Барбара Росек 4 страница

Анна уезжала очень грустная. Мне тоже было грустно, а может быть, я просто разозлилась на саму себя? В очередной раз отказалась от помощи, хотя так сильно ее ждала.

Я очень изменилась. Чувствую, что перешагнула через какой-то страшный барьер. Я уже не могу контролировать собственные поступки. Еще больше замыкаюсь в себе. По сути дела, уже ни с кем не разговариваю. Анна считает, что я сама отнимаю у себя шанс, шаг за шагом упорно себя уничтожаю. Навязчивая идея смерти? Возможно. Я уже не могу остановиться. Я умерла заживо, превратилась в какой-то автомат, без воли и без чувств. Задача № 1-достать наркотик, задача № 2 — вколоть его в вену, задача № 3 …

Я проиграла. Наверное, я и не могла выиграть.

20 ИЮЛЯ

Приехала в Варшаву. Мажена написала, что ей плохо. Она села на большие дозы. Подхватила желтуху. Я отвезла ее в больницу, но перед этим мы с ней вместе укололись, причем из одной машины. Будем надеяться, что меня пронесет.

Я была у Анны. Она уже не уговаривала меня лечиться. Сказала только, что ей бы хотелось доказать мне, что жить стоит. Если бы я сама захотела жить! Поехала к Беате. Она опять на воле. Снова пошли воспоминания. Практически никто так и не вылечился. Кажется, Беата уже понимает, что по уши влипла.

21 ИЮЛЯ

Я поехала в МОНАР одна, Беата не захотела. В МОНАРе теперь новые порядки. Никто уже не возвращается через каждые полгода, как это было. Раньше все время кто-то возвращался, и всегда почти одни и те же.

Котан неплохо держится, как всегда, полон оптимизма. Но на меня он разозлился из-за наркотиков. Я чувствовала, что он очень верил в меня. Ведь когда я выписывалась, меня все считали первой вылечившейся наркоманкой.

4 АВГУСТА

Нас накрыли. Я точно не знаю, про какие аптеки им известно, но Альфу уже забрали. С ним еще двух наркоманов. Обо мне они пока еще не знают, но это вопрос нескольких дней. Без наркотиков Альфа начнет всех закладывать. Скажет все, что им будет нужно.

Рано или поздно это должно было случиться. Я унесла из дома все улики. Сейчас каждый будет спасать только свою шкуру.

Какая гадость.

15 АВГУСТА

Несколько дней назад за мной пришли. Сделали обыск. Родители … Я даже не успела с ними попрощаться.

Сейчас сижу в предварительном заключении. Адвокат добился, чтобы мне разрешили вести дневник.

Камера крохотная, двухэтажные нары, параша и окно величиной с кулак. Правда, без решетки, ко через него разве что крыса может пролезть. Пока что кое-как держусь, еще не успела всерьез подсесть на иглу. В камере я самая молодая. Вместе со мной сидят еще три заключенные. Одна — за убийство мужа, другая — проститутка, а третья-воровка. Отличная компания. Анна, ты была права, здесь кончается человечность. Пока что с нами ничего не делают. Надзиратели?. Мы им жить не мешаем, и они к нам не лезут.

16 АВГУСТА

Просыпаюсь утром на нарах. Странно, но я даже как-то спокойно все это переношу. Сидим все вчетвером, уставившись друг на друга или просто в стенку. Надзиратель время от времени нас проверяет. Три раза в день дают поесть, а в остальное время сидим себе и прозябаем. Я ни о чем не думаю. Ни о прошлом! ли о том, что будет дальше. О том, что происходит со мной сейчас, тоже не думаю. Наверное, до меня еще не дошло, что я в тюрьме. Только иногда вдруг находит ужасный страх, панически начинаю бояться, сама не знаю чего. В такие минуты мне кажется, что я вот-вот умру или сойду с ума. Действительность — как мыльный пузырь, если посильнее выдохнуть — все исчезнет. Не исчезнет только страшный призрак — грязный, окровавленный шприц. Это все, что от нас останется. И еще, может быть, горечь в сердцах близких. Горечь от пустоты, которая после нас образовалась.

