы...

Да, вы хотите, чтобы ваша дочь выросла новым человеком, коммунистом, чтобы она была преданным большевиком... Чтобы она ненавидела эксплуатацию, была человеком образованным, знающим, квалифицрованным...

Вы действительно хотите многого для вашей дочери. Какие же меры принимаются вами для того, чтобы все это было?

Нет, я не удовлетворен вашим ответом: я не склонен преувеличивать ваши заслуги...

Образование Наташе даст школа. Школа даст ей и квалификацию. Та же школа, комсомольская и пионерская организации дадут ей марксистское миросозерцание. Вы говорите, что Наташа активная пионерка. Прекрасно: ваша Наташа уже счастливый человек, все приносят ей, как новорожденной принцессе, богатые подарки: и школа, и комсомол, и пионеры. Кстати, а вы что подарили принцессе?

Нет, питание о одежду и игрушки пока отложим. Это тоже существенно, но все-таки отложим. Подумали ли вы хотя бы однажды о ее характере, о ее привычках, о ее натуре? Я уверен, что натуру можно воспитать, а это чрезвычайно важно. И характер, и привычки. Нет, вы ошибаетесь. Иногда так называемое миросозерцание и миропонимание может быть только словесное, а натура, характер, привычки будут старые. Не может быть?

Бывает. Вот обратите внимание: ваша дочь Наташа за обедом позвала:

- Даша!

Вошла Даша, ваша домработница, почти старушка, которой вы очень довольны и которая у вас живет и работает тринадцать лет. Вот этому самому человеку, вашему другу, как вы говорили, Наташа сказала несколько расслабленным и усталым голосом:

- Даша, дайте соль, вы всегда забываете поставить соль...

Вы обратили внимание, как это капризно было сказано, сколько было барского высокомерия в лице и голосе вашей девчонки, из которой вы собираетесь воспитать коммунистку?

Вы не обратили на это внимания? А если бы в вашей столовой очутилось какое-нибудь такое "тургеневское" существо, нежное, голубокровное, позвонило бы в колокольчик и попросило бы горничную поднять носовй платок, вы обратили бы внимание?

Никакой нет разницы. Вы только потому не заметили ничего, что это ваша дочь. Ведь вы не заметили того, что Даша, не сходя с места, одной рукой отворила дверцу шкафа и через полсекунды другой рукой подала вашей барышне солонку.

И хотя ваша Наташа пионерка и, как вы говорите, будущая коммунистка, сегодня она вызвала у меня отвращение.

Наташа и ее родители живут в большом приволжском городе. Я иногда бываю там и у них останавливаюсь. Это очень хорошая большевистская семья, пользующаяся заслуженным уважением в городе. Родители уделяют Наташе много любви и заботы, они с замиранием сердца следят за ее ростом и уверены, что из нее вырастет новый человек, полезный член общества.

И они не ошибаются: Наташа уже выросла, она в девятом классе, много читает, много знает, прекрасно разбирается в явлениях политической и общественной жизни.

Но я наблюдал Наташу в домашней обстановке и был ошеломлен и опечален тем тонким и глубоким цинизмом, который каким-то чудом родители воспитали в своей дочери.

Даже и по внешнему виду Наташа производит впечатление двойственное: у нее живые умные карие глазки, но они уже заплыли жидковатым жирком и иногда принимают то интеллектуально-сытое, чуточку мащенное выражение, которое бывало раньшен у знаменитых присяжных поверенных. Лицо у Наташи настоящее юное, румяное, но и в румянце просвечивает непрочная, розоватая, излишне акварельная легкость, что-то такое комнатное или даже парниковое.

Наташ глубоко уверена, что она будет юристом.

Во время прогулки я спросил у Наташи:

- Все-таки... Почему вы допускаете, чтобы Даша чистила ваши ботинки, убирала утром вашу постель, даже мыла вашу зубную щетку? И я ни разу не слышал, чтобы вы ее поблагодарили.

Наташа удивленно подняла тонкие брови, глянула на меня уверенно иронически и засмеялась:

- Ой, какой вы старомодный, ужас! Для чего мне чистить ботинки, ну, скажите?

Я действительно потерялся: старая и новая "моды" вдруг закружились в такой стремительной паре, что и в самом деле трудно различать, где старая мода, а где новая. Я все же постарался оправдаться:

- Как для чего чистить ботинки? Для того чтобы они были чистые, надеюсь...

- Вот чудак, - сказала Наташа. - Так для этого же и есть домработница. А для чего домработница, по-вашему?

Я начинал нервничать:

- Собственно говоря, какое вы имеете отношение к домработнице? Какое? Какое право вы имеете на ее труд?

- Как "какое"? Она получает жалованье. За что же она получает жалованье, по-вашему?

