СКАЗКИ О ЦВЕТАХ

ВВЕДЕНИЕ

История этих сказок тоже кажется сказкой.

Это было более сорока лет назад. После долгих месяцев работы в шумной редакции одной из крупных рижских газет молодая писательница Анна Саксе в летний день села в поезд, чтобы навестить своих родителей. Поздно вечером поезд подошел к одинокому полустанку. Никто не приехал встретить писательницу, и она решила идти прямо через лес, незнакомой дорогой. Леса в тех краях большие. Дорога разветвлялась. Писательница шла наугад темнеющим бором, заросшими, нехожеными тропами, пока не поняла, что сбилась с пути. В растерянности она остановилась. В короткой летней ночи с лесной поляны струился сладкий и дурманящий аромат. Это цвели ночные фиалки — нежные, бледные цветы на хрупких стебельках. В отцовский дом Анна Саксе пришла лишь к вечеру другого дня. Словно ее кружили по лесу сказочные духи или заманивал леший. Этот удивительный путь надолго сохранился в памяти. И часто мысли возвращались к поросшей ночными фиалками поляне. Как они пахли! И писательница опять видела черный бор, девушку, собирающую в лесной чаще целебные травы, и парня, чью невесту злой дух сманил и обратил в цветок. Появились мысли о любви и верности. Так возникла первая сказка Анны Саксе «Ночная фиалка».

Народная писательница Анна Саксе — одна из основоположниц латышской советской литературы. Она родилась во время крутого исторического поворота в жизни народа — в 1905 году — в год первой русской революции. Рассказы о революционных событиях в округе, народные песни, сказки, легенды (а их она слыхала множество) — вот первые сильные духовные впечатления детства. В школе к ним прибавились впечатления от книг — Анна Саксе рано увлеклась произведениями латышских, русских и западноевропейских писателей.

Хоть и бедна была семья Саксе и нелегко было в буржуазной Латвии детям тружеников попасть в университет, будущая писательница, чтобы продолжить образование, вопреки всему, поступила в 1925 году на филологический факультет. Правда, университет Анну Саксе вскоре разочаровал, и она оставила его. Но зато возрос интерес к литературе. В 1927 году она публикует стихотворение «Во власти тревоги». Вскоре молодая писательница посвящает себя прозе — рассказам и очеркам. В конце тридцатых годов Анна Саксе интенсивно работает над своим первым романом, отображающим жизнь латышских крестьян в канун революции 1905 года. Писательница устанавливает контакты с революционным подпольем, с коммунистической партией. И в 1940 году, когда в Латвии восстанавливается Советская власть, Анна Саксе с энтузиазмом становится в ряды строителей советской жизни. Выходит книгой роман «Трудовое племя», в периодике появляются рассказы «Логическая совесть», «Перелом» и другие, в которых картинам прошлого противопоставляется новая социалистическая действительность.

Годы Великой Отечественной войны Анна Саксе проводит в Кирове, работая в эвакуированной редакции газеты «Циня». Центральные герои ее творчества теперь советские люди, борцы против фашизма. Большую популярность снискал рассказ «Возвращение в жизнь», повествующий о покалеченных на войне людях, вынужденных искать в жизни новое место, новую цель. Но особенно тепло была встречена читателями молодежная повесть «Три сарайчика». Здесь писательница изображает детей и подростков в оккупированной Латвии, которые самоотверженно спасают советского летчика, рисует много остроумных ситуаций, создает как героические, так и комические характеры.

Молодежной теме Анна Саксе остается верна и в послевоенные годы. В масштабном романе «В гору», посвященном коллективизации латышской деревни, центральное место отводится молодым героям, и именно они убеждают и увлекают читателя больше остальных персонажей. В 1949 году роман удостаивается Государственной премии СССР.

Третий большой роман Анны Саксе — «Искры в ночи» повествует о молодежи в условиях буржуазной Латвии, о юношах и девушках, ищущих дорогу к полноценной жизни и встающих в ряды революционных борцов. Роман изобилует автобиографическими штрихами.