17 АВГУСТА

Меня повезли на очередной допрос. Альфа раскололся. Я долго отказывалась давать показания. Но, в конце концов, адвокат сказал, что я должна признаться. Тогда он постарается меня вытащить из-под следствия по состоянию здоровья.

Я рассказала по порядку про все ограбления. А они начали спрашивать еще о каких-то других. Им захотелось пришить мне сразу все аптеки. Вопросы одни и те же — даты, кто что делал.

И я начала признаваться. Первый раз в жизни милиции удалось заставить меня раскрыть рот. Менты обращаются со мной нормально. Прокурор за ними следит.

— Загубила ты свою жизнь, девочка, — говорят они мне.

— И зачем это тебе было нужно?

Что они могут про это знать? Их волнует только статистика — количество раскрытых преступлений.

20 АВГУСТА

По тюремной почте мне переслали записку о том, что Альфа повесился, в тюремной больнице. Не выдержал. Эта новость окончательно меня добила. Слишком страшно все это.

21 АВГУСТА

Я все время думаю про смерть Альфы. Он это сделал по собственной воле, но у него не было выбора. Он боялся еще больше меня. Боялся всего. Эта чудовищная наркоманская сила толкала его сначала на ограбления, а потом и на смерть.

А может, все вокруг только и ждут нашей смерти? Нет, это абсурд. Но тогда чего же они от нас хотят? От всех наркоманов? Законченным алкашом у нас быть разрешается, а вот наркоманом — ни за что.

Надзиратель орал на меня, что я не умею застилать нары. Я ему сказала, чтоб он отвалил, и здорово получила за это по морде. Через час он пришел делать мне примочки, потому что лицо сильно распухло, а мне нужно ездить на допросы. Правда, бил-то он хреново.

28 АВГУСТА

Прокурор выступил за то, чтобы меня обследовали в психиатрическом отделении. Надзиратели перевезли меня в больничный изолятор. В наручниках. Странное это ощущение — с наручниками на руках. Но здесь все-таки лучше, чем в тюрьме: там — поверка, уборка камеры, кормежка, разговоры о свободе, потом опять кормежка, поверка, уборка. С ума можно сойти. Кроме того, надзиратели смотрят на тебя, как на отпетого преступника. И вдобавок еще разговоры с этими уголовницами.

Та, которая пришила своего мужа, не переставая, компостировала нам мозги, что она не виновата. Проститутка ревела из-за детей. Только мы с воровкой вели себя более или менее спокойно. Но они все знали, какой приговор им накатают. А со мной еще неизвестно, что будет.

30 АВГУСТА

Я пока еще в изоляторе. Обыкновенное психиатрическое отделение, только решетки повсюду. Каждый день вызывают на обследования к психологу. Заполняю разные тесты, кучу тестов. И разговоры все про то же — что я думаю, чего хочу. Тысячи вопросов.

1 СЕНТЯБРЯ

Между обследованиями я ничего не делаю. До обеда нас сгоняют в одно место, чтоб мы все были на виду. Кормежка тут неплохая, намного лучше, чем в тюряге. И телевизор смотреть разрешают. Я тоже смотрю» давно перед этим ящиком не сидела. Никогда особенно им не интересовалась, но здесь это единственное развлечение для местных дамочек. Тут никто никого ни о чем не спрашивает, каждый, разумеется, считает себя невиновным. Вечером нас быстро загоняют спать. По ночам санитар ходит по палатам с фонариком, проверяет, не пытается ли кто ненароком кого-нибудь придушить. Я из-за него постоянно просыпаюсь. У меня вообще всегда было плохо со сном. Не знаю, как там родители. Со мной контактирует только адвокат. Кажется, во время следствия никакие свидания не разрешаются. Но еще вопрос, захотели ли бы родители меня видеть.

4 СЕНТЯБРЯ

Теперь меня обследует психиатр. Спрашивает про болезни, про неполадки в мозгу. И это их бесконечное «почему». Не знаю я, почему. Я уже ничего не знаю.

