За культурное обслуживание. 3 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 23 из 40Следующая ⇒

Фернанду присвистнул.

– Еще того чище! Ты знаешь Гейзельса?

Похоже, Михаилу следовало оправдываться за свои знакомства.

– Случайно сошлись в Париже. У меня дела были скверные, он посочувствовал.

– Что, денег дал?

– Денег от первого встречного я не беру. Он шепнул мне адрес лиссабонского агентства по распространению печати.

– Значит, ты ему не очень приглянулся. Могло бы быть и похуже.

Фернанду все больше и больше начинал нравиться Михаилу.

Намек на принадлежность Гейзельса к темному миру был прозрачен, и Михаил спросил:

– По-твоему, я похож на овцу? Куда поведут, туда и пойду?

– Не думаю. Но такие, как Гейзельс… – Фернанду не договорил.

– А где сейчас Брокман? – спросил Михаил.

– Там, в джунглях.

– С такими же вояками, как наши?

– Э-э, нет. Он по другим делам.

– Секрет?

Фернанду посмотрел на него совершенно трезвыми глазами.

– Знаешь, хотелось бы дать тебе маленький совет.

– Говори.

– Раз уж ты сюда попал, старайся не копаться в чужих делах. Спокойней будет.

– У меня вообще такой привычки нет.

Фернанду продолжал так, словно Михаил не дал ему закончить предыдущее:

– Но о Брокмане я тебе кое-что могу сообщить. Спецкоманда, в которой он работает, охотится за командирами партизан.

Они разошлись после полуночи.

– Все, что мы тут болтали, строго между нами, – сказал Фернанду на прощание.

– Мог бы и не предупреждать…

Улегшись в постель и перебрав в памяти по порядку их застольную беседу, Михаил не мог не подивиться откровенности Фернанду Роша. Ведь они были знакомы всего какие-то три недели, а Фернанду выложил ему столько, что, будь на месте Михаила подосланный провокатор, инструктора по борьбе против партизан поставили бы к стенке без суда и следствия.

Объяснить доверчивость Фернанду тем, что Михаил угощал его, было бы неверно: инструктор, насколько Михаил успел заметить, был не жаден и денег имел достаточно, да к тому же холостяк, копить не для кого. Скорее всего он слишком долго молчал, и вот при первом подходящем случае, сошедшись с человеком, непохожим на тех полулюдей, с которыми приходилось общаться много лет, Фернанду раскрылся, чтобы хоть один вечер отдохнуть душой. Других правдоподобных толкований Михаил не нашел…

У него уже набрались некоторые сведения, на основании которых можно было составить отчет для Монаха, отображающий истинное положение в колониальных войсках.

Дело же с Брокманом сильно усложнялось. По-видимому, встретиться с глазу на глаз им в ближайшее время не суждено, а затягивать пребывание в колонии не имело смысла. Но он еще не придумал, как отсюда выбраться.

Рассуждая о мести, Михаил приходил к выводу, что это действительно низменное чувство, но всякий раз возникал контрдовод: Брокмана необходимо было обезвредить хотя бы уже потому, что он не человек, а опасный бешеный волк. Как еще можно назвать выродка, избравшего себе профессией убийство людей? Рассчитаться с убийцей необходимо. И если самосуд карается законом, то совестью своей Михаил его оправдывал. Правда, он не был твердо уверен, что рука его не дрогнет в решительный момент. Главным оставалось встретиться с Брокманом и через него выйти на след Гофмана. Но как это осуществить?

Михаил уже начинал изнывать от нетерпения: когда же наконец вернется оперированный инструктор, которого он подменял? Но тут произошло чрезвычайное событие.

Фернанду, забежав к нему во время дневного перерыва, сообщил, что срочно вылетает в джунгли и что, по всей вероятности, вскоре Михаил будет иметь счастье видеть Брокмана – живого или мертвого.

