Глава IX. Глава Х. Глава XI. Глава XII

⇐ ПредыдущаяСтр 6 из 13Следующая ⇒

Глава IX

Так забирай ее с собой, —

Сказал гигант. — Идти на бой

За девичьи красоты

За рот, что свежестью манит,

За блеск очей, за жар ланит, —

Нет у меня охоты!

«Гочан о Соколе»

Башня, перед которой стоял теперь отряд, представляла собой небольшое квадратное строение самого мрачного вида. Стены у нее были необычайной толщины, а окна — вернее, щели в стенах, служившие здесь окнами, — предназначались скорее для того, чтобы дать защитникам возможность стрелять во врага, нежели для того, чтобы пропускать свет и воздух во внутренние помещения. Со всех сторон над стенами выступал зубчатый парапет, также служивший целям обороны и окружавший крутую, выложенную большими серыми плитами крышу. На одном из ее углов над зубчатой стеной возвышалась башенка, в которой помещалась винтовая лестница с выходом на крышу через массивную дверь, сплошь покрытую шляпками вбитых в нее гвоздей. Подъехавшим показалось, что кто-то, спрятавшись в башне, следит за ними. Это подозрение превратилось в уверенность, когда в узкую бойницу просунулась женская рука; она махала платком, как бы подавая им сигнал. Хобби чуть не лишился чувств от радости и нетерпения.

— Это Грейс, — заявил он, — клянусь, я узнаю ее руку среди тысячи других! Другой такой не сыщешь по эту сторону Лоуденов. Вызволим ее, друзья, пусть хоть для этого нам пришлось бы разобрать по камешку всю крепость Уэстбернфлета!

Эрнсклиф сомневался, что руку любимой можно узнать на таком расстоянии; однако он ничего не сказал, дабы не отнимать у своего друга зародившейся в нем надежды. Тут же было решено вступить в переговоры с гарнизоном крепости. Все принялись кричать, а один или двое затрубили в рог, но прошло немало времени, прежде чем в бойнице, находившейся подле входной двери, появилось сморщенное лицо старухи.

— Это мать Разбойника, — пояснил один из Элиотов, — она в десять раз хуже его самого и виновата во многих лихих делах, которые он натворил в наших краях.

— Кто вы такие? Что вам здесь нужно? — вопрошала почтенная родительница.

— Мы ищем Уильяма Грэма Уэстбернфлета, — отвечал Эрнсклиф.

— Его нет дома, — заявила старуха.

— Когда он уехал? — продолжал Эрнсклиф.

— Не могу сказать, — ответствовала привратница.

— А когда он вернется? — вмешался Хобби Элиот.

— Ничего я об этом не знаю, — откликнулась непреклонная хранительница башни.

— Есть кто-нибудь вместе с тобой в крепости? — снова спросил Эрнсклиф.

— Ни одной живой души, кроме меня самой и кошек, — сказала старуха.

— Тогда отопри дверь и впусти нас, — предложил Эрнсклиф. — Я мировой судья и ищу улики преступления.

— Да пусть у того отсохнут руки, кто снимет перед тобой засовы! — отвечала она. — Позор на ваши головы! Приехать сюда целым отрядом — у всех мечи, копья и стальные шлемы — и все это, чтобы напугать одинокую вдову!

— У нас точные сведения, — возразил Эрнсклиф, — мы ищем здесь похищенное добро.

— И молодую женщину, которую увезли силой, — она дороже всякого добра.

— Предупреждаю тебя, — продолжал Эрнсклиф, — единственное, чем ты можешь доказать непричастность твоего сына ко всей этой истории, — это впустить нас добром и дать нам обыскать дом.

— А ежели я не подумаю бросить вам ключи, и засовы не отодвину, и ворота не открою такому сброду? Что тогда вы станете делать? — язвительно осведомилась старуха.

— Обойдемся без ключей! Вломимся именем короля и свернем шею всем, кого найдем в доме. Лучше пусти нас добром! — гневно пригрозил разъяренный Хобби.

— Двум смертям не бывать, одной не миновать, — сказала старуха с прежней иронией. — Но сначала справьтесь-ка вон с той железной решеткой: она выдерживала натиск и не таких, как вы!

Она со смехом произнесла последние слова и отошла от амбразуры, через которую вела переговоры с отрядом. Осаждающие серьезно призадумались над тем, что предпринять. Огромной толщины стены с крохотными окнами могли бы некоторое время противостоять даже пушечным выстрелам. Вход защищала массивная решетчатая дверь из кованого железа, настолько прочная на вид, что, казалось, не было силы, которая могла бы ее преодолеть.

— С ломом и молотом здесь делать нечего, — заявил Хью, кузнец из Ринглберна, — толку от них не больше, чем от тростинки.

