Глава II. Глава III

Глава II

Вам, значит, нужен лишь охотник Хирн?

«Виндзорские проказницы»

В одном из самых отдаленных районов Южной Шотландии, там, где воображаемая линия, проведенная по вершинам высоких каменистых гор, отделяет эту страну от братского королевства, молодой человек по имени Хэлберт, или просто Хобби Элиот, зажиточный фермер, ведущий свою родословную от воспетого в пограничных сказаниях и балладах старого Мартина Элиота из Прикин-тауэра, возвращался как-то домой после охоты на косуль. Когда-то косули водились в изобилии в этих пустынных, малонаселенных краях, но сейчас от них осталось лишь несколько разрозненных стад, которые прятались в самых укромных, почти недоступных для человека местах, и охота на них стала делом не только утомительным, но и рискованным. Все же среди молодежи еще можно было найти многих любителей этого опасного и нелегкого развлечения. Со времени мирного объединения двух тронов в царствование короля Великобритании Иакова^[11] — то есть уже более ста лет — на границе не обнажался меч. Однако далеко не все следы прошлого стерлись окончательно и бесповоротно: на протяжении всего предыдущего столетия мирный труд местного населения беспрерывно нарушался распрями и междоусобицами, и народ здесь едва начал привыкать к ведению хозяйства; причем овцеводство еще не успело распространиться, и склоны гор и долин по-прежнему служили источником подножного корма для рогатого скота. Около своего дома фермер-арендатор, как и прежде, ухитрялся выращивать небольшой урожай овса или ячменя, чтобы прокормить свою семью, но и скотоводство и земледелие вместе взятые, — словом, все хозяйство, которое велось кое-как, спустя рукава, — оставляли фермеру и его домочадцам много свободного времени. Молодые люди тратили его на охоту и рыбную ловлю, и в том самозабвении, с которым они отдавались своим деревенским забавам, легко было обнаружить ту же жажду приключений, которая некогда приводила к набегам и вооруженным стычкам.

В то время, когда начинается наше повествование, многие из более одаренных и смелых молодых людей округи ждали — скорее с надеждой, нежели со страхом — возможности соревноваться со своими отцами в ратных подвигах, рассказы о которых составляли их главное времяпрепровождение в вечерние часы и в непогоду. Англия была встревожена тем, что шотландский парламент принял закон о безопасности^[12]; казалось, стоит только скончаться царствовавшей тогда королеве Анне^[13], и страна снова распадется на два королевства. Годолфин^[14], стоявший во главе английского правительства, видел, что единственное средство избежать новой гражданской войны — это заключить договор о полном слиянии обоих королевств^[15]. Из книг по истории читатель может узнать, как этот договор был заключен и как мало было надежд, по крайней мере в первое время, что он принесет те благодатные плоды, которыми мы пользуемся доныне. Для наших целей достаточно упомянуть, что вся Шотландия с гневным осуждением встретила условия, на которых ее законодательное собрание пожертвовало независимостью родины. Всеобщее негодование породило самые невообразимые союзы и самые нелепые замыслы. Камеронцы^[16] готовы были взяться за оружие ради восстановления на престоле Стюартов^[17], которых они с полным основанием считали своими врагами и угнетателями, и на фоне возникших интриг можно было наблюдать такие картины, когда, руководимые общим для всех сознанием, что с их родиной обошлись несправедливо, паписты, прелатисты^[18] и пресвитериане^[19] сговаривались между собой чтобы совместно действовать против английского правительства. Возмущение охватило всю страну, и поскольку по Закону о безопасности шотландцев учили пользоваться оружием, они были неплохо подготовлены к войне и ждали лишь сигнала со стороны кого-нибудь из дворян, чтобы начать открытые военные действия. Вот в этот-то период всеобщего брожения и начинается наш рассказ.

Когда сумерки стали сгущаться, Хобби Элиот уже был недалеко от дома, и каменистое ущелье, в которое он забрался, преследуя добычу, осталось далеко позади. Наступление ночи ничуть не смутило бы столь опытного охотника, как Хобби, ибо он мог и с завязанными глазами пройти свои родные вересковые пустоши в любом направлении, — но сумерки настигли его около открытого места, облюбованного, как говорили, всякого рода нечистой силой и пользовавшегося в местных преданиях особенно дурной славой. С раннего детства Хобби внимательно слушал такие истории, и, если во всей Шотландии не было уголка, породившего большее количество подобных легенд, то, пожалуй, во всей стране не было и человека, лучше знавшего их, чем Хобби из Хейфута, как окрестили нашего молодца, дабы не путать его с добрым десятком других Хобби Элиотов. Естественно, что нашему Хобби не нужно было напрягать память, чтобы вспомнить все ужасные рассказы, связанные с обширной пустошью, на которую только что ступила его нога. Наоборот, все они вспоминались ему так быстро и отчетливо, что ему даже стало как-то не по себе.

