27-29 декабря I990 года 4 страница

— Кто?

— Приходи — сам увидишь.

— Лена?

— Угадал.

Для начала неплохо бы уточнить, какая. Молотило раззвонила о моей (?) победе по всей больнице. Таким образом, Вдовина — это уже третья Лена в моем послужном списке. Надо бы их пронумеровать.

— Ладно, ждите.

Лена Вдовина — отныне просто Л III — была моим ответом на ноту Керзона. То есть элементарной местью Гоше за Инну (первую).

С того самого момента, когда эта худенькая и тихонькая, похожая на мышку ординаторша появилась в больнице, Гоша предпринимал столь же отчаянные, сколь и безуспешные попытки затащить ее в постель. Даже не представляю, как ей удавалось в течение трех месяцев сопротивляться натиску нашего штатного Казановы.

Я трахнул ее в подвале. После субботнего дежурства, лениво и без прелюдий. Устав от Вер, Юль, Элл и «Белл Инкорпорейтед». Поворотил к себе задом, к шкафу передом, приспустил зеленые штанишки и трахнул. Стоя.

Рассмотрев длинненькие ножки и, главное, ощутив вопиющее анатомическое несоответствие наших репродуктивных органов, заинтересовался.

Решил познакомиться поближе.

Последовало три недели экспериментов.

Чуть не ежедневно мы убегали с наркозов и совокуплялись, как бешеные. В семь Лена убегала — у нее очень строгие родители. Держат дочь за целку-невидимку.

За два-три часа мы успевали поглотить несколько кетаминовых коктейлей. В качестве основы использовали вермуты, ликеры, водку — все что попадалось под руку. Лена не алкоголичка, но от кетамина балдеет.

Пару раз мы расслаблялись совместно с Пашей. Паша ни разу не составил нам компании. Но в индивидуальном порядке тоже приобщился к кетамину.

Он обычно улетает в космос в разгерметизированной ракете и без скафандра. «Держите меня», — кричит.

Я обычно брожу по Эскуриалу. Или Трианону. Или одновременно.

Причем то как экскурсант, то как придворный. Или одновременно. Пялюсь на ухоженных американских туристок. Или раскланиваюсь с молоденькими фрейлинами.

Или одновременно.

Лену (пардон, Л III) обычно истязают. Привязывают к столбу пыток, хлещут семихвостками, пытают током, жгут каленым железом, душат. В такие минуты Лена подмахивает, как батут, и кончает, как атомная бомба. Особенно когда душат.

Тогда как водородная.

Самым ярким ее видением был, пожалуй, полусон-полуявь о рентгенотехнике.

Юная мазохистка (Лена) приходит на флюорографию. Заматерелый небритый рентгенотехник (я) замечает на экране металлический ошейник. «Это надо снять» — «Не могу, ключ у хозяина». Рентгенотехник подходит поближе, чтобы рассмотреть конструкцию в деталях, видит следы побоев на нежной девичьей коже, складывает два и два и грубо трахает мазохистку за ширмой, подсыпав от себя скрученным в трубку свинцовым фартуком.

Она неоднократно просила меня реализовать этот бред, но я не любитель. И все же потакаю ее извращениям. По-хорошему Л III противопоказаны даже среднестатистические члены. Вижу, что больно. Боюсь что-нибудь порвать, как у Баркова. А Лена прилипает все крепче. В отличие от подавляющего большинства моих девочек о браке и семье даже не заговаривает. Статус моей официальной бляди, кажется, ее вполне устраивает.

Я начинаю ее бояться. Уже завязал с экспериментами в Балашихе (мнимый рецидив ремонта) и на Шереметьевской (мнимый Пашин отпуск). Но отсутствие условий Лену не смущает. Она согласна заниматься сексом на пыльном, раздолбанном сотнями жоп кафедральном диване, на теннисном столе в подвале, на толчке в засранном туалете.

Ситуация патовая.

Лена сидела грустная. Сама все понимает. Или начинает понимать.

Лупихин отхватил себе будущую актриску из Щепкинского.

Совсем еще девчонка. Сопливая, но смазливая.

Одетта болтала без умолку. Потом начала «работать с воображаемыми предметами». Мне очень понравилась игра с воздушным шаром.

Раскованная девчонка.

