От автора 5 страница

Я не хочу думать о чём-то.
Я хочу чувствовать.

Благодаря активной пиар-кампании (мы захламили рекламой нашей постановки все социальные сети) премьера прошла удачно, и на последующие три недели билеты были раскуплены в считанные дни. Люди нашли что-то близкое душе в нашем матерном мюзикле, а местные газеты хвалили его за юмор. Пару раз у нас с Руки брали интервью. Я не чувствовала своей особой роли или какой-то заслуги в мире искусства, поэтому чаще всего отшучивалась перед журналистами. Забавно было наблюдать за их реакцией, да и Руки, услышав очередную «шокирующую правду», еле сдерживал смех. Как, например, после моего заявления о том, что из всех произведений мировой литературы я большее предпочтение отдаю арабской сказке под названием «Коран», а в свободное время люблю воровать еду из супермаркета и петь белорусские частушки.

Журналисты, конечно, всё ещё больше утрировали, приукрашали. Интерес к мюзиклу, вопреки моим ожиданиям, не спадал. Причиной тому (кроме всей проделанной мной за восемь месяцев работы) были эпатирующие заголовки в местной прессе вроде: «Бастислава Слезовская продвигает масонство в массы! 10 тайных знаков в нашумевшем мюзикле» или «В театр через Битву Экстрасенсов». В одном малоизвестном журнале было даже такое: «Секрет успеха Слезовской: купайтесь в собственной блевотине раз в две недели». Мы с Руки хохотали до полусмерти.

Кажется, я всё-таки посадила себе здоровье синтетикой. Что-то в кишечнике остро болело время от времени. Резко и сильно. Часто рвало. Язва, наверное. Шла к гастроэнтерологу с одной только мыслью: лишь бы не рак.

Врач усмехнулся и направил меня к гинекологу. Как выяснилось, шёл второй месяц беременности.

Когда закончилась суета вокруг мюзикла (мы по-прежнему выступали, но об этом уже не кричали заголовки всех местных газет), о нас с Руки заговорили как о красивой паре. Его необычная внешность и моя (по словам окружающих) выразительная мимика привлекали фотографов. Так наша медийность перекочевала в интернет. Странно было натыкаться в пабликах на фэйсбуке на наши снимки. Популярность в маленьком городе – явно не то, к чему стремилась я, и определенно не то, чего хотел от жизни Руки. Но никто особо не сопротивлялся – это ведь было не плохо, а скорее наоборот: хорошо и вообще забавно.

Мы никогда не позировали на камеру. Чаще всего в ответ на приглашение того или иного фотографа мы просто звали его с собой гулять по городу, за город, в лес, на берег, в бар, на крышу, в гости – в любое место, куда хотелось. И общались с ним, как со старым другом. Только на случайных кадрах и Руки, и я – оба были настоящими, живыми. Таким образом, у нас всегда была и компания, и душевные снимки.

Руки порой смущался такой местной известности, но ему часто бывало любопытно просто общаться с разными людьми, не думая о собственном положении в беседе. Для него такой широкий круг доброжелателей никогда ранее не был привычным.

Так, в возрасте двадцати двух лет, Руки стал отцом. И хотя каждый из нас хотел ещё немножечко пожить для себя, никто никогда не жаловался на судьбу: воспитывать ребёнка было сложно, но интересно. Забавно наблюдать за тем, как он меняется, становясь всё более похожим на Руки и на меня. Поразительная смесь двух человек в одном маленьком существе, которое чуть позже заговорит теми же словами, что и мы. Скоро его волосы порыжеют, щёки покроются едва заметной рябью веснушек, и, хоть глаза у него такие же, как у меня, видеть мир он будет своим особым, неизведанно-восторженным взглядом.