Михаил привскочил с постели – он сидел, собираясь раздеться и лечь.

– Что произошло?

Но Фернанду выбежал, крикнув через плечо:

– Вертолеты ждут!

Надев белую панаму, Михаил вышел из дому, пересек под палящим полуденным солнцем пустынную кремнисто-твердую площадь, жегшую ноги даже через толстую кожаную подошву, и вошел в здание штаба.

Дежурный, с которым он был знаком, ничего толком объяснить не мог. Сказал, что с материка поступила на радио просьба о срочной помощи – кто-то там попал в беду, а кто именно и где, неизвестно. К радистам на второй этаж Михаил пойти не мог: туда нужен был особый пропуск.

Придя к себе, Михаил лег на кровать, не раздеваясь.

Вертолеты прилетели в 16.00. Михаил, услышав их шум, отправился в казарму, где размещались новобранцы: она была ближе к аэродрому. Те, кто сейчас прилетел из джунглей, обязательно проедут мимо нее, а Михаилу очень хотелось посмотреть на вернувшихся.

Ждать пришлось недолго. Вскоре на бетонке, ведущей от аэродрома, показались два «джипа» с туго натянутыми светло-песочными тентами. Они пронеслись мимо и скрылись в той стороне, где располагался лагерь спецкоманд. Михаил успел заметить, что в «джипах» на задних скамьях сидели какие-то лохматые, бородатые люди в оборванных пятнистых маскировочных униформах. И что-то белое мелькнуло – наверное, бинты, перевязки.

А минут через десять на дороге появилось еще несколько «джипов». В переднем рядом с шофером сидел Фернанду. Он помахал Михаилу рукой.

Михаил не спеша зашагал к дому.

Скоро пришел Фернанду и сразу отправился под душ. Через открытую дверь ванной он рассказывал сидевшему у стола Михаилу о том, что произошло.

– Их пятеро было, в том числе твой Брокман… Базу заложили в джунглях недалеко от штаба… В разведку ходили, ловили момент. А момента нет и нет… – Он делал паузы, когда отфыркивался. – Сегодня утром на них набрел какой-то мирный негр с мальчишкой… Старик и мальчишка. Старика они застрелили, а парнишка удрал. Их накрыли. Они дали сигнал по радио сюда. Ну, а дальше все ясно…

– У вас был бой? – спросил Михаил.

Фернанду не расслышал.

– Что?

– Бой был, говорю?

– Ерунда! Так, пугнули малость. Те не ожидали, конечно, что мы так быстро подоспеем, и держали эту бравую команду в осаде малыми силами – человек десять. Там между деревьями чистое место было, мы спокойненько сели, а нас тридцать человек – какой уж тут бой?

– А из наших, по-моему, кто-то ранен?

– Трое. И Брокман тоже.

– Тяжело?

– Ерунда, царапина… Касательное в левое предплечье… – Фернанду кончил полоскаться, закрыл краны. – Сказать по чести, будь моя воля – не стал бы я их оттуда вытаскивать…

– Брокмана в госпиталь отправят?

– Тут уж как он сам захочет, – не придав этому вопросу никакого особого значения, с обычным своим добродушием отвечал Фернанду. – Я ему, между прочим, передал от тебя привет.

– Он же меня не знает.

– Верно. Брокман так и сказал: кто еще такой?

– Если можешь, представь нас друг другу.

– Попробуем… Но мне это ничего приятного не доставит…

В тот же вечер Фернанду привел к себе Брокмана, а Михаил ждал их, уставив стол бутылками, джусом и стаканами. Брокман явился голый до пояса, на левой руке чуть ниже локтя – пухлый тампон, приклеенный пластырем. Дон говорил в Париже правду: Брокману на вид было лет тридцать. Волосы светлые. Загорелый не по-курортному, а скорее как дорожный рабочий: лицо ниже бровей, шея, руки до бицепсов – кофейного цвета, а торс и лоб – молочно-белые. Светлые волосы и черное лицо производили впечатление, будто смотришь на негатив. Михаил предполагал узреть нечто гориллоподобное, но перед ним был хорошо сложенный, красивый парень с несколько презрительной гримасой. На собеседника он не глядел.