Видно, что Гоша втюрился по уши. В глазах нежность, сам такой добрый. Простил мне Лену.

Голубки ворковали. Лена молча завидовала, я молча злился.

Постеснялись бы! В присутствии разбитых сердец!

Хотя чего нас стесняться? Зачем вообще кого-то стесняться?

Гласность проела Боткинскую до дыр. В огромной больнице сплетен так много, что они неизбежно теряют пикантный привкус. Это вам не Балашихинская ЦРБ с двумя сотнями персонала. Помнится, мы с Венерой скрывали наши отношения изо всех сил.

Сверяли графики, чтоб случайно не совпали дежурства. Завидев Венеру на улице, я переходил на другую сторону. В разговорах с коллегами несколько раз «забывал» ее имя.

Одетта привезла пузырь «сухого». Гоша прихватил из «гинекологии» початую бутылку коньяка. Девочки вычистили холодильник Юлика до последней крошки.

Не дожидаясь закуски, мы с Гошей уничтожили коньяк и принялись за «сухое». О наступающем 91-м вспомнили слишком поздно.

Я вздохнул и нащупал в кармане халата ключи от шкафчика. Там уже четыре месяца как прописалась бутылка «Бейлиз» — прямо из Германии. Здесь такого не купишь. Ждала своего часа. Ждала принцессы. Не дождалась…

Одетта пожаловалась на боль в пояснице. Напрыгалась. Гоша забеспокоился.

Я рассказал байку про матросов.

Таллинн пятидесятых мало чем отличался от Таллинна девяностых и любого другого порта. Приходят корабли — разбирают малолеток, приходят новые — наступает очередь вдовушек. Потом — замужних.

А корабли все приходят и приходят…

Одна старушка поздно вечером возвращалась из гостей. Решила «срезать» через парк. В кустах ее ждали пять или шесть матросов…

Дома старушка рассказала о происшествии соседке. Та возмутилась: «Завтра же обратитесь в милицию! Найти, может, и не найдут, зато кровь им, гадам, попортят. Выстроят на палубе, речь зачитают грозную…» и тому подобное. «Ладно». День проходит, два проходят. Соседка: «Ну как?»

— «Милая, да как же я буду на них жаловаться? Они ж меня вылечили! Раньше то в поясницу вступит, то в ногу, а сейчас все прошло».

Одетта хихикнула.

— Олег, вы — порочная натура.

Через некоторое время парочка выпорхнула из кабинета.

Видимо, уже успели оценить наш диван.

От ликера Лена повеселела и стала присаживаться ко мне на колени.

Гошин тезка гинеколог Ларько говорит, что хорошие ликеры вдохновляют дам на всяческие подвиги. Пробуждают изобретательность. Сам Ларько — великий изобретатель. Уважает хорошие женские сапоги. «Представляешь, ее ноги лежат у тебя на плечах, австрийская кожа приятно холодит щеки…»

На фоне Ларько порочный Мальский выглядит новорожденным ягненком. Мне не нужны подвиги. Я по горло сыт изобретательностью.

Зазвонил телефон.

— Есть работа.

— Что там еще?

— Медиастинотомия[60].

В «смотровой» лежал здоровый бугай, пристегнутый к каталке.

Рядом переминались с ноги на ногу люди в сером.

Опять «зэк».

— В знак протеста проглотил острый предмет, — Роза Ивановна протянула мне рентгеновский снимок, — Похоже на дратвенную иголку. Перфорация пищевода.

Линялая больничная простыня скрывала настоящие произведения искусства. Яркие, технично выполненные и грамотно скомпонованные татуировки. Не просто наколки — картины. Автор мог бы составить конкуренцию франкфуртским салонам.

Примечательна тематика. Орлы, свастики, виселицы. Солдаты с закатанными по локоть рукавами и МР-38 наизготовку. Свободные места заполняли готические письмена. Наверное, изречения фюрера.

Конвоиры облачились в белые халаты. В операционной с больного сняли наручники. Совместными усилиями, соблюдая все необходимые меры предосторожности, мы переместили бугая на стол.

На короткое мгновение моему взору предстал истинный шедевр во всю спину. Вышки, колючая проволока, трубы крематория, овчарки. За колючей проволокой дистрофики в полосатых робах. Монументально.

