Автор неизвестен 5 страница

"Так вот оно что! - подумал он.- Ну, после такого позора мне здесь и часу нельзя оставаться. Пойду-ка я отсюда куда глаза глядят!" Однако, поразмыслив, он подумал так: "Не годится только, что во мне унижено священное имя горы Хиэй. Сперва разругаю здесь всласть всю братию, правых и виноватых, а кто попробует пикнуть в ответ, того проучу по-свойски. Смою с себя позор и тогда уже уйду отсюда".

И он стал ходить из кельи в келью и осыпать бранью всех подряд. Услыхав об этом, наставник сказал:

- Как ни судите, а получается, что он переберет всех наших монахов по одному. Надо нам расследовать это дело, и, если есть среди братии виновный, возьмем его и выдадим этому паломнику, дабы прекратить безобразие.

Он собрал братию в храмовом зале и объявил расследование, однако Бэнкэй туда не явился. От наставника отправили к нему посыльного, но он, хмуро надувшись, потребовал, чтобы за ним прислали не простого послушника, а почтенного старца.

И вот, обозрев окрестность с восточного склона, он стал спускаться по дороге позади храма и вдруг приметил там монаха лет двадцати трех, в трехцветном кожаном панцире с узором "узлы и удавки" под черной рясой. "Это еще что такое? - подумал Бэнкэй.- Мне сказали, что нынче будет тихая беседа, а между тем у этого молодчика весьма воинственный вид! Как я слышал, если дурное дело совершает кто из братии, наказание для него испрашивают у двора государя; если же виновником признают паломника, то он изгоняется молодыми монахами. Навалятся они на меня всей кучей, мне с ними не сладить. Так что сперва надобно как следует снарядиться".

Не долго думая он помчался в покои наставника. "Что случилось?" окликнули его, но он не отозвался. Не спрашивая ни у кого разрешения, метался он по покоям, пока в конце концов не попал в кладовую. Там он набросился нд первый попавшийся ларь, извлек и натянул на себя иссиня-черный хитатарэ, поверх облачился в темный панцирь с черной шнуровкой, а на голову, небритую девяносто дней, нахлобучил мягкую шапку-подшлемник. Затем подобрал он себе восьмигранный боевой посох с гладкой рукоятью длиной в сяку, обулся в башмаки на высоких подставках и в таком виде, волоча посох по полу, появился перед братией.

- Кто такой? - заговорили монахи, увидев его.

- Да это же тот самый знаменитый паломник!

- Что-то вид у него какой-то воинственный. Окликнем его или не станем обращать внимания?

- Окликнем или нет, все одно: добром это не кончится.

- Тогда не глядите в его сторону!

Бэнкэй при виде их подумал было, что ему скажут укоризненно: "Что же это ты, братец?" Но они все отводили взгляды, а он не понимал - почему. Впрочем, слушать, как тебя судят, и стоять при этом за воротами - довольно затруднительно, и он вошел в храм. В храмовом зале уже сидели рядами, плечом к плечу, триста человек старцев вперемежку со своими мальчиками-прислужниками. В галереи плотно набились молодые монахи. На широком дворе сгрудились все до единого келейники и послушники. В пределах храма негде было яблоку упасть. Сверху донизу он был заполнен тамошней братией, а всего их собралось с тысячу человек.

И не извиняясь, не снявши башмаков, прямо через них, ступая по плечам и коленям, двинулся Бэнкэй, а они только ежились и отстранялись, давая ему дорогу, и никто не посмел ни ахнуть, ни охнуть из страха брани и драки. Так он дошел до лестницы, под которой братия, разувшись, оставила свою обувь, и подумал, не стоит ли разуться и ему. "Нет,- решил он.- Разве я отведу грозу, если даже и разуюсь?" И он стал подниматься на галерею, гремя башмаками по ступенькам. Видевшие все это монахи не знали, как им поступить: надлежало бы воспротестовать против такого бесчестья храму, но протест их непремеино вызвал бы шум и беспорядок. И они просто поспешили укрыться за боковыми дверями.

