Души теней 2 страница

Второй же проблемой было то, что Дамон не пытался ее зачаровать; он попался так же, как и Елена, даже сильнее, потому что у него не было никакой защиты. У Елены она была, но барьеры сгорали и плавились. Она не могла думать. Дамон смотрел на девушку таким знакомым взглядом! Но у нее никак не получалось вспомнить где она уже видела этот взгляд.

Елена не могла ничего анализировать, она просто грелась в теплом свете ласки, любви и заботы, и этот свет пронизывал все ее тело.

И Елена отдала себя – полностью. Почти ничего не осознавая, она откинула голову, открывая горло, и закрыла глаза.

Дамон аккуратно повернул голову Елены, поддерживая ее одной рукой, и поцеловал девушку.

Время остановилось. Елена почувствовала, что инстинктивно пытается дотронуться до разума того, кто целует ее так нежно. Она никогда не придавала значения поцелуям, пока не умерла и не стала духом, а потом не вернулась на землю. Ее новая аура открывала тайны чужих мыслей, слов, а иногда и тайны разума и души. Как будто у нее кроме пяти обычных чувств появилось еще одно, новое чувство. Когда две ауры соприкасаются так близко, две души предстают друг перед другом обнаженными.

Почти бессознательно Елена освободила свою ауру и сразу почувствовала чужой разум. Он попытался закрыться. Это было неправильно. Она попробовала задержать его, но он скрылся за твердой каменной стеной. За пределами стены, напомнившей ей виденную когда‑то фотографию метеорита – настолько выщербленной и словно бы обгоревшей казалась ее поверхность, – остались только примитивные функции мозга и маленький мальчик, прикованный к скале за руки и за ноги.

Елена была в ужасе. Она понимала, что видит всего лишь метафору, и что не нужно слишком поспешно судить о ее значении. Эти картинки символизировали происходящее в душе Дамона – в той форме, в которой Елена могла это осознать, если смотреть с нужной точки зрения. Инстинктивно она понимала, что видит что‑то важное. Она преодолела восторг и сладость слияния душ, и тогда любовь и участие заставили ее заговорить.

– Тебе холодно? – спросила она у ребенка. Длины цепей хватало, чтобы он мог обхватить руками колени.

На нем были какие‑то черные лохмотья.

Он молча кивнул. Огромные темные глаза занимали, казалось, пол‑лица.

– Откуда ты? – нерешительно спросила Елена, обдумывая способы согреть мальчика. – Не оттуда? – Она махнула рукой в сторону каменной стены.

Он снова кивнул:

– Там теплее, но он больше меня туда не пускает.

– Он? – Елена постоянно искала признаки присутствия Шиничи, злобного лиса‑оборотня. – Кто это «он», милый? – Ока встала на колени и прижала мальчика к себе. Он был холодный как лед, а железо цепей обжигало.

– Дамон, – прошептал маленький оборвыш. Он в страхе огляделся, впервые отведя глаза от ее лица.

– Это сделал Дамон? – Елена почти кричала в начале фразы, но закончила совсем тихо – мальчик умоляюще смотрел на нее, а потом кошачьим движением хлопнул по губам.

«Это только символы», – напомнила себе Елена. Она смотрела на разум – и душу – Дамона.

«Точно? – вмешался голос здравого смысла. – Раньше, когда тебе пришлось заглянуть в душу человека, ты увидела внутри нее мир, целые пейзажи, полные любви и красоты, означающие нормальную здоровую работу обычного разума». Елена не помнила имени того человека, но хорошо помнила красоту. Она знала, что ее собственный разум предстанет перед наблюдателем таким же. И она поняла внезапно и четко: она не видит душу Дамона. Его душа прячется за прочной каменной стеной. Он по собственному выбору живет за этой отвратительной стенкой, оставив снаружи только несколько воспоминаний детства, мальчика, отрезанного от остальной души.