– Привет, – по-немецки сказал Брокман, усаживаясь. – Меня зовут Карл.

– Привет, – ответил Михаил, радуясь, что этот тип не протянул ему руки.

– Говорят, вы меня знаете.

– Марк Гейзельс просил передать вам поклон.

– А-а, еще бегает, старый лис! Как он там?

– Мы виделись накоротке. Но можно понять, что он при деньгах.

– Гейзельс всегда при деньгах, – небрежно заметил Брокман. – Мы выпьем или будем смотреть на бутылки?

– Что вы предпочитаете?

– Покрепче…

Михаил взял большую бутылку джина, посмотрел на Фернанду, который стоял, опершись рукой о спинку стула. Фернанду кивнул. Михаил налил в три стакана. Выпили.

– Не сильно? – спросил Михаил, показывая на раненую руку Брокмана.

– Достаточно для того, чтобы смыться отсюда, – сказал Брокман.

– Значит, в Европу?

– Завтра же. Имею право. – Брокман повертел перед глазами пустой стакан. – И страховку получим.

– Вы счастливчик.

– Желаю и вам того же.

– Спать хочется, – сказал Фернанду.

Михаил обернулся к Брокману.

– В таком случае, может, перебазируемся ко мне?

– Благодарю. Надо отдыхать. – Он посмотрел на часы, которые были у него на правой руке.

И Михаил вспомнил слова патологоанатома, выступавшего в качестве судебно-медицинского эксперта: «Если удар был нанесен не сзади, то бил левша».

Брокман встал. Михаил решил рискнуть, как при разговоре с вербовщиком в лиссабонском агентстве по распространению печати.

– Один вопрос, Карл…

– Да.

– Вам не знакомо имя Гюнтер Гофман?

Казалось, над ухом у Брокмана выстрелили из пистолета: он вздрогнул.

– Почему вас это интересует?

– Видите ли, я когда-то, во время войны, служил с ним. Хотелось бы разыскать. Полагаю, сейчас у него другое имя…

– Правильно полагаете.

– Вам ничего о нем не известно?

– Последнее его имя – Алоиз. А фамилией я не интересовался.

– А где он сейчас?

– Был в Америке. – Брокман повернулся к двери. – Пока.

– Пока.

Глава 7

Приобретения и потери

Леша, когда проявил свою первую в жизни самостоятельно отснятую фотопленку, был очень удивлен: она получилась такой хорошей, будто снимал матерый фотомастер. Скажем кстати, что эта первая пленка была лучше всех последующих на протяжении месяцев трех и только к концу лета Леша научился сознательно добиваться тех прекрасных результатов, которые в самом начале были получены по наитию.

Как было им обещано в присутствии его малолетнего покровительствуемого Витьки, Леша сделал стенгазету. Он дал ей название почти такое же, какое носил стенной орган печати центрального городского универмага, то есть «Культурное обслуживание». Опустив предлог «за», он словно поднялся на ступень выше: та газета только призывает к культурному обслуживанию, а здесь — пожалуйста, уже все готово.

В центре небольшого листа ватманской бумаги, под заголовком, была наклеена фотокарточка размером тринадцать на восемнадцать, изображавшая Светлану, Галю и Пьетро за ресторанным столиком. На заднем плане, чуть не в фокусе, из-за столика привстал плотный мужчина. (Леше показалось, что он как будто похож на человека, приказывавшего ему засветить пленку.) Под снимком Леша поместил подпись, над которой ему пришлось долго думать. Она гласила:

«Картинки из светской жизни».

По обеим сторонам фотокарточки были наклеены цветные вырезки из рекламных буклетов «Интуриста».