Бэнкэй, так и не сняв башмаков, стал прохаживаться взад и вперед у порога. Наставник произнес укоризненно:

- Экое безобразие! Храм сей основан Святым Секу, а ты осмелился непристойно явиться сюда, не снявши обуви, да еще при этих высокородных особах и их юных учениках!

На это Бэнкэй, отступивши на шаг и усевшись, ответил так:

- Справедливы речи наставника. Всякого порицания заслуживает монах, если вступает ногами, обутыми в башмаки, хотя бы на галерею. Но считается ли проступком для него наступить башмаками на лицо бедного паломника?

Он был прав, и братия молчала.

На этом бы все и кончилось и наставнику удалось бы как-нибудь по своему усмотрению успокоить и выпроводить Бэнкэя, но тут зачинщик всей истории, монах Синанобо Кайэн, выкрикнул:

- Ну и рожа у этого потешного паломника! Бэнкэй сразу весь подобрался.

- Кое у кого в этом храме слишком уж резво меняются душевные склонности,произнес он и вскочил на ноги.- Совсем недавно заглядывал в хмурые лица паломников сладкими глазками, а теперь вдруг в этом раскаялся. Что ж, придется его проучить!

- Вот оно, сейчас начнется! - забормотали все. А Бэнкэй подумал: "Вот интересно! Этот дурак и в понятии не держит, с кем он задрался. Выбирает, поди, что со мной сделать: то ли руки мне вырвать, то ли голову проломить. А ведь если рассудить, это не иначе как он расписал мне физиономию!" Он был в меру спокоен, стоял на пороге зала, перебрасывая посох с руки на руку, и ждал.

Видя это, несколько молодых монашков из друзей Кайэна заорали:

- Хватит любоваться этим мерзким монахом! Сбросим его с галереи! Свернем ему шею! Переломаем кости!

Они подвязали и закинули за плечи рукава своих ряс и с воплями приступили к Бэнкэю. "Эйя! - сказал он.- Ну-ка!" Перехватив посох поудобнее, он широко им махнул, словно на покосе, и смел их всех с галереи вниз.

Увидев это, Кайэн поспешно вскочил и стал озираться в поисках подходящей дубины для боя, но ничего не нашел. Он взглянул на задние ряды в зале; там в огромной жаровне горели дубовые поленья, припасенные, должно быть, паломниками; он выхватил пылающую головню и с криком: "Ну, берегись, монах!"-побежал на Бэнкэя. Бэнкэй насмешливо расхохотался. Кайэн в ярости развернулся и ударил. Бэнкэй встретил удар посохом. Посыпались искры. "Не вышло!" - подумал Кайэн, прыгнул вперед и ударил снова. И снова Бэнкэй отбил удар. Кайэн в замешательстве отступил, и Бэнкэй тут же нырнул головой вперед, протянул левую руку и, схватив его за нагрудник панциря, с силой дернул к себе, а правой рукой вцепился в его кулак, сжимающий головню. Затем он вздернул противника в воздух над головой и понес его вон из зала во двор.

Увидев это, братия взмолилась:

- Пощади его, добрый паломник! Он всегда буянит, когда напивается!

- Что за безобразный шум вы подняли? - отозвался Бэнкэй.- Есть ведь такое старинное правило: ежели буянит спьяну паломник, его усмиряет монастырская братия, а ежели напивается кто из братии, его усмиряет паломник. Не бойтесь, до смерти я его не убью!

С этими словами он раскачал Кайэна и, сказавши:

"Эйя, ну-ка!"-зашвырнул его иа крышу молитвенного зала в три человеческих роста. Кайэн не удержался на покатой крыше, скатился и тяжело грянулся на каменный сток для дождевой воды. Бэнкэй сразу же подскочил и наступил на него, чтобы переломать ему кости и перервать жилы: у Кайэна кисть левой руки была сломана, и два ребра с правой стороны треснули, но он молчал. Да и что здесь было говорить?