Мои родители переживали на тот счёт, что ребёнок был рождён вне брака. Но я предавала этому факту мало значения. Разве удержит человека штамп в паспорте, если он захочет уйти? Сам Руки, казалось, даже не думал о возможности такого поворота событий: его мысли кружились вокруг идеи «быть выше, чем закон». И действительно, государство ведь никогда не сможет полностью регулировать лучшее, что у нас есть.

Дружбу.
Взаимопомощь.
Честность.
Аскетизм.
Свободу творческой мысли.
Восхищение.
Юность духа.
Вдохновение.
Любовь.

Годы шли. У Маленького Него обнаружились способности к музыке, как и когда-то у Руки. Они часто играли вместе: отец учил Его и запредельно радовался, понимая, что сын чувствует инструмент так же, как и он сам. От меня же Маленький унаследовал любовь к природе и бесконечное желание остановить и сохранить все прекрасные моменты. Крохотные кусочки наших с Руки генов и душ, причудливо переплетаясь, развивались во что-то совершенно новое, ранее не существовавшее. Длинноногое. Длинношеее. Прекрасное.
Первые годы я, одержимая паранойей, постоянно таскала Его по врачам, опасаясь того, что мой прошлый опыт с наркотиками мог сказаться на здоровье Маленького. Еле дыша, выслушивала я речи врачей о подозрении на лёгкую форму аутизма. Но диагноз не подтвердился, к счастью. Маленький Он рос не очень общительным, но здоровым. Это был самый добрый и открытый миру ребёнок, который лишь в компании других детей становился интровертом.

Оранжевый августовский вечер. Невероятно красивый закат бросает лучи на лицо полуспящего девятилетнего мальчика, которому я читаю на ночь «Маленького принца». Это его любимая книга после «Кроликов и удавов» Искандера. Ему сквозь сон интересно – мне ещё интереснее.

И вот самое приятное место: про человека, который каждые 15 минут смотрел на закат на своей планете. Так и я в своём маленьком счастливом мире: в течение последних лет только и делаю, что наблюдаю прекрасное, восхищаюсь им и удивляюсь тому, за какие заслуги меня так щедро наградил кто-то свыше.

С самыми лучшими мыслями я прокралась из детской в спальную, стянула колготы и кардиган и заползла под одеяло. Руки, не просыпаясь и не открывая глаз, обнял меня. Сквозь молочную кожу его век едва заметно просвечивала тонкая сеточка голубых венок. Длинный тонкий нос скользнул вверх по моей щеке. Три безупречно ровные линии: Бровь, скула, подбородок. Воистину безупречная триада. Вторую половину лица скрыла от меня подушка в тонкую голубую полоску. Безграничная, плещущая через все края любовь и благодарность – всё, что я чувствовала, пока меня не поглотил сон. Снились мне нежные августовские звёзды и кометы, высекающие в бесконечности космоса слово «спасибо».

Я не помнила, как оказалась в белой комнате с ящиками. Старый страх больниц душил: я беспокойно рылась в бумагах, переворачивала целые отсеки в поисках хотя бы какой-нибудь информации о моём местоположении. Какие-то странные биографии. Ни дверей, ни окон. Выбраться отсюда. Срочно вырваться.

Я уже занялась непосильным – начала двигать шкаф, когда услышала слова:

«Что ты ищешь?»

Повернув голову, я увидела многорукую женщину, всеми своими конечностями собиравшую листы с досье. Одновременно с тем она укладывала их обратно в ящики. Сон ли это?

- Где я?

- А ты как думаешь?

Что за еврейская манера отвечать вопросом на вопрос?

- Я не сплю?

- Уже нет.

Я задумалась.

- У меня больше нет предположений.

- Знаешь, кто такая Шива?

- Японский бог?

Женщина усмехнулась. Я настороженно улыбнулась в ответ. Она продолжила:

- Скажи, что ты помнишь о вчерашнем дне?

Я нахмурилась:

- Я почитала ребёнку на ночь и легла спать. С Руки. В обнимку. Как всегда.

Шива молча смотрела на меня, и я решила, что она хочет подробностей.