Затем выходят сборники сказок «Кузнец счастья», «Пиковый король», «Сказки о цветах». Сказочные мотивы волновали Анну Саксе с самого детства. Рассказы отца и матери, истории деда…

Еще в раннем детстве писательница научилась радоваться цветам. «Может быть, мне надо было стать садовницей?» — как-то пошутила она. Цветы были ей всегда милы. И теперь возле ее дома обильно растут георгины и розы, тюльпаны и подснежники, астры и гладиолусы. В книгах Анны Саксе сливаются в единое целое судьбы цветов и людей. Люди оборачиваются цветами, цветы говорят человеческим голосом. Их ароматы укутывают все волшебной дымкой, и к нам обращаются сама грация и красота. Но не просто красота цветов, а добро и благородство, обретшие пленительную красоту цветка.

Отцветают цветы, исчезают запахи и краски. Уходят люди со своими радостями и горестями. А сказка остается. И вместе с ней остается утверждение добра и осуждение зла.

Страница 2 из 32

ПОДСНЕЖНИК

Когда у Богини снега родилась девочка, она долго думала, как назвать дочку.

Думала-думала и назвала Снежинка.

Снежинка, беленькая девочка с белыми волосами, лежала в белой кроватке, под белыми облачными простынями.

Когда Снежинка подросла, к ней, как водится, стали ходить женихи. Пришел Месяц, но Снежинке он не понравился — лысый забулдыга, ночами не спит, все по небесным кабакам шатается, а днем заберется под облако и дрыхнет.

Пришел Луч солнца, но Снежинка отказала и ему. Он так горячо клялся в любви, что было трудно ему поверить.

Разгневался Бог снега и сурово сказал дочке:

— Если не можешь сама выбрать мужа, так я это сделаю за тебя.

И он послал весть Ветру, повелителю небесной синевы, у которого было четверо холостых сыновей. Примчался Ветер на расписных санях. Как бубенцы, звенели ледяные сосульки, примерзшие к уздечкам резвых жеребцов. Снежинку сосватали старшему сыну Ветра — Северному ветру.

Счастливая Богиня снега собирала дочери приданое. Набивала перины и подушки мягким снежным пухом, подрубала белые облачные простыни, низала на нитки сверкающие ледяные бусы.

Как принцесса выглядела Снежинка, когда съехались свадебные гости. Довольные родственники желали счастья, нахваливали молодых: какая красивая, ладная пара. Только у Снежинки сердце не радовалось, когда Северный ветер под застольные возгласы «Горько! Горько!» касался холодными губами ее уст.

— Я не могу любить его, — прошептала со вздохом Снежинка, но так тихо, что, кроме матери, никто ее не услышал.

— Не быть моей дочке счастливой. — Материнское сердце дрогнуло от страшного предчувствия.

Когда пир был в разгаре, жених крикнул своему брату Южному ветру, чтобы тот сыграл танец. Южный ветер уселся на край облака, достал из-за пазухи дудку и заиграл. Полилась нежная мелодия, и Снежинка пустилась в пляс. Она вертелась и кружилась, пристукивая звонкими каблучками серебряных туфелек, а озорной деверь, Восточный ветер, хлопал в ладоши и посмеивался. Только Западный ветер, пригорюнившись, все мрачнел и мрачнел, пока не заплакал, припав головой к отцовскому плечу.

— Сын мой, в такой праздник ты плачешь! — удивился отец.

— Почему ты высватал Снежинку брату, а не мне? Почему у меня не будет такой пригожей жены? — захныкал Западный ветер.

Теперь и Южный ветер поднял свои голубые глаза на Снежинку, и они встретились с сияющим взором невесты. Еще нежнее зазвучала дудка, она пела только для одной Снежинки, а Снежинка плясала только для Южного ветра. Что же будет, если заметит злой и ревнивый Северный ветер?! Богиня снега в отчаянии ломала под столом пальцы.

