Климов Григорий - Песнь победителя 12 страница

Эта картина произвела на Сталина большее впечатление, чем доклады его военных советников во время войны, и определенно больше подействовала на его миролюбие, чем все убеждения и уговоры Рузвельта. Недаром он потребовал специальный доклад на эту тему.

Пока Большая Тройка договаривалась на Потсдамской Конференции, СВА продолжало свою работу. Одним из первых мероприятий СВА, которое существенно влияло на внутреннюю структуру германской экономики, явился Приказ маршала Жукова №24. Здесь речь Шла о конфискации недвижимого имущества национал-социалистов и затем, как будто попутно, давались указания для подготовки национализации средств производства и указания по выработке проекта земельной реформы.

Так называемая земельная реформа доставила генералу Шабалину немало хлопот. Немецкие власти на местах еще не привыкли к советским методам руководства и не умели читать между строк. В Приказе №24 не содержалось точных цифр. Приказ пестрил демократическими фразами и давал полномочия новым немецким властям. Немецкий “народ” в лице своих “лучших представителей” сам должен был выработать проект реформы и представить его на рассмотрение и утверждение СВА. Проект должен был составляться ландратами отдельных провинций, применительно к условиям каждой провинции.

Параллельно с Приказом №24 генерал Шабалин получил секретную инструкцию к этому приказу, где уже совершенно точно указывалось, как должны выглядеть все реформы, выработка которых фиктивно передавалась в руки немецких самоуправлений.

Мне несколько раз приходилось наблюдать процедуру создания земельной реформы в кабинете Шабалина.

К подъезду Экономического Управления подкатывает солидный “Майбах”, разукрашенный ярмарочными флажками с изображением петухов или козлов. Из глубины огромного кузова нерешительно ступает на землю бесцветная фигура в штатском. Это ландрат, волею СВА – “лучший представитель” немецкого народа. Фигура танцующей походкой пробирается по коридору. Войдя в приемную генерала, ландрат подобострастно изгибается в позвоночнике. Халатообразный плащ через руку, потрепанный портфель под мышкой, шляпа прижата к животу, как будто защищая его от удара. С заискивающей улыбкой на лице “лучший представитель” осторожно, как на гвозди, опускается на стул в ожидании аудиенции.

Когда подходит очередь, ландрата приглашают в кабинет. Генерал через переводчика ознакамливается с проектом земельной реформы в Федеральной Земле Саксония.

“Какую максимальную границу предлагают они на этот раз?” – спрашивает генерал.

“От ста до двухсот моргенов в зависимости от каждого отдельного случая, товарищ генерал,” – отвечает переводчик, держа в руках листки проекта.

“Вот идиоты! Третий вариант и опять никуда не годится. Скажите ему, что на это мы не можем согласиться”.

Переводчик переводит. Ландрат беспомощно мнет свой портфель. затем он начинает объяснять, что данный проект составлен из расчета оптимального экономического эффекта земельной реформы применительно к условиям данной провинции. Он пытается дать анализ своеобразных условий сельского хозяйства Саксонии, говорит об абсолютной необходимости, в жестких условиях, данных Германии природой, тесной конструктивной взаимосвязи животноводства, лесного хозяйства и зерновых культур, о своеобразии мелкой, но всепроникающей механизации сельского хозяйства. Постепенно ландрат увлекается, в его словах сквозит искреннее желание найти наилучшее решение проблемы, поставленной Приказом №24.

Даже, когда этого не требует моя непосредственная работа я всегда стараюсь присутствовать при такого рода встречах. Казалось бы бесплановая капиталистическая экономика Германии, при ближайшем рассмотрении оказывается настолько органически и конструктивно взаимозависимой, что она является для советского специалиста интересным объектом для ознакомления.

Германская экономика – это исключительно сложный и точный механизм, здесь диапазоны для экспериментов, запасы прочности и “люфты” очень ограниченны. Мне часто приходилось видеть, как немецкие специалисты в ужасе всплескивали руками, когда генерал давал им советы или предложения, обычные в советских условиях при новом планировании или реконструкции. Тогда специалисты хором восклицали: “Но ведь это равносильно самоубийству!”