- …ну-у ещё пила кефир перед сном, с отцом перемолвилась парой слов… Собрала сумку на завтра, поставила будильник… Стой, сегодня же двадцать пятое августа, да? Это, должно быть, мои домашние мне такой квест на день рождения устроили?

Женщина вздохнула.

- Нет, это не квест.

- А что же тогда?

- При попытке побега в больнице ты подралась с фельдшером, упала и ударилась головой о ступеньки. А после этого пролежала в коме одиннадцать лет.

Камнем в душу. Ножом по сердцу. Так значит и Маленький Он, и мюзикл, и наш с Руки переезд, прогулки по лесу и вдоль холодного берега Балтийского моря – этого всего не было? Плод воображения? Самообман?

С размаху я выбила один из ящиков с бумагами. Шелест биографий заглушили дикие вопли. Упершись ногой в стену, я опрокинула шкаф. Там – такая же проклятая стена. Кипельно белая, до тошноты гладкая. От бессилия и отчаяния я саданула по ней кулаком. После третьего или четвёртого удара рука провалилась куда-то вглубь. Я продолжала бить, пока дыра в стене не стала размером с две моих головы. Потом просто доломала остатки гипсокартона.

Так мне открылся выход в мир, где ни Руки, ни родителей, ни Маленького Его я больше не увижу…

Женя поднял мокрые глаза от блокнота. Вот оно, откровение. Обрамлённый ветвями деревьев, пылал закат. Казалось, это же малиново-оранжевое пламя отбрасывало блики на лицо ребёнка Баси, тот же удушливо горячий свет проникал в маленькое окошко тесной театральной гримёрки, всё те же щемящие грудь лучи падали на любимые веснушчатые руки, с невероятной скоростью перебиравшие струны гитары, а в другой день – гладившие длинные, нежные пряди тёмно-русых басиных волос. Обжигающий сердце, фальшивый в своей искренности, выдуманный закат, которому не дано было существовать за пределами воображения.

В который раз убедившись в том, что нельзя воспринимать жизнь человека поверхностно, Женя встал с лавочки и побрёл из парка прочь по траве, игнорируя тропинки. Ноги затекли, не слушались, но через силу шагали куда-то вперёд.

История Баси опустошила его и… мотивировала идти дальше.

Пират шёл куда глаза глядят, всё более явно сдаваясь в плен давно знакомой ему меланхолии. Он не запомнил момент, в который город превратился в лесополосу, а дома - в деревья. Он и сам не заметил, как сентябрь завоевал всё пространство внутри и снаружи.

«Чёрт, чёрт, чёрт! - думал Женя, - И она теперь не увидит ни Руки, ни сына, ни родителей, ни тех, других, что помогли ей с театром...»

Ноги зарывались в цветную листву с каждым шагом всё глубже. Когда идти стало трудно, Женя сопротивляться не стал. Тело как-то совсем плавно, без сотрясений приняло горизонтальное положение и сравнялось с листьями. Ещё несколько секунд он продолжал по инерции двигать руками, разгребая листву, но чуть позже остановился. Успокоился.

«…Блин, а я ведь тоже своих больше не увижу…»

Пират думал. Думал о том, что смог бы навек остаться лежать здесь. Чтобы сквозь одежду проросли дикие лесные цветы, а руки и ноги обвили травы, названия которых Женя никогда не узнает. Деревья заменяли здесь людей: одни сухие, с голыми ветвями и стволами, покрытыми толстыми слоями мха; другие – пушистые, будто бы держащие охапки цветной бумаги, похожие на поделки из детских садов; третьи – хвойные, вечнозелёные, строгие, поднявшие свои готические шпили в мутную серую высь. «Век бы так лежать и чувствовать, как их корни тянутся к тебе. Они так хотят укрепить наше родство. Они делятся своей жизнью, чтобы ты ощущал себя в этом мире так же, как и они…»

Женя хотел найти и поблагодарить то мгновение, когда он впервые поддался меланхолии. Ту самую минуту, когда он понял, что всякая осень повторяет настроение предыдущей, но почему-то каждый раз мы грустим по-новому. Ту самую минуту, когда он впервые надел коричневый свитер. Ту самую минуту, в которую он осознал, что научился грустить светло, без тяжких страданий, претворяя боль в искусство.

