Жила-была девочка по имени Ким

Жила-была девочка по имени Ким

Мы осматриваемся. «Дерево, — думаю я. — Это идея! Залезу повыше и проверю, где мы».

— Можем забраться на эту сосну, — предлагаю я и показываю на дерево, выросшее на склоне горы.

Мы залезаем на нижние ветви. Карабкаемся. Останавливаемся на пару уровней выше. Усаживаемся. Тяжело дышим. Прислушиваемся. В лесу звенящая тишина. Вокруг нас ни звука. Ни единой птички. Что дальше? Я смотрю на Туве, но она трет ладонью висок.

Я делаю ей знак подождать меня, а сам лезу выше. Я поднимаюсь, пока верхушка сосны не начинает наклоняться в сторону. Я смотрю вниз. В животе щекочет. Теперь в другую сторону. Я вижу лес. Бескрайнее море зеленых хвойных деревьев. Я чувствую себя как шимпанзе в джунглях. Спускаюсь к Туве.

Она следит за мной взглядом, в ее глазах безмолвный вопрос. Я качаю головой.

— Ничего не видно, — говорю я.

Опускаюсь рядом с ней. Мы сидим и молчим. Думаем, какие возможности у нас остаются. Ждем, вдруг что-нибудь произойдет. Но ничего не происходит.

— Что нам делать? — спрашивает Туве.

— Не знаю.

— Ты можешь прочитать стих.

Вместо этого я рассказываю о Ким:

— Жила-была девочка по имени Ким. Кажется, ей было лет пять, когда это случилось. Она жила в деревне в провинции вместе со своей семьей. Она была веселой и жизнерадостной, как большинство детей. Может, даже веселее, поскольку все, кто встречал Ким, говорили, что она постоянно смеется. Смеется по любому поводу, просто потому, что она — здоровый ребенок, играющий целыми днями, хотя в ее стране шла война.

Однажды американский самолет забросал деревню Ким напалмовыми бомбами. Не спрашивай меня почему. Я не знаю.

Но я видел фотографии Ким. Все видели эти снимки, на которых она бежит по деревенской дороге вместе с другими детьми. Они пытаются спастись. Ким голая, ее одежда сгорела. Она бежит прямо на американского фотографа. Она кричит от боли. Ее кожа висит лоскутами. У нее ожоги третей степени более половины тела. Голая и обожженная, она бежит в телепередачах, во всех газетах, у каждого человека на земле и в небе. Весь мир видит ее. Весь мир видит пятилетнюю Ким с лоскутами обгорелой кожи.

Фотография Ким висела на шкафу Джима в учительской. Он говорит, что именно она остановила войну. Неизвестно, сколько деревень подверглось таким бомбардировкам, но фотография Ким остановила это безумие. Это была последняя капля. Все стало слишком очевидно. У войны было детское лицо.

Ким все еще жива. Джим рассказывал, что она живет в Канаде. Она замужем и имеет детей. Ее кожа вся в шрамах, и они все еще болят. Ее оперировали семнадцать раз. Но она выжила. Она остановила войну.

— Жила-была девочка Ким, — говорю я. — Ты слышала о ней, Туве?

Туве качает головой. Слезы бегут по ее щекам.

* * *

Мы спускаемся с ели. Я задеваю рукой сучок, торчащий из ствола. На руке остается красная царапина. Выступают капельки крови.

Я пью воду. Привкус озерной воды больше не чувствуется. Споласкиваю руку у края озера. Ранку щиплет. Туве гладит мою руку.

— Та девочка, Ким, она жила в деревне, которую разбомбили солдаты Джима? — спрашивает она.

— Нет, не в Милайе. Ким жила в другой деревне. Такие вещи случались во многих местах. Знаешь, во Вьетнаме до сих пор рождаются тысячи детей с тяжелыми увечьями, несмотря на то, что война закончилась почти тридцать лет назад.

Туве качает головой.

— В больницах есть помещения, заставленные большими стеклянными банками, внутри которых — тела детей. Без рук и ног, с глазами без зрачков, с тяжелыми повреждениями мозга или вообще без мозга. Эти дети — предостережение для будущих поколений.

— Прекрати! — кричит Туве.