Так и на этот раз. Генерал играет карандашом, с глубокомысленным видом покуривает папиросу, пускает дым кольцами. Он даже не просит переводчика переводить рассуждения ландрата. Для него это пустой звук. Когда генерал считает, что время истекло, он морщит лоб и обращается к переводчику.

“Скажите ему, что проект, должен быть переработан. Мы должны защищать интересы немецкого крестьянства, а не крупных землевладельцев”.

Генерал представляет собой классический тип советского руководителя, автомата-исполнителя, неспособного к восприятию доказательств второй стороны и критическому самостоятельному суждению. На плечах этого автомата генеральские погоны и сегодня он решает экономические судьбы Германии.

Ландрат смущенно поднимается. Все его доводы бесполезны. Проект земельной реформы будет перерабатываться еще несколько раз. Так будет продолжаться до тех пор, пока “самостоятельный” немецкий проект-предложение не будет в точности соответствовать секретной инструкции, хранящейся в генеральском сейфе.

Земельная реформа – мероприятие в большей мере политическое, чем экономическое. Важно подорвать, пока экономически, одну из сильных групп германского общества, с другой стороны – создать новую группу, сочувствующую новой власти. На следующем этапе, когда новая власть окрепнет, первые будут уничтожены физически, а вторые познакомятся с хорошо известной в СССР формулой: “Земля – ваша, а плоды – наши!”. Поэтому генерал Шабалин и не проявляет интереса к рассуждениям о экономическом эффекте земельной Реформы.

У меня иногда появляется чувство сожаления, когда я смотрю на немцев, с которыми мне приходится сталкиваться в кабинете генерала Шабалина.

Большинство из них – коммунисты. В той или иной форме они боролись против гитлеровского режима, многие пострадали за свои убеждения. После капитуляции они с радостью встретили нас. Одни как своих освободителей, другие как своих идеологических союзников. Многие из них пришли к нам, желая работать на пользу будущей Германии. Конечно, приходится учитывать неизбежное количество рыцарей конъюнктуры.

Перед тем, как получить руководящие посты, эти люди были тщательно проверены нами с точки зрения политической благонадежности. Предполагая в нас своих идеологических союзников, первое время они не боялись свободно высказывать свои мысли. При этом резко бросалось в глаза, как убеждения и стремления многих из них идут в разрез с теми инструкциями, которые они получают от нас. Нам нужны безмолвные исполнители, а не равноправные партнеры. Придет момент, когда эти люди будут поставлены перед дилеммой. или безмолвно выполнять наши приказания и стать нашими покорными инструментами – или уйти в сторону и дать место другим.

Помимо официальных представителей немецких властей, Экономическое Управление посещают также и другие лица. Особенно интересных посетителей имеет Отдел Науки и Техники. Начальник этого Отдела полковник Кондаков до войны был начальником отдела Высших Военно-Учебных Заведений во Всесоюзном Комитете по Делам Высшей Школы. Он уже не молодой и очень культурный человек, знающий свое дело и умеющий понимать людей.

Однажды полковник Кондаков встретил меня в коридоре. На лице его было написано отчаяние.

“Григорий Петрович,” – обратился он ко мне, – “Будьте так добры – выручите!”.

“Что такое, товарищ полковник?” – спросил я.

“Немец тут меня один замучил. Изобрел какую-то чертовщину и предлагает нам. Подробности он говорить не хочет, а по тому, что он говорит, мы ничего не поймем”.

“Чем же я могу Вам помочь, товарищ полковник?”.

“Ну, хоть поговорите с ним. Мне через переводчика труднее разговаривать, чем Вам.”

В кабинете полковника нас ожидал худощавый белокурый немец. Когда мы вошли, он представился сам, затем представил свою молоденькую, похожую на куклу, жену.

“Na, Herr Ingenieur, was haben Sie!” – спросил я.

“Прежде всего, герр майор, я хотел бы обратить ваше внимание на тот факт, что я особенно заинтересован передать мое изобретение в руки великого Советского Союза, где оно будет служить на пользу трядущимся...”

“Gut! was haben Sie denn?” – перебил я, улучив момент, когда изобретатель набирал в грудь воздух для дальнейших излияний.

“Я не хочу, чтобы мое изобретение попало к американцам, хотя я знаю что они заплатят мне больше. Я не люблю империалистов. Я сам убежденный коммунист и...”

