Глава вторая

Глава вторая

Ричмонд, август 2010 года

Иногда нашу жизнь сравнивают с поездом. В начале пути паровоз, пыхтя, затаскивает вагоны на горку. А потом состав катится вниз. Во всяком случае, по такому маршруту проехал жизненный поезд Эфраима Бонда. На самом деле он уже давно ждал конца, и в последнее время поезд поехал чуть быстрее, со скрежетом торопясь к пункту высадки пассажиров.

Как долго он состоит при музее? Точно больше двадцати лет, ведь он поступил сюда, когда еще состоял в браке, и может вспомнить, какими тогда были дети. Начинал он как талантливый студент-филолог, но увяз в докторской, посвященной творчеству Германа Мелвилла, которую так и не защитил — черт бы побрал этого белого кита! — и кончил далеко не столь талантливым писателем. За десять лет, прошедших после колледжа, он издал два безнадежных сборника стихов, о которых все давно забыли, и даже он сам, женился и обзавелся двумя детьми. Отличные ребята. Они выросли и стали хорошими людьми. Лучше, чем он. Бонд давно уже с ними не общался.

Покончив с сочинительством, он получил место преподавателя в католической школе в Ричмонде, в Виргинии, но ученики его доконали. Затем он сменил еще несколько мест и, наконец, осел в музее. Вскоре от него ушла жена, и с тех пор он так и сидит тут, в пыльном кабинете, где делают уборку всего раз в неделю, да и то моют только пол. Его окружают старые книги. Чаще всего Бонд просто смотрит в окно. Иногда идет дождь, иногда светит солнце, и тогда в его каморке становилось невыносимо жарко. Наверное, в кондиционере что-то разладилось. Система работает плохо, но он почти ничего не делает, чтобы выяснить, в чем состоит неисправность. Про себя он давно решил, что все закончится именно так. А теперь… Теперь ему наконец выпало сделать нечто важное. Такой вот бесплатный билет на еще одно железнодорожное путешествие.

Раньше Эфраим Бонд знал о Норвегии только одно: там есть городок, который называется Хортен, и в этом городке на самом краю света в 70-е годы ежегодно проходил рок-фестиваль. На этом фестивале — примерно году в 1978-м — однажды выступал продрогший Боб Марли и пел свои тропически-жаркие и жалобные песни. Это был один из тех ветреных и промозглых дней, которые летом в Норвегии — обычное дело. Пытаясь вообразить тот день, он представлял себе позднюю осень в Виргинии и утро, когда воздух на редкость прозрачен и по лицу стекают холодные дождевые капли.

Особенности дождливой погоды Хортена стали ему известны, поскольку когда-то он немного слушал Боба Марли. Увлечение оказалось достаточно сильным, он даже кое-что читал об этом певце. В одном из своих интервью в каком-то журнале великий певец регги, как помнилось Бонду, жаловался на погоду и холод среди лета. Он не мог вспомнить, чтобы об этом концерте в Хортене писали где-нибудь еще, только эта единственная жалоба на погодные условия в журнале, названия которого он никак не мог вспомнить. И конечно, он не читал ничего из того, что было написано об этом событии по-норвежски.

Однажды он разговорился с одним посетителем — это было в те времена, когда он еще общался с посетителями и работу в музее оценивал как шаг в правильном направлении, а не как конечную остановку своей карьеры и жизни. Собеседник оказался норвежцем; музей норвежца не особенно интересовал, его привела сюда жена, женщина интеллигентная, красивая и общительная. Она наверняка не осталась с ним на всю жизнь. Этот норвежец присутствовал на концерте и рассказывал, что организация, называвшаяся «Красная молодежь» или как-то в этом роде, распространяла листовки с обвинениями в адрес Боба Марли — он, дескать, изменил идеалам классовой борьбы. Им показалось, будто последний на тот момент альбом — должно быть, «Кэйя»^[5] — лишен революционного пафоса и третий величайший в мире герой продался. Только вот не знали юные борцы с системой, что большую часть композиций, вошедших в альбом, Боб Марли исполняет уже добрый десяток лет. В своих песнях Марли всегда разрывался между бунтом и примирением.

Вот вкратце весь его опыт общения с Норвегией и норвежцами, и многого из такого опыта не извлечешь. Однако несколько месяцев назад у него совершенно неожиданно разгорелся интерес к этой далекой и холодной стране. Особенно заинтересовали его некоторые вопросы норвежского криминального мира. По статистике число убийств там столь невелико, что создавалось впечатление, будто на такие преступления существуют правительственные квоты. Этакая социал-демократическая плановая криминальная активность. И самое интересное, в отличие от всех остальных, известных Бонду западных стран, в маленькой Норвегии был только один серийный убийца, грустный медбрат со шприцами курарина, страдавший от передозировки милосердия.