И тут его осенило:

"Стоп! А у ведь у меня ещё не всё потеряно!"

Мать Жени умерла несколько лет назад. "А может ей дали работу здесь? Или маловероятно, но вдруг она все ещё ждёт отправления в новую жизнь?"

Из огромного мощного потока жениных мыслей выбился маленький ручеёк. Он всё рос и набирал силу: "Если бы судьба существовала, я бы сказал, что она дарит мне шанс, какой не дала Басе". Русло всё расширялось, капельки-мыслинки летели во все стороны, и теперь ручеёк оказался больше, чем река, которая его породила. Потоп. Каждую клетку жениного мозга пропитала идея, от которой всё его существо воспаряло, наполнилось энергией, как весенний росток дикой травы. Душа освободилась от меланхолии. "Я не могу не сделать этого", - думал Пират. Он был полон решимости, хоть и пока ещё не знал, с чего именно начнёт поиски матери.

Женя встал, отряхнулся от листвы и уже думал идти в направлении города, но...

...если бы он знал в какой стороне тот находится.

Блуждая по лесу, Пират думал о том, выпускают ли в этом мире газеты с дебильными объявлениями вроде "ищу мужа, мне 48". Вскоре он пришёл к выводу о том, что даже если они здесь есть, его мать вряд ли читает их.

"А может у них существует что-то вроде программы "Жди меня"? Или какой-нибудь учёт прибывших и ушедших..? А может лучше просто поспрашивать у лю.." Крайняя мысль Жени споткнулась о чей-то порванный походный рюкзак, на который он совершенно случайно наступил, задумавшись. Вытащив его из листвы за синие лямки, Пират расстегнул молнию. Внутри были две футболки, пара потертых кроссовок Vans, цветные маркеры, термос и компас. Последний оказался неисправен, зато обнаружилось, что путешественник, который его оставил, любил красный чай. "Вкуснотища", - думал Женя, наливая спасительно горячий напиток в крышку термоса, из которой в воздух поднимались влажные спирали пара. Видимо, рюкзак был забыт здесь не так давно.

«Надо всё-таки найти мать,» - подумал Пират.

Его взгляд зацепился за насечку на дереве. Чуть дальше от него, на стволе толстого каштана была аналогичная. Так Женя нашёл дорогу в город. Но прежде чем отправиться в путь, он достал красный маркер и написал на рюкзаке крупными буквами слово "спасибо".

Прошло четыре дня. Почти всё это время Женя спал. Он много раз ловил себя на мысли о том, что люди очень долго спят, когда им не хватает рядом кого-то. Близкого или не очень. Только в отличие от всех предыдущих разов, теперь он точно понимал, в чём дело.

В какую бы степь ни порхнули мысли Жени, сознание всё равно вновь и вновь билось в одну и ту же точку. Надо найти мать. Срочно. Она в этом переходном мире надолго не задержится. Хоть и умерла она достаточно давно, Женя чувствовал, что она ещё здесь. «На втором круге жизни мои воспоминания о ней канут в небытие, поэтому непременно надо отыскать её сейчас», - думал Женя, шлёпая ботинками на тракторной подошве по воде, стекавшей с тротуара. В левом ботинке неприятно хлюпало, так как минутой ранее он угодил в более глубокую лужу, и Женя спешно искал глазами место, где можно отогреться и просушить ноги.

«Эх, сейчас в кафешку бы..»

В метрах пятнадцати от него на другой стороне улицы показалась спасительная вывеска.