Леша полюбовался с горечью на свое произведение, вздохнул, сложил стенгазету вчетверо и засунул ее под тахту. Он счел замышленное предприятие с вывешиванием газеты недостойным и мальчишеским. Более того, он решил выказать великодушие: он сделал еще два отпечатка форматом девять на двенадцать, чтобы вручить их Светлане – пусть один возьмет себе, а другой пошлет этому черноволосому иностранцу.

Случай представился скоро. Светлана, как-то вечером, возвращаясь с работы, подозвала к себе Лешу, певшего под гитару в кругу ребят с их двора.

– Не отлегло? – спросила она как бы даже с сочувствием.

Это не понравилось Леше. Он сунул ей в руки гитару и сказал небрежной скороговоркой:

– Подожди минутку, я сейчас. – И побежал в свой подъезд.

Вернувшись, он отобрал у нее гитару и вручил фотографии.

– Вот, вышло прилично. Возьми на память.

Светлана сначала не поняла, что изображено на снимках, а когда поняла, то покачала головой.

– Значит, с фотоаппаратом шпионишь?

– Шпионил, – поправил ее Леша. – Больше не буду.

На это Светлана ничего не ответила. Положила карточки в сумочку и пошла домой. Даже спасибо не сказала.

С тех пор, встречаясь во дворе или на улице, они только здоровались. Леша иногда спрашивал себя, правильно ли он поступает. Светка ему все равно нравилась, как и раньше, а может, и еще больше. Ну, ходила в кафе с иностранцем. Иностранцы приезжают и уезжают. Тем более Светка же его сама первая подозвала для разговора. Но нет, не мог Леша простить ей, что-то горькое поднималось в душе, когда вспоминал он про кафе, и у него возникало непонятное чувство, словно Светка знает о тайнах взрослой жизни гораздо больше его, и от этого становилось еще горше и обиднее. И хотелось бы ему заговорить с нею, но ничего он не мог поделать со своей гордостью.

Вера Сергеевна сумела уловить, что в отношениях Светланы с Лешей произошли важные изменения. Она прямо спросила у дочери, что случилось. Но Светлана отделалась одной фразой: «Да ну его!» И кажется, ей в самом деле стало совершенно безразлично, есть на земле такой парень – Леша Дмитриев или его и не было никогда. Хотя Гале она признавалась, что ей жалко разбитой дружбы и как-то пусто от того, что Леша перестал забегать к ней на работу. Ему самому она этого не сказала бы никогда.

Подруги проводили лето по-разному. Светлана по графику отпусков должна была отдыхать в сентябре. Галя уехала вместе с матерью в Крым, в Алушту, где у старого друга их семьи, ныне отставного военного, был собственный дом.

Светлана не очень-то скучала. В свои выходные она с подругами из универмага ездила на городской пляж. Всегда подбиралась веселая компания.

У нее с некоторых пор все чаще появлялось такое настроение, что она будто бы попала на станцию, где надо делать пересадку. Она была все время в ожидании чего-то, а чего именно – неизвестно. Это состояние впервые возникло на следующий день после того, как она отослала в Милан Пьетро Маттинелли фотокарточку с коротким письмом, в котором объяснялась история ее появления.

Разрешилось это состояние неизвестности весьма прозаическим образом. 29 июля 1971 года под вечер к ее прилавку в универмаге подошел немолодой, небольшого роста и довольно полный мужчина с блестящими и темными, как маслины, глазами. Он поставил на прилавок клетчатую сумку-торбу, и, подождав, пока Светлана не кончила разговора с очередным покупателем, спросил:

– Вы есть Светлана Сухова?

– Да. Я вас слушаю. – Она уже догадалась, кто это и откуда.

– Вам привет шлет Пьетро из Милана. – Он выговаривал русские слова с трудом, но очень старательно.

– Спасибо.

– Он также просит дать вам это. – Итальянец положил руку на сумку и улыбнулся.