По другую сторону прохода, длина которого равнялась толщине стены и составляла девять футов, находилась другая, дубовая дверь, которую вдоль и поперек пересекали толстые полосы железа и испещряли широкие шляпки болтов и гвоздей. К тому же вряд ли можно было верить старухе, что она одна составляет весь гарнизон крепости. Более опытные из членов отряда заметили следы копыт на тропинке, когда подъезжали к башне, и это свидетельствовало о том, что совсем недавно здесь в том же направлении проехало несколько человек.

Ко всем этим трудностям добавлялось отсутствие средств для штурма крепости. Не было никакой надежды раздобыть лестницы, достаточно длинные для того, чтобы добраться по ним до верха стены, а окна были слишком узки и к тому же забраны железными решетками. Поэтому нечего было и думать проникнуть в крепость таким путем; еще безнадежнее было пытаться взорвать стену, поскольку для этого не было ни подходящих инструментов, ни пороха. Не было также у осаждающих ни провианта, ни убежища, ни прочих условий, которые дали бы им возможность предпринять длительную осаду; и, наоборот, в этом случае они рисковали бы тем, что сообщники грабителя придут ему на помощь и атакуют их самих.

Хобби обошел твердыню со всех сторон и только бессильно заскрежетал зубами, не зная, каким образом проложить себе в нее дорогу. Вдруг он воскликнул:

— А почему бы нам не сделать то же, что испокон веков делали наши отцы? За работу, друзья! Нарубим кустов да сухих веток, сложим костер перед дверью, зажжем его и подкоптим старую каргу, что твой окорок!

Предложение всем понравилось; в зарослях ольхи и боярышника, покрывавших берега заболоченной речушки, заработали клинки и ножи. Одни из осаждавших срезали сухие полусгнившие ветки, из которых легко было разложить костер, другие сваливали их в большую кучу у дверной решетки. Вот уже высекли огонь из ружейного кремня, и Хобби шагнул к куче хвороста с горящей головней в руках. В этот момент в амбразуре, находившейся сбоку от двери, показалось угрюмое лицо грабителя и дуло мушкета.

— Большое спасибо за топливо: теперь нам на всю зиму хватит, — сказал он насмешливо. — Но сделай еще шаг, и заплатишь за него самой дорогой ценой.

— Это мы еще посмотрим, — отвечал Хобби, бесстрашно двинувшись вперед.

Грабитель щелкнул курком, но ружье, к счастью для нашего друга, не выстрелило. Зато в тот же момент выстрелил Эрнсклиф, прицелившись в голову разбойника, видневшуюся в отверстии амбразуры, и пуля оцарапала ему висок. До сих пор грабитель, по всей видимости, считал свое убежище более безопасным, ибо в тот самый момент, когда он почувствовал, что ранен, хотя и легко, он решил вступить в переговоры и спросил, по какому праву напали так беззаконно на мирного и честного человека и пролили его кровь.

— Мы хотим, — ответил Эрнсклиф, — чтобы ты выдал нам пленницу целой и невредимой.

— А какие у вас на нее права? — спросил грабитель.

— Не тебе, — отрезал Эрнсклиф, — не тебе, который удерживает ее силой, спрашивать об этом!

— Ладно, ладно, я и сам могу догадаться, — сказал разбойник. — Ну что ж, господа, я совсем не хочу вступать с вами в смертельный поединок и проливать вашу кровь, хотя Эрнсклиф не остановился перед тем, чтобы пролить мою, — а стрелять он мастак! Так вот, чтобы кровопролития больше не было, я согласен выдать пленницу, раз уж вы так настаиваете.

— И стада Хобби! — крикнул Саймон Хэкберн. — Или ты думаешь, что тебе позволено грабить хлева и загоны одного из Элиотов, точно курятник какой-нибудь старой бабы?

— Клянусь вам, — отвечал Уилли Уэстбернфлет, — клянусь хлебом насущным, у меня не осталось ни одной головы его скота: всех уже давно угнали за болото — в крепости и пары рогов не увидишь! Но, может, мне и удастся вернуть кое-что из скота: я согласен через пару дней встретиться с Хобби в Каслтоне, пусть каждый из нас приведет по два свидетеля, и мы попробуем договориться, как возместить ему убытки.

— Ладно, ладно, — сказал Элиот, — меня это вполне устраивает. — Затем, обращаясь к Саймону, он добавил вполголоса:

— Чтоб они сгинули, все мои стада! Ради бога, друг мой, оставь ты их в покое. Сначала надо выручить Грейс из лап этого дьявола.

— Дай мне слово, Эрнсклиф, — продолжал грабитель, который все не отходил от амбразуры, — поклянись своей честью и перчаткой на руке, что дашь мне свободно выйти и уйти обратно. Мне надо не меньше пяти минут, чтобы открыть ворота, и пять минут, чтобы их закрыть — очень уж петли заржавели. Ну что, согласен?

— Тебя никто не задержит, — отвечал Эрнсклиф. — Клянусь в том своею честью и перчаткой на руке.