– Если Дамон поместил тебя сюда, то кто ты? – медленно спросила Елена, проверяя свою догадку. Она смотрела в черные глаза, зрачок которых сливался с радужкой, на черные волосы и понимала, что уже видела их, хотя сейчас они принадлежат ребенку.

– Я Дамон, – прошептал мальчик, побелев.

Наверное, разгадка даже этой тайны причинила ему боль. Елена не хотела сделать больно символу детства Дамона. Ей хотелось, чтобы он почувствовал то же тепло и ласку, что и она. Если бы душа Дамона была домом, она постаралась бы навести в нем порядок и заполнить все комнаты цветами и звездным светом. Если это пейзаж, она окружила бы бледную луну сиянием, а между облаками пустила бы радуги. А вместо этого душа Дамона предстала ей умирающим от голода ребенком, прикованным к глухой неприступной стене. И ей захотелось успокоить и утешить этого ребенка.

Она обняла малышка, растерла ему руки и ноги и прижала его к себе.

Сначала она почувствовала его напряжение и дрожь. Но через некоторое время он убедился, что ничего страшного не случилось, и расслабился. Маленькое тельцесогрелось. Стало тяжелым и теплым. Она ощутила сладкую, всепоглощающую нежность к маленькому существу.

Буквально через пару минут ребенок заснул, и Елене почудилась слабая тень улыбки у него на губах. Она обняла его, укачивая, и улыбнулась сама. Она вспоминала о том, кто держал ее в объятиях, когда она плакала. О том, кого она не забыла и никогда не забудет, о том, из‑за кого горло перехватывало грустью. О том, кто был настолько важен, что она вспоминала о нем даже сейчас, сейчас… о том, кого она должна… найти… В этот миг мирный сон души Дамона прервался – светом, звуком и силой, которую Елена выпустила на свободу, вспомнив одно‑единственное имя. Даже она, новичок в магии, это понимала.

Стефан.

Господи. Она забыла его, она на несколько минут позволила увлечь себя туда, где нельзя было его не забыть. Боль одиноких ночей, когда она изливала страх и горе своему дневнику, – и мир и уют, что предложил ей Дамой. Он заставил ее забыть Стефана, забыть, что в этот самый миг Стефан может страдать.

– Нет, нет! – Елена боролась с темнотой. – Отпусти – я должна найти – не верю, что я забыла…

– Елена, – Дамой говорил спокойно и мягко (или по крайней мере ровно), – если ты не прекратишь дергаться и вырываться, тебе придется очень долго лететь до земли.

Елена открыла глаза. Мысли о степах и маленьких мальчиках разлетелись во всех направлениях, как пух одуванчика. Она обвиняюще уставилась на Дамона:

– Ты, ты!..

– Да, – спокойно сказал Дамон, – позор мне. Почему нет? Но я не подчинял и не кусал тебя. Я тебя просто поцеловал. Остальное сделала твоя Сила – она неконтролируема, но очень велика. Честно говоря, я не собирался присасываться так сильно, прости за каламбур.

Он говорил легко, но Елена внезапно вспомнила плачущего ребенка и задалась вопросом: на самом ли деле он так спокоен, как кажется?

Но ведь такова его природа, подумала она с неожиданной горечью. Он создает мечты, иллюзии, удовольствие, остающиеся в умах его… доноров. Елена знала, что девушки и молодые женщины, на которых Дамой… охотился… обожали его и жаловались лишь на то, что он редко приходит.

– Понятно, – согласилась Елена, когда они спускались к земле. – Но это не может повторяться. Я целую только одного человека, и это Стефан.

Дамон открыл рот, но тут раздался крик, такой же разъяренный, как раньше голос Елены. Кричащий явно не задумывался о последствиях, и Елена вспомнила еще об одном временно забытом человеке.

– ДАМОН, УБЛЮДОК, ВЕРНИ ЕЕ НА ЗЕМЛЮ!

Мэтт.

Елена и Дамон, сделав изящный пируэт, приземлились рядом с «ягуаром». Мэтт немедленно бросился к Елене и ощупал ее, как будто она попала в аварию. Особое внимание он уделил шее. Елена еще раз почувствовала неуместность своего наряда – белой кружевной ночнушки.