Светлане на секунду сделалось неловко, но только на секунду. Мелькнул в памяти тот разговор за столиком в кафе – как Пьетро просил разрешения прислать что-нибудь в подарок, как она воспротивилась. Что может быть в этой сумке? Уж, наверное, не на сто рублей? Чего тут зазорного, если принять подарок? Не отказывать же человеку, который тащил клетчатую торбочку из Милана через пол-Европы.

– Спасибо, – сказала Светлана и убрала сумку под прилавок. – Как поживает Пьетро?

– О, ничего, очень хорошо. Очень скучно без вас.

– Вы долго у нас пробудете?

– Сожалею, но всего два дня. После – Тамбов. Там тоже есть нам дело, тоже завод. – Итальянец убрал с лица улыбку. – Но вы можете писать Пьетро через меня. Я могу зайти завтра.

Так они и договорились. Итальянец, по-видимому, спешил, и Светлана его не задерживала. Как только он ушел, она расстегнула «молнии» на сумке. Поверх разноцветных пластиковых пакетов лежал конверт, голубой и продолговатый, с ее именем, написанным крупными заглавными буквами. Такими буквами было составлено и письмо. Пьетро убедительно просил не отвергать его скромный подарок, уверял в своей преданности, жаловался, что скучает по Советскому Союзу и по ней, Светлане, и высказывал надежду, что, может быть, через год приедет снова, хотя бы ненадолго. А в конце сердечный привет Гале и просьба выделить ей что-нибудь из присланного.

Галя к тому времени уже вернулась из Крыма, и Светлана, закончив работу, сразу позвонила ей из кабинета заведующего отделом, и они условились встретиться в тот же вечер у Светланы дома. У Светланы возникла было мысль, что неудобно будет при матери потрошить посылку, но по всегдашней своей привычке отгонять прочь все неприятное она тут же постаралась об этом не думать. В конце концов они с Галей могут просто закрыться в комнате и сказать матери, что им надо посекретничать…

Галя явилась без опоздания. К ее приходу Светлана успела разобрать посылку.

В сумке-торбе оказались два прекрасных длинных шарфа, связанных из шерсти, один синий, другой малиновый, шерстяная кофта цвета перванш, кашемировый платок, пара черных лаковых туфель и множество косметики – духи, помада, пудра, тени – все в замечательной упаковке. Но главное было не это. Главное лежало в маленькой кожаной красной коробочке: брошь-булавка с голубым камнем.

Матери не оказалось дома. Светлана разложила все присланное на своей софе и прикинула, как им поделить: у нее и в мыслях не было дать Гале что-нибудь из мелочи, а остальное взять себе. Пополам, только пополам – так она решила с самого начала. Правда, туфли и брошь не поделишь пополам, но тут тоже можно что-нибудь придумать…

Когда Галя вошла, Светлана, ничего не объясняя на словах, дала ей письмо Пьетро. Прочтя и поглядев на разложенные вещи, Галя долго молчала.

– Что скажешь? – вывела ее из задумчивости Светлана.

– Кажется, он не бедствует, этот твой Пьетро Маттинелли.

– Наверное, не побирается. – Светлана вынула брошь из коробочки, протянула ее Гале. – Как ты думаешь, это настоящее?

У нее были подозрения, что и металл и камень – подделка, а Галя разбиралась в драгоценностях.

Галя посмотрела камень на свет, повертела в пальцах против света и сказала:

– Аквамарин. Настоящий.

– А булавка?

– Золотая.

– Наверняка не побирается, – весело заключила Светлана. – А ты чего сникла?

– Да как-то, знаешь, необычно…

– Что необычно?

– Ну, всего один раз виделись, и вот… все это… – Галя кивнула на софу.

– Значит, как в кино. Ладно, давай распределим.

– Но это же тебе прислано, – возразила Галя не очень твердым тоном.