— Подождите тогда минутку, — сказал Уэстбернфлет, — нет, послушайте-ка, сперва отойдите на пистолетный выстрел. Не то что я не доверяю твоему слову, Эрнсклиф, но все-таки лучше не рисковать.

«Эх, приятель, — подумал про себя Хобби, отходя вместе с остальными от ворот, — встретиться бы нам с тобой на Тэрнерс-холме^[41], да чтобы вокруг никого не было, кроме двух надежных парней, я бы тебе показал! После этого ты скорее дал бы переломать себе ноги, чем тронул пальцем скотину или человека, которые дороги мне!»

— Ну и трус же он, этот Уэстбернфлет, — сказал Саймон Хэкберн, неприятно пораженный столь быстрой капитуляцией. — Куда ему до собственного отца!

Тем временем открылась внутренняя дверь, и мать грабителя показалась в проходе, ведущем к наружным воротам. Вскоре из крепости вышел сам Уилли, ведя за собой женщину. Старуха тщательно задвинула за ними засовы и осталась на посту, как часовой.

— Один или двое из вас, выйдите вперед, — крикнул разбойник, — и примите ее из моих рук целую и невредимую.

Хобби бросился вперед, навстречу своей невесте.

За ним двинулся Эрнсклиф; он следил за Уилли, каждую минуту ожидая какого-нибудь предательства.

Вдруг Хобби замедлил шаги, почувствовав горькое разочарование, в то время как Эрнсклиф почти побежал, полный нетерпеливого изумления: перед ними стояла не Грейс Армстронг, а мисс Изабелла Вир.

Именно ей принесло свободу их нападение на крепость.

— Где Грейс? Где Грейс Армстронг? — воскликнул Хобби, вне себя от гнева и возмущения.

— Только не у меня, — отвечал Уэстбернфлет, — можете обыскать башню, если не верите мне.

— Вероломный мерзавец! Говори, где она, не то умрешь! — крикнул Элиот, поднимая к плечу ружье.

Но его спутники, подоспевшие в этот момент, выхватили ружье у него из рук и все разом заговорили:

— Эрнсклиф поклялся своей честью и перчаткой!

Честью и перчаткой! Опомнись, Хобби. Мы должны сдержать наше слово перед Уэстбернфлетом, будь он самый отъявленный мошенник на свете!

Почувствовав себя в безопасности, бандит, испугавшийся было при виде угрожающего жеста Хобби, снова обнаглел.

— Я сдержал свое слово, господа, — заявил он, — и вы не посмеете обмануть меня. Если это не та, кого вы искали, — обратился он к Эрнсклифу, — верните ее мне. Я в ответе за нее перед теми, кому она принадлежит.

— Ради бога, мистер Эрнсклиф, защитите меня! — воскликнула мисс Вир, прижавшись к своему избавителю. — Не покидайте меня теперь, когда все меня покинули!

— Не бойтесь, — прошептал Эрнсклиф, — пока я жив, вам ничего не грозит.

Затем, повернувшись к Уэстбернфлету, он сказал:

— Злодей! Как посмел ты оскорбить эту леди?

— За это, Эрнсклиф, — отвечал бандит, — я отвечу перед теми, у кого больше права задавать мне такой вопрос. А вот как ты ответишь за то, что явился сюда с вооруженным отрядом и увез ее от тех, кому ее оставили ее собственные друзья? Впрочем, расхлебывай это дело сам. А я все равно не мог один оборонять свой дом против двадцати человек. Да и никто бы не смог сделать это на моем месте.

— Все это подлая ложь, — сказала Изабелла, — он силой увез меня от отца.

— Верно, он хотел, чтобы ты так думала, милашка, — отвечал грабитель, — но опять же это не мое дело. Так ты не отдашь мне ее обратно?

— Отдать ее тебе обратно? Конечно нет, — ответил Эрнсклиф. — Я беру мисс Вир под свою охрану и доставлю ее, куда она сама пожелает.

— Ну да, конечно, может вы давно сговорились, — сказал Уилли Уэстбернфлет.

— А Грейс? — вмешался Хобби, вырываясь из рук друзей, которые продолжали твердить ему о святости и нерушимости слова, позволившего разбойнику без опаски выйти из крепости. — Где Грейс? — повторил он, бросаясь на грабителя с клинком в руке.

— Побойся бога, Хобби! Послушай, постой минутку! — воскликнул Уэстбернфлет в страхе; затем он повернулся и пустился наутек. Мать стояла наготове, чтобы открыть и тут же закрыть за ним ворота, так что удар, направленный на него Хобби, не попал в цель: меч со страшной силой ударил в кованую дверь и оставил на одной из перекладин глубокую щербину; ее и по сей день показывают как свидетельство той редкой силы, которой отличались наши предки. Прежде чем Хобби успел снова поднять меч, дверь захлопнулась, и ему ничего не оставалось, как вернуться к товарищам, которые уже собирались снять осаду. Они настаивали, чтобы он отправился с ними.