“Na gut! Daran zweifle ich nicht,” – перебил я опять, привыкнув уже к политическим предисловиям, – “Was haben Sie eigentlich?”

После часового разговора я узнал точно столько же, как и полковник. Речь идет о таинственном двигателе с чудовищным коэфициэнтом полезного действия и многими другими заманчивыми качествами. Изобретатель делает очень прозрачные намеки, что его двигатель произведет революцию в военном деле, поставив на голову всю современную военную технику. Одновременно он утверждает, что несколько лет с риском для жизни он скрывал свое изобретение от “фашистов”, чтобы оно не послужило во вред человечеству.

Когда я спрашиваю, на каком виде топлива работает двигатель, изобретатель корчит такую гримасу, как будто я вымогаю у него патент и все права на изобретение. Изобретатель просит нашей помощи для окончания или скорее восстановления своих трудов и моделей двигателя. Дело в том, что все расчеты, чертежи и модели погибли во время бомбежки от американских бомб. Впоследствии мы уже привыкли к ссылкам на бомбежку во всех случаях, когда нужно было убрать концы в воду и приукрасить басни драматическими деталями. В обмен на нашу поддержку изобретатель обязуется передать свой патент в руки советского правительства.

Я попросил изобретателя составить мне список всего, что ему необходимо для работы.

С подозрительной готовностью, как будто он только и ждал этого, изобретатель распахивает портфель и вручает мне список в трех экземплярах. В списке есть все, что угодно, – деньги, продукты питания, даже папиросы, – но только не вещи, необходимые для выполнения подобной работы.

У меня, подобно тому как раньше у полковника, появляется сильное искушение дать изобретателю по шее и выставить его за дверь. Я уверен, что этот трюк он проделывает одновременно или последовательно со всеми четырьмя оккупационными управлениями в Берлине. Для приличия таскает с собой еще жену или подругу. Но такой метод обращения противоречил бы основному принципу работы Отдела Науки и Техники.

Полковник решает предоставить изобретателю возможность доказать реальность своих утверждений. Одновременно он бормочет: “Ну, погоди! Если ты меня за нос провести думаешь, то познакомишься с подвалом”. Вокруг различных отделов Экономического Управления, как мухи над навозной кучей, вьются бойкие гешефтмахеры. Одни занимаются доносами, другие предлагают свои услуги в областях, являющихся актуальными на сегодняшний день. После того, как берлинские газеты запестрили сообщениями о атомных бомбах, сброшенных американцами в Японии, в Отдел Науки и Техники СВА ежедневно поступали предложения купить патент атомной бомбы и даже атомного двигателя. Атомные бомбы предлагались нам оптом и в розницу, со скидкой и в рассрочку.

Конечно, основная работа Отдела Науки и Техники идет по другим каналам. Люди, которые представляют для нас действительный интерес, не приходят к нам сами. Обычно мы ищем их и мы идем к ним.

Отдел Науки и Техники СВА является только внешним фасадом, приемным и сортировочным пунктом одноименного отдела НКВД. Полковник Кондаков собирает материал, определяет его ценность, затем он передает дело в Отдел Науки и Техники НКВД в Потсдаме. Туда Москва направляет для работы наиболее квалифицированных советских специалистов – экспертов по всем отраслям науки и техники.

В порядке моей работы в аппарате генерала Шабалина мне часто приходится бывать в контакте с Отделом Науки и Техники. Задачей этого отдела в основном является охота за мозгами.

Москва хорошо знает цену немецким мозгам. Не менее хорошо это знают и западные союзники. На этой почве между западными и восточными союзниками с самого первого дня оккупации Германии разгорелась ожесточенная борьба.

В момент капитуляции Тюрингия и большая часть Саксонии находились в руках американцев. Спустя два месяца, одновременно со вступлением западных союзников в Берлин, Тюрингию и Саксонию, согласно ранее заключенным договорам передали в распоряжение советских оккупационных властей.

Во время инспекционных поездок в СВА провинций генерал Шабалин требовал у военных губернаторов данные о выполнении приказа Главного Штаба СВА по выявлению и учету немецких специалистов. При этом генерал с досадой ругался, удивляясь быстроте и аккуратности работы “чертовых союзничков”.