— Дочка, дочка, укроти свое сердце! — умоляла шепотом Богиня снега, когда Снежинка кружилась возле нее.

Но как укротить сердце, в котором пробудилась любовь? Разве могла Снежинка сделать то, на что не способны даже люди — ни молодые, ни старые, ни глупые, ни умные!

Может быть, Северный ветер, увлекшись беседой с Богом снега, ничего и не приметил бы, если бы снедаемый завистью Западный ветер не ткнул его в бок со злой насмешкой:

— От пылких взоров нашего братца твоя Снежинка скоро растает.

Услышав это. Северный ветер вскипел от ярости, стукнул кулаком по столу и крикнул Южному:

— Спрячь свою дудку, не то я сломаю ее!

Музыка пуглива, как птица. Дудка замолкла, и Снежинка растерянно заглянула в голубые глаза Южного ветра, словно убеждаясь, в самом ли деле любовь его была такой мгновенной.

Снежинка опомнилась лишь тогда, когда Северный ветер вскочил на ноги и взревел:

— Не забывай, Снежинка, что ты моя, а ты, брат, не забывай, что она не твоя! А теперь, Снежинка, ты запляшешь под мою дудку!

Северный ветер засунул пальцы в рот и так пронзительно свистнул, что у всех мурашки по спине пробежали.

— Пляши! Пляши! — приказал он Снежинке.

Как зачарованная стояла она перед простиравшим к ней руки Южным ветром.

Она пыталась повернуться, но ноги ее превратились в ледяные сосульки и не повиновались.

— Пляши! Пляши для меня! — Северный ветер взревел так яростно, что зашатались своды снежного дома, но Снежинка и не шелохнулась.

— А-а-а! У-у-у! — взвыл Северный ветер и, выхватив из-за пояса бич, замахал им. — Ну, брат мой, Южный ветер, теперь я не пожалею твоих розовых и яблоневых садов. Этой же ночью загублю их своим дыханием, завтра будешь качаться на высохших ветвях и лить горючие слезы.

Любовь, должно быть, вернее всего подсказывает, как спасти то, что любимому жизни дороже. Не успел Северный ветер набрать в грудь воздух, как Снежинка, увидев помрачневшее лицо Южного, быстро вспорола свои перины, и мгновенно сады Южного ветра застлались белым снежным покровом. И не страшно уже было розам и яблоням ледяное дыхание ветра.

Обезумевший Северный ветер попытался отомстить Снежинке. Он замахнулся на нее бичом, но Снежинка ловко увернулась от удара.

Тогда Северный ветер бросил бич и кинулся на Снежинку.

— Свадьба кончилась! — вопил он. — Я отвезу тебя домой и упрячу в самое темное подземелье. Пускай тебя там загрызут крысы и мыши, непокорная жена!

Страница 3 из 32

Видимо, любовь подсказала и Южному ветру, как спасти ту, что стала его сердцу всего дороже. Прижав Снежинку к груди, он полетел с ней к своим садам.

Северный ветер взвыл, как подраненный волк, и, схватив бич, погнался за ними.

От взмахов бича в темном небе мелькали красные полосы, от рева содрогался воздух.

Но куда Южному ветру укрыть Снежинку от гнева Северного? Он уложил ее под розовый куст и просил подождать, пока не одолеет в трудной схватке брата.

— Поцелуй меня сначала, мой милый, мой единственный, и я буду ждать тебя хоть всю жизнь.

Южный ветер целовал Снежинку нежно и долго, пока возлюбленная не растаяла в его объятиях, не ушла каплей росы в землю и не растворилась в ней.

— Где она? Куда девалась? — кинулся Северный ветер на брата. — Я только что видел, как ты целовал ее.

— Ах брат мой, не из-за чего нам больше враждовать, — скорбно ответил Южный ветер. — Вон где она лежит теперь, как капля росы, как слеза, растворившаяся в земле.

— Я не верю ей и тебе не верю, — ответил Северный ветер, скрежеща зубами. — Чтоб она никогда не встала, я придавлю ее ледяной плитой.