5 СЕНТЯБРЯ

Так называемый старший персонал обращается с нами нормально, как с обычными пациентами. Врач, вроде, ничего. У меня уже на них глаз наметан, есть с чем сравнивать. Этому все хочется знать досконально. Только в причинах он не сильно разбирается. Да, наверное, никто никогда не поймет эти причины. Он мне говорит, что я скрытная и чего-то недоговариваю. Естественно, недоговариваю. Моя жизнь — это мое дело. Я здесь не на терапии у Когана, а всего-навсего борюсь за то, чтобы приговор был полегче. Хотя все это бесполезно. Что теперь можно сделать? Только подчиниться им и рассказывать, рассказывать, все время рассказывать о себе. А что я сама о себе знаю? Тоже немного. У меня особенно и времени-то не было, чтобы остаться самой с собой наедине и поразмыслить на трезвую голову, кто я есть.

6 СЕНТЯБРЯ

На этот раз милиция пожаловала ко мне в отделение. Рассказали про смерть Альфы. Снова те же самые вопросы. Нервы уже не выдерживают. Вдруг я ни с того ни с сего бросилась на одного из них. Оки зовут санитара, привязывают меня ремнями к кровати. Сестра вкалывает мне укол, и я проваливаюсь куда-то в темноту.

1 °CЕНТЯБРЯ

Три дня меня держали связанную, накачивали фенацетином. Мне уже все было безразлично. Наведался адвокат. Сказал, что скоро суд, но это будет зависеть от моего состояния. Врачи должны решить, смогу ли я присутствовать на суде. Я в полном отрубе, и до меня мало что доходит. Здесь очень нервная остановка. Все время кто-то кричит, постоянно кого-нибудь вяжут ремнями или наряжают в смирительную рубашку.

Если кто-то начинает буянить, санитары его сразу бьют.

Конец человечности?

Здесь нет людей.

13 СЕНТЯБРЯ

От скуки пытаюсь заводить разговоры с другими больными.

Здесь каждый живет как бы в своем измерении. Измерений много, потому что все пытаются выжить в этом мире. У меня тоже свое измерение. Не знаю, насколько все они здесь действительно больные. Может быть, как и я, борются за себя. Но только я не симулирую, Потому что у меня уже ни на что больше не хватает сил, кроме как только быть самой собой. Мне дают какие-то таблетки. Может, я действительно чем-то больна? А может, их здесь всем дают? Но от таблеток я стала лучше спать, и кошмары не так мучают.

С адвокатом я говорю обо всем, но только не о родителях. Слишком больная тема. Одна сплошная боль.

Привозят новых женщин. Большей частью это убийцы. Чаще всего они убивают собственных детей. А чем я от них отличаюсь? Я тоже убиваю ребенка своих родителей. Убиваю родителей. А это преступление из преступлений — губить человеческие души. Нам здесь можно устроить один общий суд. Показательный процесс: каким способом один человек уничтожает другого человека.

23 СЕНТЯБРЯ

Закончился первый день суда. Меня туда везли уже без наручников. Показания, полно свидетелей. Не понимаю, откуда взялось столько свидетелей. На скамье подсудимых сидит пять человек — четверо парней и я. Альфа уже по другую сторону от всего этого. Сегодня мы только давали показания. Расхождений почти никаких, так что дело, наверное, надолго не затянется.

24 СЕНТЯБРЯ

«Свидетели обвинения, свидетели защиты, прошу встать. Суд идет».

Родителей в зале нет. Это даже к лучшему. Все-таки легче. В моем деле собрано абсолютно все, вся моя биография, начиная с четырнадцати лет. Откуда им это известно?

25 СЕНТЯБРЯ

Статья 21, параграф 1: «Не считается совершившим преступление тот, кто ввиду умственного недоразвития, психического заболевания или других нарушений психических функций не мог в момент совершения преступления отдавать себе отчет в значении совершаемого или же контролировать свои действия».

Сегодня эксперты представили суду предложение о применении ко мне этой статьи. Пока что до меня это не очень доходит. Получается, что я все-таки чокнутая?