Это неприветливое место звалось Маклстоунской пустошью, то есть пустошью Большого Камня — благодаря огромной вертикальной глыбе неотесанного гранита, вздымавшей свою массивную главу над холмом около центра пустоши и установленной там или в память какого-нибудь кровопролитного сражения, или погребенного под ней великого покойника. Истинная причина появления здесь гранитной глыбы была давно забыта, а устные сказания, которые способствуют рождению небылиц ничуть не реже, чем помогают сохранению исторических фактов, связали с этим местом одно из преданий, которое теперь и возникло в памяти Хобби Элиота. Земля вокруг гранитного столпа была усеяна или, точнее, завалена крупными обломками такого же камня, как и вся глыба. Разбросанные повсюду, они получили название Серых Гусей Маклстоунской пустоши. Как название, так и само появление камней на пустоши предание объясняло историей гибели хорошо известной и весьма опасной ведьмы, которая в прежние времена часто бродила здесь по горам, заставляя коров и овец скидывать плод и принося все прочие беды, которые обычно приписываются нечистой силе.

На этой пустоши она справляла шабаш со своими косматыми подругами, и люди до сих пор показывали друг другу круги, на которых не росли ни трава, ни вереск, потому что некогда дерн здесь был вытоптан во время плясок раскаленными копытами ведьминых дружков.

Говорят, что как-то старая колдунья пересекала пустошь, гоня перед собою стадо гусей, которых она намеревалась с выгодой для себя продать на соседней ярмарке; ибо хорошо известно, что хотя враг рода человеческого щедро одаряет своих слуг возможностью причинить зло, однако самым недостойным образом заставляет их добывать себе пропитание тяжелым, повседневным сельским трудом. Час был уже не ранний, а хорошую цену за гусей старуха могла получить, только придя на базар первой. Но гуси, которые до сих пор чинно и мирно шествовали впереди нее, дойдя до обширной пустоши, сплошь покрытой болотцами и лужами, вдруг разбежались в разные стороны и принялись плескаться в своей любимой стихии. Колдунья, разъяренная упрямством гусей, не поддававшихся никаким ее попыткам собрать их воедино, запамятовала на минуту слова заклятья, принуждавшего сатану до поры до времени подчиняться ее приказам; вне себя от гнева она воскликнула:

«О дьявол! Чтоб ни мне, ни гусям с места не сдвинуться!» Едва она произнесла эти слова, как произошла столь же мгновенная, как у Овидия^[20], метаморфоза, и колдунья вместе со своим непокорным стадом была тут же обращена в камень, ибо дух, которому она служила, будучи строгим формалистом и поймав ее на слове, с жадностью ухватился за возможность окончательно погубить ее душу и тело. Говорят, что когда ведьма почувствовала, какое с нею происходит превращение, она крикнула предателю: «Ах ты, подлый обманщик! Сколько раз ты обещал подарить мне серое платье, чтоб я могла носить его веки вечные! Так вот, значит, какое оно!» Говоря о гранитной глыбе и окружающих ее камнях, поклонники старины, считающие, что человечество постепенно вырождается, часто ссылаются на их грандиозные размеры как на доказательство того, что в прошлом и старухи и гуси были куда крупнее нынешних.

Пока Хобби шагал по пустоши, все подробности этой легенды приходили ему в голову одна за другой.

Он вспомнил также, что со времени трагического происшествия с колдуньей все простые смертные после наступления ночи обходят это место стороной, так как всякие эльфы и гномы, лешие и водяные, некогда участвовавшие в ведьминых увеселениях, по-прежнему собираются здесь, вокруг своей бывшей повелительницы. Будучи по природе храбрым, Хобби мужественно сопротивлялся нахлынувшему на него суеверному страху. Он подозвал поближе пару огромных гончих псов, всегда сопровождавших его на охоту и, по его словам, не боявшихся ни черта, ни дьявола, проверил кремень на своем ружье, и словно ряженый в сочельник, принялся насвистывать воинственную мелодию «Джок^[21] с нашей стороны»; словом, он поступил так, как поступает полководец, приказывая бить в барабаны, чтобы поднять боевой дух своих солдат.

Не удивительно, что, услышав за спиной дружеский голос, предлагавший ему подождать и идти вместе, Хобби очень обрадовался. Он замедлил шаги, и скоро его догнал молодой дворянин, тоже возвращавшийся с охоты. Молодой Эрнсклиф — из «роду и племени» Эрнсклифов, считавшихся в тех отдаленных краях людьми довольно богатыми, лишь недавно достиг совершеннолетия и унаследовал скромное состояние, которое могло бы быть больше, если бы его семья не принимала столь горячего участия в бурных событиях недалекого прошлого. В родных местах Эрнсклифы пользовались всеобщим почетом и уважением, и, судя по всему, это уважение должно было перейти на молодого Эрнсклифа, ибо он отличался не только прекрасным образованием и воспитанием, но и превосходным характером.