* * *

Не знаю, сколько мы идем. Спотыкаемся о корни, оступаемся, натыкаемся, падаем, помогаем друг другу встать, едва перекидываемся словом, ничего не замечаем вокруг. Слышим ли мы что-нибудь? Не уверен. Мы словно впадаем в иное состояние сознания. Перебираем ногами в каком-то оцепенении. Возможно, все это время мы ходим по кругу. Так бывает, когда сбиваешься с пути.

Не знаю, сколько времени проходит, прежде чем я реагирую на шум. Видимо, я уже слышу его некоторое время. «Что-то шумит», — думаю я. Больше ничего не происходит в моем мозгу. Не происходит никаких сравнений с другими шумами, которые я слышал. «Где-то шумит», — отмечаю я про себя и тащусь дальше, пока Туве не останавливает меня.

— Машина? — говорит она.

— Что? — переспрашиваю я.

— Это случайно не машина?

Я вслушиваюсь в шум. Автомобиль? Здесь, в лесу?

— Почему ты так решила? — устало спрашиваю я.

— Потому что так шумит машина.

— Гебе кажется.

— Тихо, Кимме! Она приближается. Значит, где-то здесь должна быть дорога!

Мы стоим и прислушиваемся к шуму, разносящемуся по лесу, похоже, это и правда машина. Она едет по гравийной дороге. Она довольно далеко. Я пытаюсь определить направление и показываю туда, откуда, по моему мнению, доносится звук. Нужно идти туда. Там наше спасение.

Ноги сами несут нас. Усталость, похожая на кому, равнодушие — все это как ветром сдуло. Теперь мы снова Ким и Туве, он и она. Шум становится глуше и исчезает где-то слева от нас. Но мы слышали его и знаем, куда идти. Исчезнувший звук выведет нас из этого леса.

— Там! Это там!

Я смотрю, куда показывает Туве, и вижу просвет между деревьями. Не зная, что звук шел оттуда, ни за что не догадаешься. Но теперь мы уверены, что дорога там.

— Превосходно! — кричу я. — Дорога!

* * *

— В какую сторону пойдем?

— Не знаю. Может, туда?

На щебенке не видно отпечатков шин. Незаметно, чтобы всего несколько минут назад здесь кто-то проезжал. Собака могла бы взять след. Или волк. Он мог бы почуять присутствие выхлопных газов, витающих над дорогой.

Мы идем вперед. Иногда встречаются каменные плиты прямо на проезжей части.

Я завожу разговор о летних каникулах. Рассказываю Туве, что поеду на все лето в США и буду жить в Мичигане у сестры Джима. Рассказываю о Мичигане, об огромных лиственных лесах, о голубых озерах и бурных реках, где буду ловить рыбу.

— А ты чем займешься?

— Не знаю. Скорее всего, буду работать. Так мама хочет.

— Тебе нравится арахисовое масло? — спрашиваю я.

— А что это?

— Типа крема из арахиса и сахара. Его намазывают на хлеб вместо обычного масла. Это чертовски вкусно! Джим без ума от него. Иногда мы ставим старые диски Элвиса Пресли и набиваем живот бутербродами с арахисовым маслом. Весь дом ходит ходуном. Кристин просто смотрит на нас. Она предпочитает домашний сыр, ты же знаешь. Если в моем рюкзаке остался еще бутерброд с арахисовым маслом, я тебя угощу.

— Не хочу я твои старые бутерброды. Я уже не люблю арахисовое масло.

— А с чем ты любишь бутерброды?

— Не знаю. Плевать я хотела на них, Кимме!

— Ну скажи. Должна же ты любить хоть что-нибудь? А икра?

— Бе-е. Терпеть ее не могу. Одна соль.

— А сыр?

— Возможно. Я должна что-нибудь выбрать.

— Элвис любил арахисовое масло. Из обжаренных орехов. И бутерброды с вареньем и бананом.

— Вот как.

— А знаешь, какой у него любимый гамбургер?

— Да плевать мне на этого Элвиса Пресли!

— Трипл чизбургер! О, боже! Ты должна попробовать его, Туве. После ничего другого в рот не полезет.

— Ты можешь заткнуться и просто молча идти?! Внезапно мы оказываемся в знакомом месте.