Заказав себе две кружки горячего зелёного чая, Женя снял носки и повесил их сушиться на батарею. Он решил, что самым лучшим первым шагом к поискам матери будут расспросы людей об их жизни в том мире и здесь. Вполне возможно, это поможет найти хотя бы какую-то зацепку.

Интересно же всё-таки жили эти хомы и сапиенсы. И умирали из-за самых разных вещей. Кто-то болел, кто-то попадал в авто- и авиакатастрофы, кто-то не смирялся с жестоким миром и нырял головой вниз в асфальт с высотки, либо в полную ванную в обнимку со включенной микроволновой печью… Почему-то запомнился Жене один усатый дядечка в чёрной рубашке, которого он видел раньше два-три раза в магазине виниловых пластинок неподалёку, а теперь он сидел в одиночестве за соседним столиком. Пират подумал о том, что нет ничего зазорного в том, чтобы составить ему компанию. Дядечка со стороны казался ему хорошим человеком (ещё бы: плохой человек вряд ли стал бы покупать пластинки с песнями Карен Соузы). Выглядел он слегка опечаленным. Треугольные кончики усов ходили вверх-вниз, когда он говорил что-нибудь, потому его рот выглядел ещё более грустным, но глаза в противовес были какими-то светлыми, не знающими бедствий. А бровями он вообще очень активно и весело орудовал: то приподнимал одну, то другую, то они обе взлетали куда-то вверх по лбу, то хмурились. Жене казалось, что эти брови жили своей отдельной жизнью, потому его забавляло наблюдать за этим. На вопрос о собственной смерти дядечка ответил очень кратко:

- Да меня дочь в могилу свела.

При том ни капли эмоций на лице. Ни грусти, ни злости. Но притом ощущалась каким-то десятым чувством недосказанность. Казалось, что этот человек нуждался в собеседнике, который умел бы слушать. Пират попросил рассказать немного подробнее о том, что с ним произошло. Морщинки на лбу дядечки поползли вверх. Скептически подняв брови, он на секунду задержал на Жене взгляд несколько удивлённый, но потом смягчился, улыбнулся и, проведя ладонью по ровному ряду салфеток в треугольной металлической подставке, низким бархатным голосом начал свою историю:

«До женитьбы у меня была длинная славная жизнь. Я решился связать её с дамой сердца тогда, когда все прелести молодости уже закончились: мне было сорок три. Супруга была младше меня на четыре года. Она умерла при родах, но оставила мне чудесной красоты дочь, которую я обещал воспитать так, чтобы никто не мог усомниться в том, что, будь её мать жива, она бы гордилась своим чадом.

Мы уехали из маленького солнечного Брайтона в прекрасный северный край. Поселились далеко-далеко от всех остальных людей – рядом с национальным парком Скафтафедль, в нескольких десятках километров от Хёбна. В радиусе сорока миль от нашего дома цивилизации не было вообще – одна лишь нагая нетронутая природа Исландии.

Мы с малышкой Кессиди часто устраивали небольшие походы, читали вместе книжки о Римской Империи, о Древнем Египте.. Её любимая история была про Вавилонскую башню. Помнишь же? О городе, который пал из-за того, что его жители не смогли найти общий язык – в прямом смысле слова. Да чего это я, ты же сам скорее всего знаешь эту легенду. Мы с большими городами тоже говорили на разных наречиях, а компромисс находили только раз в несколько недель: тогда, когда я ездил в Хёбн за едой и другими предметами первой необходимости. Самым сговорчивым нашим собеседником была природа: бескрайние зелёные луга, холмы, покрытые мхом деревья в гористых местностях, громогласные водопады и тяжёлые молчаливые небеса – они питали Кессиди силой, закаляли её дух. Девочка росла весёлой, общительной, очень любознательной… К семнадцати годам она изъявила желание пойти в колледж, чтобы выучиться на переводчика. «Этому миру нужен тот, кто спас бы Вавилонскую башню от падения», - молвила она, а в её милых карих глазах блестело что-то новое, ранее скрытое от меня. Я уговаривал дочь остаться изучать языки здесь, дома (ведь в таких прекрасных для ума условиях она уже смогла свободно заговорить на четырёх языках: английский, исландский, французский и итальянский; в процессе были португальский и латынь). Но моя Кессиди была непреклонна.

