Александр Владимирович Островский 32 страница

Да, в советские времена провинция испытывала острую нехватку многих видов продовольствия. Я сам, родившийся и выросший в деревне, больше тридцати лет стоял в очередях за хлебом, мясом, сахаром и так далее. Но я не только голодал, но и не видел, чтобы в послевоенные годы кто-нибудь умирал от голода. Зачем же доводить эту проблему до абсурда?

А вот другой перл, с помощью которых лауреат Нобелевыской премии создавал себе за рубежом славу отважного правдолюбца: «У нас инвалидов Отечественной войны убирают из общества, чтоб их никто не видел, ссылают на отдаленные северные острова, — инвалидов, тех, кто потерял здоровье в защите родины. Инвалидов преследуют, притесняют…» (11).

Я не был сторонником прежней политической системы, но как современник А. И. Солженицына утверждаю: мне неизвестно ни одного случая, чтобы в советском обществе человека преследовали и тем более ссылали «на отдаленные северные острова» только за то, что он инвалид, а вот то, что система социальной помощи инвалидам в те времена хотя и являлась очень несовершенной, но существовала и была во много раз гуманнее и эффективнее чем сейчас — это можно доказать без труда.

Есть ли у А. И. Солженицына хоть какие-либо материалы о преследовании советских инвалидов? Нет. Ни одного. Иначе бы он их обязательно привел. Значит, опять перед нами сознательная ложь.

И уж совсем об анекдотичных фактах поведал писатель в 1976 г. в Испании: «Я смотрю как у вас работают ксерокопии. Человек может подойти, заплатить 5 песет и получить копию любого документа. У нас это недоступно ни одному гражданину Советского Союза. Человек, который воспользуется ксерокопией не для служебных целей, не для начальства, а для самого себя, получает тюремный срок, как за контрреволюционную деятельность» (12). Этого Александру Исаевичу показалось недостаточным и в другом интервью он уточнил: «В Советском Союзе за то, что в Испании стоит 5 печет — цена одной ксерокопии, — дают десять лет тюрьмы или запирают в сумасшедший дом» (13).

Вот, так. За то, что советский человек, скажем, ксерокопировал на работе свидетельство о браке или ордер на квартиру — десять лет или психушка. Это при Брежневе. А за попытку создания антисоветской организации автор этих откровений получил только восемь лет. И когда? При Сталине.

Для того, чтобы западный обыватель не питал иллюзий на счет разрядки, в одном из своих интервью Александр Исаевич поведал: «Приезжающие из советской провинции рассказывают, что за дружелюбные разговоры с иностранцами (при выставках) советских граждан открыто избивают тут же, для поучения публики» (14).

Представляете? Чтобы скрыть свои агрессивные помыслы, советское правительство затеяло разрядку и чтобы обмануть доверчивых иностранцев, поверивших в нее, стало организовывать культурные мероприятия, приглашая на них гостей из-за рубежа, но своих сограждан инструктировало, чтобы они демонстрировали гостям ледяную официальность, видимо, для того, чтобы иностранцы сразу поняли, что их обманывают. Ну, а тех сограждан, которые не понимали этого и вели себя с гостями дружелюбно, т. е. гостеприимно, тут же на этих мероприятих прямо на глазах у всех для поучения публики избивали.

Мы знаем, что Александр Исаевич невысокого мнения о Западе, но чтобы настолько невысокого, даже трудно представить. И самое интересное, справедливо. Ведь все это не только слушали, но и транслировали, и не только транслировали, но и печатали. На века.

Подобным же образом А. И. Солженицын освещает и советскую историю.

Касаясь численности заключенных в сталинских тюрьмах и лагерях, он в первом томе «Архипелага» (1973 г.) со ссылкой на Д. Ю. Далина и Б. И. Николаевского назвал цифру «15 до 20 млн» человек единовременно (15). Эти цифры, видимо, показались ему приувеличенными, и в во втором томе (1974 г.) они были сокращены: «до 15 млн. заключенных» (16). В 1976 г. в Мадриде Александр Исаевич скорректировал этот показатель до «12–15 миллионов человек» (17).