За время своего короткого пребывания в Тюрингии и Саксонии американцы сумели вывезти все сливки немецкой науки и техники. Крупные ученые, ценные научно-исследовательские лаборатории и технические архивы – все было увезено на Запад. Ученому, который получал предложение эвакуироваться, предоставлялась возможность брать с собой неограниченное количество необходимых ему материалов, оборудования и научных сотрудников по своему усмотрению. В наши руки на этих территориях попали только сравнительно бесполезные доценты и ассистенты. Заводы Цейсса в Иене рассматривались нами как особо ценная добыча. Но и здесь американцы успели вывезти всю техническую головку. С оставшимся персоналом Цейсс мог работать, но не прогрессировать. Такая-же картина была во всех научно-исследовательских институтах Дрездена и Лейпцига.

Очень важным было и то обстоятельство, что большинство видных ученых бежало на Запад еще во время наступления Красной Армии.

Научно-Исследовательский Институт Кайзера Вильгельма, одно из крупнейших научных учреждений мира, которым Москва в особенности интересовалась, оказался для нас столь-же полезен, как развалины Колизея.

Чтобы хоть как-то оправдаться перед Москвой, СВА всячески старалось выдать попавших в наши руки третьестепенных ученых за звезды первой величины. Ассистенты в лабораториях Мессершмидта выдавались за его ближайших сотрудников. Обычный метод советского руководства – сверху вниз идет план, а снизу вверх – туфта.

По-видимому в целях укрепления послевоенного мира мы усиленно вылавливаем по всем уголкам Германии военных специалистов. Мы рыщем, как волки, в поисках конструкторов Фау-2, реактивных самолетов, тяжелых танков. Тучи мелких подлецов осаждают нас с предложением своих услуг в области совершенствования орудий смерти.

В то же время на имя маршала Жукова часто приходят письма, которые затем передаются для рассмотрения в Экономическое Управление. Многие из них написаны от руки на простых листках бумаги, к ним приложены безыскусные чертежи и расчеты. Иногда полковник Кондаков показывает их мне с беспомощной улыбкой. Эти письма пойдут в корзину для бумаг. А вместе с тем, это самые знаменательные письма, которые СВА получает от немцев.

Эти письма пишут простые люди, даже не имеющие пишущей машинки и чертежных принадлежностей. Эти люди не требуют патентов. В безыскусной простоте этих писем есть своеобразный пафос. Неизвестные немцы, не ученые и не изобретатели, предлагают нам собственные конструкции самодвижущихся колясок для инвалидов войны. С чисто немецкой точностью они указывают на удобство, экономичность и дешевизну колясок в массовом производстве. Ведь сегодня в Германии и в Советском Союзе сотни тысяч безногих калек, нуждающихся в этих вещах.

Письма летят в корзину для бумаг, а в двери снова стучатся фабриканты смерти.

В отделе Науки и Техники мне неоднократно приходится встречаться с майором Поповым. До войны он был руководителем Научно-исследовательского Института Телевидения и Телемеханики. Майор Попов очень любит подчеркнуть свою ответственную работу и свои былые заслуги. Этим он старается возместить до неприличия малое количество орденских лент на своей груди.

Однажды в послеобеденный перерыв я зашел в кабинет полковника Кондакова. Там-же находился майор Попов. В ожидании начала работы у нас зашел разговор о последних технических достижениях. Мы говорили об авиации и наконец об американских “летающих крепостях” Б-29.

Майор Попов как-бы попутно замечает: “Эти птички теперь и у нас есть”.

Затем он обращается ко мне: “Помните, Григорий Петрович, в 1943 году в газетах писали, что несколько летающих крепостей, после бомбежки Японии, сбились с курса, приземлились на нашей территории и были интернированы?”

“Да, что-то припоминаю” – отвечаю я.

“Там дело было довольно щекотливое”, – говорит Попов – “Немного иначе, чем в газетах писалось.”

Полковник Кондаков, которому уже надоело слушать беспрерывную болтовню своего помощника, уходит из кабинета. Майор Попов рассказывает мне историю возникновения советских “летающих крепостей”.

Когда заблудившиеся американские самолеты были обнаружены над советской территорией, вдогонку им выслали эскадрилью советских истребителей. Но американские сверх-бомбовозы летели с такой скоростью, что истребители не могли догнать их. Тогда вызвали на помощь эскадрилью скоростных истребителей-перехватчиков. Они догнали американцев и дали им радио сигнал приземлиться.