По крайней мере до недавних пор дела в Норвегии обстояли именно так. После того как он опубликует результаты своей работы, проделанной в последние несколько месяцев, в мирной Норвегии появится еще один серийный убийца, и куда более кровожадный. То есть появился он уже давно, только Норвегия пока об этом не знает. Бонд сидел и смотрел на разложенные по столу доказательства. У него имелись не только признания убийцы в каждом из совершенных преступлений, но даже частицы органических тканей как минимум одной из предполагаемых жертв. Долго рассказывать, какой путь прошли эти вещи, прежде чем оказаться у него в музее в Виргинии; для подтверждения его теории ему не хватало еще некоторых результатов лабораторных тестов.

Кончиками пальцев он ощупывал шершавый материал, на котором были записаны признания. Беспорядочное нагромождение кровавых описаний. Теперь он мог их прочесть.

В дверь постучали. Повинуясь смутному чувству вины, он открыл самый верхний ящик письменного стола и затолкал туда улики и признания, как будто это он был убийцей. Запер ящик и только после этого крикнул:

— Войдите!

Он подумал, что это пришел университетский курьер и принес результаты заказанных им тестов, но ошибся. Сначала он даже не узнал вошедшего. А когда все же узнал, сообразил, что никогда раньше этого человека не видел. Не видел во плоти, только на фотографиях. На них его нынешний гость выглядел дружелюбнее. Но Бонд сразу понял: этот визит к разряду дружеских не относится. Его можно причислить к посещениям, которых хотелось бы избежать.

— Так вот где ты сидишь и пестуешь свою великую находку, — сказал гость. У него оказался на удивление слабый акцент.

По спине пробежал неприятный холодок. Откуда этот тип знает о находке? Как это возможно? Он вдруг почувствовал себя ужасно неуклюжим. По плану все должно было остаться между ними. Как они могли быть так неосторожны? А еще он понял, что гость просто заговаривает ему зубы. На самом деле он пришел не затем, чтобы обсуждать открытие. Пришедший вообще не собирался с ним что-либо обсуждать — об этом свидетельствовала монтировка в его руке.

Эфраим Бонд никогда не любил свой кабинет. Он был слишком маленьким. Между его письменным столом и дверью оставалось так мало места, что небольшой персидский ковер, который должен был придавать помещению некоторый класс, цеплялся за ножки стола, елозил и наползал на порог, и Бонд, входя и выходя из кабинета, все время об него спотыкался. А если он сидел за столом, стоявший в дверях человек почти нависал над его рабочим местом. То есть между нынешним посетителем и его виском оставался всего один шаг и один меткий удар монтировкой. Если ноги об ковер не зацепятся.

— Я взял на себя смелость закрыть музей вместо тебя. Посетителей не было, и я подумал, что спокойная рабочая обстановка будет кстати.

Пришелец говорил ленивым тоном. И одет как на отдыхе: в светлый шерстяной пуловер и широкие брюки, на ногах — топ-сайдеры.

— Рабочая обстановка, — глухо повторил Бонд, глядя на нож для бумаг, стоящий перед ним в стакане с письменными принадлежностями. Он оценивал расстояние между ножом и своей правой рукой. Сколько десятых секунды потребуется монтировке, чтобы преодолеть расстояние от порога до его головы? Хватит ли времени схватить нож для бумаг, стальной и острый как штык, и парировать выпад? Ударить вслепую и надеяться на удачу? Или не стоит?

Храбрым он никогда не был. Никогда не воображал, как нападает на другого человека, и тем более не представлял, как обезоружить или даже убить нападающего на него. А теперь он понимал, нападение — его единственный шанс. У него нет выбора, и это больше не вопрос храбрости. С мелвилловым белым китом, с карьерой писателя, с женой и детьми следовало бы продемонстрировать силу и твердость, но существовали и другие варианты. Другие пути. Не самые правильные, он знал. Пути для тех, кто сдается, кто боится идти на риск, кто не умеет бороться. Со всем этим он мог смириться. А сейчас ничего другого нет. Альтернатива проста: действуй или умри.

И все же он действовал недостаточно быстро. Долю секунды он колебался. Он думал о той эйфории, в которой жил весь последний месяц, о нетерпении, с каким предвкушал публикацию своего открытия, пресс-конференции, книгу, которую напишет и которую издадут по-английски и по-норвежски, приглашения читать лекции и вести семинары. Ничего этого не будет. Он уже прикидывал, не позвонить ли кое-кому, чтобы рассказать обо всем до того, как сделает публичное заявление. У него имелся телефон Билла. В записной книжке, около стакана с письменными принадлежностями.

Рука рванулась к ножу для бумаг. Он не сомневался в молниеносности своего движения. И все равно опоздал. В тот же миг гость взмахнул монтировкой. Спокойно и собранно, как баскетболист, которого показывают по телевизору в режиме замедленной съемки. Однако он не ударил. Он целился не в голову. Монтировка опрокинула канцелярский стакан, когда пальцы Бонда были уже в двух сантиметрах от ножа. Содержимое стакана врезалось в книжную полку справа — точно в то место, где несколько месяцев назад он не без посторонней помощи обнаружил свою находку, — и посыпалось на пол. На месте книги со странным кожаным корешком до сих пор зиял провал.

— К чему такая спешка? — сказал гость, не выпуская из рук монтировки. — У нас полно времени.

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