Часть II. Часть III

⇐ ПредыдущаяСтр 24 из 25Следующая ⇒

Часть II

Мир — это Бога спящего виденье.

Рассветный трепет душу бархатом облек,

и отблески плывут вчерашние —

из тех времен, когда сверканье мира

еще не так слепило спящие глаза.

Карин Бойе[6]

Я просыпаюсь и чувствую — боли нет. Я спокойно лежу.

Вокруг меня светло и красиво. Я не вижу красок, только свет. Ни отражений, ни отсветов, ни бликов. Только чистый, истинный свет. Я вспоминаю, что было раньше. Все было таким холодным. И краски: зеленый, голубой, все темные оттенки и красный. Лучше всего я помню красный цвет. И тепло, пришедшее как освобождение. Теперь мне гораздо лучше. Начинается другое время. Я чувствую любовь и тепло и понимаю, что случилось нечто важное. Никогда бы не подумал, что на это уйдет столько времени. Ощущение холода длилось до тех пор, пока я не понял, что краски не были реальными. Пока не осознал, что свет любви — это ответ.

* * *

Я опускаюсь все глубже и глубже. Навстречу светлым фигурам, которые знают меня, к моим друзьям. Да, теперь я узнаю их. Мои единственные друзья. Они идут мне навстречу. Я приветствую их: «Привет, Филип, — говорю я. — Привет Туве, любимая!»

Я гляжу вверх, но они уже исчезли. Я лежу и жду, что они вернутся. Я не хочу быть в полном одиночестве, только не в этой новой стране любви и тепла. Я зову их. Долго прислушиваюсь в ожидании ответа, но ничего не слышу. Хотя нет, я слышу, как поют цикады. Они почти всегда поют в этом сухом пустынном месте. Но это не то, о чем я думаю. «Филип! — кричу я. — Туве!»

Я уже почти сдаюсь, но они возвращаются. «Где вы, черт возьми, были? — говорю я. — Я лежу здесь совершенно один и жду вас». Но они смеются надо мной. И я слышу, что это не Филип и Туве, а Джим и Кристин. Не понимаю, как я мог их спутать?

«Привет, — говорю я. — Давно не виделись». Джим и Кристин кивают. У них серьезный вид. Я бросаю взгляд на их руки. Да, они держатся за руки. На них светлые одежды. «Мы поженились, — говорит Кристин. — Мы попробуем еще раз. Мы не сдаемся». Я киваю. «Да, — говорю я. — Теперь все намного легче». Теперь здесь царит любовь. Джим подходит ко мне. Он берет меня за руку. Мы вместе взмываем в воздух, и я понимаю, что он хочет показать мне, что значит летать. Я пытаюсь разглядеть пейзаж подо мной. Только пустыня. Один песок. «Видишь там деревню?» — спрашивает Джим. Я качаю головой. Я вообще ничего не вижу. Только песок.

«Когда-то ее сровняли с землей, — продолжает Джим. — Теперь там снова живут люди». «Я не вижу никакой деревни!» — кричу я. «На земле мир», — говорит Джим. «Наконец-то», — думаю я. Но я ничего не вижу. Ничего, кроме песка.

* * *

Я вижу знак. Сначала мне кажется, что это звезда. Такая большая, ослепительно сияющая звезда. Вспоминаю, что все началось с нее — она висела над пустыней и указывала путь. Путь к тому, кто знает все ответы.

Затем я понимаю, что знак только с виду похож на звезду. Это что-то другое, нечто большее, чем звезда. Я замечаю, что под ним собираются люди. Они стоят и показывают на него. Все больше и больше людей присоединяется к толпе. Я пытаюсь отыскать Филипа. Я понимаю, что люди ждут именно его. Но Филип не приходит, и тогда люди отправляются в путь. Они держат в руках зажигалки и двигаются в ту сторону, куда указывает знак. «Это хорошо, — думаю я. — Если они следуют за ним, они дойдут». Он ждет там. В этот раз все будет лучше. В этот раз все получится.

* * *

Где проходит граница и когда ее переступают? Перешел ли ее я? Существуют ли другие границы? Нет, не думаю. Теперь больше нет. У меня нет такого чувства. У меня нет тела, чтобы чувствовать. Мое тело исчезло и оставило мою душу, меня самого, в одиночестве на горе посреди пустыни.

Я долго лежу и пытаюсь собраться с мыслями. Вспоминаю, что значит чувствовать свои ноги, как обычно напоминают о себе руки, ладони и ступни? Что значит чувствовать спину, пока она еще была там, где положено быть спине? Думаю, что люди не замечают своего тела, пока оно не исчезает. Пока человек не покидает свое тело.

Я снова и снова погружаюсь в дрему. Мне хорошо. Меня словно уносят две светлые фигуры. Я чувствую, как парю над деревом, над чем-то большим, похожим на лес, как наконец я оказываюсь где-то.

Затем я снова просыпаюсь. Чувствую ноздрями холодный воздух. Замечаю, что ноздри все еще служат мне. Интересно, это единственная действующая часть моего тела?