Американцы имели приказ, запрещающий посадку летающих крепостей на неизвестной территории. Летающие крепости являлись последней новинкой американской авиационной техники и их конструкция охранялась строжайшей тайной. В случае вынужденной посадки на неизвестной территории экипаж должен выбрасываться на парашютах, а машину взрывать в воздухе. Американцы, невзирая на сигналы советских истребителей, продолжали реветь моторами над сибирской тайгой. Тогда истребители дали над головами бомбовозов залп из “катюш”, вмонтированных в крылья последних моделей советских самолетов.

В конце-концов истребителям удалось разбить строй бомбовозов и принудить один из них к посадке на Хабаровском аэродроме. На земле экипаж бомбовоза встретили с исключительным радушием. Несмотря на все уговоры, американцы отказались отходить от машины до прибытия американского консула. Консула так быстро разыскать не смогли, но зато в присутствии американцев весь самолет от носа и до хвоста опечатали сургучными печатями. Печать торжественно положили в карман борт-капитану и, уверив американцев, что все будет в порядке, предложили им отдохнуть несколько часов до прибытия консула в фешенебельном ресторане “Интурист”. Там их ожидал стол с изысканнейшими яствами и неограниченным количеством веселящих напитков в сочетании с соблазнительными интурист-герлс.

Пока экипаж бомбовоза всеми земными соблазнами удерживался в “Интуристе”, телеграфные провода между Москвой и Хабаровском гудели от секретных запросов и ответных приказов. Из Москвы были спешно высланы самолеты с лучшими советскими специалистами по всем областям авиационной техники. Ночью американцев, наполовину уговорами, наполовину силой, уложили в постели “Интуриста”, позаботившись, чтобы они не скучали в одиночестве.

В это время на аэродроме кипела лихорадочная работа. Все сургучные печати были вскрыты и при свете прожекторов по самолету копошились советские инженеры, техники и чертежники. Задачей советских технических бригад было снять все чертежи и схемы, перенести все с натуры на кальку и синьку.

Одним из самолетов, вместе с группой сотрудников его Научно-исследовательского Института, прибыл также и Попов. Он принимал участие в выполнении приказа Кремля – “Снять все на бумагу!” Технические бригады осваивали Б-29 в течение нескольких дней. Американский экипаж все это время был интернирован в “Интуристе”.

Факт приземления Б-29 на Дальнем Востоке подтверждался сообщениями ТАСС. Даже и без рассказа майора Попова можно полагать, что дело обстояло именно так. Поэтому я нисколько не удивился, услышав подробности из уст очевидца и участника “спецзадания”.

После описания всей трудности работы по снятию чертежей Б-29 и своих достижений в этом деле, майор Попов закончил свое повествование уже в несколько романтической форме.

Один из членов экипажа, заподозрив неладное, сумел ночью выбраться тайком из “Интуриста” и прокрасться к аэродрому. Там он увидел, что делается с “опечатанным” самолетом. Вернувшись к своим товарищам в “Интурист”, он рассказал, что происходит на аэродроме. Американцы имели с собой миниатюрную коротковолновую радиостанцию аварийного типа. Они сейчас-же пустили в эфир шифровку адресованную в американскую Главную Квартиру и сообщавшую о положении дел.

Между тем Москва и Вашингтон вели оживленный обмен дипломатическими нотами по поводу интернированного летающего гиганта. Вашингтон требовал немедленной выдачи самолета. Москва в преувеличенно вежливой форме извинялась за задержку, ссылаясь на погоду и прочие объективные причины.

Когда в Вашингтон пришла шифровка от экипажа летающей крепости, принятая американскими военными радиостанциями на тихоокеанском театре военных действий и переданная по назначению, работа советских технических бригад была уже закончена. Тайна Б-29, во всяком случае с внешней технической и конструктивной стороны, уже не была тайной для Москвы.

Американский экипаж дружески проводили к аэродрому, торжественно предложили борт-капитану убедиться в целости и сохранности сюртучных печатей. В чрезвычайно сердечной телеграмме Сталин лично уведомил об этом президента Рузвельта. За несколько минут до отлета летающей крепости, от президента Рузвельта на имя Сталина пришла телеграмма: “Примите Б-29 от меня в подарок”.