Я не верю своим глазам. Что я вижу? Уж не старый ли добрый дорожный знак? Поворот? Движение транспортных средств запрещено? Конец дороги? Понятия не имею. Просто это мой любимый ржавый дорожный знак. Никогда не думал, что так обрадуюсь, увидев его.

— Не понимаю, — говорю я. — Просто в голове не укладывается. Я думал, что мы на другой стороне леса. Я совсем не узнал дорогу.

— Так бывает, когда сбиваешься с пути.

Я стою и изучаю дорогу. Похоже на след. Две небольшие кучки гравия и отчетливые отпечатки шин. Здесь была машина. Она остановилась тут, затем водитель резко нажал на газ и уехал. Скорее всего, именно эту машину мы слышали, когда она громыхала на весь лес.

— Наверное, Криз приехала, — говорит Туве.

— Но сегодня же не тот день. Она должна была приехать вчера.

— Именно поэтому! — отвечает Туве. — Криз в своем репертуаре. Опоздала на целые сутки!

* * *

Внезапно солнце прорвалось сквозь тучи, и все стало ясным и понятным. Все изменилось. Мы больше не блуждаем. Скоро мы будем сидеть под нашим славным навесом и есть зажаренного на решетке зайца со сморчками. Проклятье, как я голоден!

Происходит быстрая смена декораций. Словно меняют кадр. Вместо зимы — весна. Тихий лес оживает. Кусты наполняются щебетом. На нас на полном ходу несется шмель, и Туве, смеясь, еле успевает увернуться. Кажется, даже она довольна солнцем.

— Удачный уход от первого шмеля! — кричу я.

— Мы действительно шли здесь, — говорит Туве и осматривает лес.

— Точно. Думаю, мы скоро выйдем к болоту, где шлепнулся Манни.

Перед нами первое болото. Я не обращаю внимания, что мои ноги соскальзывают с кочек и в ботинках полно воды. Солнце светит. Скоро нас ждет еда.

Миновав болото, мы останавливаемся. Прислушиваемся. Осматриваемся.

— Кри-из! — кричит Туве. — Кри-и-из!

Мы долго стоим молча. Никакого ответа. Никакого лая.

— Пойдем, — говорю я.

И вот мы уже шлепаем по длинному узкому болоту, где-то тут Манни плюхнулся в воду.

Теперь прямо вперед. Становится трудно идти. Здесь лес только становится лесом. Здесь уже стерты следы нашего пребывания.

— Мы ведь шли в этом направлении, — говорит Туве.

Спустя некоторое время мы вынуждены снова остановиться, чтобы убедиться, не сбились ли мы с пути. Туве складывает рупором ладони у рта и кричит:

— Кри-и-из! Кри-и-из!

Мы прислушиваемся, но слышим лишь собственное тяжелое дыхание. Лес замолчал, скорее всего, из-за наших криков. Только мы двигаемся дальше, как вздрагиваем от внезапного звука. Собачий лай! Короткий, решительный. Затем еще два лая. Я чувствую себя совершенно сбитым с толку. Волк? Охотничья собака? Я смотрю на Туве. Она застыла как столб, так же как и я. Снова раздается лай. Глухо, мощно. Кажется, я узнаю этот звук.

— Это Рони! — кричу я.

* * *

— Кри-и-из!

Я замечаю, что стою на цыпочках, словно это способствует обострению слуха. Туве держит руку за ухом. Тишина стоит так долго, что я почти сдаюсь.

Наконец раздается долгожданный звук. Человеческий голос! Отдаленный, нечеткий, словно он долго летел через лес, прежде чем достиг наших ушей.

— Да-а-а, — раздается где-то далеко.

Мы смотрим друг на друга сияющими от счастья глазами.

— Мы зде-е-есь! — ору я так громко, что Туве отшатывается от меня.

Дальше — классическая сцена: семья собирает грибы и теряется в трех соснах. Весь лес наполнен воплями и криками.

— Где-е-е! — спрашивает лес.

— Зде-е-есь! — отвечает эхо.

— Где-е-е! — шепчет лес.

— Зде-е-есь! — настаивает эхо.