Время от времени Южный ветер обходит свои розовые и яблоневые сады. В конце зимы или ранней весной Снежинка, чувствуя его приближение, дыханием растапливает ледяную корку и, высунув головку, заглядывает в голубые глаза возлюбленного.

А люди, завидев маленький беленький цветок, почему-то радуются и рассказывают друг другу, как о большом событии:

— Ты знаешь, в саду уже расцвел Подснежник!

ФОРСТЕРИАНА

Доводилось ли вам когда-нибудь слышать, как разговаривают цветы? Мне, признаться, не доводилось, пока в одно раннее весеннее утро случайно не подслушала я разговор Подснежника с узбекским диким тюльпаном — Форстерианой. Говорила главным образом Форстериана, а Подснежник только внимательно слушал, лишь изредка перебивая собеседницу вопросами.

Но лучше расскажу вам все по порядку. Луковицы Форстерианы мне подарила приятельница, которая сама выкопала их на каменистых склонах Зеравшанских гор. Осенью я посадила их в саду под стеной дома, рядом с Подснежником.

Весной снег стаял уже в марте, и наступила необычно теплая погода. Снег стаял, но наледь, оставшаяся с той поры, когда оттепель сменялась заморозками, пренебрегала ласковыми улыбками солнца. И все же подснежники и ранние форстерианы пробились сквозь ледяной покров и радостно приветствовали весну.

В одну апрельскую ночь я очень поздно сидела за работой, которую непременно хотела закончить. Когда я поставила последнюю точку и, отворив окно, уселась в кресло отдохнуть, подышать свежим воздухом, на краю неба уже розовела утренняя заря.

Вдруг я услышала тонкий звон, такой чистый и приятный, словно где-то чокнулись хрустальными рюмками.

— Доброе утро, — тихо прозвенел колокольчик Подснежника.

И только чуть погодя более глухой голос ответил:

— Салям алейкум!

— Ты, наверное, чужая в нашем саду? — спросил тонкий голосок.

— Я цвету здесь впервые, — ответили ему.

— Будем знакомы. Я — Подснежник!

— А я — Форстериана!

— Откуда ты попала сюда?

— Из далекого-далекого края, называется он Узбекистаном.

— Стало быть, ты в самом деле издалека, — прозвенел Подснежник, словно знал, где и как далеко находится Узбекистан. — По обычаям нашего сада, ты должна рассказать мне историю своей жизни.

— История моей жизни очень печальна, — вздохнула Форстериана. — Мы передаем ее из поколения в поколение, чтобы никто из нас не забывал, какие муки перенесла девочка Форстериана, в чью память вечным огнем горят наши цветы.

— Ну, расскажи, я весь внимание! — с нетерпением воскликнул Подснежник.

— Так слушай. Тысячу лет тому назад в одной из ложбин Зеравшанских гор жил чабан Сабирджан. Жил он в беспросветной нищете, ибо овцы, которых он пас, принадлежали не ему, а богачу Хамиду. Сабирджан владел всего лишь двумя сильными руками, самодельной дудкой и семью черноокими дочерьми. Младшую из них назвали необычным именем — Форстериана. Сабирджан любил своих дочерей, но не раз им приходилось слышать его вздохи:

— Эх, были бы у меня сыновья…

— Почему он предпочел бы иметь сыновей? — спросил Подснежник.

— Потому что сын для отца точно крылья, а дочери… дочери выходят замуж, покидают отца, и на сердце у него становится одиноко и грустно.

Однажды самая младшая и самая красивая дочь чабана — десятилетняя Форстериана принесла ему обед. Чтобы развлечь усталого отца, она пела песни, которые сама сложила, и танцевала, плавно и грациозно. Щеки Форстерианы порозовели, а черные глаза загорелись, как звезды. Ни одна принцесса не могла бы соперничать с ней.

