Вершигора Петр Петрович 36 страница

Четырехголосым визгом нарастал смертельный звук. Все шарахнулись в лес.

Лишь два усатых человека застыли друг против друга. Вдруг Ленкин ловкой подножкой сбил комиссара с ног. Шепнув или крикнув "лежи", он прикрыл его собой. Треск веток раздался почти одновременно с его словами. Рядом с просекой, повалив две ели и вырыв четыре воронки, грянула серия бомб. Удивленно ахнуло и пошло перекатами по лесу эхо разрыва. Несколько секунд падали комья лесного чернозема и срезанные ветки. А хвоя еще долго осыпалась дождем, покрывая ровным зеленоватым инеем лица двух убитых на возу.

Ленкин и комиссар поднялись на ноги. Постояв немного, не глядя друг на друга, разошлись каждый в свою сторону.

Комиссар молча шел лесными квадратами к штабу.

"Мессеры" обнаружили только приблизительное место нашей стоянки и взяли на прицел окружающие четыре-пять квадратов. Они бесновались и бомбили лес по "площадям", и без особого эффекта. Правда, бомбы ложились близко, но благодаря хорошей маскировке лагеря - мимо цели!

Шагая рядом со мной по лесу, Руднев говорил смущенно:

- Нервы, понимаешь, нервы. Не столько вреда и потерь от этой авиации... Но выматывает, сволочь, людей. Видно, не привыкли мы еще к такому виду войны. Вот набросился я на Усача напрасно. Оскорбил его...

- А ведь он... Мост взял сегодня...

- Знаю. Тем более досадно. Не сдержался...

Мы забрели в гущу леса. К штабу из батальонов приводили пленных. Нужно было заниматься своим делом.

Спросил коменданта:

- Пленных много?

- Хватит, - самодовольно отвечал Петя Скрыльников, комендант штаба, высокий, складный, всегда веселый сержант из керченского окружения, попавший в наш отряд месяцев десять назад.

Поручив Мише Тартаковскому выслушивать вранье всех пленных, я отобрал себе только двух. Один был лакей из букачевского ресторана, неизвестно почему задержанный кем-то из наших партизан. Второй лысенький австриец небольшого роста, без кителя, в "мирных" подтяжках. На подтяжках висели полувоенные штаны, все в карманах с металлическими кнопками.

Хлопцы уже сообщили первые сведения о нем: это был шофер, ездивший в последние дни между Львовом и Станиславом. Разъезжал он неспроста. В первую мировую войну он был у нас в плену и сносно говорил по-русски. Погоняв австрийца-шофера различными, ничего не значащими вопросами, так просто, чтобы запутать его, я быстро спросил:

- Войска возил?

- Яволь! - торопливо ответил австрияк.

- Много? - не сбавляя темпа допроса, продолжал я.

- Яволь.

"Не дать ему передохнуть и одуматься", - была мысль. И сразу в упор:

- Какие части?

- Четвертый и шестой эсэсовские полки, - без запинки отвечал шофер.

- Смотрите, говорите только правду, - пригрозил я.

- Яволь, только правду.

- Почему вы скрыли тринадцатый полк?

Прямо глядя мне в глаза, австриец ответил:

- Тринадцатый полк разбит под Тернополем.

- Разбит? - облегченно выдохнул я.

- Яволь.

- Откуда вам известно это?

- Мне говорили шоферы. Они пешком пришли в Тернополь.

- Где они сейчас?

- Их пересадили на наши машины. Они работают на смену с нами.

"Попробовать схитрить, проверить".

- Вы говорите, третий и восьмой полки перевозили из Львова в Станислав?

- О нет. Я сказал - четвертый и шестой эсэсовские охранные полки.

- Где они расположены сейчас?

- Четвертый полк выехал из Станислава на юг. Село Рус... Рус... - и он запнулся. - Не помню точного названия. Оно начинается слогом "Рус"...

"Ты делаешь на этом "рус" передышку! Нет, я тебе ее не дам!"