— Ты уже нарушил перемирие, — сказал старый Дик Дингл, — и, не удержи мы тебя, ты тут такого бы натворил, что стал бы посмешищем во всей округе, а нас бы всех обвиняли в том, что мы нарушили слово и совершили убийство. Дождись встречи в Каслтоне, о которой вы договорились. Вот если он не возместит тебе весь причиненный ущерб, тогда мы выцедим его подлую кровь по капле. А пока поедем отсюда подобру-поздорову и займемся каждый своим делом.

Я уверен, что после свидания с ним ты получишь обратно не только Грейс, но и свой скот, и все будет в порядке.

Эти спокойные доводы были не по душе несчастному влюбленному, но так как он мог рассчитывать на помощь своих соседей и друзей, только приняв их собственные условия, ему волей-неволей пришлось согласиться с их представлениями о чести и добропорядочных поступках.

Эрнсклиф обратился к отряду с просьбой помочь ему проводить мисс Вир в замок ее отца, куда она непременно желала вернуться. На его просьбу откликнулись пятеро или шестеро молодых людей, изъявивших желание поехать с ним. Хобби среди них не было. Убитый горем после событий этого дня и после только что пережитого разочарования, он в угрюмом настроении вернулся домой, чтобы сделать все, что было в его силах, для поддержания и защиты своей семьи и договориться с соседями о дальнейших действиях, которые следовало предпринять ради освобождения Грейс Армстронг. Остальные участники отряда разбредись кто куда, как только миновали трясину. Бандит и его мать следили за ними из башни, пока все не скрылись из виду.

Глава Х

Тебя покинул я в ночи —

В убранстве снежном спал твой дом.

Вернусь, когда блеснут лучи

И розы расцветут кругом.

Старинная баллада

Выведенный из себя тем, что его друзья, как ему казалось, проявляют непонятное равнодушие к постигшей его беде, Хобби постарался избавиться от всяких спутников и теперь ехал домой совсем один.

— Дьявол ты этакий, — говорил он, нетерпеливо пришпоривая вконец усталого и спотыкающегося коня, — ты ничуть не лучше всех их. Не я ли растил тебя, кормил, укрывал от непогоды. А теперь, в тяжелый для меня час, ты готов выбросить меня из седла и сломать мне шею. Ты такой же, как все они: каждый из них считается моей родней, пусть это иногда и десятая вода на киселе, — и сам я за каждого готов в любое время пролить кровь, а они… Им куда важнее какой-то грабитель Уэстбернфлет, чем кровный родич! Скоро покажутся огни Хейфута… Но нет! — воскликнул он, вдруг вспомнив обо всем, что произошло, — нет: в Хейфуте уже не разведут огня в камине и не зажгут свечки! Если бы не матушка, не сестры и не бедная Грейс, пришпорил бы я коня, махнул бы с обрыва в омут — и дело с концом!

В таком мрачном настроении Хобби повернул коня к избушке, в которой его близкие нашли себе приют.

Подъехав к двери, он вдруг услышал сдержанный шепот и смех своих сестер.

— Дьявол обуял всех женщин, — пробормотал бедный Хобби. — Они не перестанут пересмеиваться и хихикать даже у гроба своей лучшей подруги. — А, впрочем, я рад, что мои глупенькие хохотушки не слишком убиваются. Ведь не им, а мне надо думать, как выкручиваться из беды.

Рассуждая таким образом, он тем временем привязывал коня под навесом.

— Придется тебе обходиться теперь без попоны и подпруги, приятель, — сказал он, обращаясь к коню. — Мы с тобой оба попали в такую переделку, что лучше бы нам очутиться на дне самых глубоких пучин Тэрреса!

Его прервала младшая из сестер; она выбежала из дома и заговорила с ним сдавленным голосом, как бы преодолевая волнение:

— Что ты так долго возишься там с лошадью, Хобби? Тебя уже больше часа ждет гость из Камберленда. Иди скорее, я сама сниму седло.

— Гость из Камберленда! — воскликнул Элиот и, вложив узду в руку сестры, стремглав бросился в дом.

— Где он? Где он? — спрашивал он, оглядываюсь с нетерпением вокруг и видя только женщин. — Есть какие-нибудь новости о Грейс?

— В самом деле, куда же это гость запропастился? — сказала старшая сестра, давясь от смеха.

— Полно вам, полно, детки, — добродушно увещевала внучек старушка, — хватит вам разыгрывать нашего Хобби. Оглянись-ка, сынок, и посчитай, не больше ли нас стало, чем утром.

Хобби внимательно оглядел всех присутствующих.

— Нет, только ты и трое сестренок.

— Нас четверо, Хобби, голубчик, — подсказала младшая сестра, которая только что вошла в комнату.

В следующее мгновение Хобби уже держал в своих объятиях Грейс Армстронг, которую он до сих пор принимал за одну из своих сестер, так как она куталась в ее плед.