– Я в порядке, Мэтт, честно. Просто голова кружится, через пару минут пройдет.

Мэтт выдохнул. Он, конечно, больше не влюблен в нее, как раньше, но беспокоится о ней и всегда будет – беспокоиться. Он заботится о ней и ради нее самой, и как о девушке своего друга Стефана. Она знала, что Мэтт никогда не забудет то время, когда они были вместе.

А еще он в нее верит. Так что сейчас, когда она сказала, что все в порядке, он поверил. Он даже удостоил Дамона не совсем враждебным взглядом.

А потом юноши столкнулись у водительской дверцы «ягуара».

– О, нет, – начал Мэтт, – ты вел вчера и что получилось? Ты сам это сказал: нас преследуют вампиры.

– Думаешь, это Моя вина? Вампиры преследуют эту огромную красную машину, так при чем же здесь я?

Мэтт упрямо выпятил подбородок, загорелая кожа покраснела:

– Я думаю, мы должны меняться. Твоя очередь уже была.

– Не помню, чтобы мы договаривались о каких‑то «очередях», – Дамон умудрился сказать это очень зло, – и, если я еду в машине, я ее веду.

– Я не сяду в машину, если ты поведешь, – закричал Мэтт.

– Я не сяду в машину, если ты поведешь, – ровно сказал Дамон.

Елена громко прочистила горло, и Мэтт наконец вспомнил о ее существовании.

– Нельзя же ожидать от Елены, чтобы она всю дорогу вела машину, – сказал он, хотя она даже не успела ничего предложить. – Если только мы не надеемся сегодня же добраться до места, – он испытующе взглянул на Дамона.

Дамон потряс темной головой:

– Нет. Я выбираю красивую дорогу. А чем меньше народу знает, куда мы едем, тем безопаснее это будет. Не говори, если не знаешь.

Елене показалось, что к шее сзади приложили лед. Как Дамон это сказал…

– Но они ведь уже знают, куда мы едем? – Она заставила себя вернуться в реальность. – Они знают, где Стефан, и знают, что мы хотим спасти его.

– Да. Они знают, что мы собираемся прорваться в Темное Измерение. Но через какие ворота? И когда? Если мы сможем их обмануть, нам придется думать только о Стефане и его тюремщиках.

Мэтт оглянулся:

– А сколько там Ворот?

– Тысячи, – пожал плечами Дамон – Врата могут открыться везде, где пересекаются три дороги. Но поскольку европейцы изгнали аборигенов Америки из их домов, большинство Ворот не используется или сохранилось в том же виде, что и прежде.

Елену трясло от волнения и страха:

– Почему тогда мы не можем просто найти ближайшие ворота и пройти сквозь них?

– И проделать весь путь до тюрьмы под землей? Вы не понимаете. Прежде всего, чтобы пройти через Ворота, вам нужен я. И даже тогда это будет неприятно.

– Неприятно для кого? Для нас или для тебя? – жестко спросил Мэтт.

Дамон посмотрел на него долгим пустым взглядом:

– Если вы попробуете пройти Врата самостоятельно, это будет очень неприятно, зато недолго. Со мной это будет неуютно, но вполне терпимо. А поскольку до Врат осталось несколько дней пути, вы увидите все сами, – улыбка Дамона была очень странной. – И это займет намного больше времени, чем проход главными Воротами.

– Почему? – настойчиво спросил Мэтт. Он всегда задавал вопросы, ответа на которые Елена предпочла бы не знать.

– Потому что это либо джунгли, самые безобидные обитатели которых – падающие с деревьев пятифутовые пиявки, либо пустыня, где врагу легко нас увидеть. А враги там все.

Повисла пауза, которую Елена определила как тяжелую. Дамон говорил, серьезно, хотя явно предпочел бы промолчать. Напугать Дамона было непросто. Он любил драться. Тем более если драка грозила только потерей времени.