Мы продолжаем перекрикиваться, радуясь, что нашли друг друга. Мой голос почти охрип, но вот, наконец, мы видим Рони, скачущую среди серых каменных блоков, а за ней появляются высветленные добела волосы Криз. «Дорогая ты наша!» — думаю я и чувствую, что и правда соскучился по ней.

— Привет, — говорит Криз.

Ее голос звучит слабо, почти робко после всех наших воплей, и тут я замечаю, что она плакала — потекшая тушь оставила два черных ручья на ее щеках.

— Вот и мы, Криз, — говорю я.

* * *

Втроем становится легче. Мы чувствуем себя увереннее. Или, может быть, оттого что Рони бежит впереди нас? Она умеет читать незримые знаки леса. У нее есть то, чего нет у нас, — совершенный нюх. Криз смеется и болтает обо всем понемногу.

— Черт, как же я рада, что вы все-таки появились, — говорит она. — Я думала, помру, увидев, что вас нет.

— Сегодня же не тот день, Криз. Мы договаривались встретиться вчера.

— Вчера я не могла. Я работала весь день.

— Мы же не знали.

— Куда мы идем?

Туве останавливается. Стоит в нерешительности.

Я осматриваюсь. Снова не узнаю лес ни справа, ни слева. На верхушке ели я вижу птицу. Она издает несколько коротких трелей. Повторяет их три-четыре раза. Затем следует другой элемент песни. Ее песня похожа на рэп. Грудь птицы усеяна темными пятнышками и светится на солнце. Внезапно я вспоминаю. Конечно! Это дрозд. Гнездо с голубыми яйцами и самкой расположено на несколько уровней ниже.

— Вон там Филип нашел гнездо дрозда, — говорю я. — Нам нужно направо.

Мы продолжаем путь. Я немного горд тем, что хоть раз правильно определил направление.

— Осталось недалеко, говорит Туве, когда через некоторое время перед нами поднимается гора.

Я киваю, подношу ладони ко рту и кричу:

— Филип!

Гора отзывается эхом. Оно долго повторяет имя Филипа, пока не теряется среди деревьев. Как в фильме. Мы прислушиваемся, но не получаем ответа.

— Посмотрите, там наверху дым! — говорит Криз.

— Нам туда! — говорю я. — Там наш лагерь.

Мы почти ползком преодолеваем последний отрезок пути. Рони лает. Мы смеемся. Я кричу:

— Вареная колбаса! Арахисовое масло!

Туве вторит мне:

— Чипсы «Тако»!

Старый добрый наш лагерь! Как приятно снова увидеть Филипа!

Мы почти наверху и видим, что дым становится гуще. Это означает, что там кто-то есть! Кто-то разжег костер. Я кричу:

— А вот и мы! Готовьте три порции каприччозы с сыром!

Криз и Туве смеются надо мной.

— Странно, что они не отвечают, — говорит Туве. Она приставляет ладони ко рту:

— Пия!

Тишина, лишь слабый ветерок в кронах деревьев, лишь ворона или, вернее, ворон каркает где-то высоко в небе.

— Кажется, их нет, — говорю я.

— Кто же тогда жжет костер? — спрашивает Криз.

* * *

Последний отрезок пути мы преодолеваем медленно, как-то настороженно. Наконец до нас долетают какие-то звуки. Сначала я ничего не понимаю. Не могу определить, откуда они доносятся. Здесь, в лесу, это трудно. Мне кажется, что звуки раздаются совсем с другой стороны. Смех. Манни?

— Филип! — кричу я.

Я останавливаюсь, перевожу дух, слушаю. Сердце выскакивает из груди. Наконец голос отвечает:

— Да-а-а!

Кажется, это Филип. Сначала я не узнаю его голос. Но вскоре сомнение проходит. Хотя неужели это и правда Филип?

— Это мы! — кричу я. — Мы идем!

С горы снова слышен смех. Манни? Затем первый голос, который должен принадлежать Филипу, говорит:

— Хорошо.

— Всем привет! — кричит Криз.

Мы выходим из-за деревьев, видим наш лагерь, и я останавливаюсь как вкопанный. Лагерь выглядит совсем не таким, каким мы его оставили. Повсюду валяются наши вещи: одежда, рюкзаки, ботинки, бинокли, кастрюли, пивные банки, тарелки, подстилки. На дереве сидит сова. Мой рюкзак перевернут и брошен на землю.