- ...и остановился там?

- Яволь.

- А шестой?

- Кажется, остался в Станиславе.

- Попробуйте вспомнить название села.

Он честно рылся в памяти. Напряженно раздумывал. Даже испариной покрылась лысина. Виновато развел руками.

- Не могу вспомнить.

- Вы были в этом селе?

- Яволь. Два раза.

- Опишите мне его.

- В глубокой лощине большое село. Справа огромный лес. Слева и впереди - синие горы.

- Село у подножия Карпат?

- Да, да! Карпаты видны оттуда.

Я отошел в сторону, лег под елью, развернул карту и стал искать. "Вот зачем неизвестный еще нам генерал выматывал нас авиацией все эти дни. Тринадцатый эсэсовский полк, разгромленный партизанами, заставил его призадуматься. Уже наперехват, а не вдогонку бросает он свои полки. Пока что их два - четвертый и шестой. А сколько этого добра у него еще в кармане? Этого пока не узнаешь. Теперь выпытать, где, в каком селе остановился четвертый полк. Карта. Впереди на нашем пути в пятнадцати - двадцати километрах южнее Днестра областной город Станислав. Западнее его, огромным зеленым языком облизывая коричневые хребты Карпат, тянется лес. "Чарны ляс" - написано на карте. Поперек проходит красная артерия шоссейной дороги, по бокам - синие вены рек. "Быстрица" - написано на одной. Вокруг черная россыпь сел. Сколько их здесь? Двадцать один населенный пункт. В каком-то или во многих из них расположился четвертый эсэсовский полк. Он где-то здесь поджидает нас у предгорий Карпат. Какое же село начинается страшным для фашиста слогом "рус"? Ах, вот оно? Только немного по-старинному звучит это слово: не "рус", а "рос". Есть такое село Россульна. А рядом - Черный лес.

Снова подошел к австрийцу:

- Вспомнили название села?

Он опять виновато развел руками. Не сводя с него глаз, я спросил:

- Может быть... Россульна?

Обрадовавшись, он кивнул головой.

- Яволь, яволь! Россульна!

- Отведите! - сказал я часовому.

Еще две-три минуты. Привел в порядок свои мысли. Не дойдя до штаба несколько шагов, я понял, что иду с радостной вестью. Наконец-то она появилась, немецкая пехота! Теперь не будет неизвестный генерал выматывать нам нервы. Теперь - в бой с этими полками!

Ковпак обрадовался не меньше меня. На радостях он даже приказал отпустить австрияка на все четыре стороны.

Самолеты к полудню отвязались от наших кварталов и стали бомбить западнее.

Ковпак и комиссар торопились. Впереди еще одна река - надо было ловить каждый миг короткой летней ночи. Сегодня мы сделали последний напряженный рывок.

В Черный лес, который зеленеет западнее Станислава! И хотя рядом с ним в Россульне сосредоточен полк немцев - не беда! В лес стремимся мы, в большой лес: там можно будет дать передышку людям. День, два. А там еще один рывок и - Карпаты! Карпаты - это горы, это - нефть и туннели на железных дорогах.

Это, может быть, новый партизанский край.

Еще днем, под вой самолетов, Базыма и Руднев, Ковпак, Горкунов и Войцехович с тревогой поглядывали на карту. Несколько километров южнее, параллельно Днестру, протекает Ломница - горная речушка с высокими берегами. Тропы и узкие дороги ущельями сбегают в долину. Мостов на реке нигде не было. Одни броды. Штабники отметили их на карте крестиками.

- Что будем делать, если немцы поставят у бродов сильные заставы? тревожно спрашивал Базыма несколько раз у комиссара.

- Значит, снова на прорыв! - жестко прокартавил Руднев.

Сидевший задумчиво Ковпак повернул голову.

- Дило крепко запохаживает на "мокрый мешок".

- Только в отличие от припятского он гораздо меньше, - вымерил по карте Войцехович.

- Да, всего ширины - десяток километров.