26 СЕНТЯБРЯ

Огласили приговор. Не могу поверить. Я свободна. Мне велели отправляться домой и ждать повестку на принудительное лечение. Значит, опять конец свободе.

Двоих парней тоже отправляют на принудительное лечение, но после им все равно придется отсидеть свое. Двух других — сразу за решетку, на два года.

Вернулась домой. Родители ничего не говорят. Полная тишина.

27 СЕНТЯБРЯ

Первый день свободы. А вернее, новых мучений и новых сомнений. И уж наверняка снова наркотики. Я не могу пробиться сквозь стену непонимания с родителями. Очень трудно, я уже слишком перегнула палку, сама все разрушила. Я убила нашу любовь. Наверное, я потеряла самое главное. Так что теперь уже терять больше нечего. Можно колоться дальше.

Я стала знаменитостью, потому что вышла сухая из воды. В городе мне даже бесплатно предлагают наркотики. Пока, во всяком случае.

Опять кто-то умер. В подвале нашли тело с иглой в жиле. Прекрасная наркоманская смерть. Говорят, в Кракове повесилась Данка. Наверное, у нее не хватило сил умереть нашей смертью. Сколько уже смертей было вокруг меня.

Я снова в моей комнате. Но кажется, мне не удастся тут умереть. Это было бы слишком красиво.

10 ОКТЯБРЯ

Я написала Анне про свои тюремные кошмары. Она ответила, что очень волновалась из-за моего долгого молчания. Пишет, что теперь я наконец смогу по-настоящему начать все сначала, и, когда вернусь с лечения, дома еще все может уладиться. Не понимаю, откуда в ней столько оптимизма. Но я не собираюсь ни на какое лечение, ни в какую психушку. Никогда больше не лягу в психушку. Я не верю в лечение. Я верю, что скоро умру. Я боюсь смерти, но и воля к жизни потеряна, ведь моя жизнь — это нескончаемое мучение. И не только из-за наркотиков. Это психологически невыносимо. Я не в состоянии себе помочь. Но я и не в состоянии себя убить. Неизвестно, что труднее, а что проще. Где-то тут кроется ошибка, какая-то безумная ошибка в самом моем существовании. Мне кажется, что я всем мешаю в этом мире.

16 ОКТЯБРЯ

Ездила в МОНАР. Старые знакомые ширяются, много новеньких. В Варшаве сейчас навалом «компота», готовят все, кому не лень. Приехал Котан с Анной. Анна привезла с собой подругу, которая пишет статью о МОНАРе.

Котан устроил показательную терапию. Принялся обрабатывать шестнадцатилетних, но мне кажется, с ними у него ничего не выйдет. В шестнадцать лет еще сильно тянет к наркотикам и очень хочется вкусить наркоманской жизни. В таком возрасте еще не веришь, что можно в это дело влипнуть со всеми потрохами, и в результате так быстро отправиться на тот свет. Но может быть, у Котана что-нибудь и получится. Чего не бывает в этом мире. Сначала он, как водится, двинул свою психопатическую речь. Брызгал слюной во все стороны, но потом успокоился и снова стал самим собой. Когда он ничего из себя не строит, видно, как сильно у него болит душа за наркоманов, за каждую человеческую жизнь.

Утром, вернее, не рассвете я уехала из МОНАРа. Здесь для меня нет места. В свое время я свой шанс упустила.

18 ОКТЯБРЯ

Узнала, что в июле покончил с собой Стед. Это он-то, который все твердил, что не поддастся, что нужно жить, что он будет жить, пока хватит сил, Стед, тебе не хватило сил? Почему?

Или на самом деле так тяжко жить?

Нужно излечиться от самого себя. Но как это сделать, если ты сам не веришь в собственное существование? Сознание застилает наркотический туман. Изо дня в день я брожу среди кладбища душ — таких же, как я.

20 ОКТЯБРЯ

Мажена пишет, что сильно села на иглу. У нее была кома, какое-то время она пролежала в больнице. Живет в Варшаве одна. Готовит «компот» и понемногу приторговывает. Просит, чтобы я приехала. Маженка, потерпи еще немножко, я приеду и, наверное, уже надолго. Хемингуэй написал, что человек не создан для поражения. Но Хемингуэй сам покончил с собой. Правда, он был неизлечимо болен раком. Мой рак — это морфин.