В этот час злой рок послал в горы богача Хамида, который на статном коне объезжал свои бесчисленные стада. Завидев пляшущую Форстериану, он остановил коня и, спрятавшись за кустом, наблюдал за гибкими движениями прелестной девочки.

Кончив танцевать, Форстериана сказала отцу:

— Отец мой, я хотела бы всю жизнь петь и танцевать людям на радость.

Страница 4 из 32

— О дитя мое, — покачал головой отец. — Ты бедная девочка, где тебе взять шелковые одеяния и прозрачные покровы танцовщицы.

Хамид подстерег девочку, когда она с обеденной посудой возвращалась домой, схватил и увез к себе во дворец.

Он запер Форстериану в покои, где сотня таких же красивых девочек ткала ковры. От восхода до заката Форстериана томилась в пыли и полумраке, корпя над постылой, изнурительной работой. Девочка никогда не видела солнца, не слышала пения птиц, она жила, как в темнице, за толстыми каменными стенами, окна были закрыты ставнями.

Мрачное, безнадежное миновало лето, пришли и ушли осень и зима. Но к весне Форстериану охватила такая тоска по горам, по бурлящим ручьям и песням птиц, что она решила: либо умрет, либо вырвется на волю.

Однажды девочка подошла к окну и сквозь маленькую щелку глянула вниз. Она увидела, что под окном рассыпаны осколки стекла — чтобы пленницы, если бы им удалось открыть окно и бежать, изрезали себе ноги.

В это время на подоконник села птица — белый голубь старшей сестры Форстерианы — Фаризоды.

Как сообщить о себе домой, сестре? Писать Форстериана не умела, да и никто не умел дома читать. Девочка быстро отрезала свою черную косу, оторвала несколько ниток дорогой пряжи, из которой ткала ковры, и через щелку передала это верному голубю. Птица кивнула и улетела.

Фаризода, получив весть от младшей сестры, долго ломала себе голову над тем, как вызволить сестру. Наконец она решила пойти к старой Турсуное. Старуха одиноко жила в своей лачуге, собирала травы и коренья, которыми лечила больных. Поговаривали, что Турсуноя умеет ворожить, но если и умела, то была доброй ворожеей.

Турсуноя выслушала Фаризоду, глянула на месяц и промолвила:

— Свобода даром не дается, за нее надо платить кровью.

— Кровью Форстерианы? — испуганно воскликнула Фаризода.

— Да, кровью Форстерианы, твоей, всех ваших семерых сестер. И не только — но и кровью всех ваших подружек, таких же бедных детей. Так слушай, что я тебе скажу.

Через две ночи, на третью, когда месяц взойдет только после полуночи, Хамид будет давать во дворце большой пир. Как обычно, первыми опьянеют стражи, хоть наутро и поплатятся за это головой. В эту ночь, до восхода месяца, вы, сестры и подружки Форстерианы, пойдете ко дворцу, а голубь покажет вам окно покоя, где живут девочки. Босиком подкрадетесь к окну и откроете его. Говорю — босиком. Вы должны поранить стеклом ноги. Сейчас скажу, почему. Хамид вскоре узнает, что его рабыни бежали, кинется за ними в погоню. По немногим кровавым следам ему легко узнать, куда побежали его рабыни, но если следов будет много, он растеряется и замечется на своем коне по каменистому склону, а тем временем вы вскарабкаетесь на кручу, на которую не взобраться его коню.

Фаризода сделала все, как ее научила Турсуноя. Охмелевшие стражи не заметили подкравшихся девочек. Изрезав стеклом ноги, девочки распахнули окно и тихо позвали Форстериану. Та выпрыгнула в окно и, больно поранив ноги, даже не вскрикнула. Ее подружки по несчастью последовали за ней, так же отважно терпя страшную боль.

Девочки врассыпную бросились к склону. Трудно было им бежать, болели ноги, но беглянки не проронили ни стона, боясь выдать себя и потерять свободу, добытую такой дорогой ценой.

Девочки уже взбегали по каменистому, еще покрытому снегом склону, когда услышали цокот конских копыт.