- Не разгуляешься, - ворчал командир. - Маневрировать в мешке негде.

- Да и некогда. Противник посильнее.

- Сколько его? Разведка?

Я ответил, что два полка изучены.

- А сколько их у него еще?

- Неизвестно... - вслух подумал комиссар.

- Поглядим, что даст сегодняшняя разведка, и тогда решать будем. Ковпак хлопнул плетью по голенищу и пошел по лагерю - поглядеть на людей, потолковать с ездовыми.

По шоссейной дороге южнее реки весь день шло интенсивное передвижение противника. Машины быстро проносились мимо разведчиков. Выгружали солдат и скрывались в лесу... Было замечено несколько машин с пушками на прицепах. Враг, видимо, ни за что не хотел пропускать нас на юг.

В сумерках с группой Черемушкина по оврагу спустились в село, раскинувшееся на северном берегу реки Ломницы. У села еще днем разведчики нащупали брод. Следом за ними по дну оврага поползла колонна. Голова ее уже втянулась в узкие улочки села. В это время от берега ударила немецкая артиллерия. Немцы стреляли наугад, снаряды ложились и за селом и в селе. Но все же часть из них доставала по колонне; стиснутая ущельем, лишенная возможности двигаться, колонна на миг оцепенела.

- Остался только один выход - на прорыв! Я как можно быстрее! доложил я командованию.

Прорыв Ковпак и Руднев поручили восьмой, девятой, шестой, четвертой и третьей ротам и разведке под моим командованием.

Пока позади подходили повозки, а по огородам, проскакивая через ворота и заборы, подтягивались роты, мы изучали место, где придется вброд форсировать реку. Ритмично чередовались вспышки орудийных выстрелов на вражеском берегу, сопровождаемые воем снарядов и резкими взрывами у нас за спиной.

До сих пор мы еще не показывали врагу нашего "бога войны". Понаблюдав за гористым берегом противника, мы определили, что обстреливает нас батарея из четырех орудий. Яша Михайлик, командир пушки, ловкий артиллерист, подавил врага. Резво мигавшая смертельными вспышками южная гора удивленно замолчала. Только разрыв наших снарядов эхом и басовитым гулом отозвался за рекой.

- Заткнулись! Надо ловить момент, - обрадованно крикнул Михайлик.

Перебежал по садам к концу улицы, где роты уже подготовились к броску.

- Бережной, Карпенко - справа! Бакрадзе, Сережа Горланов - слева! Бегом! В атаку! Захватите брод!

Не оглядываясь и не пригибаясь, люди двинулись с места бегом.

Через три минуты роты, достигнув брода, станут видны немецкой засаде. По рядам ударят немецкие стрелки и пулеметы. На том берегу видна была узкая полоска воды, а за ней одинокое дерево. А может быть, это немецкая машина?

На фоне неба и реки выделялась черная точечка. Рискованно, но надо было поддержать ребят.

- Яша! Перенеси огонь ближе! Вон к этой точке!

- К этой?

- Нет, правее! Вот!

- Там залегла немецкая засада?

Что ответить: да или нет?

С реки донеслось "Ура!", - словно детские голоса, приглушенные шумом реки. В ответ заговорили немецкие стрелки.

Яша, тщательно целясь, выпустил по указанной точке пять снарядов.

Роты уже были на другом берегу. Широким веером расходясь во все стороны, они захватывали шоссе. От Бережного мчался связной.

- Захватили шоссе. Только что снялась на передки немецкая пушка.

С этого берега слышен был сухой треск. Это Карпенко и Бакрадзе ломились на запад, в Черный лес, сквозь валежник немецких застав и заслонов.

И уже через брод, по ступицу в воде, двинулся обоз.

Одной из первых шла тачанка Ковпака. Дед, кажется, подремывал на своем ложе. Но все же он заметил меня и приподнялся на локте.

- Меняй маршрут! Время потеряли два часа. Поняв? Шпарь по шоссе! Напрямки!