Между тем, не нужно никаких документов, чтобы понять фантастический характер приведенных данных. Достаточно учесть, что в 1939 г. численность населения страны составляла немногим более 170 млн. чел., из которых менее 98 млн. приходилось на трудоспособное население, соответственно около 47 млн. — мужчин и около 51 млн. женщин (18). А поскольку население ГУЛАГА на четыре пятых состояло из мужчин (19), получается, что за колючей проволокой находилось от четверти до сорока процентов взрослого мужского населения. И при таких масштабах террора, будучи студентом (1936–1941), А. И. Солженицын не заметил его (20).

Что же касается официальных данных, то они свидетельствуют: максимальная численность населения ГУЛАГа вместе с находящимися в тюрьмах не превышала 3 млн. чел. (21). Цифра огромная. Невиданная до того в истории нашей страны. Но это — не 20, не 15 и даже не 12 миллионов человек.

Подобный же характер имеют и другие цифры, приводимые А. И. Солженицыным для характеристики советского террора. Так говоря о В. И. Ленине, писатель заявляет, что «он уничтожил целиком дворянство, духовенство, купечество» (22). Обращаю ваше внимание: «уничтожил», причем «целиком». Если бы речь шла об ликвидации сословий, с этим нельзя было бы не согласиться. Однако Александр Исаевич имел в виду не деление общества на сословия, а уничтожение людей, принадлежавших к ним. Нелепость этого утверждения, явствует хотя бы из того, что В. И. Ленин сам был дворянином. Да, и Ф. Э. Дзержинский, и А. М. Колонтай, и А. В. Луначарский, и В. Р. Менжинский, и Г. В. Чичерин, и еще многие, многие видные большевики тоже принадлежали к благородному сословию. А разве не было дворян в эмиграции? Да, и первая жена Александра Исаевича тоже была дворянкой.

Известно ли это Александру Исаевичу? Несомненно. Значит, перед нами опять ложь.

Продолжая эту же мысль, А. И. Солженицын утверждает: «Уничтожили целиком сословия — дворянство, офицерство, духовенство, купечество и отдельно по выбору — каждого, кто выделялся из толпы, кто проявлял независимое мышление. Первоначально самый сильный удар пришелся по самой крупной нации — русской — и ее религии — православию, — затем удары последовательно переносились на другие нации. Эти уничтожения еще к концу спокойных 20-х годов составили уже несколько миллионов жертв. Тотчас вослед произошло истребление 12–15 миллионов самых трудолюбивых крестьян» (23). Чтобы на этот счет не было никаких разночтений, Н. Д. Солженицына уточняет: «При коллективизации (1930) вместе с главами семьи уничтожаются все члены ее вплоть до младенцев — вот тактика коммунистов. Так было уничтожено 15 миллионов душ» (24).

Казалось бы, делая такие ответственные заявления муж и жена Солженицыны должны были бы указать нам те сенсационные документы, в которых они обнаружили эти данные. Однако ни одной ссылки на них мы ни у Александра Исаевич, ни у Натальи Дмитриевны не найдем. И не случайно, потому что они хорошо знают, что приведенные данные почерпнуты не из документов, а из литературы и характеризуют не количество уничтоженных, а численность раскулаченных крестьян. Раскулаченных, значит, высланных из мест прежнего проживания, чаще всего на Север или же за Урал. Во время высылки в местах нового поселения не обходилось без жертв. Судя по воспоминаниям, их было много. Но согласитесь выслать и уничтожить — это не одно и то же. К тому же следует иметь в виду, что приведенные данные о количестве раскулаченных крестьян имеют расчетный характер и находятся в противоречии с документами, согласно которым общая численность высланных в 1930–1931 гг. из мест своего проживания крестьян и получивших статус спецпереселенцев, составляла не 15, а 1,8 млн. чел. (25). 1,8 млн. чел. — тоже огромная цифра, но это почти на порядок меньше, чем у А. И. Солженицына.