Перед кострищем лежат Манни и Филип. Они смеются над нами, но не встают. Костер потух и просто дымится. Две банки из-под пива и бутылка валяются между ними.

— Здорово, — говорит Филип и кривится.

— Клево, что вы пришли, — добавляет Манни.

— Черт, ну мы и заблудились, — говорю я и перевожу Дух.

Филип хохочет.

— Я думала, мы вас никогда уже не найдем, — говорит Туве.

— Мы столько миль прошагали!

— Да, ну и дела, — с улыбкой говорит Манни. Он отхлебывает из бутылки. Затем снова сползает.

— Что вы пьете? — спрашиваю я.

— А где Пия? — перебивает меня Криз.

Я оглядываюсь. Обнаруживаю Пию-Марию в темноте под навесом. Та спит. Криз подходит и осторожно трясет ее.

— Проснись! Это Криз! Я пришла.

Крепкое тело Пии-Марии шевелится. Она поднимает голову и сонно смотрит на нас. На Криз, на меня, на Туве. Затем невнятно бормочет:

— Криз! Черт, как круто!

Рони обнюхивает ее, тихонько помахивая хвостом.

Мне необходимо поесть, и я раскрываю свой рюкзак. Где-то тут нарезка вареной колбасы! Ее-то я и съем. Что за черт! Кто рылся в моем рюкзаке? Я оглядываюсь.

— Кто спер мою еду? — спрашиваю я.

— Э, Кимме, расслабься, возьми пивка, — предлагает Манни.

Он открывает банку. Я качаю головой. Манни протягивает банку Туве, она берет пиво и пьет долго, не отрываясь. Допив, стонет:

— Черт, как хорошо.

— У тебя есть еще? — спрашивает Криз.

— Конечно, — отвечает Манни.

Из-под навеса выползает Пия-Мария.

— Дайте мне пива, или я умру.

— У вас была вечеринка? — спрашиваю я.

Почему-то мой вопрос жутко развеселил Манни и Филипа. Они громко смеются.

— Точно, — говорит Манни. — Небольшая вечеринка. Хотя, скорее всего, это была разминка. Настоящая вечеринка впереди. Теперь все в сборе.

Я залезаю под навес. Вижу остро заточенный нож Филипа, поднимаю и откидываю его подальше.

— Нельзя оставлять нож там, где спишь.

Я изучаю то место, где оставил свой рюкзак. Мои зеленые кальсоны тут. В другом конце нашего укрытия я нахожу знакомые пакеты. Осматриваю их. Пюре быстрого приготовления и замороженные овощи с рисом. Это мои пакеты.

— Кто спер мою еду? — кричу я.

— Расслабься, Кимме, — отвечает Филип.

— Ты портишь вечеринку, — говорит Пия-Мария. Цвет ее лица становится прежним.

* * *

— Возьми мои бутерброды, — предлагает Криз. — У меня их полно.

Я ловлю пакет.

— Чудесно, — говорю я и разрываю целлофан. Мне достались бутерброды с сыром и несколько с колбасой. Я протягиваю один Туве и торопливо откусываю свой.

— Вы не знали, где мы?

— И так ясно, — гогочет Манни.

— Я почти был уверен, что вы вернулись домой, — говорит Филип.

— Разве вы не видели дым, когда мы утром развели костер?

— Не-а, — отвечает Филип и смеется. — Мы долго спали.

Я съедаю три бутерброда, но голод все еще терзает мой желудок. Я поднимаюсь и собираю детали примуса.

— Где денатурат? Надеюсь, вы не выпили его?

— Какого черта! — возмущается Манни. — Угомонишься ты или нет?

— Вон там, — говорит Туве. — За камнем.

Я нахожу бутылку с денатуратом. Наполняю горелку, Туве бросает мне зажигалку, я поджигаю примус и кладу зажигалку рядом на земле. Когда вода закипает, я заливаю сухое пюре и смешиваю его с замороженными овощами.

— Хочешь?

Туве принялась еще за одну банку пива. Она с сомнением смотрит на меня, потом соглашается.

— Давай.

Я раскладываю свою стряпню по одноразовым тарелкам и протягиваю одну Туве.