По взволнованному голосу командира я понял, что ленивая, дремотная его поза тоже "стратегическая". Раз Ковпак спит - значит, нет опасности, значит, нет тревоги в обозе, не паникуют в хозчасти, спокойнее на душе у раненых, следующих за штабом. Ведь недаром даже тяжелораненый за ночь спросит десяток раз приставленную к нему сестру:

- Ковпака видишь?

- Бачу.

- Ну шо?

- Едет.

- Верхи? С автоматом? - и если ответ утвердительный, раненый лезет рукой под подушку, нащупывает холодную сталь пистолета.

Поэтому только в самые рискованные минуты хватался Ковпак за автомат. А чуть прошла опасность, он уже снова на тачанке.

- Ну, що командир?

- На тачанку сел.

- Що робыть?

- Задремав.

- А ты добре видишь?

- Ага. Ось чуть даже як хропе...

И раненый успокоенно закрывает глаза.

Вот почему "дремал" Ковпак даже тогда, когда ему совсем не до сна. Дремал и из-под рукава все видел и закричал нам вслед:

- Шпарь по шоссейке, хлопцы! Напрямки!

Обогнав роту Карпенки и Бережного, я передал им приказание командира.

Гремит по щебню шоссейки Станислав - Калуж наша колонна. Кони непривычно ступали по камням. С тревогой поглядывали командиры на восток. Вот-вот забрезжит рассвет. Мало ночного времени, ох, как мало! Медленно двигалась колонна, и нет сил подогнать ее. Рассвет застал нас в селе, оно тянется к Черному лесу длинным рядом опрятных хат. Ободренные свежим воздухом, кони и люди сами, без приказания перешли на рысь.

Мимо удивленных гуцулов, поглядывавших из-за заборов, калиток, окон, пронеслась, вздымая пыль, эта сказочная рать. И хотя уже полчаса шло движение по селу, никто из партизан не промолвил с жителями ни слова - некогда. Из переулка на дорогу выскочил велосипедист. Он изумленно остановился недалеко от моей тачанки. Колеса сильно запылены - видимо, ехал издалека. Я подозвал его. Выяснилось, что он вчера вечером выехал из Станислава. Поляк, родом из этого села. Работал на паровозоремонтном заводе. Еще вчера рабочие бросили работу на заводе и разбежались по домам. В городе паника. Гестапо то ловило людей, то выпускало их. Наиболее важные гестаповцы на легковых "автах" укатили куда-то. Всю ночь в городе никто не спал.

Позади моей тачанки гарцевал неутомимый Базыма.

- Так. Интересно. Да оно и понятно. Артиллерийскую канонаду услыхали тут впервые, - сказал он.

Это верно. Война в сорок первом году прошла мимо. Она не только пощадила, а совсем не затронула стоящий в стороне городок. Главные силы молниеносно сцепились севернее, там, за Днестром, на магистралях Львова, Ровно, Киева. И первые пушки, заговорившие под Станиславом летом 1943 года, были партизанские.

Связные, слышавшие мой разговор с рабочим-паровозником, уже понеслись по ротам. Они ведь были не только связными, развозящими приказы командиров; они были еще и "внештатными" политработниками. А уж кто-кто, а Мишка Семенистый знал, как важно вовремя ободрить бойцов, рассказать им, пусть и не совсем достоверную, новость.

- Не спится гестаповцам в областных городах. Хлопцы, веселей!

И я видел, как следом за маленьким всадником уставшая пехота вскидывала повыше ремни автоматов и прибавляла шаг. Бодрее смотрели бойцы вперед.

Как ни странно, но при форсировании брода у нас совсем не было потерь. Всего один или два легкораненых. Помогла ли ночная темь, или наш партизанский "бог войны" - полковая пушка, выпустившая всего двадцать - тридцать снарядов, ошеломила врага - никто не знал. Но все хвалили Яшу Михайлика. Ласково глядела пехота на короткорылую пушку.