– Хорошо, – медленно сказала она, – последуем твоему плану.

Парни немедленно снова схватились за ручку водительской дверцы.

– П ослушайте, – она не смотрела ни на кого из них, – я собираюсь сама вести свой «ягуар» до ближайшего города. Но сначала я хочу переодеться в нормальную одежду и, может, даже поспать пару минут, Мэтт пусть найдет ручей и приведет себя в порядок. А потом мы поедем в ближайший город перекусить. После этого…

–..можно снова начинать ссориться, – закончил Дамой. – Хорошо, дорогая. Я найду вас в любой грязной забегаловке, которую вы выберете.

– Ты уверен, что сможешь нас найти? Я пытаюсь спрятать ауру.

– Слушай, в любой дыре, которую можно найти на этой дороге, ярко‑красный «ягуар» будет так же незаметен, как НЛО.

– Почему бы тебе просто не пойти… – Голос Мэтта сорвался. Мэтт ужасно злился на Дамона и при этом умудрялся регулярно забывать, что Дамон – вампир. – Значит, ты собираешься добраться до города первым и найти там девочку, направляющуюся в летнюю школу? – Голубые глаза Мэтта потемнели. – Потом ты набросишься на нее и утащишь туда, где никто не услышит ее криков, запрокинешь ей голову и вопьешься клыками в горло.

Повисла очень длинная пауза. Потом Дамон обиженно ответил:

– Нет. Это делаете вы – люди. Вы сделали это со мной.

Елена почувствовала, что тут нужен очень сильный аргумент: правда.

– Мэтт, это сделал не Дамон. Это сделал Шиничи. И ты это знаешь.

Она осторожно взяла Мэтта за предплечье и повернула к себе лицом. Очень долгую секунду он не смотрел на нее, потом поднял голову и заглянул в глаза.

– Хорошо, – мягко сказал он. – Я согласен. Но ты знаешь, что он собирается пить человеческую кровь.

– Кровь добровольного донора! – закричал Дамон, у которого был очень хороший слух.

– Ты заставляешь их соглашаться! – снова взорвался Мэтт. – Ты их гипнотизируешь!

– Нет.

– Или «зачаровываешь», без разницы. Как бы тебе понравилось…

За спиной Мэтта Елена яростно махала на Дамона руками – как будто разгоняла выводок цыплят. Сначала Дамон просто приподнял бровь, потом изящно пожал плечами и послушался. Его силуэт затуманился, он принял форму ворона и мгновенно превратился в точку на фоне восходящего солнца.

– Ты не мог бы избавиться от этого кола? – тихо спросила Елена. – Дамон делается законченным параноиком.

Мэтт смотрел куда угодно, только не на нее, но потом наконец кивнул.

– Я его утоплю, когда пойду умываться, – он с неприязнью покосился на свои грязные штаны и добавил: – В любом случае, залезай в машину и постарайся поспать. Тебе это нужно.

– Разбуди меня через пару часов, – Елена не думала, что через пару часов пожалеет об этом больше, чем может себе даже представить.

– Ты дрожишь. Давай я сама, – Мередит положила руку Бонни на плечо. Они стояли перед домом Кэролайн Форбс.

Бонни пошатнулась, но устояла на ногах. Это просто унизительно – так дрожать июльским утром в Виргинии. Еще унизительнее, когда с тобой обращаются как с ребенком. Но Мередит, которая была всего на полгода старше, сегодня выглядела взрослее обычного. Темные волосы были зачесаны назад, так что глаза казались огромными, а смуглое лицо с высокими скулами представлю в наилучшем ракурсе.

«Она могла бы быть моей нянькой», – уныло подумала Бонни. На Мередит, вопреки обыкновению, были туфли на высоких каблуках, и Бонни чувствовала себя еще младше и меньше, чем обычно. Она провела руной по рыжеватым волосам, стараясь поднять их, чтобы показаться повыше.

– Мне не страшно. Я з‑замерзла. – Бонни собрала всю свою гордость.