5 НОЯБРЯ

Письмо от Анны. Она пишет, что наркотики не могут мне дать особенных, глубоких и красивых переживаний. Это только сплошная мука и окончательное падение. Она просит, чтобы я не перечеркивала свою жизнь. Дурная страсть тянет за собой отчаяние, страх, отвращение к себе и ненависть к миру. Смогу ли я свернуть с этой дороги? Наверное, уже не хочу. Я бы уже не смогла нормально жить, погрязнуть в этом будничном безумии серой человеческой жизни. Люди суетятся из-за пустяков, обыденных проблем. И поэтому забывают, что в мире существует еще что-то.

11 НОЯБРЯ

Я получила повестку на лечение. Если не явлюсь сама, то они имеют право привезти меня насильно. Доставить, как вещь.

Вот и все. Я должна исчезнуть, чтобы меня не нашли. Поеду к Мажене. У родителей нет ее адреса, так что никто не узнает, где я. Там я спасусь от психушки. Надо покинуть свой дом. Родители долго терпели мое присутствие, но, кажется, они уже не хотят за меня бороться. Я ухожу отсюда. Наверное, уже не вернусь. Прощай, семейное гнездышко. Когда-то мне здесь было хорошо. Даже слишком хорошо, а иногда — чудовищно. Мы вместе переживали этот кошмар. Кошмар, который уже никогда не кончится.

26 ДЕКАБРЯ

Я живу у Мажены. Мы вместе готовим «компот». Часть приходится сбывать, чтобы были башли на жратву. Торгует Мажена, а я стараюсь не сильно показываться на людях. Милиция, наверное, меня ищет. Даже наверняка, ведь я обязана была явиться на лечение по приговору суда. Ношусь, добываю «соломку» и химикаты. С утра мы заряжаемся «герой» и дальше работаем на продажу.

Это уже деградация. Я постепенно перестаю что бы то ни было чувствовать. Становлюсь безразличной ко всему, а временами страшно агрессивной. С Маженой стало трудно общаться. Она окончательно, свихнулась на почве наркотиков. Может говорить только про это, и говорит без остановки. Для нее ничего другого не существует. Я еще пытаюсь читать, но это уже тоже с трудом получается.

2 ЯНВАРЯ 1980 ГОДА

Вколола больше, чем обычно. У наркоманов своего рода ритуал — отмечать таким способом Новый год. Настоящий наркоман в этот день не может оставаться трезвым. Но я чересчур перебрала, прямо, как новичок. Ехала в автобусе и чувствовала, что задыхаюсь. По лицу ручьями тек холодный пот, ноги подгибались, и я решила, что это конец. Вышла из автобуса, хотела добраться до какой-нибудь аптеки. Боялась свалиться прямо на улице. Ко мне бы никто даже не подошел. Так уже бывало, когда наркоман спокойненько подыхал у всех на глазах, и никого из прохожих это не колыхало. У меня была только одна мысль, как дойти до аптеки. Я чувствовала, что слабею. И тогда мне вдруг пришло в голову, что нужно глубоко дышать. Это меня спасло. Я потихоньку стала приходить в себя. Шла по улице и глубоко вдыхала воздух. Кровообращение улучшилось, и до отключки дело не дошло. Мне тогда вдруг так сильно захотелось жить, так сильно.

Я вернулась к Мажене. Она заметила, что со мной что-то не то. Мне не очень хотелось ей про это рассказывать. Она сама выглядела не лучше. Правда, может быть, сегодня она была чуточку дальше от смерти, чем я.

17 ЯНВАРЯ

Мы все время ругаемся. Потом миримся. Мажене уже не во что колоться. Бывает, что она по нескольку часов пытается ввести иглу, плача и чертыхаясь на чем свет стоит. Она меня слушает, но все равно делает по-своему.