* * *

Я пытаюсь оглядеться. Один глаз видит лучше, чем второй. Хотя я все равно никого и ничего не вижу. Это странно. Странно, что я просто лежу здесь. Чем-то пахнет, и будь у меня тело, я бы осторожно повернулся и посмотрел, откуда идет запах.

Я осматриваюсь здоровым глазом. По-прежнему ничего и никого не вижу. Опять погружаюсь все глубже и глубже. Устремляюсь навстречу светлым фигурам, они знают меня, они — мои друзья. Да, теперь я узнаю их. Мои единственные друзья. Вот они идут ко мне. Но, кажется, они больше не узнают меня. Я приветствую их. «Привет, Филип! — говорю я. — Привет, Туве, любовь моя!»

* * *

Мне навстречу идет пожилая женщина. На ней светлая одежда, и я понимаю, что это, должно быть, Карин Бойе. «Здравствуйте! — кричу я ей. — Я пишу о вас работу в школе». У нее темные волосы, я показываю на них и говорю, что здесь так не бывает. Здесь все темное исчезает. Но она качает головой и улыбается мне. Тут я вижу, что это не Карин Бойе, а бабушка Туве. «Здравствуй, Ким, — говорит она. — Темное никуда не исчезает. Пока. Может быть, когда-нибудь, когда мы с тобой умрем. Но пока рано». Я хочу возразить, сказать, что она ошибается, потому что я видел, как все мгновенно переменилось. Когда волна тепла и света охватила мир и унесла меня.

«Нет, Ким. Ты чувствовал это. Ты был готов переступить черту. Но ты остался. Ты останешься в темноте». «Нет!» — кричу я. Тут я вижу в ее руке чашу. Она наполнена чем-то красным. Бабушка Туве делает шаг мне навстречу, и когда я наклоняюсь, она выливает содержимое чаши на меня. «Ты должен остаться, Ким», — говорит она.

* * *

До меня доносится какой-то едва уловимый запах. Мне кажется, я узнаю его, но не знаю, как его назвать. Я тихо лежу. Открываю свой здоровый глаз. Пытаюсь подобрать название запаху. Не вижу никого и ничего. Чувствую, как бесконечно медленно поворачивается голова. Она едва-едва двигается. На несколько сантиметров. Это называется «сантиметр»? Не знаю. Я перевожу дух после усилия. Когда я снова открываю здоровый глаз, вижу что у меня на руках красная краска. Разумеется, она тут. Я пытаюсь прикоснуться к ней, но у меня нет рук. Я отключаюсь на минуту, в реальность меня возвращает запах. Голова лежит в новом положении. Глаз смотрит на краску. Я закрываю его. Снова открываю. Красная краска, как и прежде, на месте. «Цвета существуют, — думаю я. — Фальшивые цвета остались!»

* * *

Над моей головой громко стрекочут цикады. Если бы я мог повернуться снова, я бы увидел их. Они словно парят надо мной. Я пытаюсь повернуть голову вверх, но не получается. Я сразу же сдаюсь. Что-то мешает. Что-то причиняет сильную боль. Я разочарован. Разве может быть больно? Неужели я опять перешел границу боли? Мой здоровый глаз смотрит вперед. Видит нечто красное у меня на руках. Видит что-то темное в уголке глаза. Что это такое? Снова чувствую знакомый запах. «Дым», — думаю я. Так это называется? Кажется, да.

Красная краска пролилась на землю. Ее там целое озеро. «Земля», — думаю я. — Это называется «земля»? Интересно, откуда я все это знаю?

* * *

Мой единственный глаз снова видит темные краски. Я стараюсь слегка повернуть голову, чувствую сопротивление, что-то мешает. Поле зрения расширяется: рядом лежит что-то темное. Вижу, что это маленькое тельце. Оно наполовину голое, словно его ободрали. Шкурка висит клочками. На голове у тела длинные уши.

«Существо, — думаю я. — Мертвое существо». Внезапно я понимаю, что здесь лежат два существа. Одно мертвое. Другое — это я.

* * *

Я снова поворачиваю голову. Медленно-медленно. Где-то в теле, которым я больше не владею, появляется глухое предчувствие. Мой глаз видит существо, которым являюсь я сам. Видит красную краску на руках существа.

Я понимаю: красная краска — это кровь.

Снова чувствую запах. «Дым», — думаю я. Так это называется? Во всяком случае, я знаю. В этом вся разница. Тот, кто знает, тот жив. Наконец я понимаю: второе существо, являющееся мной, не мертво. Оно просто притворяется мертвым.

* * *

Цикады! Я должен их увидеть. Они оглушительно стрекочут, таких крупных цикад я никогда раньше не слышал.

Воздух над существами буквально гремит от стрекота, от быстрых крылышек, которыми цикады ударяют по воздуху. Зачем же так бить? Чтобы создать облако? Это называется «облако»? Я не узнаю это слово. Я не знаю, как делают облака.

Я размышляю: маленькое раненое существо нуждается в уходе. На нем так много крови. Особенно на животе. Наверное, рана выглядит ужасно. Глаз существа видит заостренный кол, лежащий рядом. Может, это он ранил существо?