— Эрнсклиф! — воскликнул Хобби. — Вашу честь всегда приятно повстречать, а найти попутчика в таком глухом месте — и того приятнее! Где вы охотились?

— На Карлаклю, Хобби, — ответил Эрнсклиф, в свою очередь поздоровавшись с ним. — А наши собаки не вцепятся друг в друга, как вы думаете?

— Моим не до того, — сказал Хобби, — они и так еле плетутся. Что за чертовщина! Можно подумать, что у нас тут не осталось ни одной косули. Добрался Хобби до самого Ингерфела и хоть бы пару рогов увидел! Погонялся было за тремя рыжими косулями, да они меня даже на выстрел не подпустили, хоть я и дал круг в целую милю, чтоб подойти к ним с подветренной стороны, как полагается. Ну и леший с ними! Но больно уж мне хотелось принести оленины нашей старой бабке. Она себе сидит в своем теплом углу и все твердит о том, какие, мол, охотники были в старые времена, не нам, дескать, чета. А я думаю, что они-то всех косуль и перестреляли в наших краях.

— Зато я, Хобби, подстрелил утром здорового оленя. Я уже отослал его в Эрнсклиф, но, если хотите, возьмите половину для вашей бабушки.

— Спасибо вам, мистер Патрик. Недаром вся округа говорит, что у вас доброе сердце. Вот уж старуха-то обрадуется, особенно когда узнает, от кого подарочек. А если вы еще сами придете посидеть с нами за столом, это будет для нее самая большая радость. Вам одному небось тоскливо в старом замке, ведь у вас все родные в этом скучном Эдинбурге.

Удивительно мне, чего они пропадают там, среди каменных домов с каменными плитами на крышах, когда могли бы жить среди родных зеленых гор.

— В последние годы, пока я и сестра учились, моей матери поневоле пришлось жить в Эдинбурге.

Но можете быть уверены, что я наверстаю упущенное.

— И подновите малость старый замок, — подхватил Хобби, — а потом заживете в нем весело, по-добрососедски, не забывая о старых друзьях своей семьи, как и положено владетелю Эрнсклифа. Я ведь что хотел сказать, наша матушка — то есть не матушка, а бабушка: с тех пор, как мать умерла, мы ее зовем то так, то этак — ну, да все равно; она, одним словом, считает, что приходится вам не просто старым другом, а чем-то побольше.

— Верно, Хобби, и завтра я обязательно приду в Хейфут и с большой охотой отобедаю с вами.

— Вот это добрые слова! Пусть мы с вами и не родня, зато старые соседи, и старухе очень хочется вас повидать. Она нет-нет, да и вспомнит про вашего батюшку, которого убили еще в давние времена.

— Оставьте, Хобби, оставьте: об этом ни слова.

О таких делах лучше забыть.

— Вам виднее. Случись такое среди нашего брата, мы бы помнили; помнили обо всем, пока не рассчитались бы с обидчиками. Но вы, лэрды, знаете лучше нас, как вам быть и что делать. Только слышал я, что дружок старого Эллисло всадил клинок в вашего батюшку, уже когда сам лэрд схватился за шпагу.

— Ну, полно, Хобби, полно. Это была глупая ссора: спорили о политике за стаканом вина. А шпагами все махали, и нельзя точно сказать, кто нанес удар.

— Во всяком случае, старый Эллисло тут и пособлял и подстрекал, и я уверен, что, захоти вы рассчитаться с ним, никто и слова не скажет: ведь кровь вашего батюшки на его руках, и к тому же он один и остался из всех, с кого можно потребовать ответа; кроме того, он заядлый прелатист и якобит^[22]. У нас тут в округе все говорят, что не миновать вам встречи с ним.

— Стыдно, Хобби! — ответил молодой лэрд. — Вы же человек верующий, а сами подстрекаете друзей нарушать законы и творить возмездие своей рукой — да еще где: в таком глухом месте, где никто не знает, кто подслушивает наши разговоры.

— Тише, тише! — зашикал Хобби, придвигаясь поближе к своему попутчику. — О них-то я и не подумал. Но, кажись, я тоже могу отгадать, почему у вас рука не поднимается, мистер Патрик. Тут дело не в том, что у вас не хватает смелости, это мы все знаем; если вы и держитесь так скромно, то только из-за серых глаз одной милой девицы, которую зовут мисс Изабелла Вир.