Лингвистические университеты в Исландии не давали должный уровень образования, поэтому нам пришлось переехать в Глазго…»

Женя слушал и недоумевал: ну как эта милая умненькая девочка смогла довести отца до самоубийства? Дядечка продолжал:

«Вопреки ожиданиям, она достаточно быстро привыкла к городу, хоть и испытывала некоторые сложности с ориентацией во времени и пользованием общественным транспортом. С коммуникацией у неё проблем не возникало вообще: сверстники отметили её самобытность как хорошую черту. Отвратительный шотландский акцент она, в отличие от меня, отлично понимала. И даже порой зачем-то подражала ему. Я побаивался, что окружающие её студенты, многие из которых стремились лишь к кутежу и праздной жизни, не очень хорошо повлияют на мировоззрение и личностные идеалы моей дочери.

Но жизнь сложилась совсем не так, как можно было предположить. У судьбы были совершенно другие планы на Кесси.

Она попала под машину. Какой-то обдолбанный выродок сбил мою дочь двадцать седьмого октября двухтысячного года. Переехал ноги. Кессиди оказалась прикована к коляске с тяжким клеймом на всю жизнь. Только лишь отойдя от болевого шока, она принялась доказывать миру, что она не жалкая. Не беспомощная, не ищущая сочувствия. Благо, наше государство заботилось об инвалидах: Кесси имела возможность продолжить обучение и позже найти себе хорошую работу. Сверстники достаточно толерантно относились к ней, старались поддерживать. Но ей было мало этого. Мало пандусов во всех зданиях колледжа и сочувственно-приветливых улыбок окружающих. Мало спокойных, ничем не обременённых будней. Со временем пучина разгульного образа жизни затянула её без остатка. Пользуясь моей первоначальной лояльностью в отношении её развлечений (я очень хотел, чтобы она не чувствовала себя дефектной), Кессиди изменила всему, что я воспитывал в ней все эти семнадцать лет: никаких книг, никаких языков – рухнула наша Вавилонская башня. Окончательно мы перестали понимать друг друга, когда Кесси отчислили из колледжа. Стыдно говорить. Я упустил момент, в который ситуация совсем вышла из-под контроля. Хотел увезти дочь обратно в Исландию, но она закатывала скандалы каждый раз, когда слышала хоть слово о Скафтафедле. Теперь Кесси считала годы, проведённые там, пустыми. Я тщетно старался найти в ней хотя бы каплю человечности. Ничего. Выжженная чёрная пустота. Город уничтожил в ней всё то, что я любил. Не дав времени отдохнуть, подумать, подлечить покалеченный аварией ум, он закидал её мнениями, стереотипным отношением и лживой лаской, от которой Кессиди хотелось только бежать. И она бежала.

Но не туда.

Я нервничал. Я много думал о дочери и не мог сосредоточиться. Почти не спал. Потерял работу. Когда же рассказал дочери о последнем, она принялась кричать на меня. Ей нужны были деньги. А мне нужна была та Кесси, которой теперь не было и больше никогда не будет.

Ссоры продолжались. Дочь была сильна в давлении на людей. Любая моя попытка пойти на компромисс разбивалась о грубость. Она приводила в наш дом любовников, а иногда даже и любовниц, но каждого – не более одного раза. И не стыдилась же меня абсолютно. В один прекрасный день, принимая ванную, я снова услышал, как она снова с кем-то развлекается в соседней комнате. Кровать билась в стену, баночки и тюбики на полках подпрыгивали, поверхность воды дрожала на уровне моей груди. Я приподнялся для того, чтобы отодвинуть баночки чуть дальше от края полки. Ванная была маленькая. Неудачно развернувшись, я зацепил рукой провод от утюжка для волос. Он плюхнулся в воду рядом со мной и слегка треснул.