А дальше случилось вот что. Ведь Бэпкэй зашвырнул Кайэна вместе с головней, и головня эта застряла на крыше. Со стороны долины поднялся ветер. Он раздул головню, крыша от неё занялась. Пламя охватило девятиколонный молитвенный зал, семиколонную крытую веранду, двухъярусную пагоду Изобильного Сокровища, башню Премудрого божества Манджушри и пятиярусную пагоду Пяти Великих Сущностей. До последнего строения выгорел храм, и лишь пепел остался от всех его пятидесяти четырех построек вместе с Пресветлым Залом Святого Секу.

Увидев, что творится, Бэнкэй рассудил так: "Теперь меня все равно обвинят, будто я стал врагом законов Будды, а потому незачем мне щадить и прочие обиталища храмовой братии". И он сбежал по западному склону священной горы, запалил сосновый факел и принялся поджигать одну за другой крыши монашеских келий. Огонь бурно ринулся из долины к вершине, а поскольку все было построено на краю обрыва, рассекавшего гору, могло ли там уцелеть хоть что-нибудь? Оставив после себя одни лишь каменные кладки, в час Змеи двадцать первого дня седьмого месяца Мусасибо Бэнкэй покинул гору Священных Списков и направился в столицу.

Он шёл весь день и шёл всю ночь напролет и утром двадцать второго дня того же месяца добрался до места. Накануне на столицу обрушился ураган с ливнем, и на улицах никого не было, но все-таки Бэнкэй решил внешним видом не выделяться и переоделся в желтую куртку и красные штаны.

Для чего же он явился в столицу? А вот для чего. Когда наступила глубокая ночь и все вокруг затихло, он забрался на стену ограды дворца государя-монаха и, растопырив ладони, возжег огонек. Затем он издал дикий вопль во всю глотку и перебежал на восточную сторону, а через некоторое время вернулся, вскарабкался на ворота и прокричал ужасным голосом:

- Ара, слушайте! Страшное дело! Вчера утром храм на горе Священных Списков, возведенный и прославленный самим Святым Секу, сгорел дотла из-за ссоры между братией и паломником! Погибли в одночасье пятьдесят четыре строения и три сотни келий!

Прокричал и исчез, словно его и не было. В государевых покоях, услышав это, вопросили:

- По какой причине сгорел храм на горе Священных Списков?

Был немедленно отряжен конный гонец. В то же время последовало высочайшее повеление:

- Если храм действительно сгорел, братию разогнать, а в первую очередь изгнать настоятеля.

Поэтому туда выехали полицейские из столичной управы. Увидев, что там не осталось ни единой целой постройки, они объявили:

- Высочайшее повеление! Кому-нибудь явиться для объяснений!

И наставник, времени не теряя, спешно отправился

в столицу, чтобы изъяснить, как все случилось. Он прибыл ко двору и обо всем почтительнейше доложил. Последовал вопрос:

- Кто виновники?

- Из паломников некий Мусасибо Бэнкэй, а из монахов Кайэн.

Услышав это, высокие вельможи и знатные придворные в один голос сказали:

- Так это речь идет про Ониваку с горы Хиэй! Если дурен он, то надлежало его исправлять задолго до нынешней беды на горе Священных Списков. Если же дурен этот Кайэн, то исправлять его было бесполезно. Коротко говоря, этот Кайэн и есть враг законов Будды и государственных установлении. Надлежит его схватить и допросить.

Послали Кояно-но Таре, родом из провинции Сэтцу, во главе сотни всадников, он взял Кайэна, привез в столицу и доставил во дворец.

- Ты один мыслил худое или у тебя были сообщники? - спросили Кайэна.

Допрос учинили с пристрастием, и Кайэн уже не знал, удастся ли ему уйти живым. Тогда он решил: "А назовука я своих давних недругов", и тут же с его слов записали в допросный лист одиннадцать человек из храмовой братии.

За ними опять же отрядили Кояно-но Таро, однако названные одиннадцать человек, прослышав об этом заранее, явились сами. Все-таки вину их по доносу сочли несомненной, и их незамедлительно всех одиннадцать взяли под стражу. Кайэну не разрешили просить о милости и в конце концов запытали до смерти. Перед тем как умереть, он заявил:

- Не один я виновен. Если не лишите жизни остальных, я после смерти стану злым духом.