Черный лес уже за селом. Вот где цель сегодняшней ночи! Но дорога круто заворачивала влево и уходила в долину. Тут еще лежали синие тени. Село от леса было отрезано высокой насыпью с виадуком железнодорожного моста. Он траурной решеткой окаймлял затененную гору. Горизонт казался зубчатым от елей и сосен; словно черно-зеленые башни сказочного замка вырастали перед нами на фоне нежно-розовых перистых облаков.

- Дорога под мостом? Новая морока! - ворчал Базыма. - Кто разведывал?

- Да он не охраняется, - оправдывались разведчики. - Взорвать его надо, раз он попался на нашем пути.

- Взорвать-то взорвать, да сначала и подумать надо! - Войцехович показал на узенькую дорогу. Она вилась под мостом серой гадюкой.

Действительно, всем ясно, что взорванный мост упадет на дорогу и преградит путь нашей колонне. Разведчики смущенно покидали лакомую добычу. Мы с Войцеховичем остались на мосту. Внизу, под нами, словно горный поток, журчал колесами обоз.

Глядя вниз, Войцехович развел руками.

- Первый раз вижу. Ковпаковцы проходят под мостом и не пытаются его "отремонтировать"...

- Да, действительно. Чепуха какая. В этих горах, поди, и тронуть ничего нельзя будет.

- Но ведь это еще не горы, Петрович! Это игрушки. Так, овражек несчастный.

- А иначе не пройдешь.

Войцехович все так же весело продолжал:

- Вспоминается военное слово "дефиле"...

- До сих пор не употреблявшееся нами за ненадобностью, - добавил я.

Войцехович закричал вниз разведчикам:

- Эгей, хлопцы! Привыкать надо. Где кончается насыпь и начинается выемка, обязательно должен быть переезд.

Но те уже и сами догадались и поскакали вдоль пути.

- Есть. Точка. Тут он...

Минеры уже тащили ящики с толом на мост.

Это единственный случай запечатлеть взрыв на пленке, - мосты мы всегда рвали ночью. И я погнал связных по колонне за кинооператором Борисом Вакаром. Он страшно сетовал на меня за то, что я не послал его с четвертым батальоном.

Пока мы возились у моста, солнце уже заглянуло в ущелье. В утреннем небе зажурчала немецкая "стрекоза". Иногда снижаясь и припадая на крыло, "костыль" все ближе и ближе подходил к железной дороге. Сомнений не было. Заметил. Закружил над мостом. Я знал - пройдет полчаса-час, и немецкому генералу положат на стол фотокарту железной дороги и колонны партизан, движущейся по ней. Увидит генерал и минеров, кончающих подготовку к взрыву. Ах, скорее бы! Мы с Борисом Вакаром стояли наготове со своими аппаратами: он - с "аймо", я - с "лейкой". Вот уже подожжен шнур и кубарем скатился вниз с насыпи минер Абрамов. Через десять секунд у коего уха застрекотал киноаппарат Вакара, заглушая ворчание мотора "костыля". Резкий взрыв сотряс горы. В окнах сторожевой будки жалобно заплакали стекла. Взрывная волна дошла до нас и горячим дыханием коснулась моего лица. Дошла она и до немецкой "стрекозы". Хвост легкого самолета подкинуло вверх. Качнув несколько раз крыльями, выравниваясь, летчик дал полный газ.

Я глядел на наших бойцов в колонне. Уже не унылым взглядом, в котором глубоко запрятаны тоска, усталость и вымотанные авиацией нервы, провожали они немецкий самолет. Смех над обалдевшим врагом ободрял их.

Колонна головой своей вползала в Черный лес.

Черным лесом, старой заросшей дорогой, заваленной буреломом, по гнилым мосткам двигалась колонна. Сомкнулись ветвями над нею дремучие сосны и грабы, по бокам ласково шелестели листьями орешники и невиданных размеров крапива. А позади глухие удары разрывов и фырканье пулеметов. Это "мессеры" бомбили отдельные замешкавшиеся подводы и группки. Главные силы нам удалось втянуть в лес до их прилета.