– Знаю. Чувствуешь что‑то, идущее оттуда? – Мередит кивнула на дом. Внезапно ее неожиданная взрослость перестала раздражать и начала успокаивать. Но не успела Бонни еще раз взглянуть на дом Кэролайн, как у нее вырвалось:

– А шпильки зачем?

Мередит посмотрела вниз:

– Из чисто практических соображений. Если кто‑то попытается схватить меня за ногу, то получит вот этим. – Она резко опустила ногу вниз, и на дорожке что‑то хрустнуло.

Бонни слабо улыбнулась:

– А ты взяла свой латунный кастет?

– Он мне не нужен. Если что, я ударю Кэролайн рукой. Давай сменим тему? Я сама со всем справлюсь.

Бонни наконец положила свою маленькую ладонь на тонкую длиннопалую руку Мередит и выдавила:

– Конечно, ты справишься. А я должна это сделать. В конце концов, это меня пригласили.

– Да, – Мередит слегка скривила губы. – Она знает, куда бить. Что бы ни случилось, Кэролайн виновата сама. Сначала мы попытаемся ей помочь ради нее самой и ради нас. Потом мы попытаемся заставить ее принять помощь. А потом…

– А потом, – грустно закончила Бонни, – уже неважно.

Она еще раз посмотрела на дом Кэролайн. Он как‑то… покосился, как будто они смотрели на его отражение в кривом зеркале. Кроме того, аура у дома была нехорошей: черные пятна на мерзком серо‑зеленом фоне. Бонни никогда раньше не видела дома, который окружало бы столько энергии.

И эта энергия была холодной, как клубы воздуха из холодильника. Бонни поняла, что при случае дом превратит ее в кусок льда, высосав всю жизненную силу.

Она позволила Мередит позвонить в дверь. Послышалось слабое эхо, и голос миссис Форбс, ответившей им, тоже походил на эхо. Внутри дом тоже смахивал на отражение в кривом зеркале, и Бонни охватило странное ощущение. Если бы она закрыла глаза, то почувствовала бы себя в огромном помещении с наклонным полом.

– Вы пришли к Кэролайн? – предположила миссис Форбс. Мать Кэролайн выглядела как старуха – седая и морщинистая. – Она у себя наверху, я вам сейчас покажу.

– Но, миссис Форбс, мы в курсе… – Мередит замолчала, когда Бонни тронула ее за руку. Увядшая, сгорбленная женщина повела их наверх. «Да у нее почти нет ауры!» – поразилась Бонни. Она очень давно знала Кэролайн и ее родителей. Как они могли дойти до такого?

– Я не стану оскорблять Кэролайн, что бы она ни сделала, – тихо поклялась Бонни. – Что угодно. Даже… даже несмотря на то, как она поступила с Мэттом. Я постараюсь вспомнить о ней что‑то хорошее.

Но в этом доме оказалось трудно думать вообще, не то что думать о чем‑то хорошем. Бонни знала, что лестница ведет наверх; она видела каждую ступеньку перед собой, но все прочие чувства говорили, что она идет вниз. Из‑за этого кружилась голова: резкий уклон вниз лестницы, ведущей наверх.

В воздухе стоял странный и сильный запах тухлых яиц. Эту вонь почти можно было пробовать на вкус.

Дверь комнаты Кэролайн была закрыта, а перед ней стояла тарелка с ножом и вилкой. Миссис Форбс обогнала Бонни и Мередит, быстро схватила тарелку и, распахнув дверь в комнату напротив, сунула ее туда и захлопнула дверь.

Бонни успела заметить какое‑то шевеление в еде, лежащей на тарелке тонкого китайского фарфора.

– Она почти не разговаривает со мной, – голос миссис Форбс был таким же бесцветным, как раньше. – Но она сказала, что ждет вас.

Женщина убежала, оставив их в коридоре. Запах тухлых яиц – да нет, не яиц, серы – стал еще сильнее. Сера – Бонни помнила этот запах с прошлогодних занятий по химии. Но почему в респектабельном доме миссис Форбс пахло серой? Бонни повернулась к Мередит, но та покачала головой. Бонни знала это движение.