— Хамид за нами гонится! — воскликнула Форстериана, поторапливая подружек. — Девочки, бегите скорей!

Девочки бежали, словно их нес ветер, но Форстериану начали покидать силы. Она отстала от сестер и подружек. За ее спиной уже храпел конь Хамида. Неужели она опять окажется в плену ненавистного богача, не увидит больше солнца и гор?

«Нет, лучше умереть на свободе, чем зачахнуть в неволе!» — И Форстериана бросилась коню под ноги. Конь растоптал ее подковами, но и сам оступился и сломал ногу. Разъяренный Хамид поплелся домой, поклявшись рано утром погнать всех слуг за беглянками.

Форстериана, окровавленная, поднялась, но, сделав несколько шагов, замертво упала на снег.

Поутру на заснеженную возвышенность пришел Хамид с толпой слуг, и взору их открылось невиданное зрелище: на белом снежном покрове расцвели бесчисленные красные цветы.

— Такова моя история, вот почему меня зовут Форстерианой, — закончила свой рассказ Форстериана и замолчала.

Молчал и Подснежник.

У меня по спине пробежал озноб, и я встала. Укутавшись в платок, я вышла в сад.

Вот так диво — когда же успел выпасть этот мягкий снежок и застелить сад белым покрывалом? А на цветочной клумбе, возле стены дома, пылал красный цветок Форстерианы. Я наклонилась и увидела крупную прозрачную слезу, примерзшую к поникшему колокольчику Подснежника.

БЕЛОКРЫЛЬНИК

На болотистых лугах и травянистых трясинах среди леса вы, наверное, замечали странный цветок. Он цветет на толстом водянистом стебле, у него один-единственный лепесток, который, точно белое крыло, обнимает желтый, похожий на заскорузлый кулачок, початок. В деревне его называют белокрыльником, а в городе, где цветок этот выращивают в горшках, — каллой. Вот какую сказку про этот цветок рассказал мой дед.

Страница 5 из 32

Жил-был мальчик, звали его Янит. Был он румяный и веселый, как все ребята, пригретые ласками солнца и матери. Славный парень вырос бы из него, если бы злая болезнь не свела в могилу его мать.

Суровой стала жизнь к Яниту, когда он лишился материнского крыла. Отец привел в дом мачеху — злую зеленоглазую женщину, одного взгляда которой Янит пугался.

Мачеха привела с собой в приданое целое стадо свиней — черных и белых, пестрых и пятнистых, и Янит пас их от восхода до заката, от зеленой весны до серой осени. На краю пастбища была глубокая грязевая яма, куда свиньи в жару повадились ходить валяться. За ямой лежало картофельное поле. Одна из пятнистых свиней своим пятачком вынюхала там что-то лакомое. Точно воровка, она обычно кралась по трясине к картофельному полю, и Яниту не раз приходилось месить грязь, чтобы прогнать ее оттуда. По вечерам он возвращался домой весь в грязи, а мачеха не давала ни капли теплой воды, чтобы вымыть руки и ноги. Они потрескались и заскорузли, как старые коряги.

Раньше у Янита было много друзей по веселым играм. Теперь дети сторонились грязного, оборванного свинопаса. Он издали глядел на беспечно игравших ребят и насвистывал «Солнышко бегом бежало». Однажды, задумавшись, он не заметил, как свинья с поросятами перелезла через яму и принялась рыться в картофельном поле. Дети мачехи увидели это и, не сказав Яниту ни слова, побежали к матери жаловаться. Свинопас очнулся от удара розгой по спине. Испугавшись, он кинулся по топи, выгнал свиней, но, бредя назад, оступился на осклизлой коряге и во весь рост растянулся в грязи. Когда он, с ног до головы измазанный, выбрался на берег, мачеха снова исхлестала его розгой. Однако куда больнее были издевки других детей. У извозившегося в грязи Янита остался чистым один бок, похожий на белое крыло.