Подобный же характер имеют и другие приводимые им цифры о советском терроре. «Это был 1937-38 го. У нас в Советском Союзе бушевала тюремная система. У нас арестовывали миллионы. У нас только расстреливали в год — по миллиону!» (26). И снова уже который раз без всяких ссылок. Может быть, их вообще нет в «Архипелаге»? Нет, ссылки на литературу и источники в нем имеются: например, точно указано, откуда автор извлек сведения об участии заключенных в строительстве такой важной дорожной магистрали как Кемь-Ухтинский тракт (27). Пожалуйста, откройте журнал «Соловецкие острова» за 1930 г. (сдвоенный номер два-три), найдите страницу 57 и можете убедиться в точности приведенных автором сведений, а также установить их происхождение. А утверждение, что когда-то в нашей стране «расстреливали в год — по миллиону!» сделано без всяких ссылок на источники.

Неужели этот факт менее значим, чем участие заключенных в строительстве Кемь-Ухтинского тракта? Конечно, нет. И Александр Исаевич это хорошо понимает. Просто названная им цифра взята, как говорится, с потолка. А имеющиеся в нашем распоряжении и пока никем не опровергнутые официальные данные свидетельствуют, что в 30-50-е годы по политическим обвинениям было расстреляно около 800 тыс. человек (28). Цифра страшная. Но, согласитесь, есть разница: в год — по миллиону или менее миллиона за все годы сталинского террора.

Сколько же было жертв советского террора всего? На этот вопрос Александр Исаевич дает в «Архипелаге» следующий ответ: «…по подсчетам эмигрантского профессора статистики Курганова» общее число погибших с 1917 по 1959 г. составило 66 миллионов человек. Кроме того, опять-таки ссылаясь на профессора Курганова, он определяет военные потери в 44 млн. Итого 110 млн. — такую цену, по его мнению, заплатила наша страна за революцию (29). Цифры впечталяющие. Позднее Александр Исаевич сделал примечание к ним: «Свой или чужой — кто не онемеет?» (30). Полностью согласен.

Демонстрируя далее свою добросоветстность, Александр Исаевич уточняет в «Архипелаге»: «Мы, конечно, не ручаемся за цифры профессора Курганова, но не имеем официальных» (31).

Уточнение потрясающее.

Как же можно использовать цифры, в достоверности которых нет уверенности? Если даже неизвестно, как они были получены и где опубликованы? Речь ведь идет не о Кемь-Ухтинском тракте. Но и в этом случае никаких ссылок на источник сделано не было. Не появились они и позднее при переиздании «Архипелага». Правда, 26 февраля 1976 г. в своем интервью Би-Би-Си А. И. Солженицын мимоходом бросил фразу о том, что «беспристрастное статистическое исследование профессора Курганова» появилось на страницах газеты «Новое русское слово» «еще 12 лет назад», т. е. в 1964 гг. (32).

О том, что самые «беспристрастные исследования» ученые публикуют только в газетах, это всем известно. Но вот какая получается неувязка. Если верить С. Максудову, то содержащая приведенные данные статья И. Курганова «Три цифры» появилась на страницах газеты «Новое русское слово» не в 1964, а в 1981 г. (33). К сожалению, отсутствие полных комплектов этой газеты за указаные годы в наших отечественных библиотеках не позволяет установить, кто же в данном случае прав.

В любом случае есть основания утверждать, что А. И. Солженицын заимствовал данные И. А. Курганова на слух. Прием для обоснования такого серьезного обвинения как стомиллионный геноцид, осторожно говоря, рискованный. Во всяком случае он свидетельствует, что рисуя картину ужасов (а они, к сожалению, были), автор «Архипелага» не заботился о проверке используемых им сведений. Ведь он же писал не научное, а художественное исследование.