Не говори ничего.

Бонни сглотнула, вытерла слезящиеся глаза и посмотрела на Мередит, поворачивающую ручку двери.

В комнате было темно. Свет, проникающий из коридора, позволял рассмотреть, что окна поверх занавесок завешены непрозрачными покрывалами. В кровати никого не было.

– Входи! И быстро закрой дверь!

Это был голос Кэролайн и ее обычная язвительность. Бонни просто затопило чувство облегчения. Голос оказался не басом, сотрясающим степы, и не воем. Просто Кэролайн в плохом настроении.

Она сделала шаг в темноту.

Елена залезла на заднее сиденье «ягуара» и надела под ночную рубашку плюшевую аквамариновую футболку и джинсы – это остановило бы любого полицейского или просто человека, вознамерившегося помочь хозяевам машины, заглохшей на пустынной дороге. Потом она легла.

Но сон не шел, хотя ей наконец‑то было тепло и уютно.

«Чего я хочу? На самом деле?» – спросила она себя. Ответ пришел немедленно.

Я хочу увидеть Стефана. Почувствовать его руки на плечах. Посмотреть ему в лицо – и поймать взгляд зеленых глаз, который предназначен только для меня. Я хочу, чтобы он меня простил и сказал, что всегда был уверен в моей любви.

И еще я хочу… Елена почувствовала, как по телу разливается тепло. Я хочу, чтобы Стефан меня поцеловал. Я хочу его поцелуев, горячих, нежных и сладких.

Елена во второй или третий раз закрыла глаза и попыталась устроиться поудобнее. Глаза наполнились слезами. Если бы она могла плакать, по‑настоящему плакать по Стефану! Но что‑то ее останавливало. Она не могла выдавите ни единой слезы. Господи, как она измучилась…

Елена старалась. Она закрыла глаза и ворочалась с боку на бок, пытаясь не думать о Стефане хотя бы пару минут. Ей нужно было заснуть.

Она в очередной раз дернулась в попытке найти удобное положение – как вдруг все изменилось.

Елене стало хорошо. Слишком хорошо. Она вообще не чувствовала под собой сиденья. Резко поднявшись, она застыла – сидела она прямо в воздухе, почти касаясь головой крыши «ягуара».

«Сила тяжести снова пропала», – в ужасе подумала она. Но нет. Это было не похоже на то, что она чувствовала, впервые вернувшись из загробного мира и летая, как воздушный шарик. Она не могла объяснить, в чем разница, но она ее чувствовала.

Она боялась двигаться. Причин проблемы она не понимала, но шевелиться не осмеливалась.

А потом она увидела.

Она увидела себя – на заднем сиденье машины, с закрытыми глазами и откинутой назад головой. Она различала каждую мелочь, от складок плюшевой аквамариновой футболки до бледно‑золотой косы, которая почти расплелась, потому что в ней не было резинки. Выглядела она мирно спящей.

Значит, вот как все заканчивается. Скажут, что однажды летом Елена Гилберт мирно умерла во сне. Причина смерти не установлена…

Потому что разбитое сердце нельзя счесть причиной смерти. Закрыв лицо рукой – жест вышел еще более мелодраматическим, чем обычно, – она попыталась влететь обратно в свое тело.

Не сработало. Слегка шевельнувшись, она сразу оказалась вне «ягуара».

Она прошла сквозь потолок, ничего не почувствовав. Но это совсем не так, как в прошлый раз! Тогда был тоннель – и Свет. Может быть, она не привидение?

Внезапно Елене стало весело. «Я знаю, что это», – с торжеством подумала она. Это выход из тела!

Она снова посмотрела на спящую себя, очень внимательно. Да! Да! Между ее спящим телом – ее реальным телом – и ее душой тянулась тонкая нить. Она была привязана! Где бы она ни оказалась, она всегда сможет найти дорогу обратно.