Впрочем, если бы даже он и не сказал этого, все равно было указано: "Зарезать!"-и все одиннадцать до последнего человека были казнены.

А Мусасибо Бэнкэй в это время пребывал в столице. Услышав обо всем, он сказал себе: "До чего стало радостно на сердце! Никогда прежде не удавалось мне разделаться с врагом так, как хотелось, да еще не пошевелив пальцем вдобавок. Поистине, все мои прегрешения замолены заранее в государевом дворце!"

И после этого принялся он бесчинствовать еще больше.

КАК БЭНКЭЙ В СТОЛИЦЕ ОТНИМАЛ МЕЧИ

Наступила зима, и Бэнкэй задумался. "Иные люди поднакопили себе добра тысячами,- рассуждал он.- У Хидэхпры в Осю тысяча коней, у Кикути в Цукуси тысяча панцирей. У Таю в Мацуре тысяча луков в тысяче саадаках. Вот сколько они все поднакопили добра. У меня же денег нет и купить не на что. И знакомых у меня нет, и никто не подарит. А раз так, то выйду-ка я ночью на середину столицы и буду отнимать у людей их мечи и таким вот манером поднаберу себе добра". И, решивши так, принялся он ходить и отбирать у людей мечи.

Прошло несколько времени, и стали говорить, что-де ходит ночами по столице тэнгу огромного ройта в обличье монаха и отбирает у людей мечи. Так прошел год, наступил новый, и к концу пятого или началу шестого месяца Бэнкэй отобрал много мечей. Добычу он прятал на чердаке храма, что на перекрестке Хигути и Карасумару, и, когда подсчитал, оказалось у него там девятьсот девяносто девять мечей.

Тогда вечером семнадцатого дня шестого месяца он отправился в храм Тэндзин на Пятом проспекте и вознес такое моление: "Явите милость, боги и будды! Пошлите мне нынче ночью отменный меч!" Глубокой ночью он покинул храм, отошел к югу и, встав у ограды одного дома, принялся среди людей, направлявшихся в храм, высматривать человека с отменно хорошим мечом.

На рассвете он двинулся было по переулку Хорикава, но тут вдруг послышались чистые и радостные звуки флейты. "Как ласкают слух эти звуки! подумал Бэнкэй.- Это, должно быть, кто-то идет в храм спозаранку и играет себе на флейте. Ну что же, монах это или мирянин, а хорошо бы при нем оказался отменный меч, я бы отобрал!" Звуки флейты приближались; Бэнкэй, пригнувшись, всмотрелся и узрел молодого человека в панцире со сверкающей серебром нагрудной броней поверх белой одежды, и был при нем превосходный меч с золотой отделкой. Бэнкэй и представить себе не мог такого превосходного меча!

Он подумал: "Вот это меч! Я заполучу его во что бы то ни стало!" Это уж потом он убедился, что напал на человека весьма опасного. Но мог ли он ведать это заранее?

Между тем то был Есицунэ. Не желая быть узнанным, он зорко глядел по сторонам и сразу заметил, что в тени под деревом муку стоит странного вида монах с огромным мечом под мышкой. "Это не простой прохожий,- подумал он.- Не иначе это тот самый, что повадился в столице отнимать у людей их мечи". И без всяких колебаний он пошел прямо на Бэнкэя.

Бэнкэй же самоуверенно подумал: "Мне случалось отбирать мечи у самых свирепых забияк, а уж с таким тощим юнцом я и подавно управлюсь. Выйду на него, напущу страху зычным голосом и грозным обличьем. он и отдаст меч. А не отдаст так, сшибу его с ног и отберу".

Так решив, Бэнкэй вышел перед Ёсицунэ и произнес:

- Я здесь таюсь в ожидании врага и подозреваю всякого, кто в боевом снаряжении норовит пройти мимо меня. Такого я просто-запросто пропустить не могу, но, ежели тебе это некстати, отдай мне свой меч - и тогда можешь пройти.

Ёсицунэ, выслушав его, сказал:

- Значит, ты и есть тот самый дурень, о котором я слышал. Однако такому я просто-запросто меч отдать никак не могу. Ежели тебе хочется, подойди и отбери.