— Ну, как же ты могла так? — повторял он.

— Право, я не виновата, — говорила Грейс, закрывая лицо руками и пытаясь таким образом скрыть краску смущения и в то же время отвратить от себя бурю поцелуев, обрушенных на нее женихом в наказание за нехитрую уловку, — право же, это не я; тебе надо расцеловать Джини с сестрами: это их затея.

— Я их и расцелую, — заявил Хобби и принялся обнимать своих сестер и старушку, осыпая их поцелуями. От избытка счастья все четверо плакали и смеялись в одно и то же время.

— Я самый счастливый человек, — воскликнул Хобби, в изнеможении бросаясь на скамью, — я самый счастливый человек на свете!

— Тогда, дорогой сыночек, — сказала добрая старушка, которая не упускала благоприятного случая преподать урок благочестия в тот момент, когда сердца слушателей были лучше всего настроены к его восприятию, — тогда, сын мой, вознеси хвалу тому, кто слезы превращает в улыбку и горе — в радость, подобно тому, как он сотворил свет из тьмы и весь этот мир из пустоты. Разве я не говорила тебе, что стоит тебе сказать: «Да свершится воля твоя», у тебя будет причина сказать: «Да святится имя твое, господи!»

— Говорила, говорила, бабуся, и я возношу хвалу господу за его милосердие и за то, что он дал мне такую добрую матушку, когда не стало моих собственных родителей, — сказал простодушный Хобби, беря ее за руку, — так что я вспоминаю о нем и в счастье и в беде.

На минуту или две воцарилось торжественное молчание, в течение которого эта дружная семья мысленно возносила к небу свои чистые и искренние молитвы, благодаря провидение за столь неожиданное возвращение их исчезнувшего друга.

Приступив к расспросам, Хобби принялся выведывать у Грейс все, что с нею приключилось. Скоро он узнал все подробности; сводились они в основном к следующему. В ту ночь Грейс проснулась от шума, поднятого вломившейся в дом шайкой. Один или двое слуг пытались оказать сопротивление, но их тут же одолели. Она поспешно оделась, сбежала вниз и, узнав в суматохе Уэстбернфлета, с которого спала маска, неосторожно назвала его по имени и стала молить о пощаде. Тогда разбойник сразу же заткнул ей рот кляпом, выволок из дома и посадил на лошадь позади одного из своих сообщников.

— Я ему шею сверну, проклятому, — пробормотал Хобби, — пусть он теперь считается последним в роду Грэмов!

Она рассказала далее, что шайка повезла ее куда-то в южном направлении; впереди гнали награбленный скот, и так они ехали до самой границы. Вдруг грабителей нагнал человек, в котором она узнала одного из родственников Уэстбернфлета. Он передал предводителю шайки, что его двоюродному брату некий верный человек сказал, будто им не будет удачи, если они не вернут девушку ее друзьям. После некоторых пререканий предводитель шайки, по всей видимости, согласился. Посланец молча усадил Грейс позади себя, пустил лошадь во весь опор по безлюдной тропинке в Хейфут и еще до наступления вечера оставил усталую и перепуганную насмерть девушку в четверти мили от жилища ее друзей.

Все присутствовавшие от всей души поздравили друг друга со счастливым исходом дела. Но вот восторги утихли, и на смену им явились размышления менее приятного свойства.

— Плохо вам тут будет, — сказал Хобби, оглядываясь по сторонам, — сам-то я, конечно, могу заночевать на дворе возле своего коня — так я провел не одну ночь в горах. Но как вы-то все здесь устроитесь? Хуже всего, что тут, видно, ничего не поделаешь.

Ни завтра, ни послезавтра ничего не изменится.

— Только трус мог с такой жестокостью лишить бедную семью крова, — сказала одна из сестер, разглядывая голые стены хижины.

— И не оставить ни быка, ни телки, — подхватил младший брат, который только что вошел, — ни овцы, ни ягненка, ни одной четырехногой животины.

— Ну, кабы мы с ним были в ссоре, — сказал Гарри, второй брат, — мы решили бы спор в честной драке. И надо же было нам уехать из дому, всем до одного! Ведь, будь мы дома, Уилли Грэм никогда не решился бы на такое дело. Ты ждешь, что он объявится, Хобби, а?

— Соседи считают, что надо встретиться с ним в Каслтоне и договориться обо всем при свидетелях, — сказал Хобби с убитым видом, — они все хотят сделать по-своему, а иначе помощи от них не жди.

— Договориться с ним! — воскликнули оба брата в один голос. — После такого гнусного нападения! Подобного в наших краях не было со времен последней войны!

— Верно, верно, друзья. У меня самого кровь кипела в жилах, но увидел Грейс и сразу поостыл.