— Уверяю вас, — довольно сердито заговорил его спутник, — уверяю вас, Хобби, что вы ошибаетесь; ни вы, ни кто иной не имеет права говорить такие вещи.

Я никому не позволю связывать мое имя с именем какой бы то ни было молодой особы. Это слишком большая вольность.

— Успокойтесь, успокойтесь! — откликнулся Элиот. — Недаром я говорил, что вы вовсе не из робости держитесь таким тихоней. Я не хотел вас обидеть, но дозвольте уж по-дружески напомнить вам кое-что.

В жилах старого лэрда Эллисло течет кровь его удалых предков и кипит горячее, чем у вас. Правда, ему никакого дела нет до всех нынешних разговоров о мире и покое: он по-прежнему считает, что главное в жизни это — хватай и бей! И за спиной у него стоит немало добрых молодцов, которым он умеет разогреть кровь; недаром они брыкаются, как годовалые жеребята. Откуда у него достатки, никто не знает, живет он широко, тратит больше, чем получает со здешних земель, однако деньги всюду расчищают ему путь.

Помяните мое слово: если у нас тут заварится каша, то он будет среди первых поваров, а свои счеты с вами он помнит куда как хорошо. Я так полагаю: чуть что — и он сразу очутится под стенами старого замка в Эрнсклифе.

— Ну, Хобби, — ответил молодой дворянин, — если он и решится на такой опрометчивый шаг, то я позабочусь о том, чтобы старый замок устоял против него, как и в прежние дни, когда он отражал удары и не таких вояк.

— Вот это верно, вот это по-мужски сказано, — проговорил отважный иомен, — и коли доведись такое дело, вам достаточно послать слугу раскачать большой замковый колокол, и как только вы ударите кремнем по кресалу, сейчас же мы — я, и два мои брата, и маленький Дэви из Стэнхауса — придем к вам на помощь вместе со всеми, кого нам удастся собрать.

— Большое спасибо, Хобби, — ответил Эрнсклиф, — но я надеюсь, что в наше время вряд ли возникнет такая противоестественная, противная христианской душе война.

— Что вы, сэр, что вы! — возразил Элиот. — Просто небольшая война между двумя соседями; если в наших непросвещенных краях такое и случится, то ни богу, ни королю до этого никакого дела нет: это же у нас в крови, мы не можем жить спокойно, как лондонцы, — у нас слишком много свободного времени.

— Должен вам сказать, Хобби, — промолвил молодой лэрд, — что для человека, верящего во всякие сверхъестественные силы, вы говорите о боге чересчур свободно, особенно если вспомнить, где мы сейчас находимся.

— А почему я должен бояться Маклстоунской пустоши больше, чем вы сами, Эрнсклиф? — немного обиженным тоном спросил Хобби. — Здесь водятся эльфы, насылающие порчу на скот, и не только эльфы, это верно; но почему мне их бояться? Совесть у меня чиста, и если мне и надо держать ответ, то разве за какую-нибудь проделку с девчонками или за скандал на ярмарке, а это не такой уж большой грех. Хоть мне и не подобает говорить о себе, но я такой же мирный и спокойный малый, как…

— А кто проломил голову Дику Тэрнбуллу, кто стрелял в Уилли из Уинтона? — спросил его попутчик.

— Эге, Эрнсклиф, да вы, оказывается, ведете счет всем моим проступкам! Голова у Дика давно зажила, и в воздвиженье мы нашу ссору уладим в честном кулачном бою на ярмарке в Джеддарте: считайте, что этот спор разрешен мирным путем. А с Уилли мы опять друзья, да и попало-то в него, беднягу, каких-нибудь две-три дробинки. Да за пинту бренди я такую штуку охотно позволю кому угодно.

Но Уилли не горец и слишком трясется за свою шкуру. А что до тех, кто насылает порчу, то доведись нам сейчас встретиться с кем-нибудь из них…

— Что вполне возможно, — проговорил молодой Эрнсклиф, — потому что вон там стоит ваша старая колдунья.

— Я же вам говорю, — продолжал Элиот, казалось возмущенный последним намеком, — если бы эта старая карга вдруг поднялась из могилы и встала тут передо мной, я бы обратил на нее не больше внимания, чем… Но что это, Эрнсклиф? Спаси нас господь, что это такое?

Глава III

«Так знай: Килдар перед тобой.

Кто ты, о черный гном?» —

«Я — карлик с пустоши глухой,

Средь вереска мой дом».