Что еще видит глаз существа теперь, когда оно научилось смотреть? В этой стороне — немного. А что в другой стороне, в той, откуда идет запах? Я должен повернуть тело. Маленькое существо смелое и сообразительное. Оно сильно напрягается и очень медленно поворачивает свое тело. За телом следует все остальное: руки, которые существо не чувствует, длинные ноги, окровавленный живот. На земле остается лужа.

Глаз смотрит в новом направлении.

«Это костер, — думает существо. — Потухший костер».

* * *

Маленькое существо так устало, что вскоре засыпает. Оно спит долго и очень глубоко. Снова видит свет, видит других существ и узнает их. Зовет их, но они больше не отвечают. Похоже, они не хотят общаться с израненным существом. «Это же я! — кричит существо. — Это я, Ким!»

* * *

Я резко просыпаюсь. На меня набрасывается дикая боль. Она холодна как лед и горяча как огонь, как лед и огонь по отдельности, и как лед и огонь одновременно. Голова чуть не взрывается. От спины по всему телу толчками распространяются болезненные импульсы. Только в животе я ничего не чувствую. Совершенно ничего. Там тихо и спокойно. Я смотрю на кровь. На мои руки. Они приклеились к животу, стали единым целым со свитером и курткой. Я осторожно отцепляю их. Запекшаяся кровь осыпается с пальцев.

Нужно чем-то перебинтовать живот. Как-то я должен это сделать. Интересно, сколько крови я потерял. Хорошо бы доползти до навеса и посмотреть, нет ли там чего-нибудь приемлемого. Чувствую, ничего не получится. Тело не хочет.

Я хватаюсь за острый кол, который лежит рядом со мной, и подтягиваю его к себе. Затем пытаюсь вытянуть его в другом направлении. Там лежит одежда.

Делаю несколько попыток. В перерывах долго перевожу дух. Наконец тыкаю острым концом в первую вещь. Вижу, что это носок. Не годится. Нужно что-то, что можно подцепить. Что-то, чем можно туго обмотать живот, чтобы не вывалились внутренности. Я замечаю бюстгальтер, висящий на кусте можжевельника. Я снова вытягиваю кол, пытаюсь приподнять его и дотянуться до можжевельника. Через некоторое время мне это удается, куст вздрагивает. Бюстгальтер скатывается и цепляется за кол. Я подтягиваю его К себе. Отдыхаю, закрываю глаза. Долго тихо лежу.

Думаю, во всяком случае, пытаюсь думать. Что мне делать? Что, черт побери, мне делать, чтобы вернуться отсюда живым?

* * *

Я ползу на четвереньках прочь от лагеря. Приходится передвигаться очень медленно, потому что каждое движение вызывает в спине волну боли (кажется, там что-то сломано); голова и затылок тоже посылают обжигающие сигналы бедствия. В животе, наоборот, тишина, и это беспокоит меня больше всего. Я соорудил бандаж из разорванного туристского коврика и закрепил его бюстгальтером. Не знаю, поможет ли это? Неизвестно, что происходит в животе. Если у меня еще есть живот.

Я передвигаюсь на четвереньках, словно животное, между камней и пней, по мягкому ковру изо мха. Осторожно спускаюсь по склону горы. «Вода, — думаю я. — Мне нужно попить!»

Я составил план. И это самое важное. Когда все катится к чертям, нужно действовать по плану. Нужно подумать. Разделить безнадежное будущее на маленькие, не больше разорванного чека, фрагменты. Решено, что первый шаг — наложить бандаж на главное несчастье — рану в животе. На это потребуется полдня, может, дольше. Сколько времени пройдет — неважно. Затем шаг номер два — раздобыть воды. Попить. На это тоже может уйти день. Но вода необходима. Даже если я едва смогу передвигаться, этот пункт должен быть выполнен. Нужно отмечать каждый пункт. Ставить галочку напротив первого пункта и переходить ко второму. Выполнив оба пункта, я смогу двигаться дальше — перейти к третьему шагу. Я решил, что пункт три — найти еду. Поесть. Это тоже важно.

Если я справлюсь со всеми тремя пунктами и все еще буду жив, тогда, возможно, есть слабый проблеск надежды. После этого я перейду к четвертому пункту — продолжение, или как мне выбраться отсюда.

Но сейчас я ползу на четвереньках вниз по склону холма, словно самый медленный зверь в лесу. Я воплощаю в реальность второй пункт — вода. Все-таки мне чертовски повезло, что Джим был во Вьетнаме и рассказывал, как вести себя, когда дело дрянь и ты один в буше.

Спустившись к болоту, я чувствую себя таким усталым, что ложусь и отключаюсь. Когда я просыпаюсь, начинает темнеть. «Проклятье, — думаю я. — Проклятье!» Второй пункт нужно было выполнить до наступления темноты. Теперь уже не получится. Я так расстроен, что лезу прямо в болото. Ледяная вода холодит ноги, но я едва ли обращаю на это внимание. Я складываю ладонь горстью, зачерпываю воду и вижу, как она окрашивается в красный цвет. Я пью. Снова наполняю ладонь. Жадно пью красно-бурую жидкость. Чувствую себя животным в пустыне, которое после многодневного путешествия набрело на источник. Я пью так долго, что темнота успевает плотно окутать лес.