Внизу по-русски: «Бей жидов, спасай Россию». Неизвестному художнику не хватило немецкого, чтобы передать столь глубокую мысль.

В девятом классе отец повез меня в западную Украину. На день Победы. Там, под маленькой деревушкой, в июле сорок первого погиб мой дед.

Выходил из окружения с остатками своего полка.

До этого дед тридцать семь лет числился без вести пропавшим.

Бабка тридцать семь лет искала его могилу.

Помню ночные факельные шествия. Пионеров с красными галстуками. Типовой памятник воину с ППШ и знаменем. Гипсовый, крашеный под бронзу. Тринадцать фамилий на постаменте.

Дед был ранен в ногу. Началась гангрена. Они не могли идти дальше. Перенесли раненых в избу какой-то сердобольной тетки. Решили переждать несколько дней.

Немцы пришли ночью — по наводке. Завязался бой…

Гостей и хозяев положили вместе. Иуду порешили свои, сельчане. Еще при оккупантах, не дожидаясь суда и следствия.

Мы возвращались через Белоруссию. «Ты должен это увидеть», — сказал отец. «Это» — Хатынь…

Бугай дрыгал ногами и матерился. Марина Максимовна пыталась «поймать» вену.

— Лежи, подонок! Убийца проклятый!

Конвоиры поделились информацией.

Бугай со товарищи бежал из заключения. Они захватили междугородный экспресс, убили шофера, хотели убить и напарника, но тот спрятался среди пассажиров. Порулили немного, потом бросили автобус и пересели на более маневренное транспортное средство — грибники оставили на обочине «москвич». Напарник высадил пассажиров, догнал легковушку и катапультировал ее в дерево.

Бугай остался жив.

Марина Максимовна «поймала» вену и начала вводить тиопентал.

Бугай обмяк.

Я незаметно вывинтил на пол-оборота лампочку клинка. Как и следовало ожидать, в ответственный момент она не загорелась.

— Все под контролем. Пока маской подышу.

Марина Максимовна затрусила в гнойную. Немолодая уже, тяжело бегать. «Гнойная» заперта. Ключ у санитара смотровой, которого менты послали за сигаретами. Этот вариант отпадает. Вариант номер два — «реанимация».

Как ни крути, минут семь. По меньшей мере.

Я повесил маску со шлангами на волюметр и выключил аппарат.

В окно предоперационной смотрела луна — большая, белая и безучастная.

Мама говорит, что я добрый мальчик. Что да, то да. Был когда-то. Добрые мальчики бредут по земле, как ежики в тумане. Встречая врагов.

Наживая врагов. Не признавая врагов. Прощая врагов…

Сколько можно прощать?!

Ведь это будет даже не убийство — экологическая акция. Тело перестанет загрязнять биосферу, а душа… Души у него никогда и не было.

Еще одного придется записать на свой счет. А там накопилось достаточно. Заветный листок со схемой персонального кладбища хранится в шкафчике.

Подальше от посторонних глаз.

Получить на утренней конференции выволочку за этого подонка?

Ну уж нет!

Я вернулся к почерневшему до безобразия бугаю, исправил «поломку» и запихнул трубу. Живи, скотина, фуй с тобой!

Роза Ивановна заблудилась в трех соснах. Я надеялся на золотые руки ответственного, но он появился только в середине операции. Пьяный в зюзю. Последнее время подобные эпатажи зачастили. На дежурствах Зайчук «квасит» в своей 14-й хирургии и каждые три-четыре часа наведывается в «неотлогу», проходя все стадии алкогольного опьянения.

— Да в-вот же она! — дирижируя толстым указательным пальцем, Тарас Анисимович чуть не завалился в рану.

Его подхватили и увели спать.

Я в пятнадцатый раз поправил бестеневую лампу. Большова нашла потерянную иголку и ушила перфоративное отверстие.

Вниз идти не хотелось. Я выудил из помятой пачки «беломорину» и плюхнулся на аккуратно застеленную кровать травматолога.

Подо мной что-то хрустнуло.

— Вашу мать! Совсем офуели!

Пока Дурак Ильич нашаривал очки, я поспешил ретироваться.

Кто ж виноват, что ты такой тощий — под одеялом не контурируешься?

В кабинете заведующего Одетта разглаживала на простыне последние складки. Я и не знал, что диван у Юлика выдвигается до таких размеров.