Теперь нам сам черт не брат. Пускай там где-то сосредоточиваются полки, пускай в селе Россульна, у самой кромки Черного леса, расположился эсэсовский полк. У нас несколько дней резерва в этом большом лесном массиве. На карте он выглядит зеленым спасительным прямоугольником.

Небо обложили тучи. Полил дождь. Помрачневшая природа служила нам. "Мессеры" еще немного повертелись над лесом и отстали. Лишь на второй день немного прояснилось. Но грязь и роса мешали движению. Все промокли до нитки, и хотя запрещено было разжигать костры, все же отряд отдыхал. Нет передышки лишь разведчикам, - во все стороны разослали их мы с Горкуновым.

Вернулись сначала те группы, задача которых была прощупать лесные деревушки. Они принесли вести о том, что в большинстве сел еще нет войск противника. С нетерпением ждал я разведки из Россульны.

Неужели соврал австрияк? Обидно, если он ловко надул меня, а через меня и командование.

Коротая время, я пока что занимался изучением быта гуцулов. С начала стоянки в Черном лесу мы добыли себе несколько проводников: лесника ближайшего лесоучастка, лесорубов. Мы их задержали на порубке, не отпускали. Их могли допросить немцы. Голодные, худые, как скелеты, они подозрительно, исподлобья глядели на партизан. Какая еще беда свалилась им на голову?

По внешнему виду люди эти резко отличаются от жителей Западной и Восточной Украины. Черные изможденные лица, где их не увидишь во время немецкой оккупации? Но гуцула узнаешь не только по лицу. Они отличаются и одеждой. Задеревеневшие в труде руки - как сучья буков и низкорослых горных берез. В руках топирець - искусно сделанная горная палка, украшенная замысловатой резьбой; на ногах - ходаки из свиной кожи с узкими кожаными обмотками; из ходаков видны красные онучи; поверх вышитой домотканой рубахи - меховой жилет, расшитый нитками и кожей: это - киптарь; на голове войлочная шляпа - кресаня.

Подсаживаясь к ним, я затевал разговор, так - ни о чем, "о жизни"; просто, чтоб немного поупражнять язык на гуцульский манер и приучить ухо к их выговору: "си ходыв до лису, си робыв клету роботу, аж пуп ми триснув..." Пригодится. Но гуцулы, пожаловавшись на свою долю, неловко замолкли. Лишь когда я ушел от них, слышал позади тихий посвист горной свирели (вспоминаю Коцюбинского - флояру) и грудной женский голос, напоминающий звуки флекгорна.

Скочив козлик у город...

заунывно начинала гуцулка запевку. Угрюмо в унисон отвечали ей мужские басы:

...комарыки, мухы, комары-ы-ы...

Вот она - Гуцулия. Точно такая, удивительно такая, какой она описана Коцюбинским, Стефаником...

Словно сошедшие со страниц "Кленовых листков" Стефаника, оживали сейчас в Черном лесу эти странные люди. Будто воскресшие "тени забытых предков", сидели они передо мной в Черном лесу.

Что еще там у Коцюбинского, у Стефаника? Ага - флояра - это по-нашему сопилка или просто дудка; что еще? есть еще трембита - это и совсем не знаю что; а потом полоныны, колыбы, ватаги, бескиды, смереки [полонына - альпийские луга; колыба - пастуший домик в горах; ватаг старший чабан; бескиды - горы; смерека - ель] и еще много чудесных певучих слов придется ощутить во всей их жизненной правде. И словно угадывая мои мысли, худой, как жердь, гуцул отчаянно заводил высоким фальцетом:

Ой, пойду я в полоныну

Там затрембитаю...

А лагерь ковпаковцев жужжал, как улей. И своим гомоном властно возвращал меня к реальной жизни. Устали люди. Вот уже десять дней, от самого Збруча, никто не спал больше одного-двух часов в сутки.

Наконец пришла разведка из Россульны. Я почти торжествовал. Да, Россульна была полна немцев. Это 4-й СС охранный полк.