Поскольку цифра 66 миллионов вызвала противоречивые отклики, при переиздании «Архипелага» Александр Исаевич счел необходимым уточнить, что она характеризует количество погибших «с 1917 года по 1959 только от внутренней войны советского режима против своего народа, то есть от уничтожения его голодом, коллективизацией, ссылкой крестьян на уничтожение, тюрьмами, лагерями, простыми расстрелами» (34) и была получена «профессором Кургановым» «косвенным путем» (35). Однако, что это за путь, Александр Исаевич до сих пор умалчивает.

Между тем, методика расчетов, использованных И. А. Кургановым, была невероятно проста. Используя коэффицент прироста населения накануне Первой мировой войны, он прежде всего определил ту численность населения, которую мог иметь Советский Союз при таком приросте к началу 1959 г., сопоставив затем полученный показатель с данными 1959 г., он обнаружил разницу в 110 миллионов. Таким же способом были определены потери советского населения за 1941–1945 гг. — 44 млн. чел. Расхождение между этими цифрами и составило 66 млн. (36).

Используя подобную методику, А. И. Солженицын идет дальше: «По расчетам, сделанным до 1917 года, по тогдашнему состоянию рождаемости — наша страна должна была иметь к 1985 г. — 400 миллионов человек, а имеет только 266, таковы потери от коммунизма» (37) — 134 миллиона человек.

Чтобы вы могли оценить совершенство подобных расчетов, достаточно привести только один пример. На январь 1990 г. численность населения Российской Федерации достигала 148 млн. чел. Если исходить из темпов его прироста в предшествовавшее десятилетие, то к январю 2000 г. она должна была бы составить не менее 158 млн. чел, между тем она не превысила 146 млн. чел., из которых, как минимум, 2 млн. приходилось на переселенцев из бывших советских республик (38). Следовательно за десять лет численность коренного населения России не увеличилась, а сократилась в лучшем случае до 144 млн. чел. Расхождение 14 млн. Неужели это убитые и замученные ельцынским режимом?

Использовать для определения масштабов советского террора предложенную И. А. Кургановым методику расчетов, это значит ничего не понимать не только в демографии, но и в математике.

Что же мы видим? В изображении А. И. Солженицына Советский Союз выглядел страной, в которой все население было прикреплено к месту проживания, питалось оно одним картофелем, которого хватало лишь на восемь месяцев в году, за использование ксерокса давали десять лет, людей, получивших инвалидность, за это ссылали в отдаленные места. Он, мастер пера, являлся бездомным и для того, чтобы не умереть с голода, чтобы иметь возможность писать, вынужден был заниматься совершенно другими делами. Но и это было хорошо, потому, что еще совсем недавно в стране расстреливали по одному миллиону в год, за колючей проволокой находилось до 20 миллионов человек, некоторые группы населения (дворяне, купцы, духовенство, зажиточные крестьяне, казаки) были уничтожены полностью. А всего от советского террора погибло 66 миллионов человек, более чем во Второй мировой войне.

Картина страшная. Но совершенно далекая от действительности.

Получается, что выступая против одной лжи, А. И. Солженицын под видом правды предлагает нам другую ложь.

И это неслучайно. Вспомним, как живописуя в «Теленке» свою беседу с П. Н. Демичевым, Александр Исаевич самодовольно признается: «Это был — исконный привычный стиль, лагерная „раскидка чернухи“» (39).

Но может ли любитель «чернухи» быть борцом за правду и глашатаем нравственной революции? Конечно, нет.

Получается, что и призыв «жить не по лжи» — это тоже «раскидка чернухи».