— Спасибо.

— Промочите горло, — говорит Манни и предлагает мне бутылку.

Я качаю головой.

— Ну и зря. — Манни делает пару глотков и передает бутылку Туве. Туве отхлебывает.

— Черт, как крепко! Это что, самогон?

— А что же еще? — отвечает Манни.

Поев, я начинаю складывать свои вещи. Думаю, кто-то нарочно раскидал их. Но я молчу. Собрав вещи, я подхожу к костру.

— Все потухло. У вас есть дрова?

— Вон в лесу полно, — отвечает Филип. — Пойди и набери.

— Хорошо, — соглашаюсь я.

Туве садится рядом с Манни.

— У тебя есть что-нибудь? — тихо спрашивает она. Манни смеется.

— А как же! — с довольным видом отвечает он.

— Может, кто-нибудь сходит со мной за дровами? — спрашиваю я.

Не дождавшись ответа, я сгоняю с дерева сову и спускаюсь с горы.

— Классные у меня друзья, — бурчу я.

За спиной слышится голос Манни:

— Какого черта с тобой творится, Кимме?

* * *

Я возвращаюсь, когда начинает смеркаться. Из лагеря доносится хохот. Я узнаю хриплый голос Криз и грубый смех Пии-Марии. Мне жаль, что они распугали глухарей. Хотя никто о них уже давно не вспоминает.

Трудно идти, таща огромную охапку хвороста. Я нашел сухую сосну и срубил ее. На это ушло много времени, но если мы успеем еще раз сходить вниз прежде, чем окончательно стемнеет, у нас будет достаточно дров на всю ночь.

Поднявшись на вершину горы, я спотыкаюсь. Дрова падают. Ругнувшись, я наклоняюсь и пытаюсь их собрать.

— А вот и наш раб с дровами, — говорит Манни.

Все смеются над его шуткой.

Я подхожу и кидаю дрова около кострища.

— Кто-нибудь сходит со мной за остатками?

— Что ты натворил? — кричит Пия-Мария. — Ты разлил мое пиво своими чертовыми дровами!

Пивная банка лежит на земле. Вокруг пенится пролитое пиво. Я поднимаю ее.

— Теперь-то ты угомонишься, — говорит Филип.

Интересно, кого он имеет в виду: меня или Пию-Марию? Я замечаю, что взгляд Филипа помутнел. Хотя, может, всему виной сумерки.

— Ты же все портишь! — не унимается Пия-Мария.

— Ладно, я пошел один, — говорю я и поворачиваюсь, собираясь снова спуститься к болоту.

— Да что с тобой, старик? — спрашивает Манни.

Я слышу, как он встает и идет за мной. Не обращаю на него внимания. Продолжаю свой путь, и вдруг чувствую на плече его руку. Я останавливаюсь.

— Ты, чертов раб, я запрещаю тебе приходить сюда и портить нам настроение. Я скидываю его руку и поспешно исчезаю под горой.

* * *

Кругом стволы деревьев. Тьма накрывает меня. Почти ничего не видно. Последний отблеск света на небе медленно гаснет. Крупные каменные блоки. Перевожу дух, отдыхаю, жду, пока глаза привыкнут. Продолжаю свой путь. Нахожу свою сухую сосну. Набираю полную охапку веток. Теперь назад. Обратно к ребятам. Я оборачиваюсь и внезапно вижу всю гору. Вижу, как пламя костра рассеивает темноту. Я ускоряю шаг. Задыхаюсь от усталости почти на самой вершине. Останавливаюсь. Чувствую, что тепло приближается. Пламя поднимается вверх, освещая темные стволы сосен. В отблесках я вижу Туве, Криз и Пию-Марию. Они перебрались подальше от костра. Сидят теперь у навеса и курят, передавая по кругу самокрутку. Все дрова, что я принес раньше, брошены в огонь. Я складываю только что принесенные ветки недалеко от кострища. Те, что сверху, скатываются и падают перед костром. Ну и пусть валяются.

— Зря вы все кинули.

— Ну что еще? — раздается у меня за спиной голос Манни.

Я оборачиваюсь и вижу, что они с Филипом сидят на корточках на плоском камне. Нож Филипа сверкает в отблесках костра. Он красный от крови. Манни держит в руке толстую заостренную жердь.