Лена поникла в углу. Как тогда Юлик.

Я принялся методично обзванивать «горячее точки» других корпусов. Связываться с Лидой — новой пассией Игоря, дерзкой и вредной операционной сестрой из «неотложки» — мне не хотелось. На мой призыв откликнулась дежурная по нейрохирургическому блоку — наша строгая, но справедливая старшая Нина. Больше восьми часов она провела в гордом одиночестве, забытая нейрохирургами, которые торчат двумя этажами ниже. В ожиданий экстренной работы Нина перечитала все имеющиеся в ее распоряжении газеты, связала носки и опупела от телевизора.

Нина была готова пропустить стопочку-другую. Но я не хочу только в разлив. Мне надо и на вынос. «Ладно, приходи».

Когда я вернулся, Лена уже переоделась в операционную форму и ждала у задраенной наглухо дверью кабинета заведующего.

Я молча влил в себя сто граммов ректификата.

— Пошли.

Ну в самом деле, куда она поедет в час ночи? Все равно Гошина кровать свободна.

Я проснулся с полным мочевым пузырем, над которым высился матерчатый холм. Голова свежая, ничего не болит.

Лена улыбнулась во сне. Я осторожно затворил за собой дверь.

Больница угомонилась. Город дремал. Страна погрузилась во временное небытие. Интересно, что они сейчас видят?

Марьяна — частную наркологическую клинику, где ее наконец вылечат от алкоголизма. С гарантией. После чего она встретит того, единственного, который воплотит в себе качества покойного мужа, Игоря и, возможно, вашего покорного слуги. Единственный приструнит сына-психопата, пристроит его в лицей, гимназию или колледж. И будут они жить-поживать…

Геобальт Адольфович видит, как заведует 18-м отделением.

Спит и видит, как сдаст на права и купит «запорожец». Такой же, как у «этого выскочки» Песцова, только лучше.

Прокурор, которому выпала нелегкая задача рассудить врачей-убийц и пятерых невинных овечек из «хороших семей» видит, как Кодекс горит синим пламенем в огромном костре. Согласно новому указу отныне каждому судье для отправления его профессиональных функций полагается букетик ромашек. «Виновен, не виновен…»

Академику Покровскому снится, что министр здравохаркания (другой вариант — здравзахоронения) заболел СПИДом. Министру обороны — что маджахеды перешли границу СССР и наступают на Москву. Патриарху — что для поднятия престижа КПСС его попросили объединить две организации.

Сергею Михалкову — что ему поручили сочинить новый государственный гимн. Но ведь лучший из возможных гимнов давно уже написан: «Весь покрытый зеленью, абсолютно весь…»

Президенту — что он нашел, наконец, решение жилищной проблемы. Взорвать все имеющиеся в Союзе АЭС к чертовой матери и заселять пустующие квартиры в тридцатикилометровой зоне.

Интересно, а что недавно снилось мне?

Что бы там ни снилось, а холм не опадает. Что ж, еще не утро. Я тихо рассмеялся. Дождалась-таки.

За манной кашей и ячменным кофе совершенно трезвый Зайчук, давясь смехом, рассказал о возмутительном инциденте в 39-й торакальной.

Пьяная санитарка, отцепив бархатный шнур, завалилась спать в палате, где в 1918-м долечивался после ранения В.И. Ленин — Боткинской святыне, перед которой вывешена соответствующая мемориальная доска. Завалилась не одна — с приблудным шофером. Судя по висящему на зеленом абажуре нижнему белью, они не только спали.

Теперь «ленинскую» палату закроют на ключ, лишив коллектив возможности приобщаться великому.

Лупихин даже не улыбнулся. За какие-нибудь семь часов его угораздило разругаться с Одеттой и разбить себе лоб.

Ночью Гошу вызвали на ущемленную грыжу. Во-первых, была его очередь. Во-вторых, меня не добудились. То есть в другом хронологическом порядке.

Гоша натянул на себя операционную форму, открыл платяной шкаф и решительно шагнул внутрь. Одетта сначала не испугалась, потом чуть не умерла со смеху. Лупихин сначала наорал на нее, потом долго упрашивал остаться.

Нас сменили Юлик и Сережа. Я спустился в подвал. Гоша задержался, чтобы передать ключи от кабинета.