Кажется, Кесси забыла отключить его от розетки.

Мою смерть не видел никто кроме меня самого, поэтому здесь её признали самоубийством. Вот и напялили нелепый чёрный фрак… И какую бы я одежду ни надел здесь, всё чернеет…»

Он замолчал. В нерешительности Женя задал вопрос:

- Вы осуждаете её теперь?

Мужчина посмотрел куда-то вниз и улыбнулся.

- Нет. Я всё ещё верю в то, что даже самые тёмные и глухие люди могут исправиться.

Последние слова наполнили Женю каким-то небесным воодушевлением. У него возникло ощущение, будто внутри живота возникло маленькое синеватое облако, и теперь оно выросло и заполнило всё тело. Но тут Пират заметил небольшое несоответствие:

- Говорите, всё, что ни наденешь, чернеет?

- Ну да, - дядечка поднял брови.

- Я вот видел пару раз девчонку, которая спокойно носит белый халат поверх «клеймёной» чёрной одежды. Она в аптеке работает.

Этот факт вызывал у Жени полнейший диссонанс в представлениях о загробном мире. Дядечка пожал плечами.

- Ну не знаю. Может, она - какой-нибудь исключительный случай... – ответил он. - …а может кто-то из её «работодателей» постарался. Удивительно, что её вообще трудоустроили. Тут самоубийц не дюже жалуют.

Женя кивнул.

- Давно вы здесь?

- Достаточно. Не хотят отпускать, потому как не признаюсь в том, что смерть могла быть нарочной. Ну не кидал я этот дурацкий утюжок в воду.

Женя почувствовал, как уголки его рта ползут вверх. Нельзя было без улыбки смотреть на этого человека, такого жизнерадостного, прошедшего через все трудности, какие преподнесла ему судьба и простившего всех и вся.

Нет, настоящая сила не в умении давить на людей, как, видимо, считала дочь этого мужчины. «Сила, - думал Женя, – в искреннем и окончательном прощении».

Огоньки мерцали в темноте, отражаясь в реке. Женя гулял по пешеходной улице рядом с каналом. Люди сидели на больших бетонных блоках. Кто-то играл на гитаре, кто-то смеялся и танцевал, мотал головой под музыку, кто-то грел руки об чашку чая, кто-то просто общался с ближними. Шумные ребята с банджо и кучей тамбуринов и маракас во всё горло пели, кричали, орали что-то своё, народное, на каком-нибудь кубинском или мексиканском – Женя всё равно не разбирался в языках.

Деревья клонились к воде – местами они почти касались зеркально-ртутной глади. На одной из огромных столетних ив Женя заметил человека с бородой. Этот мужчина будто врос в копну зелени: тонкие веточки с гладкими листиками, казалось, повторяли изгибы рук. На вид его возраст было сложно определить: ему могло быть и девятнадцать, и двадцать пять, и тридцать семь… Взгляд его был устремлён на светящуюся линию горизонта, в нём читалась смесь проницательности и... кажется, высокомерия. "Просветлённый". Более подходящего слова в голове Жени не нашлось. Настоящий. Не такой, как те притворные бродяги с южных улиц, наевшиеся кислоты и думающие, что познали все секреты мира. Пират чаще смеялся над такими явлениями, но сейчас ему показалось, что этот человек может рассказать ему много интересного. То был истинный странник, пропитанный необычайной силой духа, которая чувствовалась без слов, на расстоянии.

Глаза Жени загорелись в предвкушении увлекательной беседы. Он окликнул незнакомца, тот повернул голову в его сторону. Он сидел на самой низкой ветке, но взгляд его исходил откуда-то совсем свысока. Чтобы заткнуть чем-то неудобный отрезок молчания, Женя сказал:

- Привет.