- Ваши родители очень заняты, они много работают на большой общественной работе. Вполне заслуженно им помогает Даша. А вы при чем? Чем вы заслужили эту помощь?

Наташа даже остановилась в изумлении и сказала мне целую речь:

- А я не работаю? Вы думаете, это легко учиться на отлично в девятом классе, и потом всякие нагрузки? И читать сколько нужно! Думаете, мало нужно читать? Если я хочу быть юристом, так я не должна читать, а должна чистить ботинки, да? А разве мне в жизни придется чистить ботинки или застилать там постели? Если бы я ничего не делала, другое дело, а то я целый день работаю и так устаю, вы же не знаете! А что, мои родители не заслужили, чтобы их дочь была юристом, что ли? По-вашему, все вместе: и учиться и ботинки чистить! А где разделение труда? Вот вы учитель, а другой для вас обед готовит. А почему вы сами не готовите себе обед, почему?

Правду нужно сказать, я даже опешил: в самом деле, почему я себе не

готовлю обед? Железная логика!

Вечером Наташа лежала на широком диване и читала книжку. Мать вошла в комнату с чайным прибором.

- Наташа, я тебе принесла чаю.

Не отрываясь от книжки и даже не повернув головы к матери, Наташа сказала:

- Поставь там.

- Тебе два или три куска? - спросила мать.

- Три, - ответила Наташа, перелистывая страницу и поднимая глаза к первой строчке.

Мать положила в стакан три куска и ушла. По дороге она поймала мой улыбающийся взгляд и отвернулась.

Я отвлекся от размышлений и сказал Наташе:

- Вы даже не поблагодарили мать. Даже не посмотрели на нее. Тоже разделение труда?

Наташа оторвалась от книжки и иронически прищурилась:

- Конечно, разделение: она - мать, а я - "ребенок". Она и должна обо мне заботиться. Что ж тут такого... Ей даже нравится.

- А я после такого вашего... хамства вылил бы чай в умывальник.

Наташа снова обратилась к книжке и сказала спокойно:

- Ну, что ж, подумаешь? Это было бы обыкновенное насилие... Это даже хуже хамства!

Еще полсекундочки она посмотрела в книгу и прибавила:

- И хорошо... что я не ваша дочь.

На другой день утром я напал на родителей. И ботинки вспомнил, и зубную щетку, и чай. Отец спешил на работу, совал в портфель какие-то папки, искал какое-то письмо. Он пробурчал:

- Черт его знает! У нас с этим действительно... что-то такое... не так. Некогда все, черт его знает, из одного дня десять сделал бы. Побриться некогда!

Уже в дверях он обернулся к жене:

- А все-таки, Женя, с этим... действительно, подумать... черт знает что! Нельзя же.... понимаешь... барышня, понимаешь! Ох, опаздываю, черт его знает!

Мать послала ему вдогонку сочувственную улыбку, потом посмотрела на меня внимательно, склонила набок голову, поджала губы:

- Вы преувеличиваете. Это не так страшно. Наташа много работает, устает страшно. И потом... везде ведь так. Раз есть домработница, что ж...

Я вскочил в гневе:

- Как везде? Везде вот такое открыток циничное барство? Рассказать вам, как в настоящей советской семье? Вы разве не видели?

О, нет, вопрос о домработнице, конечно, не отдельный вопрос. Этот вопрос бьет прежде всего по родителям, и в особенности по матери. Именно матери убеждены, что это не так страшно, и матери потом горько расплачиваются за свою смелость. Это происходит потому, что в своей мысли родители не сильно шагают за горизонтиы сегодняшнего дня, что они не хотят ближе рассмотреть печальные уроки прошлого и сияющие перспективы будущего.

Великий здравый смысл нашей жизни должен быть здравым смыслом не житейского обихода, не здравым смыслом сегодняшнего дня, а регулятором и мерилом большой жизненной философии. "Довлеет дневи злоба его" - не наш лозунг. Все злобы, над чем бы они ни "давлели"" над судьбой ли забитых детей, или над страдой матери, - одинаково нам противны. Работа и жизнь наших матерей должна направляться большим устремленным вперед чувством советского гражданина. И такие матери дадут нам счастливых прекрасных людей и сами будут счастливы до конца.

Великое чувство! Его до конца

Мы живо в душе сохраняем.

Мы любим сестру, и жену, и отца,

Но в муках мы мать вспоминаем!

Н. А. Некрасов

Некрасовские матери, "подвижницы", оставляющие после себя у своих детей тягостные ощущения невысказанной любви, неоплаченного долга и неоправданной вины, не наши матери. Их подвиг вызывался к жизни не только их любовью, но гланым образом общественным строем, самодурством, насилием, хамством властителей, пассивным и беспросветным рабством женщины. И дети их несли на себе то же проклятие истории, и в этом общем клубке несчастья изувеченная душа матери, беспомощная, горестная ее жизнь находили единственный выход только в подвиге.