— Что вы делаете?

— Сейчас будем жарить зайца. У нас ведь вечеринка, Кимме.

Филип надрезает кожу на брюхе зайца и сдирает ее полоской. Острый нож делает еще один надрез, до шеи. Филип сдирает еще одну полоску кожи.

— Нужно беречь дрова, — говорю я. — В следующий раз пусть идет кто-то другой.

Манни сплевывает.

— Это твоя работа, Кимме. Пойдешь за дровами, когда мы тебе скажем. Понял?

Не обращая внимания на его слова, я иду к навесу за запасным свитером.

— Ты понял?

Я оборачиваюсь.

— На что ты намекаешь?

Манни подходит ко мне, все так же держа в руке острый кол.

— Намекаю? — переспрашивает он. — Что ты несешь, Кимме?

Я слышу смех Пии-Марии.

— Опять он за свое. Вечно такой высокомерный.

— Заткнись и делай то, что тебе говорят, — говорит Манни и бьет меня в живот свободной рукой. — Понял?

Я киваю.

— Отвечай, черт тебя дери! Кажется, ты не понял. Прекрати кивать. Отвечай!

Манни приближается ко мне на пару шагов. Я успеваю заметить, как он наступает на дрова, которые я уронил. Он поскальзывается, теряет равновесие и чуть не наступает другой ногой в костер.

— Что ты делаешь?! — кричит он.

Манни пинает дрова, и они скатываются с горы. Затем бьет по ним жердью. Он сверлит меня взглядом.

— Я же ничего не сделал, — говорю я.

— Это твои проклятые дрова.

Я оборачиваюсь и вижу Пию-Марию. Она тоже смотрит на меня, в ее глазах отвращение. Кажется, она ненавидит меня.

— Я покажу тебе, — говорит Манни.

Филип подходит к нам. В его руке окровавленный нож.

— Успокойся, — говорит он. — Кимме ведь наш друг. Или я не прав, Кимме?

Другой рукой он держит за ухо зайца. Заячья тушка похожа на полураздетого игрушечного мишку.

Я киваю.

— Хватит кивать!

— Вот идиотская привычка.

— Дай ему закурить.

Пия-Мария протягивает мне самокрутку. Я чувствую сладковатый запах гашиша.

Я качаю головой.

— Ах, тебе не нравится! — говорит она.

— Сейчас я тебе объясню, Кимме. Твоя манера поведения здесь не годится.

— Нам не нравится, когда ты себя так ведешь.

— Я не хочу, — говорю я.

Внезапно Пия-Мария встает. Ее глаза пусты. Я вижу, что она в бешенстве. Она подходит прямо ко мне, толкает меня. Я теряю равновесие и падаю задом прямо в костер.

Раздается взрыв дикого хохота. Рони лает.

Я быстро поднимаюсь и стряхиваю угольки, прилипшие к брюкам.

— В этом не было необходимости, — говорю я.

— Ты будешь курить или нет?! — кричит Пия-Мария.

— Нет, — отвечаю я. — Я не употребляю такое. Неважно, как долго ты будешь меня провоцировать.

— Что ты мелешь, Кимме!

— Надо же, какая у нас тут цаца!

— Я сейчас тебе покажу, что значит провоцировать!

Удар следует прежде, чем я успеваю отреагировать.

Манни размахивается своим заостренным колом и бьет меня по голени. Мгновенная боль. Я стою, скорчившись от боли.

— Ты еще глупее, чем я думал, — говорит он.

— Он так туп, что его надо сжечь, — вторит ему Пия-Мария.

Она видит мой свитер, лежащий перед навесом. Ее качает, когда она наклоняется, поднимает его и бросает в огонь. Свитер вспыхивает. Пахнет паленой шерстью.

Все смеются.

— Круто!

— Ты сгоришь, чертов раб!

— Будешь курить?!

Я качаю головой.

Через секунду кол снова взмывает в воздух. Удар в живот. Я вскрикиваю. Инстинктивно прижимаю обе руки к животу. Складываюсь почти пополам. Стою в такой позе несколько секунд. Пытаюсь взять боль под контроль. Чувствую, как кто-то толкает меня. Я спотыкаюсь, падаю в костер, но, к счастью, успеваю сгруппироваться и опрокидываюсь на землю. Сознание покидает меня.