О «чистоте» его имени

Раскрывая секрет своего общественного влияния, А. И. Солженицын пишет, что сила его «положения была в чистоте имени от сделок» (1). Не каждый может похвастаться этим. Но имеет ли на это право автор приведенных слов? Разве не он, будучи сталинским стипендиатом, стремился уклониться от военной службы? Да, еще таким способом, на который отважится не всякий. Или это не сделка с совестью? И разве не он, называющий себя патриотом, пытался пересидеть войну в обозе? Может быть, и это не сделка? А пребывание в лагере? Мы ведь помним, что свое хождение по мукам он начал с «придурков». Но ведь, по его же собственным словам, трудно, очень трудно «придурку» иметь неомраченную совесть? Простите, а разве не он в лагере на Калужской заставе согласился быть осведомителем?

Допустим, что впервые шевеления добра он испытал только на тюремной соломке, что только за колючей проволокой, пройдя все круги ада, стал настоящим человеком, готовым к бекомпромиссной борьбе с ненавистным советским режимом.

Но вот он встречает в ссылке Георгия Степановича Митровича. «…отбывший на Колмые десятку по КРТД, уже пожилой больной серб, неуёмно боролся за местную справедливость в Кок-Тереке» (2). Как же смотрел на эту борьбу закалившийся в лагерях А. И. Солженицын? Послушает его самого: «Однако — я нисколько ему не помогал… Я таил свою задачу, я писал и писал, я берег себя для другой борьбы позднейшей» (3). И далее Александр Исаевич задается вопросом: «Но… права ли? Нужна ли такая борьба Митровича. Ведь бой его был заведомо безнадежен». Правда, при этом А. И. Солженицын отмечает, что если бы все были такие, как Г. С. Митрович, мир был бы иным (4). Но это если бы все. А поскольку не все, то, получается, что и бороться не нужно.

Не изменился Александр Исаевич и на воле. Описывая свою рязанскую жизнь, он признается: «Безопасность приходилось усиливать всем образом жизни:… на каждом жизненном шагу сталкиваясь с чванством, грубостью, дуростью и корыстью начальства,.. не выделяться ни на плечо в сторону бунта, борьбы, быть образцовым советским гражданином, то есть всегда быть послушным любому помыканию, всегда довольным любой глупостью» (5). А это разве не примирение с существующим строем? Разве это не сделка? Конечно, она оправдывается благородной целью. Ведь Александр Исаевич писатель. У него историческая миссия.

Может быть, он стал другим позднее? Открываем «Теленка» и читаем: «Стыдно быть историческим романистом, когда душат людей на твоих глазах. Хорош бы я был автор „Архипелага“, если б о продолжении его сегодняшнем — молчал дипломатично» (6). А ведь молчал, когда в 1964 г. его призывали выступить в защиту И. А. Бродского. И в 1966 г. отказался поставить свою подпись под письмом в защиту Ю. М. Даниэля и А. Д. Синявского. И в августе 1968 г. он, осудивший редакцию «Нового мира» за беспринципность, сам не решился на публичный протест. И в 1970 г. не откликнулся на призыв А. Д. Сахарова поддержать арестованных П. Г. Григоренко и А. Марченко. И летом 1973 г. не возвысил свой голос лаурета Нобелевской премии в защиту исключенного из Союза писателй РСФСР В. Е. Максимова (7). Не поддержал его даже морально, когда тот лично обратился к нему с письмом (8). Лишь позднее в «Теленке» выразил сожаление: «В начале лета исключили из Союза писателей Максимова, в июле он прислал справедливо-горькое письмо: где же „мировая писательская солидарность“, которую я так расхваливал в нобелевской лекции, почему же его, Максимова, не защищаю я?» (9). А действительно, почему? Объяснение — был занят романом о революции — не выдерживает критики (10).