— Белокрыльник! Белокрыльник! Смотри, белокрыльник, — визжали дети, подпрыгивая от восторга. Кличка эта прилипла к Яниту крепче черной грязи. Теперь никто иначе не называл его, словно у него никогда и не было другого имени. Даже отец, гладивший иной раз, тайком от мачехи, сына по головке, трепал его теперь за ухо и смеялся:

— Ах ты, Белокрыльник, срамишь ты меня да и только!

Выдалось знойное лето. Трава выгорела, хлеба увяли. Грязевая яма высохла и затвердела, как каменная, мухи и оводы донимали свиней, которым больше негде было поваляться. Пыхтя и сопя, они сновали по голому пастбищу и рвались в лес, где на заросшем озере еще можно было найти влагу. Там, где было озеро, теперь простиралась трясина, только на самой ее середине зияло черное окнище, в которое даже не смотрелось небо.

Жара и засуха все усиливались, высохла и трясина. Лишь окнище, точно черный глаз, коварно пыталось завлечь какого-нибудь искателя прохлады. Издалека обходили окнище звери, с криком пролетали над ним изнывающие от жажды птицы. И только глупый поросенок из стада мачехи, измученный жарой, бросился туда купаться. Окнище злорадно схватило его в скользкие объятия и не отпускало. Поросенок начал тонуть. Перепуганный Янит побежал домой за помощью. Но глаза мачехи загорелись, такие же зеленые и злые, как окнище на трясине. Она схватила Янита за ухо и потащила к трясине.

— Ты сам вытащишь мне оттуда поросенка!

Несчастный паренек кинулся в окнище, над которым только виднелось белое поросячье ухо. Янит ухватился за него, но жуткое окнище засосало и пастушка. Лишь свиное ухо да заскорузлый кулачок паренька торчали на поверхности.

— Вот и оставайся там, Белокрыльник, — прошипела мачеха.

На другой день высохло и окнище, а на его месте вырос цветок, похожий на белое крыло.

— Белокрыльник, смотри, Белокрыльник! — воскликнула проходившая мимо девочка. И по сей день этот цветок называют Белокрыльником.

НАРЦИСС

Даже богам не всегда удается воспитать своих детей так, как это им хотелось бы.

Когда у речного бога Кефиса и нимфы Лаврионы родился сын Нарцисс, они не могли нарадоваться на прелестного, здорового младенца.

— Белолицый ты мой, ясноокий, кудрявенький, — ласково говорила Лавриона мальчику.

Когда сын подрос, Кефису, хоть он по-прежнему оставался богом и повелителем реки, дома приходилось довольствоваться более скромной ролью — богом и повелителем тут стал Нарцисс.

— Ах, какой красавец! Какое прелестное дитя! Вот будет сердцеед! — восхищались собиравшиеся у Лаврионы нимфы.

— А какой он добрый и умный! — добавляла к похвалам подруг счастливая мать.

Но у богов, как и у людей, тоже есть свои недоброжелатели и завистники, которые не выносят удач и успехов ближних. Рыбы, плывшие с востока на запад, разнесли слух о красоте и уме сына Кефиса и Лаврионы. Узнала об этом и Медуза Горгона. Горгона, сын которой был уродлив, зол и глуп, прослышав о достоинствах Нарцисса, так разъярилась, что змеи, покрывавшие вместо волос ее голову, поднялись дыбом и зашипели. И Горгона прохрипела, перекосив рот:

— Пусть твоя красота погубит тебя, ты влюбишься в собственное отражение, ты будешь добрым только ради тщеславия, а мудрым ради высокомерия. Пусть тот миг, в который ты увидишь себя в зеркале, станет началом твоей гибели.