- Тогда держись! - рявкнул Бэнкэй и, выхватив свой огромный меч, налетел на Ёсицунэ.

Ёсицунэ тоже обнажил свой короткий меч и отскочил под стену.

- Будь ты хоть сам черт,- проговорил Бэнкэй,- все равно я не знаю никого, кто мог бы против меня устоять.

С этими словами он широко размахнулся и нанес УДар.

"Экое чудище!" - подумал Ёсицунэ, быстро, как молния, уклоняясь влево. Удар пришелся по стене, кончик меча в ней увяз, и, пока Бэнкэй тщился его выдернуть, Ёсицунэ прыгнул к противнику, выбросил вперед левую ногу и с ужасной силой ударил его в грудь. Бэнкэй тут же выпустил меч из рук. Ёсицунэ подхватил выпавший меч и с лихим возгласом: "Эйя!" - плавно взлетел на стену, которая высотой была не много и не мало в целых девять сяку. А оглушенный Бэнкэй остался стоять, где стоял, и грудь у него болела от ужасного пинка, и ему и впрямь казалось, будто его обезоружил сам черт. : ;

Ёсицунэ сказал ему сверху:

- Впредь не смей больше творить такие бесчинства. Ты ведь и есть тот самый дурень, о котором я наслышан.

Хотел я забрать твой меч, но ты еще подумаешь, будто он мне нужен, так что бери его обратно.

С этими словами он прижал меч пятой к черепичному покрытию стены, согнул в три погибели и швырнул Бэикэю. Тот подобрал меч, выпрямил лезвие, а затем, глядя на Ёсицунэ с досадой снизу вверх, пробормотал:

- Противу ожиданий верх взяла ваша милость. Однако мнится мне, что вы изволите проживать где-то поблизости. И хоть нынче я оплошал, но уж в следующий раз промашки не дам.

Пробормотав это себе под нос, он пошел прочь. Ёсицунэ же, глядя ему вслед, подумал: "Да, так, верно, и есть: сей молодчик не иначе как тот самый хиэйский монах. То-то на мой меч позарился!" И он крикнул Бэнкэю в спину:

- Хиэйский монах, хоть режь его, человеком не станет, только и живет для того, чтобы резать людей!

Бэнкэй не отозвался. "Я буду не я, коли не зарублю его, пусть только слезет со стены",- подумал он, остановился и стал ждать.

Ёсицунэ плавно слетел со стены, и ноги его были еще в трех сяку от земли, когда Бэнкэй, взмахнув мечом, ринулся к нему, и тогда он вновь плавно взлетел на стену.

Когда мы слышим, как чжоуский Му-ван, изучив трактат "Лю-тао", взлетел со стены высотой в восемь сяку на небо, мы считаем это чудом из глубокой древности; но ведь уже в наши последние времена Конца Закона Будды тоже случилось такое: изучив тот же трактат "Лю-тао", Куро Ёсицунэ, совершая прыжок со стены в девять сяку, прямо из воздуха снова вспрыгнул на стену!

Вот почему в тот раз Бэнкэй вернулся к себе ни с чем.

о том,

КАК БЭНКЭЙ СТАЛ ВАССАЛОМ ЁСИЦУНЭ

Наступило утро восемнадцатого числа шестого месяца. К храму Чистой Влаги Киёмидзу на поклонение к Милосердной Каннон сходилось множество людей - и знатных, и простого народа. Явился и Бэнкэй, ибо решил, что ночной его противник непременно тоже будет у храма нынче к вечеру.

Долго топтался он у главных ворот, ждал и никак не мог дождаться. Он совсем уже собрался было уходить опять с пустыми руками, но, поскольку Ёсицунэ, как это вошло у него в обычай, гулял по ночам на склонах горы Киёмидзу, вдруг донеслись до Бэнкэя звуки гой са-мой флейты.