Я наполняю фляжку и тщательно прикрепляю ее кремню. Перевожу дух и начинаю свой болезненный путь обратно на гору.

Через каждый метр приходится делать остановку и отдыхать. Время уходит, но другого способа нет. Время потеряло свое значение. Мой глаз привык к темноте, но мне все равно почти ничего не видно. Порой я натыкаюсь то на дерево, то на камень. Кажется, я слышу еще чье-то движение. Я отдыхаю и прислушиваюсь. Мне удается расслышать звук тяжелых шагов по лесу. «Зверь, — думаю я. — Еще один зверь».

Я ползу дальше и вдруг чувствую правой ладонью что-то мягкое. Я щупаю пальцами и отмечаю, что угодил в кучу лосиного помета. Несколько секунд раздумываю. Затем набираю полные пригоршни помета и рассовываю по карманам.

* * *

Все еще темно, а я уже на вершине горы. Я удивлен. Я управился меньше чем за ночь. Из последних сил я заползаю под навес и отключаюсь.

Когда я просыпаюсь, уже светает. Мой глаз отмечает серый, скорее всего дымчатый свет, который я растолковываю как наступление утра. Свет туманом ложится на гору. Боль немедленно впивается в меня своими острыми когтями, но я так к ней привык, что лишь немного сжимаюсь. Я голоден и одновременно снова изнываю от жажды. Отстегиваю фляжку и пью болотную воду. Затем нащупываю в кармане мягкий лосиный помет. Беру кусочек и осторожно жую его. Не чувствую вкуса. Я съедаю еще один. Все, хватит.

* * *

Я вспоминаю, что справился с двумя первыми пунктами в списке и чувствую, как мое мужество возрастает. Третьим пунктом — едой — я уже занимаюсь. Если это можно назвать едой. Я всматриваюсь в серый рассвет. Огонь совсем потух и даже не дымится. Мой взгляд падает на лежащее рядом с кострищем существо. Шкурка висит на нем длинными лоскутами. Меня наполняют отвращение и гнев. Кто мог так поступить с ним? Как только рука поднялась?

Пришла пора составить новый план. Мне нужно больше еды, а позже — больше питья, а также необходимо запланировать продолжение. Возможно, у меня есть будущее. Я жив, хотя крайне слаб, как погрызенный лесной зверек.

* * *

Четвертый пункт подождет, пока я не раздобуду еду. Я выползаю из-под навеса и нахожу целлофановый пакет, висящий между палками, из которых сложен потолок. Я нащупываю его, снимаю, раскрываю и вижу внутри крупные коричневые комки. «Медвежий помет» — это первые слова, которыми мой мозг попытался определить коричневые комки. Нет, не подходит. Немного поразмышляв, я вспоминаю, что это такой вид грибов. Кажется, сморчки. Грибы можно есть!

* * *

«Костер, — думаю я. — Нужно разжечь костер». Это четвертый пункт. На костре я смогу приготовить грибы. Мой глаз смотрит вокруг. Тщательно сканирует окружающую меня местность. Теперь важна каждая мелочь. Каждая ветка — это шанс. Я примечаю сухую палку на приличном расстоянии от сосны. До нее можно добраться. Вижу сухой пенек — пригодится. Для начала неплохо. Нахожу шесть сосновых шишек, немного хвороста, еще одну палку за навесом. Нет, этого не хватит.

Боль возвращается внезапной атакой и застает меня врасплох своей силой. Она накатывает волнами. В глазах темнеет.

Я неподвижно лежу некоторое время и жду, подействует ли это. Да, я прохожу этот уровень. У меня получилось. Части моего тела потеряли чувствительность. Те части, где боль была просто невыносима.

* * *

Я приступаю к тяжелой работе по сбору топлива для костра — всего того, что я приметил вокруг навеса. Ползу за шишками, целую вечность сражаюсь с непокорным пеньком и наконец сдираю с него кору. Середина не поддается и остается торчать, как желтоватый корень после неудачного удаления зуба.

Я складываю свои находки у кострища и сооружаю из них пирамидку. Вижу, что этого недостаточно. Внезапно вспоминаю, что недавно видел мой глаз: крыша навеса! Как же я глуп! Это же целая куча дров.

Я ползу к навесу, вижу, что крыша расположена выше, чем я рассчитывал. Концы веток, образующих каркас, связаны веревками. Скинуть эти ветки довольно трудно. Потребуется много времени.

* * *

Как только сумерки начинают заглушать свет между стволами, мне удается отвязать первую палку каркаса. Я вытаскиваю ее и слышу, как она с грохотом падает на землю.

Когда я разобрал примерно полкрыши, вокруг меня уже сгустилась черная как смоль ночь. Я перетаскиваю палки к кострищу. Затем ломаю на мелкие-мелкие кусочки еловые ветки, покрывавшие каркас крыши. Обкладываю ими пирамидку из сухого хвороста, шишек и коры.