23 ЯНВАРЯ

Мажена в больнице. Потеряла сознание на улице. Сказали, что это была кома, и вдобавок у нее опять желтуха. Я не могу даже сходить ее навестить, боюсь, поймают. Теперь мне приходится все делать одной, страшно кого-то брать в помощь.

Дозы скачут вверх, это нормально. Я очень похудела, почти ничего не ем. Собственно, шансов у меня уже никаких.

Раньше мне хотелось с кем-нибудь подружиться, но я обрекла себя на одиночество. Контакты с другими людьми у меня всегда заканчивались катастрофой.

1 ФЕВРАЛЯ

Химикатов больше нет. Мажена еще раньше дала мне адрес, куда пойти в случае надобности. Я и пошла. Там были кое-какие знакомые, так что меня пустили без проблем. Угостили «компотом», как раз только что приготовили. Все уже забалдели, когда на хату вдруг ввалилась милиция. Я сначала растерялась, но только на какую-то долю секунды, потом бросилась к окну, пробила стекло и выпрыгнула вниз. К счастью, это был 2-й этаж, я только вывихнула ногу и поранила руку. Пришлось идти по городу в крови. Но никто меня не остановил. Чувствую, все это уже выше моих сил. Я отказалась от всего, что есть человеческого на свете. А жить так не смогу. Уже не смогу.

Пришлось готовить все самой. Но так не терпелось скорее вколоть себе дозу, что я все перепутала.

7 ФЕВРАЛЯ

Мажена все еще в больнице. У нее напрочь разрушена печень, и поэтому ей так трудно вылезти из желтухи.

Товар теперь продаю сама. Отдаю его старым наркоманам, от малолеток стараюсь держаться подальше. Не могу спокойно смотреть, как они влипают в свои тринадцать лет. Говорила по телефону с Анной. Она сказала, что очень за меня боится, чувствует, что я кончаюсь. Это точно. На таких дозах я еще никогда не сидела. Скоро уже нечем будет торговать.

12 ФЕВРАЛЯ

Теперь я загремела в больницу. Опять кома — полная отключка. Меня долго не могли откачать. Но, в конце концов, откачали. Спрашивали адрес, кто родители. Пришлось наврать. Пока они еще ничего не успели проверить, я сбежала. Кроме того, пора было вкалывать дозу.

Врач сказал, что мне больше нельзя колоться, что у меня повреждена печень, и плохое сердце.

А я и без того уже по уши в дерьме. По-другому7 не скажешь.

15 ФЕВРАЛЯ

В Пассаже большой переполох. Кто-то из поставщиков хсбывает туфтовый товар. Несколько человек уже потравилось. Неизвестно, какую дрянь они подмешали в «компот». Им разбавлять товар — одна выгода. В милиции шухер, вызывают всех наркоманов. И те раскалываются, потому что хотят, чтоб этого негодяя взяли. Они охраняют свою наркоманскую жизнь. В последнее время зашевелился самый поганый сорт людишек из этого промысла. Те, которые готовят товар, но сами не употребляют. Еще и малолеток втягивают. Это уже последнее свинство. Даже наркоманы их осуждают. Но такое ремесло будет процветать все больше и больше. Ведь тот, кто не сидит на наркотиках, может спокойно делать на них большие барыши. Сотня за цент. Вроде бы не так уже и много. Но одному наркоману требуется в день 20–30 центов. Вот и прибыль в чистом виде. Причем редко когда попадешь на хороший товар. Они, сволочи, доканывают нас и на этом еще наживаются.

27 ФЕВРАЛЯ

Мажена вернулась. Ей сказали, что это была ее последняя «прочистка». Следующую она уже не переживет. Но наркоман не верит таким угрозам. Мажена тут же опять начала колоться. Она мне Говорит, что теперь моя очередь отправляться в больницу выгонять отраву. Больше, мол, товара останется на продажу. Мажена зовет меня своей сестрой.

У меня такое чувство, что когда-то я действительно была, а теперь меня нету. То есть биологически мое тело продолжает жить. А остальное? Ждать медленной смерти? Ничего другого не остается. Я позвонила домой. Услышала на том конце провода мамин голос. Ее тихое «слушаю», а потом: «Говорите, говорите, але…» Я не ответила. Это было выше моих сил. Чего я испугалась? Что она будет умолять меня вернуться? Или что станет ругать?