"Ара, до чего же приятные и чистые звуки! - подумал Бэнкэй.- Вот и вышло по-моему!" И он встал в воротах, молясь про себя: "О богиня Каннон! Ты святыня храма сего, воздвигнутого достославным Саканоуэ Тамурамаро, ты некогда дала клятву: "Если не выполню я, тридцать три раза переменив свой облик, все прошения людей, то навеки останусь среди подвижников обители Гион и никогда не обрету высшего постижения!" И еще ты поклялась: "Дарую счастье и богатство тому, кто преодолеет поток и пристанет к брегу постигнутой истины!" Но мне, Бэнкэю, не надобно ни счастья, ни богатства. Отдай мне только меч этого человека!" Так он стоял перед воротами храма и молился.

Между тем Есицунэ был и без того угрюмо настроен, а тут еще, взглянув вверх по склону, увидел: тот самый монах. Только, не в пример давешней ночи, облачен он в панцирь, огромный меч на боку и ждет, опершись на алебарду. "Каков негодяй, снова у меня на дороге",- подумал Есицунэ и, нисколько не дрогнув, направился вверх прямо к воротам.

- Не с вами ли мы встретились у храма Тэндзин вчерашней ночью? - произнес Бэнкэй.

- Случилось такое дело,- ответил Есицунэ.

- Так, может быть, вы все же соизволите отдать мне свой меч?

- Сколько ни проси, просто-запросто его не получишь,- сказал Есицунэ.Коль очень нужно, так подойди и возьми!

- И все-то вы бахвалитесь...- проворчал Бэнкэй. Взмахнув алебардой, он ринулся на Есицунэ вниз по склону и с ревом обрушил на него град ударов. Ессцунэ, выхватив свой меч, отбил их все. А затем огромная алебарда начала рубить воздух впустую, ибо Есицунэ стал просто перепрыгивать через руки Бэнкэя, сжимавшие древко. И тогда до Бэнкэя дошло наконец, насколько превосходит его противник.

- Авая! - оторопело проговорил он, отступая, и подумал про себя: "Нет, этот человек мне не под силу". А Есицунэ сказал:

- Таким манером я готов забавляться с тобой хоть всю ночь напролет, но мне надлежит помолиться Милосердной Каннон об исполнении одного заветного желания.

И он скрылся. Бэпкэй сказал себе: "У меня словно чтото уплыло из рук".

Есицунэ же подумал так: "Что ни говори, бьется он изрядно. Интересно, пробудет ли он здесь до утра? Я бы вышиб у него из рук и меч его, и алебарду, слегка бы его ранил и захватил живьем. Все-таки в одиночку бродить скучно, и я бы взял его к себе вассалом-кэраем".

В ту ночь Есицунэ предался в храме Чистой Влаги всенощному бдению. Бэнкэй об этом не знал. Занятый мыслями об упущенном мече, он некоторое время спустя тоже отправился в храм. Там, в молитвенном зале, множество людей на разные голоса произносили нараспев молитвословия, но он сразу различил голос, с благоговением читавший из начала первого свитка "Лотосовой сутры", и чтение это доносилось со стороны средней решетчатой двери, ведущей на заднюю половину храма. "Чудеса, да и только! - подумал Бэнкэй.- Этот голос, читающий сутру, весьма похож на голос давешнего человека, обозвавшего меня бранным словом. Подойду-ка я поближе, взгляну". Он прислонил алебарду у входа и, оставшись при одном только мече, стал продираться через гущу молящихся прямо по плечам, приговаривая: "Я служитель храма, посторонитесь!" За спиной углубленного в сутру Есицунэ он остановился и встал там, расставив ноги. Поглядывая на него в свете светильников, люди испуганно переговаривались: "Какой страшный монах, да какой громадный!"

Есицунэ оглянулся: над ним нависал Бэнкэй. "Непонятно, как он даже здесь умудрился выследить меня",- подумалось ему. Впрочем, это только он знал, что рядом с ним Бэнкэй, а Бэнкэй глядел на него, не узнавая. Совсем недавно был мужчина мужчиной, теперь же был некто в женских одеждах с головным платком кадзуки, прикрывающим лицо. Мусасибо Бэнкэй растерялся. "А вот попробую пихнуть его отсюда и посмотрю, что получится",- нашелся наконец он и с силой ткнул Есицунэ в бок ножнами меча.