Джон Лейден

При виде предмета, который напугал молодого фермера, заставив его оборвать свои храбрые речи на полуслове, на минуту смутился даже его менее суеверный спутник. Луна, успевшая подняться, пока они беседовали, теперь, пользуясь местным выражением, «брела вброд по тучам» и лишь время от времени бросала на землю неверный свет. Один из лучей, падавший на массивный гранитный столп, к которому приблизились спутники, осветил нечто похожее на человеческую фигуру, но гораздо меньшего размера; фигура эта медленно передвигалась среди огромных серых камней, но не как человек, направляющийся к определенной цели, а как какое-то неведомое существо, неуверенно порхающее над печально памятными для него местами и по временам издающее глухие, невнятные звуки. В представлении Хобби Элиота все это настолько соответствовало понятию о призраках, что он на мгновение замер, чувствуя, как волосы у него встают дыбом, и прошептал:

— Это же старуха Эйли! Может, пальнуть в нее, благословясь, как вы думаете?

— Не надо, ради бога, не надо, — ответил его спутник, отводя рукой ружье, которое Хобби уже собрался поднести к плечу. — Это же просто какой-то рехнувшийся бедняк.

— Сами вы рехнулись, если хотите подойти к ней, — сказал Элиот, в свою очередь хватая за рукав Эрнсклифа, двинувшегося было вперед. — Пока она подойдет, у нас еще хватит времени сотворить молитву-другую; жаль только, что я ни одной не помню.

Э, да она не торопится, — продолжал он, приободрившись под влиянием своего спутника и заметив, что призрак не обращает на них никакого внимания. — Она ковыляет, как наседка на горячей сковородке.

Послушайте, Эрнсклиф (последнее он добавил шепотом), сделаем круг, будто к оленю, с подветренной стороны; болото здесь по колено, не больше, а мягкая дорога^[23] все же лучше худой компании.

Несмотря на сопротивление и уговоры своего попутчика, Эрнсклиф продолжал идти вперед по той же тропе и вскоре остановился перед заинтересовавшим его существом.

По мере того как молодые люди приближались, рост фигуры, казалось, все уменьшался: теперь в ней было меньше четырех футов; насколько им удалось разглядеть в неверном свете луны, она была примерно одинакова в высоту и ширину и имела скорее всего шарообразную форму, вызванную, по-видимому, каким-то ей одной присущим уродством. Дважды молодой охотник заговаривал с этим необычайным видением, не получая ответа, но и не обращая внимания на щипки, при помощи которых его спутник хотел убедить его, что лучше всего тронуться дальше и оставить это сверхъестественное, уродливое существо в покое. Но в третий раз, в ответ на вопрос: «Кто вы? Что вы здесь делаете в такой поздний час?» — они услышали голос, пронзительно резкие и неприятные звуки которого заставили Эрнсклифа вздрогнуть, а Элиота — отступить на два шага назад.

— Идите своим путем и не задавайте вопросов тем, кто не задает их вам.

— Что вы делаете здесь, вдали от жилья? Может, вас ночь застигла в пути? Хотите, пойдемте ко мне домой («Боже упаси!» — невольно вырвалось у Хобби Элиота), и я дам вам ночлег.

— Уж лучше искать ночлег на дне Тэрреса, — снова прошептал Хобби.

— Идите своим путем, — повторил человечек; от внутреннего напряжения звук его голоса стал еще более резким. — Не нужна мне ваша помощь, не нужен мне ваш ночлег; вот уже пять лет, как я не переступал порога человеческого жилья, и, надеюсь, никогда больше не переступлю.

— Он сумасшедший, — проговорил Эрнсклиф.

— Он похож на старого жестянщика Хамфри Эттеркапа, который погиб на этой самой пустоши пять лет тому назад, — откликнулся его суеверный спутник, — но у Хамфри не было такой здоровенной спины.

— Идите своим путем, — еще раз повторил предмет их любопытства, — ваше человеческое дыхание отравляет воздух вокруг меня, звук ваших человеческих голосов вонзается мне в уши, как острые иглы.

— Господи, спаси и помилуй! — прошептал Хобби. — Подумать только, что этот мертвец так зол на всех живых. Гляди, как не повезло его грешной душе!

— Послушайте, друг мой, — сказал Эрнсклиф, — вас, видимо, терзает какое-то тайное горе. Простое сострадание не позволяет нам покинуть вас здесь.

— Простое сострадание! — воскликнул человечек, и его презрительный смех прозвучал почти как визг. — Где вы подцепили это словечко, этот силок для глухарей, эту ширму для самой простой западни, эту приманку, которую жалкие глупцы глотают только для того, чтобы обнаружить в ней жало острого крючка, в десять раз более острого, чем те, что вы закидываете для несчастных животных, которых вы убиваете просто для забавы.

— Поверьте, друг мой, — снова сказал Эрнсклиф, — вы не в состоянии судить сами о своем положении. Вы погибнете в этих дебрях, и хотя бы силой, но мы для вашего же блага уведем вас отсюда.