- Значит, боятся пустить нас в горы, - сказал задумчиво Базыма.

Ковпак нахмурился.

- Не в горах тут дело. От що... - и, взяв в руки карту, он надел очки.

Все замолкло.

- Там, южнее Россульны, нефтяные промыслы. Солотвинская и биткувская нефть. Ее не так уж много, но она высокого качества - почти чистый бензин, - пояснил свою мысль Ковпак.

- Тогда стоит идти напролом. Здесь уже стоит. Попробуем наступить Гитлеру на самую любимую мозоль! - засмеялся комиссар.

Все присутствовавшие в штабе с полуслова поняли командира и комиссара. Нефть! Вражеская нефть! Вот она, любимая мозоль Адольфа!

На радостях штаб блестяще разработал план боя. Вася Войцехович блеснул своими способностями.

- Не боевой приказ, а поэма! Молодец, Кутузов, - подписывая вслед за Ковпаком приказ, сказал Семен Васильевич.

По приказу 3-й батальон Матющенки обошел Россульну с юга и устроил крупную засаду на шоссе. Три роты первого батальона, под общим командованием Бакрадзе, должны были выбить немцев из села и погнать их на засаду. Мы были уверены в том, что немцы легко подадутся на юг, стараясь прикрыть от наших ударов нефтяные промыслы. А в это время главные силы, обойдя полк с востока, нанесут удар по промыслам.

Движение началось ночью, лесом, по грязи.

Все шло хорошо, но вдруг Матющенко напоролся на засаду. Дело могло обернуться плохо, если бы хоть немного опоздал Бакрадзе. Но его роты проникли в центр разбросанного села почти незамеченными. Услышав стрельбу на юге, Бакрадзе дал ракету, и хлопцы навалились на штаб полка и его охрану: автоматный огонь, гранаты - вот что решило дело! Село было занято молниеносно. Батарея не успела сделать ни одного выстрела. Штаб полка с охраной, засевшей в каменном здании школы, разгромили немецкой же артиллерией. Когда мы вскочили в городишко Солотвин, позади горели нефтяные вышки. Мост через реку прошли без выстрела. Но в центре городка, на перекрестке улиц, нам пришлось задержаться.

В угловом каменном здании почты засели немцы.

- Держат дорогу под обстрелом! - прохрипел Кульбака и выругался чуть не со слезой.

Мы провозились с ними до рассвета. Правда, за это время в хвост колонны пристроились вышедшие из боя роты Бакрадзе. Он с жаром рассказывал, как громили штаб полка захваченными у немцев же пушками. Он ворвался в здание школы со своими хлопцами из 9-й роты. Прочесав классные комнаты, они собрались уже уходить. В последней комнатушке Бакрадзе направил луч фонарика под кровать. Оттуда выскочил немецкий оберст, в руке у него блеснул "вальтер".

- Но моя пуля была быстрее! - торжествуя, закончил Бакрадзе свой рассказ.

Я не смог удержаться от упрека.

- Напрасно! Такого "языка"...

Руднев нахмурился.

- Разведка не самоцель, а средство, Петрович! Не увлекайся...

- Да я и не увлекаюсь.

- Ну, так просто жадничаешь. У тебя в руках несколько офицеров полка. Чего тебе еще?

Действительно, пленных было много. Среди них оказалась важная жандармская птица. Поймали ее в доме владельца нефтяных промыслов, фольксдейча Гартмана. Офицер назвался сыном хозяина, совал в руки семейные фотографии, пытаясь уверить, что висевший в шкафу эсэсовский мундир принадлежит вовсе не ему. Взяли мы "сынка" в "невыразимых". Штатской одежды в комнате не оказалось. Офицер не обманывал нас: он действительно был и сыном хозяина дома, но вместе с тем и эсэсовцем. Отпускной билет, который не успел спрятать папаша, попал в мои руки. В нем значилось: Гартман служит в охранных войсках и выбыл в отпуск из части по семейным делам.