13 МАРТА

Мажена совсем плоха. Ничего не ест. Хотя похудела не так уж сильно. Стала очень раздражительная. Я кое-как еще держусь.

Она встречается с какими-то людьми, сдает им товар. Я держусь в сторонке.

Господи, ведь так же нельзя жить! Из высоких идеалов — в самую грязь. Свобода оказалась мифом. Зачем все это растягивать дальше.

Но нам дана жизнь, и жить надо ради самой жизни. Ради страдания. Смерть прекратит наши страдания. Так почему же мы ее так боимся?

Мы-никто и ничто, но все время сами себе внушаем, что мы — нечто.

19 МАРТА

Иногда я скучаю по дому. Хочется туда вернуться, но я знаю, что уже не могу.

Интересно, как там Беата. Она тоже ушла из дому и не вернулась.

Уже нету сил мотаться по деревням за соломой. Но другого выхода нет. Деревенские каждый раз заламывают цены все выше. Знают уже, в чем дело. Мы ничем другим больше не занимаемся, только готовим «компот». Это какое-то помешательство. А вечером — музыка и разговоры ни о чем. О будущем не говорим. Будущего не будет.

Мажена верит, что после новой «прочистки» что-нибудь изменится. Пустая болтовня. Ничего не изменится.

Хочется с кем-нибудь поговорить. По-настоящему поговорить, так, чтобы меня выслушали и не осуждали. Просто выслушали.

Анна всегда повторяла, что нельзя насильно никого осчастливить. Но разве терпимость — это обязательно равнодушие, а не уважение чужой свободы?

23 МАРТА

Я плакала, наверное, от жалости к себе. На меня вдруг нашла такая тоска от того, что уже все потеряно. Я сама себя загубила. Я была к себе жестокой и беспощадной. Никогда не давала себе ни единого шанса.

Почему так случилось?

Смогу ли я еще хоть что-то для себя сделать?

Вижу, что Мажена загибается. Да, наверное, скоро конец. Она колется, как безумная. И все время говорит о наркотиках. Я хотела бы ее спасти, но знаю, что это невозможно.

Эта наша жизнь от дозы до дозы так бездарно бессмысленна. Хочется накачаться, чтобы не чувствовать боли, себя, чтобы вообще ничего не чувствовать. Мажена, похоже, уже ничего не чувствует. Она как слепая. Пустой шприц ее не интересует. Нужно встать и идти за товаром. Нужно встать.

10-11 АПРЕЛЯ

Как пережить ночь, такую ночь, когда чувствуешь, что все уже бесповоротно кончено? А умереть нельзя. И нужно продолжать жить. Почему я должна была умереть заживо?

Ты же знаешь, Баська, как все это было, прекрасно знаешь. Только не хочешь самой себе в этом признаваться. Ты все знаешь, старая ты наркоманка. Тебе хотелось колоться, хотелось как следует разгуляться. Тебе на всех было наплевать, и теперь ты жестоко за это расплачиваешься. Ты и раньше была безнадежная идеалистка. Но самое ужасное, что ты и теперь такая же, несмотря ни на что. Тогда вколи себе новую порцию и перестань канючить о том, что тебя мучает твое прошлое! Мажена сегодня спит спокойно, астма ее не душит. У меня только один вопрос: кто из нас будет первым? Шансы у нас более или менее равные: у обеих — разрушена печень и разложившийся мозг, у меня — больное сердце, у нее — астма. Я дольше сижу на игле, но зато у меня не было желтухи от грязных иголок. Я верю в свою смерть, а она пока еще нет.

12 АПРЕЛЯ

Мажена в очень тяжелом состоянии. Организм уже не принимает наркотики. Периодически ее забирают в больницу, а она каждый раз сбегает. Точно какая-то сила толкает ее к смерти. А ведь она не хочет умирать. Она никогда не верила, что кто-то может загнуться от наркотиков. Ей всегда казалось, что наркоманы умирали от чего-то другого. Наверное, мы уже окончательно утонули в этом нашем безумии. Я ничего о самой себе не знаю. Наркотики делают меня агрессивной. А какая была раньше? Не помню. Все мы очумели. Это уже помешательство.