— Ну, а наш скот, Хобби? — сказал Джон Элиот. — Ведь мы вконец разорены. Мы с Гарри объехали дальние пастбища, но и там почти ничего не осталось. Ума не приложу, на что мы будем теперь жить. Придется, видно, пойти в солдаты. Кабы Уэстбернфлет и захотел возместить убыток, у него же у самого ничего нет. Что с него возьмешь, даже если шкуру с него спустить! Единственную свою клячонку он заездил до того, что после ночных походов она еле держится на ногах. Мы нищие, нет у нас теперь ни кола, ни двора!

Хобби бросил печальный взгляд на Грейс Армстронг; она тоже посмотрела на него, а потом опустила глаза и тихо вздохнула.

— Не печальтесь, детки, — заговорила старуха, — у нас есть добрые друзья. Они не оставят нас в беде.

Ну вот, к примеру, сэр Томас Китллуф, мой троюродный брат с материнской стороны. Он получил немалое наследство, и к тому же его произвели в баронеты за то, что он был одним из комиссаров во время объединения.

— Он не даст ни полушки, чтобы спасти нас от голодной смерти, — возразил Хобби, — а если и даст, то хлеб, купленный на его деньги, станет у меня поперек глотки. Ведь за эти деньги была продана наша корона и независимость доброй старой Шотландии.

— Есть еще лэрд Дандер — его род один из самых старинных в Тивиотдейле.

— Он в тюрьме, матушка. Его засадили в эдинбургскую темницу за тысячу золотых, которые он занял у стряпчего Сондерса Уайликоута.

— Бедняга! — воскликнула миссис Элиот. — Нельзя ли что-нибудь послать ему, Хобби?

— Ты забываешь, бабуся, что мы сами нуждаемся в помощи, — сказал Хобби с некоторым раздражением.

— И точно — забыла, родной, совсем забыла, — отвечала добросердечная старушка, — всегда как-то думаешь сперва не о себе, а о своих родных. А что ты скажешь об Эрнсклифе?

— У него у самого достатки невелики, — отвечал Хобби, — а ведь ему надо поддерживать честь своего имени. Совестно нам обременять его новыми заботами. Нет, бабуся, нечего нам тут перебирать титулы своих родных да знакомых: от звона громких имен легче нам не станет; сильные мира сего о нас и думать забыли, а те, кто равен нам по положению, сами кое-как перебиваются. Нет у нас такого друга, который мог бы или захотел бы помочь нам восстановить хозяйство.

— Тогда, Хобби, нам остается лишь уповать на того, в чьих силах, как сказано в писании, дать человеку обрести друга или деньги даже в безлюдной пустыне.

Хобби так и подпрыгнул.

— Ты права, бабуся, — воскликнул он, — ты права. Я знаю друга в безлюдной пустыне, который может и хочет помочь нам. От всех этих событий у меня голова пошла кругом. Как это я забыл о деньгах, которые оставил валяться на Маклстоунской пустоши! Их вдвое больше, чем нам нужно, и я уверен, что Элши не пожалеет их для нас.

— Элши? — повторила изумленно старуха. — О каком Элши ты говоришь?

— О каком же еще Элши я могу говорить, как не о Мудром Элши с Маклстоунской пустоши, — ответил Хобби.

— Боже тебя упаси, сынок. Не хватало еще ходить за водой к отравленному колодцу и искать помощи у тех, кто связался с дьяволом. Пути их не праведны, и, дары их не приносят счастья. Все в наших местах знают, что Элши водится с нечистым.

Нет у нас закона и порядка, не царит у нас справедливость и добродетель, не то таких, как он, стирали бы с лица земли. Колдуны и ведьмы — это позор и проклятие для страны.

— Полно вам, матушка, — возразил Хобби, — говорите что хотите, а я так думаю, что у ведьм и колдунов нет и половины той власти, которой они прежде пользовались. По мне, злоумышленники вроде старого Эллисло и злодеи вроде этого проклятого Уэстбернфлета куда большее зло и проклятие для страны, чем целое скопище самых страшных ведьм, которые когда-либо разъезжали на помеле или справляли свои шабаши в ночь под Иванов день. Элши давно мог бы сжечь мой дом и стойла, если бы захотел, ну а сейчас, посмотрим, не сможет ли он помочь нам отстроить их заново. Слава о его мудрости идет по всей округе; о нем говорят даже в Бру, что под Стэнмором..

— Не поступай опрометчиво, сынок, не забывай о том, что его услуги не приносили никому добра.

Джок Хауден умер осенью от той самой болезни, от которой Элши его будто бы вылечил. Корову Лэмсайда он выходил, верно, зато у того же Лэмсайда случился падеж овец, какого сроду не видывали. И потом, сказывают, он такими словами поносит весь род людской, что бросает вызов самому провидению.

Да ты и сам говорил, что, когда увидел его в первый раз, подумал, будто это оборотень, а не человек.