Более того, Александр Исаевич продемонстрировал в отношении власти гораздо более уязвимый конформизм. «После встречи руководителей партии и правительства с творческой интеллигенцией в Кремле и после Вашей речи, Никита Сергеевич — докладывал Н. С. Хрущеву его помощник В. С. Лебедев 22 марта 1963 г., — мне позвонил по телефону писатель А. И. Солженицын и сказал следующее: „Я глубоко взволнован речью Никиты Сергеевича Хрущева и приношу ему глубокую благодарность за исключительно доброе отношение к нам, писателям, и ко мне лично, за высокую оценку моего скромного труда. Мой звонок Вам объясняется следующим: Никита Сергеевич сказал, что если наша литература и деятели искусства будут увлекаться лагерной тематикой, то это даст материал для наших недругов и на такие материалы, как на падаль, полетят огромные жирные мухи“» (11).

Далее А. И. Солженицын, как мы уже знаем, обратился к В. С. Лебедеву с просьбой взять на себя роль судьи в его споре с А. Т. Твардовским в отношении пьесы «Олень и шалашовка» и заявил, что ему будет «больно» если он поступит «не так, как этого требуют» от писателей «партия и очень дорогой» для него «Никита Сергеевич Хрущев» (12).

Заканчивал свое сообщение В. Лебедев следующими словами: «Писатель А. И. Солженицын просил меня, если представится возможность передать его самый сердечный привет и наилучшие пожелания Вам, Никита Сергеевич. Он еще раз хочет заверить Вас, что он хорошо понял вашу отеческую заботу о развитии нашей советской литературы и искусства и постарается быть достойным высокого звания советского писателя» (13).

Комментируя этот эпизод, В. Н. Войнович пишет, что если бы тогда он узнал о нем, образ рязанского праведника померк бы для него сразу (14).

Изображая себя непримиримым противником Советской власти и подчеркивая это при каждом удобном случае, А. И. Солженицын забывает, что не только не возражал в 1963 г. против выдвижения его кандидатуры на Ленинскую премию, но и явно надеялся ее получить. Как же так! Из «кровавых рук»?

Описывая свое вступление в Союз писателей РСФСР на рубеже 1962–1963 гг. и рассказывая, как звала его в Москву и обещала свою помощь литературная «черная сотня» (Михаил Алексеев, Вадим Кожевников, Анатолий Сафронов и Леонид Соболев), А. И. Солженицын скромно отмечает в «Теленке»: «Чтобы только не повидаться с „черной сотней“, чтоб только этого пятна на себя не навлечь, я гордо отказывался от московской квартиры» (15).

Вот что значит забота о чистоте имени.

Не прошло трех лет, и осенью 1965 г. Александр Исаевич совершил то, что Л. З. Копелев назвал «переходом Хаджи Мурата». Забыв о чистоте имени, не опасаясь на этот раз «запятнать» себя, А. И. Солженицын отправился в Москву на поклон к «черной сотне». Можно было бы допустить, что разуверившись с возможности пробиться на страницы печати с помощью А. Т. Твардовского, он из чисто тактических соображений решил использовать для этого противников «Нового мира». Однако нельзя не отметить, что на весы были брошены четыре небольших рассказика.

Но главное в другом: оказывается, вступив в переговоры с «черной сотней», Александр Исаевич, забыл о своей гордости и прежде всего обратился с просьбой не о публикации рассказов, а о квартире и московской прописке (16).

Это, пожалуй, и было главным в той игре, которую он начал. И только тогда, когда в этом главном вопросе не был найден общий язык, четыре рассказа сыграли роль дымовой завесы для отступления, чтобы придать разрыву приниципиальный характер.

Характеризуя свое распрямление и имея в виду 1965 г., А. И. Солженицын пишет: «Я подхожу к невиданной грани: не нуждаться больше лицемерить, никогда и ни перед кем» (17). Так написано в «Теленке» на странице 96. А на странице 107 мы читаем следующие слова Александра Исаевича, сказанные им в беседе с А. Т. Твардовским: «Я по прежнему с полной сипатией слежу за позицией и деятельностью журнала… — (Здесь натяжка конечно)» (18). Натяжка в данном случае — это и есть лицемерие.