Тихо. Затем я слышу смех. Это Пия-Мария. Рони обнюхивает мне лицо. Пятится и лает. Я чувствую удар в спину. Жуткая боль.

— Какого черта ты тут разлегся!

— Вставай же!

Я встаю на колени. Щупаю рукой поясницу. Встречаюсь взглядом с Филипом. Смотрю ему в глаза. Я вижу, что это другой Филип. Он не знает меня.

Он бросает в меня тушку зайца. Твердый череп больно ударяет по губам.

— Вставай же, Кимме!

Я пытаюсь подняться, и когда я уже почти встаю, кто-то бьет меня ногой, и я падаю навзничь. В этот раз я попадаю прямо в огонь. Я слышу, как шипит одежда, и пытаюсь руками защитить волосы. Я выкатываюсь из огня. Одежда на мне дымится. Рони скребет передними лапами перед костром и гавкает.

— Фу, как воняет! — говорит кто-то.

Все смеются.

— Вставай сейчас же!

Я лежу не двигаясь. Я не в силах подняться. Боль в спине просто невыносима.

— Ткни его ножом, чтобы понял.

— Слышишь? Упрямство доведет тебя до беды.

Я вижу, как в отблесках костра сверкает нож Филипа.

Его лезвие совершенно чистое. Заячью кровь стерли. Только я хочу сказать ему: «Хватит! Прекратите!», как чувствую, что спина словно вдавливается от нового удара. Он пришелся выше, чем первый.

— Вставай!

Я собираюсь с последними силами. Поднимаюсь на дрожащих ногах. Спина болит так, словно там что-то сломалось.

— Теперь доволен? — спрашиваю я.

— Кури, черт тебя побери!

Я смотрю на Пию-Марию. Ее глаза горят ненавистью Кто-то визгливо хохочет, я терпеть не могу такой смех Манни протягивает мне самокрутку.

Я смотрю ему в глаза. Качаю головой.

— Ткни его ножом!

Удар в грудь. Я надаю задом в костер и ударяюсь лицом о камень. В глазах темнеет. Во рту привкус крови. Жар огня ужасен.

— Он горит! — кричит кто-то.

— Поздно.

— Помочись на него, или он сгорит.

— Вряд ли поможет.

Я слышу, как шипит огонь.

В лицо летят брызги. Я открываю глаза и вижу чей-то член. Он направлен на меня. Моча льется то на мое тело, то на лицо.

— Вставай, чертов раб!

— Кури, пока не сгорел.

Я снова пытаюсь подняться, но непослушное тело опять опрокидывается.

— Да ткни же его, черт побери!

Удар по затылку. Голова летит вперед. В ту же секунду меня пронзает боль. Сильная, холодная, как лед. Я лежу на животе около костра. Кажется, словно голову снесло. Словно то, что ее удерживало на своем месте, сломалось.

— Вставай!

Когда я, наконец, встаю, вижу, что мои «друзья» пересели. Что-то изменилось. Не знаю, сколько времени прошло. Долго ли я лежал. Они притихли. Тишина кажется еще более угрожающей, чем смех и крики. Я оглядываюсь. Вижу лишь одним глазом. Я едва различаю перед собой Пию-Марию, пытаюсь сфокусировать на ней взгляд, но вижу несколько ее фигур. Одна Пия-Мария держит самокрутку, у другой в руке нож Филипа. Интересно, зачем он ей?

Рука протягивает сигарету.

Я качаю головой.

Прежде чем я успеваю среагировать, кто-то бьет меня ножом. Удар в живот. Острое лезвие пронзает кожу, и я чувствую, как толчками вытекает кровь. Прижимаю руки к ране, чувствуя горячую волну.

Я опускаюсь на колени. Пытаюсь прижать руки к животу.

Град ударов обрушивается на меня. По бокам, по спине, в лицо. Один удар попадает в правый глаз, я чувствую дикую боль.

Становится темно.

Удар по затылку.

Я чувствую, как мое тело дергается, падаю ничком и неподвижно лежу.

⇐ Предыдущая 16 17 18 19 20 21 222324 25 Следующая ⇒