- Здравствуй, - ответил просветлённый.

Пирату всегда казалось, что намного легче мог заговорить с кем-то незнакомым, если зацепиться за какую-нибудь деталь из его внешности или из того, что он делает в данный момент. Казалось, этот человек не хотел, чтобы с ним заговорили. Не именно сейчас, а вообще, совсем. Жене было немного неловко, но жутко любопытно.

- Давно сидишь здесь?

- Давно.

- Не боишься в воду упасть?

- Нет.

- Как тебя зовут?

- Ричард.

- Меня Женя. А как ты попал сюда?

- Почему я должен рассказывать тебе об этом?

Тут Пират впал в ступор. Обычный вопрос, задан был со спокойной интонацией, а все же веет холодом. Непривычно. До этого момента все встреченные Женей люди отвечали ему более приветливо.

- Ну-у... А почему нет-то?

Незнакомец посмотрел на него с высоты дерева и выдержал пристальную паузу, в течение которой Пират уже приготовился выслушать, на какие три или пять букв ему стоит идти, но этого не произошло. За молчанием последовал жест рукой. Приглашающий. Женя поднялся на место, где толстая ветка отходила от ствола, и оказался на одном уровне с незнакомцем. Тот продолжал смотреть на него так, будто на голову выше.

- Ты… - запнулся. – Вы не будете против, если я попрошу Вас рассказать о своей жизни?

Человек с бородой скривил рот и ухмыльнулся.

- Здесь и без тебя есть кому перепись вести.

Снова укололся. Ёж-человек.

У Жени совсем пропало желание спрашивать что-либо у него дальше. «Вряд ли он расскажет мне что-то. Только поглумится». Но тут Ричард подхватил только что оборванную ниточку его интереса:

- Гм, рассказать о жизни.. О какой из?

Он произнёс те слова как что-то повседневное и совсем привычное. Женя после двухсекундной перезагрузки снова собрал и сосредоточил всё своё внимание на собеседнике.

- Ну-у… о своей, конечно.

- У меня не одна была. Я помню предыдущие.

Шок.

- Как так-то?

- Да у всех же так, только далеко не каждый человек знает об этом. У тебя тоже было несколько жизней. Разница между мной и тобой лишь в том, что я научился их не забывать.

Ричард, казалось, подобрел. Будто заговорил о чём-то любимом. Глаза Жени загорелись в предвкушении увлекательной беседы.

- В самой первой жизни, которую я помню, было много неоднозначных моментов. В моей памяти сейчас остались лишь небольшие кусочки оттуда, но каждый из них был пропитан непонятно откуда взявшимся чувством вины. В течение всех тех пятидесяти восьми лет я ощущал себя должником перед миром, в который меня поместили. Я чувствовал себя там чужаком, не знающим основополагающей закономерности, лежащей в основе нашего существования. Я был робким гостем, не спешащим браться за ручку закрытой двери. Не требуя от жизни многого, я проработал почти сорок лет по одной специальности – преподавателем в школе для глухонемых. Когда нам с женой остро не хватало денег, я шёл на различные мероприятия сурдопереводчиком. Бывало, вызывали в больницу или в районный суд. После одной из таких встреч, возвращаясь домой поздно вечером, я увидел то, во что не мог не вмешаться: какие-то люди в попытке отнять сумку у бабушки, повалили бедную старушку на землю. Она, видимо, сильно испугалась: ни крика помощи, ни слова – одни всхлипы. Я подбежал к подонкам, пытающимся уйти прочь, и схватился за сумку. Я ждал чего угодно, только не удара ножом в солнечное сплетение. Тот парень, кажется, даже не посмотрел на меня. Бабушка оказалась немой – она не смогла вызвать ни скорую, ни полицию. Что-то мычала в трубку, захлёбываясь.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 Следующая ⇒