Я дрожу то ли от изнеможения, то ли от холода. Мне нужно попить и что-нибудь съесть. Это не займет много времени. Я вспоминаю о пакете со сморчками, и одна мысль, что я скоро поем, вызывает прилив сил.

Костер, нужно разжечь костер. Я знаю, что где-то здесь была зажигалка. Но теперь я не помню, где ее видел. Я обшариваю руками землю. Стараюсь быть внимательным и последовательным, тщательно обыскиваю участок за участком между разрушенным навесом и кострищем. Я ничего не нахожу. Моя уверенность в себе пошатнулась. Может, я видел зажигалку когда-то в другой раз? Может, это воспоминание о прошлом? О том, что случилось со мной раньше? Не знаю. Откуда мне знать? Я всего лишь израненный зверек, который скоро умрет.

* * *

Я ложусь на землю, чувствую, что мне совершенно необходим отдых. Тело больше не выдерживает. Его силы иссякли. Последние резервы исчерпаны. Я справился с первым и вторым пунктами, но что случилось потом? Третьим пунктом была еда? Я вспоминаю о лосином помете, но прежде чем моя рука успевает залезть в карман, я отключаюсь.

* * *

Я просыпаюсь от новой боли. Что-то колет в лицо. В щеку под глазом. К скуле прижимается что-то твердое. Раньше я не испытывал такую боль. Я провожу рукой по щеке и хватаю предмет. Ощупываю его, кажется, это то, что я недавно так тщательно искал, поэтому я быстро подбираю нужное слово: зажигалка!

* * *

Костер! Мне удалось развести костер!

Я с удовольствием слушаю, как потрескивают и щелкают еловые ветки, и расслабляюсь. Смотрю, как медленно поднимается и исчезает в ночи густой темно-серый столб дыма.

Какое огромное облегчение! Я справился! Теперь неплохо бы поспать. Я действительно нуждаюсь в отдыхе. Кажется, я смог бы проспать сто лет. Перед тем как свернуться калачиком у костра, я вспоминаю о сморчках. Самое время начать их готовить. Я заползаю под навес и вытаскиваю оттуда целлофановый пакет.

Я закатываю в костер камень и осторожно раскладываю на нем грибы. Подкладываю в огонь длинных палок из каркаса крыши.

«Вот так, — думаю я. — Гореть будет долго».

* * *

Я просыпаюсь и узнаю предрассветные серые сумерки. Скоро рассвет. Мне холодно. Вспоминаю о костре. Открываю глаз и вижу, что дрова выгорели, но угли все еще светятся. Сморчки! Моя еда!

Камень по-прежнему лежит в центре кострища. Я хватаюсь за его край и тут же отдергиваю руку, потому что он раскален. Я наклоняюсь над ним и всматриваюсь, готовы ли грибы. Сначала ничего не видно. Глаза привыкают к красноватому свету, и я обнаруживаю обугленные остатки того, что было сморчками.

Проклятье! Моя еда! Я бью кулаком о землю. Успокаиваюсь. Чувствую, что не голоден. Но я должен был выполнить этот пункт. Нужно действовать по плану! Что бы ни случилось. Я уже не помню, почему это так важно. Но это — единственное, что сейчас имеет смысл. Все остальное подождет. Я должен действовать но плану.

Я ползаю вокруг кострища и подталкиваю к центру те ветки, которые загорелись и остались лежать в стороне от костра.

От углей исходит жар, и ветки быстро вспыхивают. «Прекрасно, — думаю я. — Мне нужно тепло».

Я снова укладываюсь и случайно ложусь на зайца. Я вытаскиваю его за ухо и поднимаю перед собой. «Бедное маленькое существо, — думаю я, глядя на растерзанное тело». Я подношу его ближе и сажаю себе на грудь. Смотрю на него. Затем думаю: «Да что же я такое говорю! Это же заяц». И следующая мысль: «Ким, если ты и правда хочешь когда-нибудь выполнить третий пункт плана, поджарь этого зайца на углях».

Около костра лежит острый кол. Я насаживаю зайца на него и подвешиваю низко над углями.

* * *

Когда дневной свет освещает гору, я понимаю, что заяц, должно быть, уже готов. Я с отвращением смотрю на него. Я ни капельки не голоден. Я подумываю плюнуть на еду Решаю, что вытащу зайца из углей и брошу под навес. На случай, когда проголодаюсь.

В последнюю минуту я меняю решение. Снова вспоминаю о плане. Я никогда не выполню третий пункт, если не съем хоть кусочек.

Я покорно вздыхаю. Держу в руках закопченное тельце, словно это маленький обожженный ребенок. На мгновение я вспоминаю о войне где-то в другом месте, но больше ничего не помню, только картинку с обожженным ребенком. Я впиваюсь зубами в поджаренного зайца. Отрываю кусок со спины и медленно жую. «Вот и третий пункт», — думаю я.

* * *

Обглодав почти полтушки, я чувствую, что больше не могу. Остатки кидаю под навес. Ложусь, вытягиваюсь, думаю, что пора отдохнуть. Я должен поспать после еды.