Когда советские пилоты начали осваивать подарок президента с целью переправить его по воздуху в Москву, они натолкнулись на неожиданные трудности. Поднять гигант в воздух было не так-то просто. Лучшие летчики Дальнего Востока оказались не в состоянии справиться с этой задачей. Из Москвы был специально откомандирован один из лучших летчиков-испытателей тяжелых самолетов. После двухнедельного ознакомления с гигантом и пробных прокаток по аэродрому, он наконец, поднял летающую крепость в воздух и благополучно приземлил ее на Тушинском аэродроме в Москве. За это он был награжден званием Героя Советского Союза.

Нескольким ведущим Центральным Конструкторским Бюро ЦКБ Наркомавиапрома было поручено подготовить производство самолетов этого типа. В последний год войны заканчивались сборкой первые пробные экземпляры. Вскоре на ряде уральских авиазаводов было начато их серийное производство. Созданием советских летающих крепостей руководил А.Н.Туполев совместно с талантливым авиаконструктором Петляковым.

По мере того как идет время, на работу в СВА прибывают новые люди.

Войдя однажды в приемную генерала, я увидел сидящую на стуле девушку в светлом плаще. Закинув ногу за ногу, она курила сигарету и независимым тоном переговаривалась с сидящим за столом майором Кузнецовым. На конце сигареты, которой она подносила к губам, оставались ярко-красные следы от губной помады. Девушка бросила на меня быстрый оценивающий взгляд и затем снова повернулась к майору. Было что-то своеобразное во всем ея поведении, в подчеркнуто небрежной позе, в глубокой затяжке дымом сигареты с последующей гримасой ярко-накрашенных губ. Это была не девушка, а сплошной вызов.

Когда майор Кузнецов попросил ее пройти в кабинет генерала, дверь генеральского кабинета закрылась за ней с треском, явно неподобающим этой двери.

“Что за красавица?” – спросил я у Кузнецова.

“Работала переводчицей у одного генерала-демонтажника. Теперь тот уехал в Москву, а начальник Штаба порекомендовал ее нашему хозяину. Наверное будет у него переводчицей”.

Таким образом Лиза Стенина стала переводчицей генерала Шабалина. Личной переводчицей, как она всегда подчеркивала. Она превосходно владеет немецким языком, всесторонне образована, начитана и умна. Кроме того, Лиза обладает массой других оригинальных качеств.

Лиза не в меру злоупотребляет косметикой. Уважающая себя уличная женщина поостережется накладывать на себя столько румян и белил, как Лиза. Когда она торопится, то работает, как штукатур. Хотя на вид Лизе не меньше двадцати пяти лет, она упорно утверждает, что как раз на днях ей исполнилось семнадцать. Хотя по всем документам она значится Елизаветой Ефимовной, при знакомстве она всегда представляется как Елизавета Павловна. Ефимовна звучит по плебейски, зато “Павловна” попахивает пушкинскими героинями.

Лиза – гражданский человек. Несмотря на это, она носит поверх шелкового платья офицерскую шинель с лейтенантскими погонами. Утверждает, что ей больше нечего носить. Конечно, все это она выдумывает и таскает шинель просто из тщеславия.

Личная переводчица очень невоздержана на язык. При этом она любит заводить дискуссии на довольно щекотливые политические темы. Такие разговоры не популярны среди людей, мало знающих друг друга. Я в таких случаях перевожу разговор ближе к жизни.

“Лизочка, знаешь что?” – спрашиваю я.

“Что Григорий Петрович?” – отвечает Лиза.

“Покажи язык. Будь так добра.”

“Что это Вам в голову пришло?”

“Ну, покажи! Потом скажу в чем дело.”

Подхлестываемая любопытством, Лиза осторожно открывает рот и показывает острый кончик языка.

“Ну, это слишком мало,” – говорю я. – “Сделай, как у врача А-а-а...”

Лиза вываливает язык во всю, ожидая что-то интересное.

“И это все!? – удивляюсь я – “Я думал, он у тебя до пола достанет...”

Лиза от ярости теряет на мгновение дар речи, затем разражается потоком ядовитых эпитетов по моему адресу.