— Ну, я к этому делу руки не приложу, — заявил Хобби. — Ради бога, пусть себе бедный дух идет своей дорогой.

— Если я здесь и погибну, кровь моя падет на мою голову, — произнес незнакомец. Заметив, что Эрнсклиф намеревается подойти и взять его за руку, он добавил:

— Но если вы притронетесь хотя бы к краю моей одежды и оскверните ее своим прикосновением, то пусть ваша кровь падет на вашу голову!

Луна светила теперь несколько ярче, и при этих словах незнакомца Эрнсклиф заметил, что тот держит в руке какое-то оружие, не то длинный кинжал, не то пистолет, металл которого отсвечивал холодным блеском. Пытаться принуждать к чему-либо человека, вооруженного таким образом и к тому же полного отчаянной решимости, было бы чистейшим безумием, тем более что Эрнсклиф не надеялся дождаться помощи от своего товарища, который предоставил ему возможность улаживать дела с призраком собственными силами, а сам двинулся дальше и уже сделал несколько шагов по тропинке, ведущей к Хейфуту.

Эрнсклифу ничего не оставалось, как повернуться и последовать за Хобби, что он и сделал, оглянувшись раза два на предполагаемого сумасшедшего: тот, доведенный этой встречей до крайней степени ярости, метался среди огромных серых камней, давая выход раздражению в выкриках и проклятиях, от которых звенела вся обширная вересковая пустошь.

Некоторое время молодые охотники молча шли своею дорогой, покуда в ушах их не замерли отголоски этих зловещих звуков, и, следовательно, они успели довольно далеко отойти от столпа, в честь которого это урочище получило свое название. Каждый думал о том, что они только что видели. Наконец Хобби Элиот воскликнул:

— Этот дух, если он в самом деле дух, при жизни натворил, надо думать, немало зла, да и сам натерпелся не меньше, а то бы он не стал так бесноваться после смерти.

— Он, по-видимому, сошел с ума от ненависти к людям, — проговорил Эрнсклиф, поглощенный своими мыслями.

— Значит, вы не думаете, что он из мира духов? — спросил Хобби у своего спутника.

— Кто, я? Конечно, нет.

— Вот и я тоже не был уверен: может, он и верно из живых существ; но только не хотел бы я увидеть кого-нибудь более похожего на призрак!

— Так или иначе, — сказал Эрнсклиф, — я завтра утром приеду сюда верхом и посмотрю, что сталось с этим несчастным.

— При дневном свете? — спросил иомен. — Тогда, с благословения божьего, я поеду с вами. Но поглядите-ка: мы сейчас на две мили ближе к Хейфуту, чем к вашему дому. Не лучше ли будет, если вы заночуете у нас, а я пошлю мальчишку на пони, чтобы известить ваших, где вы, хотя, надо думать, никто вас в замке не ждет, кроме слуг и кошки.

— Пусть будет по-вашему, дружище Хобби, — откликнулся молодой охотник, — но мне бы не хотелось, чтобы из-за моего отсутствия беспокоились слуги и кошечка осталась без ужина, так что я буду вам премного обязан, если вы пошлете мальчика в замок.

— Вот это приятные слова! Значит, вы заночуете у нас в Хейфуте? То-то все наши обрадуются, увидев вас!

Приняв это решение, они бодро двинулись вперед, и вскоре, взойдя на вершину крутого холма, Хобби Элиот воскликнул:

— Вот, гляньте, Эрнсклиф. Когда я дохожу до этого местечка, у меня всегда душа радуется. Видите огонек вон там, внизу? Это — окно горницы, где наша бабка, умная старуха, сидит за своей прялкой. А видите огонек, что мелькает то в одном окошке, то в другом? Это моя двоюродная сестрица Грейс Армстронг; она вдвое умнее моих сестер — они сами так говорят, потому что душа-то у них добрая, добрее их в наших краях никого не сыскать. И бабка тоже говорит, что у нее золотые руки, да и в городе Грейс со всеми делами лучше других управляется: бабка-то сама теперь не выезжает. Ну, а братья мои — один уехал служить у лорда-камергера, другой на Моссфадрейте: это ферма, которую мы арендуем. За стадами он может присмотреть не хуже моего.

— Вы должны быть счастливы, дружище, что у вас столько полезной родни.

— А то нет! Грейс я очень даже благодарен и никогда от этого не отпираюсь. Но скажите мне, Эрнсклиф, вы же учились во всяких колледжах в Эдинбурге, набрались знаний там, где им знают цену. Так вот, скажите… Правда, меня лично это не касается, но на зимней ярмарке я слышал, как прелат из церкви святого Иоанна и наш священник спорили, и оба говорили уж больно красиво. Прелат — он, значит, говорит, что жениться на двоюродной сестре греховно и противозаконно; но вот когда он ссылался на писание, так это у него получалось куда хуже, чем у нашего священника, а наш-то священник считается лучшим богословом и проповедником отсюда и до самого Эдинбурга. Так, наверно, прав-то все-таки он, как вы думаете?