– Заткнись, а то все выброшу, – серьезно сказала Светлана.

Галя не сомневалась, что Светка может так и сделать, если ее не послушать.

Парфюмерные изделия были разделены без труда. Светлана взяла себе малиновый шарф, следовательно, Гале достался синий. Туфли больше впору были Гале, зато Светлана оставила себе кофту. Кашемировый платок разрезали надвое по диагонали – получились две косынки. Судьбу броши Светлана предложила решить жребием, но тут уж Галя воспротивилась не на шутку.

– Ты с ума сошла! – воскликнула она. – Не командуй, пожалуйста. Я ведь тоже могу…

– Ничего ты не можешь.

Как всегда, Светлана не заботилась о самолюбии подруги, но сейчас сопротивление Гали было ей приятно: Светлане очень хотелось быть обладательницей такой прекрасной броши. Насчет жребия, говоря честно, она сказала лишь для того, чтобы выдержать характер. Она была уверена, что Галя не согласится. Да и несправедливо это чересчур: у Гали много было разных драгоценностей, подаренных родителями и бабушками, хотя она никогда их не носила с того дня, как познакомилась со Светланой, – потому не носила, что у Светланы драгоценных украшений не имелось, не носила из солидарности.

Великий дележ закончился как раз к приходу Веры Сергеевны. Сколь ни храбрилась Светлана, сколь ни выказывала свое коронное умение ничему не удивляться и ни о чем не жалеть, но Вера Сергеевна все же заметила необычно возбужденное состояние дочери.

– Вы ссоритесь? – спросила она.

Свою часть посылки Галя перед тем положила в сумку, а Светлана свою спрятала в шифоньер, так что Вера Сергеевна вещей и косметики не увидела.

– Спорим, – сказала Светлана и повернулась к Гале: – Идем, провожу немного.

…Таким образом разрешился у Светланы кризис ожидания. Ей предстояла повторная сдача экзаменов на филологический факультет – еще одна попытка. Она их сдавать не стала, и не только потому, что не подготовилась как следует. Было еще одно серьезное привходящее обстоятельство.

Но, прежде чем заняться им, надо отметить, что Светлана на следующий день после получения посылки отправила с привезшим ее итальянцем письмо к Пьетро Маттинелли с благодарностью и просьбой не повторять ничего подобного впредь, а лучше всего приехать снова в Советский Союз. В конверт она вложила фотокарточку.

А примерно через неделю после этого у Светланы состоялось новое знакомство, которое она не сочла странным и необычным по той простой причине, что все было логично и объяснимо.

Один из покупателей, изучавших каталоги пластинок, интеллигентного вида, пожилой, явно за пятьдесят, но моложаво выглядевший мужчина, плотный, среднего роста, одетый в светлый костюм и синюю рубаху без галстука (все это Светлана рассмотрела уже несколько позже), вдруг обратился к ней таким тоном, словно продолжал с нею задушевную дружескую беседу, прерванную нечаянно. Он выбрал момент, когда никого другого у прилавка не было.

– Значит, получили весточку от Пьетро, Светлана Алексеевна?

Она удивилась, но, выдерживая свою манеру внешне ничему не удивляться, ответила так, будто и она всего лишь продолжала беседу:

– Да. Но откуда вам это известно?

Он усмехнулся отечески.

– Видите ли, я знаком с тем человеком… ну, что привез вам посылку из Италии. Я ведь и Пьетро знаю. Он мне рассказывал о вас.

– Вы даже и по отчеству меня знаете, – сказала Светлана.

Он кивнул на дощечку, висевшую на стене позади нее: «Сегодня вас обслуживает продавец…» Она обернулась, поглядела и расхохоталась.

– Ой, правда, тут же написано! Кто я после этого, скажите?

– Вы совершенно очаровательная девушка, и Пьетро Маттинелли можно понять.

Нет, ей определенно начинал нравиться этот пожилой спокойный человек.

