ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Белая, пустая, холодная равнина. Ночью она кажется серой. Мы идем и идем, и уже розовое зарево восхода занимается за спиной. Мы ушли далеко вперед. Перед нами село Нивице. Стехов измеряет по карте: до Львова по прямой шестьдесят километров. Близко.

Нивице встретило нас тишиной.

Где сейчас наши товарищи? Найдем ли мы Крутикова в Гановическом лесу? Где Кузнецов?

— Все хорошо, — говорит Стехов. — Все очень хорошо. Завтра мы будем у цели.

Подходит Марина Ких.

— Теперь-то вы меня отпустите? Ну, я не говорю сегодня, а вообще? Жалею я теперь, что пошла в радистки, — сетует она.

С Лукиным и Стеховым заходим в первую хату.

Хозяин, высокий, крепкий старик, смотрит на нас удивленно, но впускает без слов. Кроме него, в комнате молодая женщина, лицо у нее испуганное. Первое, что бросилось мне в глаза, черный диск репродуктора на стене.

— Работает? — показывая на репродуктор, спрашиваю хозяина.

— Работает, — отвечает он, продолжая разглядывать нас. — У нас и школа работает, и церковь.

— Немцы есть?

— Сейчас никого.

— Ну а вообще как с ними живете?

— Всяко бывает.

— Часто они сюда наведываются?

— Приезжают по три-четыре человека. Вывозят из лесу древесину.

За окнами брезжит рассвет, похожий на сумерки.

Последнее время мы шли с непрерывными боями. Села встречали нас стрельбой. Враг всячески препятствовал движению. Неужто на этот раз нас оставят в покое?

Я вызвал командира первой роты Ермолина.

— Ты все-таки, товарищ Ермолин, поставь дополнительные посты. На всякий случай…

Лег, но не могу заснуть. Уже больше месяца я болен. Последние дни совсем не поднимался с повозки. Сейчас боль в спине усилилась, не дает спать. Сумерки редеют; снег, недавно еще серо-стальной, плотной пеленой устилавший улицу, теперь, когда рассвело, становится белым и потому кажется еще более холодным. Не в силах больше лежать, я встал и пошел проверить посты.

На улице тихо. Сразу же за огородом простирается открытое поле.

И вот на сером фоне снежного поля, сливающегося с небом, я замечаю движущиеся вдали цепочкой черные силуэты людей. Что за люди? Может быть, это Ермолин расставляет посты?

Нет, это не развод! Люди идут цепью, а не группой. Идут к селу. Я припал к земле, чтобы лучше рассмотреть идущих.

Вот они совсем близко. Неужели гитлеровцы?

— Кто идет?

Молчание.

— Кто идет?

— А ты хто? — доносится голос.

— Я командир.

— Ходы сюды!

Выхватываю пистолет. В ту же секунду раздается автоматная очередь — одна, вторая. Даю несколько выстрелов — вижу, как кто-то упал. Еще один выдвигается вперед. Дает очередь. Мимо. Я успеваю выстрелить. Автомат умолкает.

Слышу — наши открыли огонь. Но что делать мне, как выбраться? От врагов я в пяти метрах, от своих — в двадцати.

Стреляют и те и другие. Пули вокруг меня, одна сбивает шапку. Я плотнее ложусь на снег. Если ползти, враги заметят и начнут стрелять; да и свои откроют огонь, увидев, что к ним приближается человек…

Вдруг чувствую — кто-то тянет за ногу. Поворачиваюсь — человек в немецкой каске. Решив, что я мертвый, он старается снять с меня меховые унты. Стреляю в упор и отдергиваю ногу.

Стрельба разгорелась вовсю. В петлицу моей шинели попала разрывная пуля. Пробую кричать:

— Прекратить огонь!

Слов не слышно. Где-то далеко строчит пулемет, рвутся гранаты, мины.

— Прекратить огонь! — кричу изо всех сил. — Это я, Медведев!

Услышали! «Прекратить огонь… прекратить огонь…» — прошло по нашей цепи.

Под ливнем вражеских пуль я отполз к своим. У плетня меня подхватили.

— Вперед! Ура!

— Ура! — разносится вокруг. Подхватываемые, как ветром, какой-то могучей силой, мы устремляемся на врага.

Шевчук, Струтинский, Новак и Гнидюк с группой бойцов из комендантского взвода врезались во вражескую цепь и в упор расстреливают неприятеля.

Приютившись за плетнем, бьет по черным фигурам Коля Маленький.

Противник отступает. Шум боя становится глуше.

Я направляюсь в хату, где расположилась санчасть. Там полно народу.

— Где доктор?

— Здесь! — весело кричит Цессарский.

Люди расступаются, и я вижу, что Цессарский полулежит на полу, держа в руках расколотую колодку маузера и вытянув забинтованную ногу со следами крови. Рядом с доктором лежат другие раненые. Над ними хлопочут сестры. В ответ на мой укоризненный взгляд Цессарский оправдывается:

— Я не покидал санчасть. Просто фашистам удалось сюда заскочить. Ну мы их и выперли. — Он показывает на свой маузер с оттянутым назад затвором.