Упрекая, а порою и открыто осуждая тех, кто отрекался и каялся под давлением власти, А. И. Солженицын забывает, что он тоже не избежал этого греха. Вспомним его обращение осенью 1965 г. к П. Н. Демичеву (19). А письмо к Л. И. Брежневу от 25 июля 1966 г.? (20). Каким былинным героем — копьеборцем изображает себя Александр Исаевич на заседании Секретариата Союза писателей 22 сеннтября 1967 г. при обсуждении «Ракового корпуса»: один против всех. Но ведь и там он отрекался от самого себя, «охаивал» «себя прежнего» (21).

Широко распространено мнение, будто бы, оказавшись за границей, А. И. Солженицын, не считаясь с возможными последствиями, разразился критикой недостатков западного общества. Но так ли уж Александр Исаевич был безразличен к западному общественному мнению?

В записных книжках В. Т. Шаламова сохранился следующий диалог с одним из писателей:

«— Для Америки — быстро и наставительно говорил мне мой новый знакомый, — герой должен быть религиозным. Там даже законы есть насчет этого, поэтому ни один книгоиздатель американский не возьмет ни одного переводного рассказа, где герой — атеист, или просто скептик, или сомневающийся.

— А Джефферсон, автор декларации?

— Ну, когда это было. А сейчас я просмотрел бегло несколько ваших рассказов. Нет нигде, чтобы герой был верующим. Поэтому, — мягко шелестел голос, — в Америку посылать этого не надо…

Небольшие пальчики моего нового знакомого быстро перебирали машинописные страницы.

— Я даже удивлен, как это вы… И не верите в Бога!

— У меня нет потребности в такой гипотезе, как у Вольтера.

— Ну, после Вольтера была Вторая мировая война

— Тем более.

— Да, дело даже не в Боге. Писатель должен говорить языком большой христианской культуры, все равно — эллин он или иудей. Только тогда он может добиться успеха на Западе» (22).

Собеседник В. Т. Шаламов в опубликованном тексте назван по имени не был, а сам диалог при публикации оставлен без комментариев. Несмотря на это, нашелся человек, который принял его на свой счет: им оказался Александр Исаевич (23). Прошло немного времени и опубликовавшая эти записи И. Сиротинская заявила, что собеседником В. Т. Шаламова действительно был именно А. И. Солженицын (24). Напрасно Александр Исаевич пытался протестовать (25), цену его искренности мы знаем. Но если принять на веру утверждение И. Сиротинской, получается, что религиозность А. И. Солженицына — не убеждение, а товар, за который хорошо платят.

Не с этим ли связано его стремление к случаю или без случая подчеркивать свою религиозность. Открываем «Теленка» и читаем: «Шла Вербная неделя», «под православную Троицу», «в Духов день», «на Успенье», «на Рождество», «тихая теплая Пасха» и так далее (26). Комментируя отмеченную особенность литературных воспоминаний А. И. Солженицына, В. Бушин пишет: «Ах, как это похоже на нынешних новых русских, надевающих нательный крест поверх дубленок» (27).

А вспомним «Письмо к вождям». Сидя на подмосковной даче, можно было сравнивать американский Сенат с «балаганом», а западную музыку характеризовать как «обезьянью». Но разве можно было позволить такое даже в Цюрихе. Прошло немного времени, и он едва не ставший почетным гражданином Соединенных Штатов Америки, был приглашен выступать в том самом Сенате, который еще совсем недавно называл «балаганом». Может быть, он отказался от приглашения, не желая быть шутом на балаганной сцене? Ничего подобного. Принял его с радостью. Где же здесь принципиальность и последовательность?

И вовсе не критиковал он Запад. Он обвинял его в отсутствии воли. Он обвинял его в стремлении к разрядке. Он пытался, растормошить западного зверя и натравить его на собственную страну.