У нее было только два пути. Один – назад в Феллс‑Черч. Она примерно представляла, как определить направление по солнцу, и знала, что кто‑нибудь, понимающий в бестелесных перемещениях (так это именовала Бонни, когда‑то пережившая приступ увлечения спиритизмом и прочитавшая кучу книжек по теме), сумеет разобраться во всех этих астральных перекрестках.

Второй путь, само собой, вел к Стефану.

Дамон может воображать, что она не знает, куда идти, да и на самом деле – при взгляде на восходящее солнце она почувствовала, что Стефан в другой стороне, на западе. Но она всегда считала, что души любящих каким‑то образом связаны – серебряной нитью между сердцами или красным шнуром между мизинцами.

К своему восторгу, она обнаружила эту связь сразу же.

Тонкий шнурок цвета лунного отражения в воде, протянутый от сердца спящей Елены к… да. Когда она прикоснулась к шнурку, она сразу почувствовала Стефана. Теперь она легко найдет его.

На самом деле, она не сомневалась в направлении. Она бывала в Феллс‑Черч. Бонни – медиум невероятной силы, как и старая квартирная хозяйка Стефана, миссис Теофилия Флауэрс. Они и блестящий ум Мередит защищали город.

«Они все поймут», – отчаянно убеждала она себя. У нее уже не будет такого шанса. И, не думая больше ни секунды, Елена устремилась в сторону Стефана.

Она неслась сквозь воздух слишком быстро, чтобы замечать окружающий пейзаж. Вокруг были размытые пятна, различающиеся цветом и фактурой. Вдруг перехватило горло – Елена поняла, что проходит сквозь предметы.

Всего через несколько мгновений сердце болезненно сжалось: она увидела Стефана, худого, с посеревшим лицом, на драной соломенной подстилке. Стефана в грязной, завшивленной, усыпанной тростником клетке – клетке из чертовых железных полос, из которой не сможет сбежать ни один вампир.

Елена ненадолго отвернулась – чтобы разбуженный ею Стефан не увидел ее страданий и слез. Она пыталась успокоиться, когда услышала голос Стефана. Он уже проснулся.

– А ты все не бросишь попытки? – В голосе была тяжелая ирония. – По‑моему, ты должна была уже все понять. Но ты каждый раз делаешь что‑нибудь не так. В прошлый раз – маленькие заостренные ушки. Теперь одежда. Елена никогда не наденет мятую блузку. И не станет ходить босиком, с грязными ногами, даже если от этого будет зависеть ее жизнь. Пошла вон. – Он пожал плечами под рваным одеялом и отвернулся.

Елена застыла. Ей было слишком больно выбирать слова, и они сами полились фонтаном:

– Стефан! Я просто пыталась поспать прямо в одежде, на тот случай, если полицейский заметит «ягуар», пока я буду спать на заднем сиденье. «Ягуар», который ты мне купил. Я не думала, что тебя волнует такая ерунда! Одежда мятая, потому что я живу в походных условиях, а ноги запачкались, когда Дамон… ладно, неважно. На самом деле, на мне ночная рубашка, но, когда я вышла из тела, ее не оказалось. Думаю, когда ты выйдешь из тела, ты будешь выглядеть так же, как в нем.

Она вскинула руки в защитном жесте, потому что Стефан обернулся. Чудо из чудес – кровь окрасила его бледные щеки. Он больше не казался высокомерным. Зеленые глаза горели гневом.

– Ноги запачкались, когда Дамон сделал что? – спросил он, тщательно выговаривая каждое слово.

– Это не имеет значения.

– Черт возьми! Еще как имеет, – вдруг он остановился и прошептал, как будто только сейчас увидел ее: – Елена?

– Стефан! – Она не сдержалась и протянула к нему руки. Она вообще не могла сдерживаться: – Стефан, не знаю как, но я оказалась здесь. Это я! Я не сон и не призрак! Я думала о тебе и заснула – и вот я здесь. – Она попыталась дотронуться до него призрачными руками. – Ты мне веришь?