Вошел Лукин. Он сказал:

— Вы знаете, что за группа на нас наскочила? СС «Галичина», — и протянул документы, взятые у убитых.

Бой отодвинулся еще дальше. Стрельба шла уже километрах в двух от села, где наши продолжали преследовать противника. На месте боя враг оставил до трех десятков трупов.

— Сегодня у вас второй день рождения, — сказал мне Новак, видя, как я считаю дыры на одежде. На шинели я насчитал их двенадцать, на шапке — две.

— Товарищ командир, вас просит Дарбек Абдраимов.

Я обернулся. Передо мной стоял Сухенко.

— Дарбек? Где он?

— Вон там, в хате. Ранен тяжело.

Дарбек лежал на топчане, устланном перинами, бледный, осунувшийся, с горящими глазами, обращенными к двери.

— Командир, ты жив? Не ранен? — спросил он, как только увидел меня.

— Жив и не ранен.

— Ну хорошо.

Дарбек улыбнулся, протянул руку и слабо сжал мою. Оказывается, он первый услышал мой крик, когда я лежал под перекрестным огнем, бросился вперед, на выручку, и был срезан пулеметной очередью.

— Ну а ты как себя чувствуешь?

— Плохо. Помираю, кажется.

— Ну это ты брось. Мы еще будем кушать твои «болтушки по-казахски». — Я говорил, и мне хотелось плакать.

Дарбек ничего не ответил, только улыбнулся.

Через несколько минут он умер.

…Горько сознавать, что его больше нет с нами, нашего Дарбека. Как он любил жизнь, какие прекрасные дали открывались перед ним, как смелы были его мечты, ждавшие своего осуществления! Сын солнечного Казахстана, колхозный тракторист, он думал о том, как станет агрономом, как поможет народу превратить свою страну в страну полного изобилия. Я вспомнил, как еще в Брянских лесах Дарбек делился своими планами с Сашей Твороговым; припомнил то, как горячо приглашал Абдраимов друга в Казахстан, как они уславливались ехать туда вместе. Оба они, и Саша и Дарбек, прожили, быть может, треть своей жизни, но как прекрасно они прожили!

Мы ожидали нового наступления и решили подготовиться к нему. На повозке я объехал вокруг деревни и отдал все распоряжения.

В хате, где остановился штаб, ни хозяина, ни хозяйки уже не было.

Вскоре нам стало известно, почему так быстро и неожиданно подверглись партизаны нападению. Оказывается, мы остановились у старосты, предателя, и он успел немедленно сообщить о нас фашистам.

Вскоре началось новое наступление. Сначала появились вражеские бронемашины и танкетки, заработали крупнокалиберные пулеметы, пушки и минометы.

Крайние хаты села загорелись. Фашисты наступали с той стороны, куда мы собирались идти, — с запада. Но ворваться в село они медлили — боялись, что им подготовлена хорошая встреча.

Боеприпасов у нас было мало, и с наступлением сумерек я решил отойти.

Отходили с хитростью. Сначала отошел отряд, оставив в селе одну роту, которая отстреливалась. Потом рота отошла, оставив взвод. Взвод выскользнул, и гитлеровцы стали драться между собой: из лесу била по селу одна часть фашистов, когда другая уже ворвалась сюда. Мы ушли, а у врага еще часа три шла стрельба.

На первом же привале после боя Лида Шерстнева с торжественным и многозначительным видом подала мне радиограмму: приказ командования о выводе отряда в ближайший тыл Красной Армии.

Это был, по существу, первый приказ, полученный нами за все полтора года. До сих пор все директивы мы получали в форме запросов. Командование запрашивало, можем ли мы выполнить ту или иную задачу. Разумеется, ответ был всегда один: «Можем, сделаем», и это звучало как «есть!».

На этот раз из Москвы получен не запрос, а настоящий приказ, категорическое предписание возвращаться обратно на восток. «Вывести отряд в ближайший тыл Красной Армии для перевооружения», — гласила радиограмма.

Отряд двинулся в обратный путь.

Пятого февраля близ железной дороги Ровно — Луцк мы в последний раз дрались с немецкими захватчиками.

Метрах в трехстах от полотна расположились кавалерийские части Красной Армии. Здесь эти части оседлали шоссейную дорогу, по которой должна была отступать большая мотомеханизированная колонна фашистов. Гитлеровцы сунулись на шоссе, напоролись на кавалеристов и пошли в обход… к деревне, где расположился наш отряд.

Огня у нас было мало — боеприпасов оставалось пустяки. Но тем сильнее была наша воля к победе и тем громче гремело наше дружное, захватывающее «ура». Враг был смят и опрокинут. В этом бою мы потеряли восемь человек.

Вечером того же пятого февраля мы перешли железную дорогу. Было это в том же месте, что и первый раз, когда отряд шел на запад, сопровождаемый канонадой нашей артиллерии. Тогда здесь были фашисты. На этот раз, перейдя железную дорогу, мы очутились у своих. Воины Красной Армии встретили партизан как братьев.

⇐ Предыдущая 41 42 43 44 454647 48 49 50 Следующая ⇒