Кроме политических дискуссий, Лиза до смерти любит разговоры на интимные темы. Заводит она их с видом невинной институтки, которая ничего не понимает в вопросах взаимоотношения полов и потому не считает грехом говорить об этом. Заходит она в этом направлении столь далеко, что краснеют даже видавшие виды офицеры.

Есть женщины, которых мужчина интересует главным образом, как предмет своеобразной охоты. Когда женщина-охотница чувствует, что жертва в ее власти, она получает от этого удовлетворение и теряет всякий интерес к жертве. Это женщина-волчица. В Лизе есть что-то от этого типа женщин с ненормальной психикой.

Больше всего на свете Лиза любит эффекты. При каждом удобном случае она рассказывает, что ее сестра замужем за генералом Руденко. Когда слушатели не выражают свое восхищение этим фактом, Лиза разъясняет, что генерал Руденко является начальником советской закупочной комиссии в Америке. Когда и это известие не действует, Лиза поведывает, что генерал Руденко не просто наш торговый представитель заграницей. Он значительно более важное лицо. Он – глава советской разведки в Америке.

После этого Лиза, на базе своего семейного знакомства с Руденко, начинает рассказывать многочисленные истории о работе советских торговых и дипломатических представителей в Америке. В особенности восхищается она подвигами некоего майора Романова. По описанию Лизы, он – красавец и удалец, специальностью которого является добывание агентурных сведений через посредство очарованных им женщин – американок. Лиза форменно боготворит майора – сердцееда.

Однажды Лиза целый день без предупреждения отсутствовала на работе. Поздно вечером она появилась в комнате переводчиц. Но в каком виде – вся исцарапанная, в изорванном платье, с забинтованной толовой.

Мне сообщили по телефону о ее появлении за десять минут до конца рабочего времени. Я зашел узнать в чем дело:

“Что случилось, Лизочка?” – спросил я обеспокоено.

“Один полковник пригласил меня покататься и завез в лес. Ну, а потом...”

“А потом ты его взяла на кумпол!”-заключил я, взглянув на ее забинтованную голову.

“Где твоя пилотка?” – спросил кто-то.

“Потеряла”, – ответила Лиза, подчеркивая этим всю серьезность положения, из которого она вышла победителем.

“А больше ты ничего не потеряла, Лизочка?” – спросил я, вложив в мой голос максимум тревоги.

В ответ мне сверкнул уничтожающий взгляд Лизы.

“Что-же нам с тобой делать?” – посочувствовал я. – “Раз ты лейтенант, то за самовольную отлучку тебе полагается гауптвахта. Что-то теперь генерал скажет?!

“Это уже мое дело. Можете не беспокоиться, товарищ майор”.

“Бедная Лиза!” – вздохнул я.

Спустя несколько дней майор Кузнецов вскользь сказал мне:

“Ты там что-то Лизу дразнишь. Будь с ней осторожней!”

“А что такое?”

“Да просто так. Ее даже генерал побаивается. Учти!”

“В чем дело?”

“Она к генералу не так просто попала. Понимаешь?” – Кузнецов понизил голос. – “Это я тебе как другу говорю. Не играй с огнем”.

Позже мне пришлось близко познакомиться с Лизой Стениной и ее прошлым.

Глава 7. В Контрольном Совете

Однажды вечером генерал Шабалин вызвал меня к себе и, показав письмо из американской Главной Квартиры, где он со штабом сотрудников приглашает принять участие в совещании по вопросам ликвидации концерна И.Г. Фарбениндустри, которое должно состояться во Франкфурте на Майне, сказал: “Возьмите мою машину и поезжайте в Целендорф. Передайте список нашей делегации. Узнайте когда будет самолет. Если нет самолета, то урегулируйте вопрос с пропуском, чтобы мы могли ехать на наших машинах.”

Пока я доехал до американской Главной Квартиры было уже четверть шестого.

“Ну, теперь с час потрачу на получение пропуска,” – думаю я. – “Ведь у меня нет никакого официального документа, зачем я приехал, кроме удостоверения личности. А говорить придется с заместителем Эйзенхауэра по экономическим вопросам.”

⇐ Предыдущая 7 8 9 10 111213 14 15 16 Следующая ⇒