К своему удивлению, я не впадаю сразу в полузабытье. Вместо этого я замечаю, как мой мозг начинает разрабатывать новый план: четвертый, пятый и шестой пункты. «Так-так, — думаю я. — Умно с моей стороны». Если все катится к чертям, нужно составить план. Разделить невозможное будущее на крохотные реально выполнимые фрагменты. Однажды кто-то рассказывал мне об этом, но я забыл кто.

Через минуту новый план готов. Он не сильно отличается от первого. Четвертый пункт — попить воды, очень много воды. Пятый — собрать дрова. Шестой пункт — разжечь огромный костер, костер, который будет видно издалека.

С мыслью об этом я засыпаю.

В сумерках я просыпаюсь. Потягиваюсь. Стряхиваю с себя прилипший мусор. Боль просыпается, несмотря на то, что я был осторожен. Чувствую, как острые как шило когти впиваются в затылок и в спину. Я сжимаюсь, приседаю от боли, пытаюсь привыкнуть. «Живот», — думаю я. Давно он не давал о себе знать. То, что я съел, должно сейчас быть в желудке. Я жив. Я — маленький раненый лесной зверек.

Вскоре я выбираюсь из своего укрытия и медленно тащусь вниз по склону. Я ползу тем же путем, по которому полз раньше, — по едва заметной тропе между каменных блоков и пней, высоких сосен и густых зарослей черники. Иногда я останавливаюсь, принюхиваюсь, погружаюсь в звуки. Сегодня вечером в лесу тихо. Лишь ветер раскачивает надо мной кроны деревьев.

До болота уже рукой подать, на лес давным-давно опустилась ночь. В темноте я чувствую себя увереннее. Я тихо ползу между кочек и камней, пока мои руки не погружаются в воду. Я наклоняю голову и долго пью вкуснейшую болотную воду.

* * *

Я выбираюсь на твердую землю. Облизываюсь. Сворачиваюсь калачиком на камне и ненадолго засыпаю.

* * *

Вернувшись в свое укрытие, я опять чувствую голод. Я нюхаю воздух вокруг, чтобы вспомнить, где я оставил свою добычу. Нахожу ее под остатками навеса, впиваюсь зубами в заячью лапу и дочиста обгладываю ее.

* * *

Я вздрагиваю, заметив дым. Пячусь в испуге и скрываюсь за навесом. Спустя некоторое время я с опаской выглядываю из-за укрытия. Вижу круг из камней. Вот откуда идет дым.

* * *

Костер! Это же мой костер!

Он потух. «Вот черт, — думаю я. — Чем это я тут занимаюсь? Нужно взять себя в руки! Пытаться думать ясно, быть логичным».

Я снова вспоминаю о плане и понимаю, что четвертый пункт выполнен. Я напился вволю. Пора заняться пятым — собрать дрова.

«О, боже, — бормочу я. — Как же мне это сделать?»

* * *

Я ползу собирать дрова и бормочу себе под нос: «Ветки, хворост и дрова — вот тебе тепло и еда. Ветки, хворост и дрова — вот тебе тепло и еда». Нужно оставаться в реальной жизни. Я чувствую, что чудовищно близко подошел к границе. Я раскачиваюсь над ней. Я иду по ней, нет, вернее, ползу. Ползу по границе между человеческим и звериным.

Я нахожу и методично складываю в кучки палки, шишки и все, что может гореть.

* * *

Внезапно я останавливаюсь. В мое сознание пробивается воспоминание и захватывает меня врасплох своей болезненностью. Оно буквально врубается в мой мозг, словно острое сверло, сверлит изнутри. Я сажусь, хватаю ртом воздух, чувствую, как что-то рвется наружу, что-то наваливается на меня. Странное воспоминание. Как ни стараюсь, я не в силах понять его содержание. Не знаю, касается ли оно меня, связано ли с моей жизнью. Я вижу отдельный кадр из фильма о себе. Он четкий, почти раскаленный добела. В кадре люди. Темные фигуры на выцветшем фоне. Я не вижу, что они делают. Я не слышу, о чем они говорят. Но фигуры кажутся знакомыми. Да, теперь я вижу их. Я бросаюсь на гору.

— Туве! — кричу я. — Филип! Вернитесь! Туве, почему вы бросили меня?!

Я ору изо всех сил. Но с моих губ не срывается ни звука.

* * *

Я падаю в изнеможении. Сворачиваюсь калачиком и закрываю голову руками. Трясусь от холода.

Я слышу, как горит костер. Я швырнул туда все ветки, которые только смог содрать с навеса.

Я чувствую, что теперь точно конец, и удивляюсь, как ясно я это осознаю. Да, это так. Я умру, и я чувствую это. Я не вижу красок. Я думал, что они будут здесь, эти фальшивые краски. Я думал, что все станет красным. Все окрасится в красный цвет. Красный цвет окутает меня и унесет прочь. «Так это неправда, — думаю я. — Смерть — это просто покой. Словно расслабление после напряжения».