- Эй, ты, юный монашек или дама,- сказал он,- мне тоже надобно вознести молитвы. Подвинься, я сяду рядом. Есицунэ не отозвался. "Как я и думал, это не просто кто-нибудь, это тот самый человек",- подумал Бэнкэй и снова с силой ткнул ножнами.

Тогда Ёсицунэ не выдержал.

- Чудище несуразное! - произнес он.- Таким нищебродам, как ты, надлежит молиться под деревом или под тростниковой крышей, ибо Будда в неизреченном милосердии своем услышит тебя и оттуда! Как смеешь ты бесчинствовать здесь, где собралось столько почтенных людей? Убирайся вон!

- Жестоко говорите вы со мной,- отозвался Бэнкэй.- Видно, зря мы познакомились прошлой ночью. И все же я к вам подсяду.

С этими словами он ловко перепрыгнул через две циновки и уселся рядом с Ёсицунэ, на что тот сказал с отвращением:

- Невеже и пристало так ломиться. А Бэнкэй между тем выхватил у него сутру, развернул ее наугад и произнес:

- Что за прекрасная сутра! Твоя она? Или чужая? Ёсицунэ не отвечал. Тогда Бэнкэй предложил:

- Давай читать вместе. Читай ты, и буду читать я.

Надо сказать, что Бэнкэй у себя в Западной пагоде на горе Хиэй был прославленным чтецом священных текстов. Ёсицунэ тоже в бытность свою в храме Курама обрел навыки чтения. И они принялись читать попеременно, причем Бэнкэй читал на голос "Ко" - высокий, а Ёсицунэ читал на голос "Оцу" - низкий, и так они прочли половину второго свитка.

И не стало слышно шуршащего шарканья молящихся, стихли колокольцы паломников, и на какое-то время все вокруг погрузилось в бесконечно благоговейную тишину.

Потом Ёсицунэ поднялся и сказал:

- Мне надобно встретиться со знакомым, я ухожу.

- А мне опять ждать противника, которого я не смог одолеть? - возразил Бэнкэй.- И как раз сейчас, когда он у меня перед глазами? Нет уж, пойдем вместе.

Они прошли к южному выходу, и Бэнкэй остановился.

- А ведь я всерьез хочу заполучить этот ваш меч,- сказал он.- Лучше отдайте его мне.

- Не могу, меч наследственный,- отозвался Ёсицунэ.

- А когда так, извольте на бой. Сразимся, и кто победит, тому им и владеть.

- Ну что ж, давай,- сказал Ёсицунэ.

Бэнкэй не теряя времени обнажил свой меч. Ёсицунэ тоже вытащил меч, и они обменялись ударами. Люди, стоявшие вокруг, шарахнулись в стороны.

- Что такое? - заволновались они.- Такой почтенный монах! Да в такой тесноте! И связался с таким мальчишкой! Эй, вы! Мечи в ножны!

Но противники не слушали и продолжали рубиться. Ёсицунэ в конце концов сорвал с себя и отбросил женский наряд и явил пораженным зрителям панцирь поверх мужской одежды.

- Вот тоже человек необыкновенный! - воскликнули в толпе.

Дамы, монахини, дети так волновались, что кое-кто свалился с галереи, а кто-то бросился закрывать двери, чтобы противников не занесло в молельное здание, и шум стоял страшный.

Между тем противники, сражаясь, спустились па храмовую террасу. Попервоначалу зрители из опасения не приближались, но затем, влекомые любопытством, они обступили противников и заходили вокруг хороводом, словно в торжественном шествии вокруг храмовой святыни. Иные спрашивали:

- Кто же одолеет - юнец или монах? Другие отзывались:

- Наверняка юнец! Куда до него монаху, он уже выдыхается!

Бэнкэй услышал это и уныло подумал: "Вот и со стороны видно, что мне конец".

Ёсицунэ уверенно рубил. Бэнкэй упорно отбивался. Но вот он сделал промах. Ёсицунэ сейчас же подскочил к нему и ударил, и кончик его меча поразил Бэнкэя в бок под левую руку. Бэнкэй пошатнулся, и Ёсицунэ обрушил на него град могучих ударов тупой стороной меча.