Что общего в нашей жизни с этим материнским кошмаром? Наши матери граждане социалистической страны, их жизнь должна быть такой же полноценной и такой же радостной, как и жизнь отцов и детей. Нам не нужны люди, воспитанные на молчаливом подвиге матерей, обкормленные их бесконечным жертвоприношением, развращенные их рабством. Дети, воспитанные на жертве матери, сохравнишие на всю жизнь "муку воспоминания", о которой говорит Н. А. Некрасов, могли жить только в обществе эксплуатации. И в этих муках, и во всей своей жизни они продолжали ту же симфонию страдания, о которой мы можем вспоминать только с отвращением.

И поэтому тем более мы должны протестовать против самоущербления (самоуничтожения) некоторых матерей, которое кое-где происходит на каком-то странном историческом разбеге. За неимением подходящих самодуров и поработителей эти наши матери сами их изготавляют из... собственных детей. Этот анахронический стиль в той или иной степени довольно сильно распостранен, в особенности в интеллигентных семьях. "Все для детей" понимается здесь в каком-то избыточном формализме. "Все" заменяется "все, что попало": и ценность материнской жизни, и материнское недомыслие, и материнская слепота. Все это - для детей!

В нашей стране люди не работают только ради денег или ради семейного благополучия. Наши люди работают для дела, а средства к жизни - это у нас производное от нашего участия в общем деле всей страны. У нас трудно представить себе человека, который интересами общественными, интересами своего долга и своего коллектива пожертвовал бы в угоду своему семейному благополучию. Такой человек представляется нам уголовным типом, не больше.

В нашем обществе труд и заработок уже не связаны в замкнкутую цепь. Наша золотая цепь развернулась широко, через всю страну, и ее компоненты многоччисленны и весьма почетны: революция, строительство социализма, счастье трудящихся, труд, долг, дело чести, доблести и геройства, разумная свободная культурная жизнь, заработок и радость труда и радость творчества...

В этой цепи труд - моральная категория, а не категория узкого финансового расчета.

Вглядитесь в эту существенную разницу между старой трудовой проблемой и новой. И проектируйте ее на вопросы воспитания. Раньше в зажиточных семьях к труду вообще не нужно было готовить, а нужно было готовить к той самой эквелибристике, благодаря которой так удачно обходилась десятая заповедь. В семье пролетарской к труду нужно было готовить как к особого вида проклятию, под черными небесами которого рядом стояли труд, нищета, голод и смерть. Труд был как неизбежное зло, только потому приемлимое, что более "совершенные" формы зла были уже гибельны.

Труд не мог быть тогда моральной категорией; несмотря на весь цинизм Ветхого завета, он все же не решался включить труд в число моральных законов.

В третьей заповеди господь бог беспокоится только об одном: "Пожалуйста, не работайте в субботу. В остальные дни, черт с вами, делайте, что угодно, день же седьмой, суббота, - господу богу твоему; будьте добры, не оскверняйте его вашими трудовыми запахами".

Евангелие еще меньше беспокоится о труде. Иисус недвумысленно показал на птиц небесных и обращал внимание публики на то обстоятельство, что они не сеют, ни жнут, не собирают в житницы, а в то же время чувствуют себя прекрасно и шикарно одеваются. Всем ближним Иисус предлагал нечто, очень напоминающее украинскую поговорку: "Не трать, кумэ, сылы, та сидай на дно!" Будешь ты, кумэ, работать или не будешь, все равно нищий. А поэтому будем говорить прямо: блаженни нищие, яко для тех есть царство небесное!

Это было настолько неприлично, что батюшки пошли даже на мошенничество: прибавили слово "духом". Рекомендовать ближним нищету оказалось все-таки рсикованным: кто же будет работать? Более поздние христианство все-таки приглашало трудиться, но сколько-нибудь серьезно улучшить этот моральный и догматический прорыв оно уже было не в состоянии. Так труд и остался категорией малосвященной, почти греховной, для господа бога малоприятной: "Вьенце смраду, як поцехе" ("Больше вони, чем удовольствия").

И уже совершенно откровенно верующим обещали, что на том свете, в раю, никакого труда не будет: сад, яблоки, бог, полный пансион и ангельские вечера самодеятельности.

Именно отсутствие труда было моральным иделом и на том свете и на этом.

Иначе и быть не могло. Старый "добрый" бог в своем первом проекте мироздания, как известно, не помышлял даже о труде как необходимом элементе мира, а начал прямо с эдема - человеческое общество в его представлении было обществом нетрудовым. Только после небольшого конфликта с Евой он в припадке раздражения п р о к л я л людей, и одним из словес его проклятия был "труд": в поте лица будешь добывать хлеб.