Как будет прекрасно, когда я исчезну отсюда и где-нибудь хорошенько отдохну. Я так хочу спать и чувствую, что тело мое начинает сдаваться. Я больше не мерзну. Все меняется к лучшему. «Да, — думаю я. — Представь себе, это просто покой».

* * *

До меня доносится навязчивый звук. Он знаком и одновременно нов для меня. Я не могу определить, откуда он исходит. Могу поклясться, что раньше я его уже слышал. «Цикады, — думаю я. — Вот что это такое». Я снова слушаю. Монотонный звук почти оглушает. Я мертв и не понимаю, почему этот звук доносится до меня. Тут я вспоминаю его. Это вертолет! Bell 205. За рычагами управления сидим мы с Джимом. Джим осторожно трясет меня за руку. Я киваю. Джим серьезно смотрит на меня. Качает головой. Я вижу, что мы основательно потеряли высоту. Я хватаю рычаг управления, тяну его на себя, и вертолет с готовностью повинуется. Я выжимаю газ, и звук усиливается.

— О'кей, Джим, — говорю я. Нужно держать себя в руках.

Мы скинем все это дерьмо на деревню, расположенную на окраине джунглей. Джим кивает, но ничего не говорит. Для этого не существует никаких слов. Это приказ. Его нужно исполнить. Не спрашивай почему. Я не знаю.

Внезапно я вижу, как впереди появляется деревня. Группа домов. Домашние животные — в основном куры и свиньи. Несколько собак играют с чем-то между домами. У ручья на окраине деревни сидит на корточках женщина.

— Окей, Джим?

Он снова кивает.

Я кладу руку на рычаг бомбового люка.

Я вот-вот должен дернуть за рычаг, но тут замечаю ребенка, бегущего по деревенской дороге. Это девочка. У нее черные волосы, на вид ей пять-шесть лет.

Джим кладет ладонь на мою руку. Кивает на девочку. Но я уже узнал ее.

— Дерьмо, — шепчу я. — Это ведь Ким, да?

— Да.

— Что нам делать?

— Делай, что надо.

— Нет! — кричу я. — Я не буду!

— Это приказ! — твердым голосом говорит Джим.

— Нет! — кричу я. — Нет!

* * *

Шум вертолета внезапно затихает, как только я от удивления открываю глаз. Я тщательно принюхиваюсь. Здесь кто-то есть? Я чувствую незримый след. Волоски на моем теле встают дыбом. Я прислушиваюсь, но ничего не слышу в оглушительной тишине. Я снова принюхиваюсь, пытаясь определить, откуда идет запах. Кажется, кто-то лезет на гору. Думаю, мне нужно спрятаться, прокрасться в свое убежище, но я не успеваю.

Вместо этого я подползаю ближе к краю горы. Выгибаю спину, упираюсь ладонями в землю, напрягаюсь. Издаю низкий рык. Показываю зубы. Я готов броситься на того, кто поднимается сюда.

* * *

Как только я встречаюсь взглядом со зверем, я сразу же узнаю его. Кажется, это подтверждение того, что я давно предчувствовал, хотя не могу вспомнить, почему.

Зверь тихо стоит и пристально смотрит на меня. Я смотрю на него. Вижу густой серый мех, заостренные уши, поворачивающиеся то ко мне, то назад. Зверь словно выжидает. «Скоро придут остальные, — думаю я. — Целая стая». Я чувствую, как колотится мое сердце. Я снова рычу и медленно пячусь подальше от зверя. Против целой стаи у меня нет шансов. Зверь понимает, что я собираюсь удрать. Поворачивает голову и лает. Его лай словно скатывается с горы вниз. Ему отвечает другой зверь, новый лай поднимается по склону обратно и долетает до моих ушей.

Волки пришли. Целая чертова стая.

Часть III

Скажи, где пылает сердце мира,

рожденное из живого огня?

Пожирая тьму, черную ночь,

Хаос

Из древней чаши.

Ищи его там.

Карин Бойе[7]

Мы с Джимом шагаем по Кунгсгатан. На улице солнечно и совершенно безветренно, сегодня один из тех редких дней в этом году, когда стоит полный штиль. Воздух чист как стекло, таким и должно быть воскресенье в начале осени. В лучах солнца заметно, что липы начинают желтеть.

Я говорю Джиму:

— Скоро осень, Джим.

Тот кивает.

Как приятно идти рядом с ним по нашему обычному маршруту до Спортивного парка, что мне на секунду захотелось взять его за руку и пропеть свою детскую рифмовку: «Вот идут Джим и Ким; Джим, Джим, Джим и Ким! Вот идут Джим и Ким; Джим, Джим, Джим и Ким». Но, естественно, я этого не делаю.

— Может, лучше бы мы сходили на рыбалку? — Спрашивает Джим.

Я качаю головой. Нет. Никакой рыбалки.

У пешеходного перехода я на минуту останавливаюсь.

Мне требуется передышка. Я надеваю берет.

— Ну как ты? — спрашивает Джим.

— Все в порядке.