Разве не в угоду Западу он переделывал «Август»? Разве не в угоду Западу он перелицевал «Круг»? Разве не в угоду Западу он переработал «Архипелаг»? Да что там «Архипелаг», переписал собственную биографию.

А как он вел себя, вернувшись в Россию? Сразу же, скажут его поклонники, возвысил свой голос против разрушительных ельцинских реформ? Возвысил, но поначалу обрушил свой гнев не на президента, а на Е. Т. Гайдара и его команду и назвал Ельцина своим именем только тогда, когда тот сошел со сцены.

Зато, говорят его поклонники, он отказался от пожалованного ему Ельциным ордена.

Отказался. Но как?

Заявил, что не может принять его из рук нынешнего президента, однако готов принять его потом. А что, потом это будет не ельцинский орден?

И если наш праведник такой принципиальный, как же он мог получить из рук этого же «преступного режима» дачный участок в четыре гектара на окраине столицы, причем не где-нибудь, а «в номенклатурном лесу среди нынешних вождей», т. е. среди вождей все того же «преступного режима» (28). Почему же получить из преступных рук орден нельзя, а ордер можно? Почему получить орден из рук преступников нельзя, а жить бок о бок с ними на заповедной земле можно?

Какую же нужно иметь совесть, чтобы после всего этого говорить о «чистоте имени»?

«Он никогда не любил людей»

Исследователям еще предстоит нарисовать полный психологический портрет А. И. Солженицына. Добавим к тому, что уже было сказано, еще несколько штрихов.

Вспомним, как, будучи курсантом, он высматривал, «где бы тяпнуть лишний кусок», «ревниво» следил за теми, «кто словчил», «больше всего» боялся «не доучиться до кубиков» и попасть под Сталинград (1).

Вспомним, как вел он себя, отработав «тигриную офицерскую походку»!

И дело не только в том, что он сидя выслушивал стоявших перед ним по стойке «смирно» подчиненных, что «отцов и дедов называл на „ты“» (они его «на вы», конечно), что у него был денщик, «по благородному ординарец», что он требовал от него, чтобы он готовил ему «еду отдельно от солдатской», что ел свое «офицерское масло с печеньем», что заставлял солдат копать ему «землянки на каждом новом месте» (2). Все это предусматривалось уставом и существовавшими армейскими порядками.

А вот то, что он рисковал жизнями людей и посылал их на гибель, чтобы только «не попрекало начальство», т. е. чтобы выслужиться — это уже на его совести. И гауптвахта на батарее, насчитывавшей всего 60 человек, — его собственное творчество. И вроде бы мелочь — снятый с «партизанского комиссара» ремешок, который преподнесли ему его подчиненные — но мелочь показательная. Ведь не отругал, не осудил праведник своих подчиненных за грабеж, а с радостью принял краденое. Значит не видел в этом ничего предосудительного (3).

А вспомним поэму «Прусские ночи». Одного взмаха руки ее главного героя было достаточно, чтобы тут же без суда и следствия расстреляли ни в чем неповинную женщину. К нему под дулом автомата приводил ординарец для удовлетворения его похоти перепуганную на смерть немку (4)? Конечно, автор и лирический герой — не всегда одно и то же. Но в данном случае прототипом главного героя был сам автор.

А как А. И. Солженицын характеризует себя в «Архипелаге»: «вполне подготовленный палач», «может быть у Берии я вырос бы как раз на месте», «да ведь это только сложилось так, что палачами были не мы, а они» (5). Невероятно. Это значит, что по своим личным качествам автор «Архипелага» вполне мог быть не только арестантом, но и тюремщиком. И не простым тюремщиком, а «палачом». Да, что там мог быть. Разве, признавая свою командирскую жестокость, это он сказал не о себе: «В переизбытке власти я был убийца и насильник» (6).

⇐ Предыдущая 27 28 29 30 313233 34 35 36 Следующая ⇒