«Зачем ты живешь на этом свете, если тебе здесь ничего не нравится?» Ты прав, Стед.

Наверное, все-таки существуют границы, которые переступать нельзя. Но я, кажется, уже переступила все границы. Я дегенератка. Психика разрушена наркотиками. А тело? Смешно называть это «телом». Разложение при жизни, биологический распад.

1 МАЯ

Мажену в тяжелейшем состоянии забрала «скорая».

Вечером я была у нее в больнице, но она еще не пришла в сознание. Врач сказал, что, если она выживет, это будет чудом. Неужели конец? Маженка, не умирай! Не оставляй меня одну.

2 МАЯ

Днем открывается дверь и входит… Мажена. Бледная, желтая, зеленая. Ее отпустили, врач сказал, что это был ее последний укол, следующий ей уже не пережить.

Мажена сказала, чтоб я за нее не волновалась, потому что она огранизует себе лечение.

3 МАЯ

Мажены больше нет. Она умерла вечером. Втайне от меня вколола себе этот последний укол, заперевшись в ванной. Я почувствовала: что-то случилось, высадила дверь. Это был конец. Я отнесла ее на кровать и вызвала «скорую». Ее пытались реанимировать, на какое-то мгновение сердце даже забилось. Но врач из «скорой» определил смерть.

Когда тело забрали, врач вызвал милицию. Я быстро улизнула.

Всю ночь шаталась по улицам как помешанная, и только подсознательно, где-то в глубине чувствовала какую-то чудовищную боль.

4 МАЯ

Я пошла к знакомым Мажены, к наркоманам. Они разрешили мне ненадолго у них остаться. Даже наркотики дают — боятся, как бы я у них не загнулась от «кумара».

А ведь именно этим все и кончится. Конец уже наступил, конец всему. С этим нужно смириться. Маженка, сестричка, нас с тобой соединили наши изуродованные жизни. Почему ты так рано ушла? Какая ты была?

Ты была такой же наркоманкой, как и я. Но прежде, чем стать наркоманкой, ты была бедным, несчастным человеком.

Вот и случилось. Было уже слишком поздно начинать жить, слишком поздно, чтобы бороться за себя. Но может быть, и не стоило это делать? А может, стоило?

Я предчувствовала ее смерть. Почему я ее не спасла? Маженка, ты ушла, оставила меня. Никто не смог тебе помочь.

10 МАЯ

Что такое бессилие? В комнату влетела стрекоза с очень нежными крылышками. Если я захочу ее выпустить, мне придется ее поймать, и тогда я могу ей что-нибудь повредить, и она погибнет. Но ночь в комнате она тоже не переживет. Выходит, я уже ничего не могу для нее сделать. Могу только сократить ее мучения, убить сразу. Она присела в уголке, наверное, устала бороться за свою жизнь. Я бессильна. Видишь, Баська, как глупо ты цепляешься за эту жизнь? Последняя ниточка — в твоих руках. Но это только твое дело.

14 МАЯ

Такое впечатление, что я все время ищу вину там, где ее нет. Почему Мажена должна была умереть? В голову лезут воспоминания.

Мы познакомились в Белой палате, и уже тогда вели разговоры о смерти. Мажена хотела, чтобы, когда она умрет, ее положили в белый гроб. Тогда, наверное, это были просто жутковатые шутки, но теперь — печальная реальность.

Смерть всегда ходила с ней рядом. Она боялась ее, ей хотелось жить. Но у нее не было шансов на другую жизнь. Маженка, я не была на твоих похоронах, мне все так же приходится прятаться. Наверное, у тебя была легкая смерть, тебя усыпил героин. Бессознательное ощущение — радость умирания. Куда ты так торопилась, куда ты ушла? Прощай, Маженка, прощай сестренка, подружка. Прости меня, я не сумела тебя спасти.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