– Верю… потому что я думал о тебе. И это как‑то привело тебя сюда. Это любовь. Это потому, что мы любим друг друга! – В его устах эти слова звучали как откровение.

Елена закрыла глаза. Если бы она только была в своем теле… она показала бы Стефану, насколько сильно она его любит. А сейчас приходилось пользоваться словами, неуклюжими клише, слабым отражением действительности.

– Я всегда буду любить тебя, Елена, – Стефан снова перешел на шепот. – Но я не хочу видеть рядом с тобой Дамона. Он найдет способ сделать тебе больно.

– Я ничего не могу с этим поделать, – прервала его Елена.

– Тебе придется!

– Он моя единственная надежда, Стефан! Он не хочет делать мне больно. Он убивал, чтобы защитить меня. Господи, у нас столько всего случилось! Мы едем… – Елена осеклась, тревожно посмотрела по сторонам.

Стефан напрягся, но заговорил совершенно бесстрастно:

– Куда‑то, где вы будете в безопасности.

– Да, – сказала она почти серьезно, зная, что по ее призрачным щекам сейчас текут фантомные слезы. – И… Стефан, ты столько не знаешь! Кэролайн обвиняет Мэтта в том, что он изнасиловал ее на свидании – она беременна. Но это был не Мэтт!

– Конечно, нет! – возмутился Стефан. Он бы сказал еще многое, но Елена продолжала:

– Я думаю, что настоящий виновник – Тайлер Смоллвуд. Если прикинуть время и посмотреть, как изменилась Кэролайн… Дамон сказал, что…

– Что ребенок от оборотня обязательно превратит в оборотня мать.

– Да! Но оборотень в ней борется с малахом. Бонни и Мередит говорили мне о Кэролайн… разное. Например, что она ползает по полу, как ящерица. Ужасно! Но мне пришлось оставить их с этим наедине, чтобы я смогла добраться до безопасного места.

– Волки‑оборотни, лисы‑оборотни… – Стефан покачал головой. – Конечно, кицунэ гораздо сильнее магически, но вервольфы сначала убивают, а потом думают. – Он стукнул кулаком по колену. – Вот бы мне оказаться там!

Нахлынули удивление и отчаяние. Елена выдохнула:

– Вместо этого я здесь! С тобой! Я не знала, что способна на такое. Но я ничего не могу передать тебе этим путём, даже себя. Свою кровь. – Она беспомощно всплеснула руками, но вдруг заметила самодовольство во взгляде Стефана.

У него до сих пор осталось черномагическое вино Кларион‑Лесс, которое она ему передала. Она знала! Это единственная жидкость, которая – при крайней необходимости – может, если нет крови, поддержать в вампире жизнь.

Черномагическое «вино» – безалкогольная, не предназначенная для людей жидкость – единственный напиток, который, помимо крови, действительно нравится вампирам. Дамон рассказывал Елене, что оно магическим образом делается из особого сорта винограда, растущего на границе ледников, и хранится в полной темноте. Это придает ему темный бархатистый вкус.

– Неважно, – сказал Стефан на случай, если кто‑то подслушивал. – Как это произошло? Выход из тела? Почему бы тебе не спуститься и не рассказать мне об этом? – Он лег обратно на подстилку и посмотрел на нее воспаленными глазами. – Извини, я не могу предложить тебе лучшей постели.

На мгновение его черты исказило унижение. Все это время ему удавалось скрывать от нее стыд, который он испытывал, представ перед ней в таком виде – запертым в клетке, одетым в лохмотья, мучимым черт знает какими паразитами. Он – Стефан Сальваторе, который когда‑то… когда‑то… Сердце Елены разбилось. Она чувствовала, что оно разлетелось вдребезги, как стекло, и бритвенно‑острые осколки разрывали плоть изнутри. Она плакала, и огромные призрачные слезы капали на лицо Стефана, как кровь, – в воздухе они были прозрачными, но, касаясь его кожи, становились красными.

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