— Полно, матушка, — сказал Хобби, — Элши совсем не такой плохой человек. Слов нет, обличье у него как у всякого горбуна, да и разговаривает он грубо, но черт не так страшен, как его малюют. Я, пожалуй, перекушу чего-нибудь — у меня с утра маковой росинки во рту не было, — растянусь на пару часиков возле гнедого и рано поутру отправлюсь на Маклстоун.

— А что, если не ложиться, Хобби? — предложил Гарри. — Поедем вместе прямо сейчас.

— Лошадь у меня заморилась, — ответил Хобби.

— Можешь взять мою, — вставил Джон.

— Да и сам я устал.

— Устал? — удивился Гарри. — Не от тебя бы такое слышать. Я сам видел, как ты провел в седле целые сутки и не думал жаловаться на усталость.

— Очень уж ночь темная, — продолжал Хобби, вставая и бросая взгляд в окно избушки. — По правде говоря, лучше не вводить дьявола во искушение. Может быть, Элши по-настоящему честный малый, но ежели ехать к нему, лучше брать солнышко в попутчики.

Это откровенное признание положило конец спору.

А Хобби, приняв решение, явившееся как бы компромиссом между необдуманными советами его братьев и робкими предостережениями старой матушки, подкрепился кое-какой снедью, которая нашлась в хижине, отправился под навес и растянулся возле своего верного коня. Его братья улеглись на нескольких охапках чистой соломы в хлеву, где Эннепл держала корову, а женщины остались в доме и постарались там разместиться на ночь поудобней.

Хобби поднялся с первым проблеском зари и, почистив и оседлав коня, отправился на Маклстоунскую пустошь. Он намеренно не разбудил ни одного из братьев, зная, что карлик наиболее благосклонно относится к тем, кто посещает его в одиночку.

— Наш мудрец не ахти какой сосед, — рассуждал он с самим собой по дороге. — Ему и один гость в тягость. Выходил он из своей лачуги, чтобы подобрать кошель с деньгами, или нет? Если нет, то его, стало быть, нашел какой-нибудь счастливчик, а я остался с носом. Вперед, Тэррес! — крикнул он своему коню, всаживая шпоры в бока. — Не подведи, старина: мы должны приехать первыми.

Он уже въезжал на пустошь, которую освещали первые лучи восходящего солнца. С некрутого склона, по которому он спускался, издали видно было жилище карлика. Дверь хижины открылась, и Хобби собственными глазами увидел то, что до этого, при нем часто описывали другие. Из уединенного убежища отшельника появились две человеческие фигуры (если фигура карлика заслуживала такого названия); они остановились на открытом месте, по всей видимости, погруженные в разговор. Человек более высокого роста вдруг нагнулся, как будто для того, чтобы подобрать что-то у двери хижины, затем оба прошли немного вперед и снова остановились, все еще поглощенные разговором. При виде этой сцены в сердце Хобби вновь проснулся суеверный страх. То, что карлик впустил к себе в дом простого смертного, было настолько же невероятно, как и то, что кто-то добровольно согласился прийти к нему ночью. Убежденный, что он является свидетелем беседы колдуна с дружески настроенным духом, Хобби резко натянул поводья, не желая мешать им. Они, видимо, почувствовали его приближение, потому что не прошло и минуты, как карлик вернулся к себе в хижину, а сопровождавший его высокий незнакомец бесшумно шагнул к окружавшей садик ограде и мгновенно исчез из глаз изумленного Хобби.

— Этакого ни одна живая душа не видела! — пробормотал Элиот. — Ну, да в моем положении все равно деваться больше некуда. Будь это сам Вельзевул, я рискну поехать ему навстречу.

Как он ни храбрился, он поневоле поехал медленнее; вдруг на том самом месте, где только что видел высокую фигуру, он заметил небольшой черный предмет с, неопределенными очертаниями, напоминавшими спрятавшегося в вересковых зарослях терьера.

— Никогда не слышал, что он держит собаку, — рассуждал Хобби, — выходит, что одних чертей ему мало. Господи, прости меня за такие слова! А ведь с места не шелохнется этот… ну кто бы это там ни был.

Пожалуй, это барсук — ведь кто знает, кем могут прикинуться оборотни, чтобы испугать человека. Неровен час, бросится на меня в образе льва или обернется крокодилом, когда я подъеду поближе. Запущу-ка я в него камнем, а то, если он примет другой образ, когда я буду совсем рядом, Тэррес испугается, как пить дать, — а враз и с чертом и с конем нипочем не сладить.

И он с опаской бросил камень в черневшийся предмет. Тот не сдвинулся с места.

— Значит, это все-таки не живое существо, — сказал Хобби, подъезжая ближе. — Э, да это тот самый кошель с деньгами, который он вчера выбросил из окна. А долговязый просто подтащил его поближе ко мне.

Он проехал вперед и поднял тяжелый кожаный кошель, битком набитый золотыми монетами.