– А как зовут вас?

– Виктор Андреевич.

– Вы что, работаете на химзаводе?

– Да, в одной из лабораторий. Мне не так часто приходилось общаться с Пьетро по работе, но мы довольно близко познакомились.

– Он вам нравится?

– По-моему, очень хороший человек.

– Мне кажется, он прямой и открытый. А вы давно здесь живете?

– Приехал сразу после войны.

Она посмотрела на его руки – есть ли обручальное кольцо. – И от него не ускользнул этот взгляд.

– Я одинокий. Жена и дочь погибли в оккупации.

Светлану поразила его догадливость и проницательность. И главное – простота. Это был первый из взрослых людей, кто демонстрировал перед нею свое превосходство столь неназидательно и ненавязчиво. Она мгновенно прониклась к своему новому знакомому уважением.

О том, как развивалось это знакомство, мы расскажем дальше, а теперь надо вспомнить о Леше, потому что у него произошли две пропажи, не такие уж значительные сами по себе, но имеющие прямую связь и с предыдущим и с последующим.

Однажды в воскресенье он затеял генеральную уборку в своей темной комнате, которая с момента покупки фотоаппарата служила ему исключительно как лаборатория. Надо было выбросить ненужный хлам, чтобы стало попросторнее. Закончив черную работу, Леша привинтил к стене широкую полку для химикалий и шкафчик для экспонированных пленок и фотобумаги. Потом стал разбирать пленки, заворачивая каждую в отдельный лист. Их накопилось уже порядочно, штук пятнадцать. Каждую он помнил очень хорошо – где, когда снимал, при каком освещении, с какой диафрагмой и выдержкой. Любимой оставалась та первая, которую он начал кадрами, снятыми в кафе. А ее-то как раз и не оказалось. Он обшарил все ящики стола, все углы – и не отыскал. Потом начал разворачивать уже завернутые пленки и снова просматривать их на свет – все напрасно. Первой пленки не было.

Леша пошел на кухню, где мать с отцом пили чай.

– Ма, ты у меня в чулане не копалась?

– Ты же не велишь туда даже входить.

– Чего взъерошился? – спросил отец.

– Пленка одна пропала.

– Другую купи.

– Да отснятая она, – с досадой объяснил Леша.

– Мне бы твои заботы.

Леша вернулся в лабораторию и еще раз обыскал ее от пола до потолка. И опять напрасно. Пропала пленка. А между тем он отчетливо помнил, что еще недели две назад она как-то попалась ему под руку, и он с удовольствием разглядывал ее, поражаясь, до чего удалась тогда эта самая первая съемка. Было жалко потерять такую память – истинные фотолюбители легко поймут огорчение Леши.

В тот же день, чуть позже, Леша пошел в свой самодельный гараж, где стоял его мотоцикл. К нему заглянул сосед, владелец старого «Москвича».

– Здорово, Леш! Дай на минутку разводной, я свои ключи дома оставил, краны подкручивал, понимаешь.

– Да хоть на неделю, – мрачно сказал Леша, наклонясь к чемодану с инструментом.

Но сколько он ни гремел этими железяками, разводного гаечного ключа найти не мог.

– Снится, что ли? – пробормотал он растерянно.

– Ты чего, Леш? Заговариваешься? – засмеялся сосед.

– Тут заикаться начнешь, не то что заговариваться.

Сосед ничего не понимал.

– Нету ключа, – сказал Леша, разгибаясь. – Нету. Пропал.

– Может, где валяется? – предположил сосед.

– Давай посмотрим.

Они внимательно осмотрели все закоулки гаража, но ключа так и не нашли.

– А может, ты его домой занес? – высказал еще одно предположение сосед.

Леша покрутил головой.

– Не заносил. У нас краны не текут.