— Конечно же, у нас, христиан-протестантов, брак считается свободным от всяких ограничений, кроме тех, которые установил господь бог по закону Левита. Таким образом, Хобби, у вас и мисс Армстронг нет и быть не может никаких препятствий — ни юридических, ни религиозных.

— Полно вам шутить, Эрнсклиф, — ответил его спутник. — Небось сами-то вы сердитесь, ежели шутка заденет вас не с того боку. Да и спрашивал я вовсе не про Грейс. Вы же сами знаете, что она мне не кровная двоюродная сестра, а дочь жены моего дяди от ее первого мужа, то есть никакая не родня, а только вроде как свояченица… Ну, вот мы и дошли до Шийлднг-хилла; пора пальнуть из ружья и дать знать, что, я иду; я всегда так делаю, а когда возвращаюсь с добычей, то даю два выстрела: один — за себя, другой — за оленя.

Хобби выстрелил в воздух, и повсюду в окнах дома и даже перед домом замелькали огни; указав Эрнсклифу на огонек, как бы скользивший по двору к одной из построек, Хобби сказал:

— Это сама Грейс. Она не станет встречать меня у дверей, уж я-то ее знаю; зато она обязательно проверит, готова ли еда для моих бедных псов, чтоб они ненароком не остались голодными.

— «Любишь меня — люби мою собаку», — ответил Эрнсклиф. — Да, Хобби, вы настоящий счастливчик!

Это восклицание сопровождалось звуком, весьма похожим на вздох, что не ускользнуло от слуха Хобби.

— Полно вам! Может, кое-кто посчастливее меня.

Разве я не видел, как на бегах в Карлайле^[24] мисс Изабелла Вир все глядела вслед одному человеку, когда он прошел мимо нее? Кто знает, что может случиться на этом свете.

Эрнсклиф что-то пробормотал в ответ, но трудно было разобрать, то ли он одобрил предположения Хобби, то ли осудил их, тем более что сам Эрнсклиф, видимо, предпочитал, чтобы истинный смысл его ответа пребывал во мраке неизвестности. Охотники ступили на широкую коровью тропу, которая, спускаясь наискось по крутому откосу, привела их к покрытому соломенной крышей, но в остальном вполне благоустроенному фермерскому дому, который служил жилищем Хобби Элиоту и его семье.

В дверях виднелось множество веселых лиц, и если бы не присутствие чужого человека, на Хобби тут же посыпался бы град насмешек по поводу его возвращения с пустыми руками. Три юные красотки растерянно замешкались на крыльце, причем каждая пыталась препоручить другой честь проводить гостя в дом, чтоб самой выиграть время и предстать перед ним не в дезабилье, в котором можно встречать только родного брата, а в более пристойном виде.

Тем временем Хобби, добродушно обругав их всех вкупе и врозь (ибо Грейс в их числе не было), выхватил свечу из рук одной из этих сельских кокеток, игриво водившей ею взад и вперед, и провел своего гостя в гостиную, а точнее в зал, так как в прошлом весь дом был приспособлен для обороны и поэтому гостиная представляла собою комнату с каменным полом и сводчатым потолком; по сравнению с гостиными современных фермеров это помещение было довольно мрачным, но сейчас в очаге ярко горели торф и смолистые дрова, и после мрака и пронизывающего ветра верескового взгорья Эрнсклифу здесь все пришлось по душе. Почтенная старушка, глава всей семьи, радушно приветствовала гостя. Сидя в своем плетеном кресле у края огромного очага и присматривая за вечерними занятиями молодых хозяек и двух-трех ладно скроенных служанок, которые сучили в глубине зала кудель, старушка, одетая в строгое, плотно облегающее платье из домотканого сукна, с чепцом на голове, но зато украшенная большим золотым ожерельем и золотыми сережками, выглядела одновременно и фермершей и настоящей дамой, каковой она и была на самом деле.

Отдав поспешные распоряжения о необходимых добавлениях к вечерней трапезе и должным образом приветствовав гостя, почтенная бабка и сестры Хобби Элиота открыли огонь из всех орудий, высмеивая его неудачный поход на оленей.

— Зря Дженни поддерживала весь день огонь в кухонном очаге, — сказала одна из сестер.

— Конечно, зря, — подхватила другая. — Кабы раздуть потайной мох^[25], его бы вполне хватило, чтоб поджарить всю оленину, добытую сегодня Хобби.