— Господи спаси и помилуй, — шептал Хобби, терзавшийся противоречивыми чувствами: его то переполняли радостные надежды на будущее, то одолевали подозрения, что деньги подброшены ему с недоброй целью.

— Господи спаси и помилуй! Ведь и прикасаться-то страшно к тому, что только что побывало в когтях у нечистого. Вдруг все это проделки сатаны? Ну, да честному человеку и доброму христианину бояться нечего! Будь что будет!

Он приблизился к двери хижины и несколько раз постучал. Подождав и не получив ответа, он громким голосом обратился к ее обитателю:

— Элши, отец Элши! Я знаю, что ты дома и не спишь: я видел тебя на пороге, когда был еще на холме. Выйди и поговори минутку с человеком, который очень хочет тебя поблагодарить. То, что ты сказал мне об Уэстбернфлете, все было правдой. Но он вернул Грейс целой и невредимой, так что ничего непоправимого пока не произошло. Ну, выйди же на минутку, старина! Скажи хоть, что слушаешь меня.

Ну что ж, не отвечай, коль не хочешь, я все равно буду говорить. Понимаешь, одно у меня не выходит из ума: ведь мы с Грейс молоды, трудно нам будет отложить нашу свадьбу на долгие годы, пока я не побываю на войне и не вернусь домой с деньгами; нынче не прежние времена: говорят, на войне больше трофеев не берут, да и с королевского жалованья богатства не накопишь. А бабка совсем стара стала, так что останутся мои сестры у камелька одни, и без меня некому будет их развеселить. Да ведь и соседям — скажем, Эрнсклифу или тебе самому — может еще понадобиться помощь Хобби Элиота. Эх, кабы цел был наш старый дом в Хейфуте! Вот я все и думаю… Но, черт меня возьми, чего это я тут распинаюсь, — спохватился он, — перед человеком, который не хочет со мной и словом перемолвиться — не скажет даже, слушает он меня или нет.

— Говори что хочешь, поступай как знаешь, — откликнулся карлик из избушки, — только уходи поскорее и оставь меня в покое.

— Ладно, ладно, — отвечал Элиот, — раз уж ты готов слушать меня, я буду краток. Ты был так добр, что согласился дать денег, чтобы я мог восстановить Хейфут. Я, со своей стороны, согласен принять твой дар, и принимаю его с глубокой благодарностью. Говоря по правде, деньги будут сохраннее в моих руках: у тебя они валялись тут на земле, и любой бродяга мог их стащить. А кроме того, сколько тут по соседству лиходеев, которых не остановят ни запертые двери, ни замки. Послушай, ты отнесся ко мне как друг, и я с радостью приму твой дар. Ведь матушка и я — пожизненные арендаторы всех земель Уайдоупена, и мы дадим тебе расписку или залоговое свидетельство под эти деньги и будем каждые полгода делать взносы в погашение долга. Бумаги нам составит Сондерс Уайликоут, и все расходы по их оформлению я беру на себя.

— Прекрати свою болтовню и убирайся, — сказал карлик. — Со своим многословием и тупоголовой честностью ты еще более невыносим, чем вороватый придворный, который оберет человека, не утруждая его ни благодарностью, ни какими-либо объяснениями или извинениями. Прочь отсюда! Ты один из тех покорных рабов, которых слово сковывает крепче, чем цепи. Пользуйся этими деньгами и процентами с них до тех пор, пока я сам не потребую их обратно.

— Пойми, — продолжал неугомонный горец, — все мы только люди, и все мы смертны; надо же нашу сделку написать черным по белому. Ты все-таки набросай черновик расписки, а я ее аккуратно перепишу и скреплю своей подписью в присутствии надежных свидетелей. Только, Элши, прошу тебя: не говори в ней ничего такого, что может помешать спасению моей души. Все равно это напрасный труд, потому что я дам ее прочитать пастору. Ну, сейчас я поеду. Тебе и так надоела моя болтовня, а мне надоело говорить одному. На днях привезу тебе кусок свадебного пирога и приеду с Грейс, чтобы познакомить ее с тобой.

Она тебе понравится, ей-богу! Ведь ты хоть и кажешься суровым… Боже! Что с ним? Он стонет, как от боли, будто я толкую о какой-нибудь божественной благодати, а не о простой девушке, о моей Грейс Армстронг. Бедняга! Что-то все-таки с ним неладно.

Но ко мне он относится так, будто я его родной сын.

Хорошенький папаша был бы у меня, если бы это было правдой!

Хобби наконец избавил благодетеля от своего присутствия и с легким сердцем отправился домой, показать сокровище и обсудить меры, которые надлежало принять, дабы возместить урон, причиненный набегом Рыжего Разбойника из Уэстбернфлета.

Глава XI

О небо, сжалься надо мной!

Три негодяя в час дневной

Вчера похитили меня

И усадили на коня, —

И вот я здесь. Клянусь творцом,

Не знаю я, чей это дом.

Кристабел^[42]

Сле

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