А вторым словом проклятия были "дети": в болезнях будешь рожать детей.

Необходимо признать, что в первобытных баснях о мироздании человечество правильно высказалось о подневольном труде, труде исторических эпох эксплуатации.

Когда труд проклятие, когда труд только неизбежное зло, когда труд только средство к существованию, когда лучшей целью человеческой жизни является освобождение от труда и когда на наших глазах сотни и тысячи бездельников живут богаче и счастливее трудящихся, тогда возникает в человеческом обществе идея "беззаботного детства". Правильная идея - пусть хоть дети будут освобождены от проклятия!

Конечно, это только идея. В практике человеческой истории детская беззаботность не исключала и детского голода, и страшной детской смертности, и детской фабричной каторги. Но идея все-таки жила, и рядом с "ангельскими душами" она прекрасно выражала бессильную любовь матерей и лживую надежду проповедников.

Ну, а мы при чем? "Беззаботное детство" в первом государстве трудящихся какие идеи может выражать и какие рисовать перспективы в жизни будущих граждан этого государства?

Нужно прямо сказать: идея "беззаботного детства" чужда нашему обществу и может принести большой вред будущему.

Гражданином Советской страны может быть только трудящийся, в этом его честь, его радость и его человеческое достоинство. Трудовая забота - это не просто дорога к средствам существования, но это еще и этика, это философия нового мира, это мысль о единстве трудящихся, это мысль о новом счастливом человечестве. Как же мы можем воспитать этого будущего гражданина, если с маоых лет не дадим ему возможности пережить опыта этой трудовой заботы и в ней выковать свой характер, свое отношение к миру, к людям, т.е. свою социалистическую нравственность?

Говорят: у наших детей должно быть радостное детство! Под "радостным" понимают часто именно "беззаботное".

Маленькая поправка: когда мы это говорим о детях, мы только выделяем эту мысль из общей мысли: наша жизнь - жизнь целиком радостная, счастливы должны быть и дети, и юноши, и взрослые, и старики. Мы не отгораживаем для детей обособленный уютный уголок в общем неуютном мире, да такой уголок и невозможен, мы это знаем по историческому опыту. Наши дети только потому счастливы, что они дети счастливых отцов, никакая иная комбинация невозможна.

И если мы счастливы в нашей трудовой заботе, в наших трудовых победах, в нашем росте и преодолениях, то какое мы имеем право выделять для детей противоположные принципы счастья: безделье, потребление, беззаботность?

Но какая же возможна "радость" на таких основаниях в Советском Союзе?

Счастья, принципиально отличного от нашего, мы не можем желать для наших детей. Мы можем искать отличия только в "технике" трудовой заботы: одна "техника" для нас, другая - для детей. Посильная трудовая нагрузка единственная форма радостного детства.

ПОДГОТОВИТЕЛЬНЫЕ МАТЕРИАЛЫ К ПЕРВОМУ И ПОСЛЕДУЮЩИМ ТОМАМ "КНИГИ ДЛЯ

РОДИТЕЛЕЙ".

1. О книге для родителей (план)

Ее задача. Три-четыре тома.

План первого тома.

Трудность. Удача или неудача: сильный нажим; слабое прикосновение, деликатное. Можно ли давать метод? "Веткины"#1 - дать результат "Вася" - жизнь ребенка "Алиментщик" - обида. "Половое воспитание" - теоремы. Прикосновение. "Ничего не видно". Мать и дочь... Вмешательство Тимка - рассказ о солидарности.

План второго тома

Школа и семья. "Разложение ребенка". Причины и характер. Дисциплина. Внешнее поведение. Тон.

Третий том. Эстетика воспитания. Игра

Вопрос о школе и семье. На чем семья держится. Коллективное хозяйство - и СССР. Коллективные цели и их достижение - и СССР. Коллективная жизнь и радость - и СССР. Педагогические действия не отличны от жизни. В том и заключается мастерство. Не бывает мастерства. Часто не бывает. Что делать? Создать мастерство. Искусственно это невозможно. Единство жизни и педагогики. Это традиция Традиция английской, немецкой, французкой семьи. Наша традиция. Зарождающаяся традиция, Ее легкое разрушение. Случайность семьи. Типы семьи. Разрушение. Крепкая, но бессильная семья. Сильная, правильная семья.

Методы помощи семье

Основной метод - создание традиций - через коллектив. Разложение идет через разрушение коллектива. Кто виноват? Школе можно всегда предьявить обвинения. Методы школы#2: а) обращение к дисциплинарной власти; б) обращение к воспитательным возможностям; в) индивидуальная помощь учителя; г) коллективная помощь школы:

⇐ Предыдущая 19 20 21 22 232425 26 27 28 Следующая ⇒