— Хватило бы и свечки, только бы ветер ее не задул, — добавила третья. — Будь я на его месте, я бы подстрелила хоть ворону; в третий раз он приходит домой без оленьего рога: даже потрубить не во что!

Хобби поворачивался от одной сестры к другой, поочередно разглядывая их с сердитой складкой между бровей; однако его нахмуренное чело явно противоречило добродушно улыбающемуся рту. Выслушав сестер, он попытался успокоить их, рассказав об обещанном ему подарке.

— В дни моей юности, — заговорила бабка, — охотник стыдился возвращаться с гор без косуль по обе стороны седла, подвешенных что твои телячьи тушки на коромысле разносчика.

— Хотелось бы, чтобы твои друзья-охотнички оставили косуль нам, бабушка, — возразил Хобби. — Порой мне кажется, что они перестреляли всех оленей в наших краях.

— Другие знают, где искать оленей, не то что ты, Хобби, — сказала его старшая сестра, бросая взгляд на молодого Эрнсклифа.

— Будет тебе, сестра! Сама знаешь: каждая собака знает свой день, и пусть меня Эрнсклиф простит, если я не к месту привел старую поговорку. Может, в другой раз мне повезет, как ему, а ему, как мне. Но каково человеку целый день провести под открытым небом, потом бежать от испуга… Впрочем, не бежать, но, во всяком случае, столкнуться с нечистой силой, а в довершение всего — вернуться домой и переругиваться с кучей женщин, которым с утра до вечера больше и делать нечего, как крутить какую-то палку с ниткой да чинить прорехи.

— Бежать? От нечистой силы?! — в один голос воскликнули все женщины, ибо в горных долинах подобные вымыслы в те времена, как, пожалуй, и теперь, были предметом самого живого интереса.

— Я не сказал — бежать… Ну, а встретиться с нечистым нам довелось, хоть он там и был один; верно ведь, Эрнсклиф? Вы же сами видели не хуже, чем я.

И Хобби по-своему, хотя и без особых преувеличений, поведал собравшимся о встрече на Маклстоунской пустоши с таинственным существом, о котором он в заключение сказал:

— Ежели это был не сам сатана, то, значит, один из тех пиктов^[26], которые владели нашей страной еще в древние времена.

— Какой там пикт! — воскликнула его бабка. — Нет, нет, сынок, да убережет тебя бог от зла и лиха, это был никакой не пикт! Это был Черный Карлик с вересковых гор! Лихие дни сулит его приход. И надо же злым силам сеять беду в краю, где все давно уже живут тихо-мирно, в любви да согласии. Чтоб он сгинул! Никогда еще не приносил он добра здешним местам и жителям. Мой отец часто говорил мне, что его видели в год кровавой битвы при Марстон-мурс^[27], потом снова, когда Монтроз^[28] поднялся, и снова перед данбарским разгромом^[29], а в мое уже время его видели незадолго до событий у Босуэл-бриджа^[30], и говорят, что ясновидец лэрд Бенарбук имел с ним тайные сношения перед высадкой Аргайла^[31], но об этом я точно не знаю: дело-то было далеко на западе. О, детки мои, он является лишь в лихую годину, помните об этом и уповайте только на того, кто всегда выручит и спасет в злополучный час.

Тут Эрнсклиф вступил в разговор, выразив твердое убеждение, что человек, с которым они встретились, просто жалкий безумец, отнюдь не уполномоченный потусторонним миром предрекать войну или насылать бедствия. Но его мнение встретило весьма холодный прием, и все единодушно осудили его намерение вернуться утром на Маклстоунскую пустошь.

— Сыночек мой пригожий, — сказала почтенная старушка (от доброты сердечной она называла своими детьми всех, о ком особенно пеклась), — уж тебе-то следовало бы остерегаться больше, чем кому другому. Твоя семья тяжко пострадала, когда пролилась кровь твоего отца, а там пошли всякие тяжбы и потери. А ведь ты украшение своего рода, тебе, коль будет на то воля божья, выпала доля восстановить былую славу отчего дома — как в наших краях, так и всюду — и оберегать покой тех, кто живет в нем. Тебе, как никому другому, следует избегать всяких сумасбродств; в твоем роду всегда было много отчаянных смельчаков, но добра это никому не принесло.

— Но не думаете же вы, мой добрый друг, что мне и при дневном свете не следует появляться в чистом поле?

— Этого я не говорила, — ответила старушка. — Ни сына своего, ни друга я не стану удерживать от благого дела; коли надо поднять меч в свою защиту или в защиту друга — пусть идет: тот, в ком течет благородная кровь, иначе не поступит. Но из моей седой головы никак не выходит мысль, что искать беду, когда она тебя не кличет, значит идти противу всех законов земных и небесных.

Эрнсклиф не стал продолжать спор, в котором у него не было никакой надежды что-ни

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