Мы двигались на запад; выступая из мглы, вырастали горы. Первый лесистый кряж. Черный, мрачный.

- Карпаты! - радостно закричал Горкунов.

- Подожди радоваться. Ты доберись сначала до них, - ответил ему опытный в горной войне разведчик Журов. - Тут все рукой подать. А попробуй - полдня протопаешь.

- Чепуха! Вперед, за мной, - скомандовал лихой Горкунов.

Мы шли в направлении села Манява.

Утро застало колонну в поле. Дорога все больше забирала в гору, извивалась, пока совсем не исчезла, штопором ввинтившись в туманную даль двух горных хребтов. Завеса ночной темноты тихо откатывалась на запад. Навстречу нам прибоем морской волны вырастали горы. Сине-зеленые гребешки этого невесть откуда вздыбившегося моря набегали на наш утлый караван. Он плыл навстречу гребням скал и зеленой пучине лесных диких громадин. Только пена туманов белела в ущельях.

Еще час-полтора, и мы достигнем заветной цели. Горкунов ориентировался по карте.

Впереди, в межгорье, зернышками рассыпанного на пахоте ячменя, прилепились хатки первого горного селения.

- Манява. Названия-то какие чудные! - усмехнулся он.

- Доберемся до села, придется дневать нам, - сказал я ему.

- Пройдем еще немного, во-он дорога в лес.

Он был по-своему прав. По приказу мы должны пройти до рассвета еще километров десять.

- Не успеем. Эта дорога - на подъем.

- Ничего. Надо втянуться в горы, - упорствовал Горкунов.

Горы впереди были покрыты дымкой.

- Так бывает у нас на Вологде, когда горит лес. Только здесь дышать легче, веселее, - заметил, очевидно, о горном пейзаже шагавший рядом с нами Митя Черемушкин.

- Погоди веселиться, наплачешься, - откликнулся Журов. Он из пограничников. Война застала его на венгерской границе в Карпатах.

Но Черемушкин не слушал Журова.

- Интересно, как тут зазвучат пулеметные очереди и взрывы гранат или минометные налеты?

- Еще наслушаешься, - в такт шагу ответил Журов.

Тут я вспомнил, что никто лучше Черемушкина не умеет по звуку определить систему оружия, направление стрельбы, а по количеству патронов и ритму очереди он угадывал, кто стреляет - немец или партизан. Мечтательные замечания Мити, оказывается, имели профессиональную окраску.

- Эх, черт... "Стрекоза"! - с досадой сказал Журов.

Мы придержали коней. Воздушный разведчик, заваливаясь на крыло, проходил вдоль колонны. Он то снижался, то набирал высоту. Я крикнул Горкунову:

- Федя! Надо размещать колонну.

- Чепуха! Вперед! Рысью - в горы! - глаза у него заблестели.

Я знал этот блеск и не любил его. Беспредельно смелый помначшатаба обладал одним крупным недостатком. Он не понимал разницы между риском солдата и командира. Личная отвага, безусловно, хорошее качество для партизана. Когда ты рискуешь собственной жизнью за других, это всегда привлекает к тебе людей на войне. Но легкомысленно рисковать чужими жизнями - совсем другое дело. За это я не одобрял Бережного, спавшего на марше.

Подъезжая к Маняве, я снова посоветовал Горкунову:

- Давай размещать отряд, Федя. Село удобное.

- Никаких размещений. Приказ! В горы - и точка! Колонна, за мной! Рысью! - И голова колонны протрусила по кривой улице Манявы. Разведчики, высланные Горкуновым, уже нашли проводника. Но старый гуцул с топорцем в крепких, мозолистых руках на все наши расспросы отвечал одно и то же:

- Дороги в горы нема. Таких дорог, чтобы войско прошло, нема. Ниц!

- Не может быть, - сказал Горкунов. - Скот в горы гоняете?

⇐ Предыдущая 31 32 33 34 353637 38 39 40 Следующая ⇒