Усталый ответственный только и успел, что снять штаны, когда по лестнице сердито застучали шлепанцы второго анестезиолога.

Подчиненный громко шипел:

— Сука! Проститут! Ты что же, собака, делаешь?

Он ворвался в подвал и схватил меня за грудки.

— Ты что, перее*ался? Не знобит? — я потянулся к его залысине с люминесцирующей шишкой посередине.

Гоша оттолкнул мою руку.

— Ты еще смеешь заикаться про е**ю! Кто сегодня ночью е*ался в «дежурке»?

— А что, мне нельзя?

— Е*ись, где хочешь. Е*ись при свидетелях, если тебе это нравится. Только оставляй им свои визитные карточки.

— То есть?

— Дурак Ильич нажаловался Юлику, что я полночи храпел и еще полночи е*ался у него под ухом.

— Ну и сказал бы, что это я.

Гоша отпустил мою безрукавку.

— Мудло! Тебе с твоей репутацией только этого не хватает.

— Кхе-кхе. Не помешал?

У соседнего шкафчика стоял Куранов с десятилитровой канистрой пива и жареной курицей в целлофановом пакетике.

— А вобла?

Андрон поставил канистру на пол и запустил руку во внутренний карман пальто.

Да, человек понимает, как наилучшим образом распорядиться общественными деньгами!

Через два часа мы — все трое — расстегнули ширинки у забора за 20-м корпусом.

Проходящая мимо старушка всплеснула руками.

— Что ж вы делаете, охальники! Это ж больница!

— Знаем, бабуля. Сами здесь работаем.

И все-таки жизнь прекрасна, господа! Праздники на носу.

Вечером Балашихинская ЦРБ совместно с роддомом гуляет в ресторане «Золотой петушок». И меня по старой памяти пригласили.

«Золотой петушок» оказался довольно цивильным кабаком с несколькими залами, обилием мореного дуба и оркестром. Приличная закуска, но выпивки немного. И прекрасно — после дуплетного дежурства я дико устал. Уже на третьей рюмке стал клевать носом.

С первыми аккордами «Эскадрона» народ ринулся в круг.

Я оказался рядом с невысокой пропорционально сложенной блондинкой — снова в стиле Мерилин Монро. И родинка на щечке.

Свободное неброское, но, очевидно, дорогое, платье не скрывало, а подчеркивало ее прелести. Подол лихо поднимался и опускался, закручиваясь вокруг точеных ножек, рукава скользили по красивым плечам.

Наши взгляды схлестнулись.

Я никогда не представлял себе, что женские глаза способны передавать столько мегабайт в единицу времени. Тут были кокетство, желание, готовность и вызов, слитые воедино и вдобавок переведенные на язык тела — отплясывала Аня ультратемпераментно.

Остаток вечера мы провели вместе. Изучали друг друга на ощупь, откровенно целовались взасос в медленном кружении, мимолетно скользили губами по губам в быстрой скачке. Вместо реверансов в конце каждого танца Аня запрыгивала на меня, обхватывая ногами поясницу. Я бегал за шампанским. Сон как рукой сняло.

Наверное, роддомовские старушки обсуждали наше с Аней безобразное поведение. А мы обсудили планы на ближайшее будущее. Обменялись рабочими телефонами. Созвонимся в первых числах января.

По дороге к стоянке такси нас разделила смеющаяся толпа. Из толпы вынырнула заведующая «неонатологией» Елизавета Дмитриевна — старообразная мужеподобная ворона.

— Олег Леонидович, что ж это вы девочку мучаете? — игриво каркнула она.

— Какую девочку вы имеете в виду?

— Венеру, — Елизавета Дмитриевна перешла на шепот.

— Какую Венеру? — я не понизил голоса.

— Из лаборатории ЦРБ. Она теперь у нас совмещает.

— Ну и что?

— А то, что девочка в глубокой депрессии. Сидит на таблетках. Нельзя так резко бросать женщин. Наведывайся хоть изредка. Венерочка тебя любит. Такого бессердечного.

Это лекция или шантаж? Как бы то ни было, вся конспирация коту под хвост. Эх, Венера, Венера!

Глава 7

⇐ Предыдущая 23 24 25 26 27 282930 31 32 Следующая ⇒