Матч скучный. Бессмысленные длинные пасы улетают за боковую линию. Оба защитника играют один на один. Нападающие падают навзничь. Судьи раздали уже столько «горчичников», сколько пожелтевших листьев на липах, и свистом прерывают немногочисленные попытки наладить игру. Джим нервничает. Снова и снова он вскакивает со скамьи и высказывается в адрес современного футбола. Я не слушаю его. Думаю о другом. Кажется, я потерял к футболу всякий интерес.

В конце первого тайма на поле случайно выскакивает заблудившийся заяц. Его охватывает паника, когда он понимает, что около пяти тысяч зрителей смотрят на него. Игроки пытаются догнать зайца. Публика хохочет. Заяц мечется то в одну сторону, то в другую. Судья вытаскивает красную карточку и показывает ее нарушителю. Зрители ликуют. Я чувствую, что больше не в силах смотреть на это. Я вскакиваю со скамьи. «Оставьте его в покое!» — кричу я. Но с моих губ не срывается ни звука.

* * *

Аромат жаркого из баранины по-индийски доносится до нас еще с соседней улицы. Мы смотрим друг на друга и смеемся. Есть вещи, которые не меняются. Так было и так будет всегда. Сегодня воскресенье и пахнет бараниной по-индийски.

— Я голоден как волк, — говорит Джим и похлопывает себя по животу.

Кристин стоит в кухне и гладит свой черный костюм. Она рявкает на нас, когда мы заходим, мы замираем, пятимся назад, снимаем обувь и складываем ее в кучу у двери.

— Ты куда-нибудь уезжаешь? — спрашивает Джим и кивает на костюм.

— У нас встреча выпускников, — отвечает Кристин.

Я выглядываю в окно, чтобы узнать, не появился ли Элвис.

— Почему?

— Элвис не приходил?

— Потому что двадцать лет назад мы закончили школу. Что ты сказал, Ким?

— Ты кормила Элвиса?

— Нет, я его не видела.

— Где, здесь в городе?

— Нет, конечно же в Мальмё.

— Может, он переселился в другой сад?

— О, боже! В Мальмё! — восклицает Джим. — И когда?

— Вынеси ему сухой корм, и он сразу объявится.

Я открываю кладовку и достаю упаковку «Вискаса» с рыбой. Корм почти закончился. Элвис любит «Вискас». Но к обычной рыбе даже не притрагивается. Однажды мы с Джимом принесли домой связку окуней, он лишь понюхал их и ушел. Наверное, он такой же защитник животных, как Пия-Мария. Я вытряхиваю в миску весь корм до последнего кусочка и засовываю пустую упаковку в пакет с газетами.

Джим и Кристин устроили словесную дуэль о том, как дешевле всего доехать до Мальмё: на высокоскоростном поезде или на автобусе компании Swebus, но я их не слушаю. Я иду в ванную. Мочусь, не целясь в унитаз, а потом вытираю полкомнаты туалетной бумагой. После этого тщательно мою руки. Слышу, что Джим и Кристин начали ругаться, поэтому не спешу выходить. Я смотрю на себя в зеркало. Вижу свое лицо, разделенное тонкой трещиной на две неравные части. Стараюсь смотреть в глаза своему отражению. Говорю: «Привет, Ким, правда, здорово снова оказаться дома?» Я таращусь в зеркало некоторое время, подыскивая достойный ответ, но не нахожу и просто пожимаю плечами. Выхожу и довольно громко захлопываю дверь, захожу в кухню и сажусь за стол.

— Прекратите уже, — говорю я.

* * *

Около девяти вечера я выхожу на улицу Над кварталом висит полная луна. Опять дует. Порывы ветра дразнят ветви в аккуратных рядах яблонь-китаек. На маленьких газончиках пляшут тени. Я поднимаю воротник и иду к торговому центру.

Я останавливаюсь неподалеку от киоска Джонни. На улице почти безлюдно. У киоска останавливается «Тойота-Королла», из машины выходит женщина в желтом пальто и покупает выпуск «Афтонбладет» и пачку голубого «Бленда». За прилавком сегодня сам Джонни. Женщина оплачивает свои покупки и возвращается в машину, а я иду дальше.

Прохожу мимо многоквартирного дома, где живет Пия-Мария. В окнах горит свет. Я смотрю на окна в ее квартире и, к своему удивлению, замечаю, что только в комнате Пии-Марии темно. Неужели ее нет дома? Что люди делают в такие вечера? Чем занимаются Пия-Мария и ее мама? Смотрят видео? Неужели еще есть фильмы, которые они не видели? Наверняка я уже их посмотрел.

Спустя некоторое время я замечаю, что ноги несут меня в район старых частных особняков. Я сбавляю темп и иду неторопливым шагом. Останавливаюсь неподалеку от кирпичного дома на Винбэрсгатан. Здесь в окнах тоже горит свет. «Да, — думаю я. — Воскресным вечером большинство людей сидит дома». Я в этом уверен.

Я размышляю, чем они занимаются. Что делают Май и Летчик? Скорее всего, Май сидит за компьютером в своем маленьком кабинете. Работает над новой книгой, переводит какой-нибудь справочник о птицах. А Летчик? Смотрит ли он теле

⇐ Предыдущая 16 17 18 19 20 21 22 232425 Следующая ⇒