Преодолев двадцать футов ползком, Люк заметил, что серый свет вдруг стал ярче и предел видимости расширился. Он достиг конца природного туннеля и смог даже поднять голову.

Он будет ползти столько, сколько сможет, и посмотрит, не станет ли тропа впереди свободнее. Но это будет его последняя попытка. После восхода солнца они прошли уже четыре часа, но ближе к краю леса не стали. Как только он убедится, что тропа кончается у этих стоячих камней, он вернется и расскажет остальным, что пришло время обратиться к последнему средству. К его плану. Они могли уже четыре часа следовать ему. Если бы они нашли дорогу, которой пришли накануне, то выбрались бы из леса еще засветло.

Вскочил на ноги и рванул сквозь редкие побеги на просвет. Выбравшись из зарослей колючего кустарника и крапивы, Люк оказался на просторной поляне, поросшей невысоким подлеском и карликовыми березами.

Дождь падал серебристыми шипами капель. Сквозь верхушки мокрых, нависших над поляной елей виднелись рваные куски неба, безрадостного и потемневшего от дождя. Белым оно бывало лишь часов в пять утра, а потом серело. Тропа терялась в подлеске. Должна была там быть, потому что вела к какому-то зданию.

Люк остановился как вкопанный. Перед ним, на другой стороне поляны, стояла старая церковь. А там, где он только что полз, находилось кладбище. Судя по тому, что могилы были отмечены стоячими камнями, тоже очень старое.

Никто из них не проронил ни слова, когда Люк вернулся без рюкзака. Он несся назад сломя голову. На левой щеке горела глубокая царапина, кровь натекла на подбородок и уже запеклась. Он даже не заметил, что хлестнувшая по лицу ветка рассекла верхнюю губу, отчего зубы покрылись алой пленкой. Дом и Хатч просто смотрели на его дикие глаза, на мокрое, израненное лицо, на его бесплодные попытки что-то сказать.

По дороге с кладбища Люк испытал вспышку необузданной ярости. Он начал колотить кулаками ветки, преграждавшие путь назад. Даже остановился, чтобы раздавить какие-то маленькие поганки. Потому что возвращаться к остальным было тяжелее, чем покидать их, словно лес препятствовал этому. Он вспомнил свой сон, и эти воспоминания небыли приятными. Раз десять он останавливался, чтобы отцепить от куртки острые обломки веток. Теперь она была порвана подмышкой. Он не помнил, что этот подлесок раньше был таким труднопроходимым. Препятствия из растительности, о которые он постоянно спотыкался, вызывали у него вспышки головокружительной ярости, знакомой и всегда болезненной. Он проклял лес, проклял Хатча, проклял Дома, проклял этот мир и свое унизительное положение в нем. Он буквально кипел от ярости. И с каждым шагом его мысли все сильнее омрачались образом старой разрушенной церкви посреди зловещего сырого леса.

⇐ Предыдущая 47 48 49 50 515253 54 55 56 Следующая ⇒