Он теснил Бэнкэя так, чтобы опрокинуть головой к востоку, и вот Бэнкэй рухнул, и Ёсицунэ наступил на него и осведомился:

- Будешь ли отныне мне верным слугой?

- Видно, это предопределено в моем прошлом существовании,- ответствовал Бэнкэй.- Буду отныне вашим верным слугой.

Ёсицунэ облачился в панцирь Бэнкэя поверх своего, взял оба меча и велел Бэнкэю идти вперед. Еще до рассвета они достигли Ямасины и оставались там до той поры, пока не зажила рана. Затем они вместе вернулись в столицу и стали следить за действиями дома Тайра.

Да, это был тот самый Мусасибо Бэнкэй, который после памятного столкновения стал вассалом Ёсицунэ, ни разу не поколебался в верности ему, всегда и всюду тенью следовал за ним, свершил многие достославные подвиги в трехлетней войне против дома Тайра, был вместе с Есицунэ во всех его боях вплоть до последнего сражения у Коромогавы в краю Осю и там пал у его ног.

И вот в столице стало слышно, что Куро Есицунэ вместе с воином по имени Мусасибо замышляют против дома Тайра. В Рокухару пришел донос, что стоят они у Кудесника Сёсимбо на Четвертом проспекте. Из Рокухары явились туда большим отрядом и взяли Кудесника. Застали там и Есицунэ, но он оказался им не под силу и скрылся.

- Пока обо мне здесь не знали, все еще было ничего, а теперь пора уходить в край Осю,- сказал он и покинул столицу.

Он двинулся дорогой Тосэндо и в провинции Синано посетил своего двоюродного брата Кисо Есинаку.

- Быть в столице мне стало невозможно,- объявил он,- и я направляюсь в край Осю. Поскольку ты пребываешь в благополучии и безопасности, все упования возлагаются на тебя. Собирай бойцов из восточных и северных провинций. Я тоже буду действовать из Осю согласно с тобой и так полагаю, что очень скоро достигнем мы исполнения наших желаний. И еще: от тебя близко до провинции Идзу, поэтому почаще пересылайся с господином и братом моим хёэ-но скэ Еритомо.

С тем он отправился дальше. Кисо дал ему дорожную охрану, и он благополучно добрался до Исэ Сабуро в провинции Кодзукэ, а затем вместе с ним прибыл в Хираидзуми, столицу Хидэхиры.

Кудесника Сёсимбо допрашивали в Рокухаре под пыткой, но он ни в чем не признался, и его в конце концов казнили на берегу Камо в конце Шестого проспекта, и это было большим несчастьем. Что же до Куро Есицунэ, то он проводил время в краю Осю, и там ему исполнилось двадцать четыре года.

о том,

КАК ЕРИТОМО ПОДНЯЛ МЯТЕЖ

Когда наступил четвертый год Дзисё, господин хёэпо скэ Еритомо в провинции Идзу поднял мятеж, а начал он с того, что семнадцатого дня восьмого месяца совершил ночное нападение на некоего Канэтаку по прозвищу Идзуми-но дзё, происходившего из побочной ветви дома Тайра. Девятнадцатого числа он был разбит в битве при Кобаякаве в провинции Сагами, отступил и укрылся среди холмов Сугияма в Дои, и там на него двинулись Оба Сабуро и Матано Горо.

На рассвете двадцать шестого числа Еритомо погрузился на суда у мыса Манадзуру в провинции Идзу и попытался переправиться на полуостров Миура, но как раз в это время подул свирепый западный ветер, суда отнесло в сторону от полуострова и вечером двадцать восьмого числа прибило к мысу Суносаки в провинции Ава, после чего Еритомо вошел в храм Татикути светлого бога-хранителя Авы и предался всенощному бдению.

Ночь шла, от тяжкого утомления он погрузился в дремоту, и тут словно бы явился ему сам светлый бог: прекрасная рука приоткрыла дверь святилища, и прозвучали такие стихи:

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