Сосед исчез, наверное, побежал домой за гаечными ключами, а Леша еще долго стоял в задумчивости над чемоданом для инструмента и старался сообразить, когда мог исчезнуть ключ. Последний раз он пользовался им дней десять назад… Пропавшую пленку он держал в руках две недели назад…

Леша не делал сопоставлений, но мысленно отметил, что обе пропажи случились приблизительно в одно и то же время…

Сказав о потерях Леши, вернемся к Светлане.

Кому-то это покажется противоестественным, но вот факт: уже на второй день после знакомства с Виктором Андреевичем Светлана приняла его приглашение посидеть вечером в ресторане. Впрочем, найдется немало людей, которые не усмотрят в этом факте ничего особенного, ничего предосудительного. К тому же Светлана поставила условие, что с ней будет Галя.

Виктор Андреевич не жаловался на тоску одинокой жизни, но и не пытался изобразить из себя молодого сердцем бодрячка. Он просто сказал, что если у Светланы на завтрашний вечер не предвидится ничего лучшего, то не согласится ли она поужинать вместе с ним. Светлана не раздумывала.

Галя по обычаю исполнила волю подруги.

Виктор Андреевич предложил отправиться в ресторан-поплавок на реку. Там у пристани стоял на мертвых швартовах старый пассажирский теплоход, переоборудованный для новой службы.

Они заняли столик в углу, где вместо стульев были удобные узкие диванчики.

– Не стесняйтесь, девушки, – сказал, – усаживаясь, Виктор Андреевич. – Сегодня я при деньгах.

– Только сегодня? – спросила Светлана, как бы задавая тон беседе.

– Нет, я вообще солидный, обеспеченный мужчина, – с готовностью поддержал этот шутливый тон Виктор Андреевич. – У меня и автомобиль есть.

– Почему же мы сюда ехали на такси? – спросила Галя.

– Но мы же собираемся чего-нибудь выпить, не так ли? А под хмельком за рулем нельзя.

– Выпить можно, – сказала Светлана. – Мы уже пробовали.

– С Пьетро?

– Не только.

– Это он подарил? – спросил Виктор Андреевич, показывая глазами на брошь, которой у Светланы был заколот шарф.

– Он, – сказала Светлана.

Тут подошел официант.

Виктор Андреевич сделал большой заказ, а когда довольный официант ушел, задумчиво поглядел на подруг и сказал с легкой печалью:

– Кто со стороны посмотрит, скажет: отец дочек угощает.

– А может, внучек? – не упустила случая поострить Светлана.

– Да, так будет вернее, – еще более печально согласился Виктор Андреевич.

– Не обращайте внимания, – поспешила успокоить его Галя. Она любила успокаивать.

– Ладно, мы вас не будем называть дедушкой, – сказала Светлана.

– И на том спасибо.

Виктор Андреевич произнес это уже с такой неподдельной горечью, что Светлане всерьез стало его жалко.

– Перевернем пластинку.

– Да, поговорим лучше о Пьетро, – сказал Виктор Андреевич.

Поговорили о Пьетро Маттинелли. Подруги рассказали о нем все, что знали. Светлана показала Виктору Андреевичу фотокарточку и письмо, которые носила в сумочке. Потом Виктор Андреевич поведал кое-что об итальянце, который привозил посылку. Но все это было лишь присказкой к дальнейшему.

Ресторан скоро заполнился целиком. На эстраду вышли музыканты, начались танцы. К тому времени Светлана и Галя выпили с Виктором Андреевичем по две рюмки коньяку и по бокалу шампанского. Глаза у них блестели, щеки горели. Было жарко.

Едва Виктор Андреевич вновь налил рюмки, оркестр заиграл новый танец, и перед их столиком появились двое молодых людей. Поклонившись, один из них обратился к Виктору Андреевичу:

– Вы разрешите пригласить ваших девушек?

– Я не против, – сказал он, – но хотят ли они танцевать?

⇐ Предыдущая 18 19 20 21 222324 25 26 27 Следующая ⇒