Страница 6 из 32

Рыбы, плывшие с запада на восток, принесли весть о проклятии Медузы и в реку, где царствовал Кефис. И бог приказал разбить в своем дворце все зеркала, а осколки выкинуть на берег. Нарцисс, который с самого детства только и слышал о своей красоте и своем добром сердце, считал, что ему и на самом деле надо быть добрым и умным, хотя давалось ему это порою совсем нелегко. Когда дети других нимф оставляли часть своего завтрака или обеда, чтобы покормить рыбок, то и Нарцисс, не желая прослыть скупым, кидал кое-что от своей еды. При этом он был уверен, что, урывая от себя хоть кусочек, делает добра гораздо больше, чем другие, ибо жертвует не простую пищу, а божественную. Но потом он умудрился не отрывать от себя ни крошки, а брать еду из кладовой матери, восхищая остальных нимфят своей щедростью и самоотверженностью.

Быстро бегут годы даже у сыновей богов. Еще недавно Нарцисс играл с рыбками, собирал ракушки, украшал себя водорослями, но вскоре незаметно вырос в статного юношу. Выросли и нимфята, вместе с которыми он кормил когда-то рыбок, и стали развлекаться по-другому. Каждый из них старался блеснуть умом и ловкостью. Они читали друг другу стихи собственного сочинения, пели сложенные самими песни или же состязались в том, кто проворнее прыгнет на спину дельфину и дальше уплывет, сидя на нем верхом. Нарцисс тоже сочинял стихи, но вскоре понял, что кое-кто из сыновей нимф превосходит его в этом искусстве, и, отказавшись от поэтических соревнований, принялся поносить каждого, кто декламировал свои сочинения. И всем казалось, что Нарцисс и в самом деле лучше других разбирается в законах поэзии — а то разве мог бы он так умно судить о том, как следует сочинять стихи? Он упрекал и певцов, доказывая, что песни их звучат не так, как надо.

— Какой умный, какой одаренный юноша! Счастлива будет та нимфа, которую Нарцисс возьмет себе жены! — поговаривали старые нимфы, уже наперед завидуя будущей суженой Нарцисса.

И если старые нимфы восторгались красивым, добрым и умным юношей, то и не удивительно, что молодые пытались соблазнить его своими прелестями и так вились вокруг Нарцисса, что только длинные зеленые кудри развевались.

Долго Нарцисс присматривался, на какой из красавиц остановить свой выбор, пока не убедился, что прекраснее всех Эхо, и обручился с нею.

Накануне свадьбы Эхо попросила Нарцисса выйти на берег и нарвать ей черемухи, которую хотела вплести в свои зеленые косы.

Нарцисс нарвал целую охапку цветов и уже было наклонился, чтобы прыгнуть в реку, как вдруг увидел на темной водной глади свое отражение.

— Какая красота! Такого великолепия никто не видел со дня сотворения мира! — воскликнул он и застыл, словно очарованный. Уставившись на свое отражение, он забыл об Эхо, с которой завтра должен был вступить в брак. Цветы он бросил на траву и, поднявшись, залюбовался в водном зеркале своим станом.

— Да, я не только самый добрый и самый умный, но и самый красивый юноша, — восхищался собою Нарцисс.

Когда Эхо, не дождавшись возвращения любимого, высунула голову из воды, Нарцисс грубо выбранил ее за то, что она взволновала водное зеркало.

Эхо не поверила, что Нарцисс рассердился всерьез, и, заигрывая с ним, опять всколыхнула водную гладь.

— Я вижу, ты завидуешь моей красоте и потому мешаешь мне. Перестань шалить, плыви немедленно прочь, — приказал Нарцисс.

— Любимый, почему мне, прекраснейшей из нимф, завидовать твоей красоте? — сказала Эхо, все еще думая, что любимый ее Нарцисс шутит.

— Я считал тебя красивой, пока не увидел себя. Посмотри на это лицо, на этот стан, и ты поймешь, что сама Афродита недостойна быть моей женой, не то что ты, — ответил Нарцисс и опять погрузился в созерцание своей красоты.

Но и для нимфы, как и для земной женщины, нет ничего обиднее, чем непризнание любимым ее красоты, а если она и в самом некрасива — нежелание польстить ей.

Эхо так рассердили слова Нарцисса, что она обозвала его самовлюбленным глупцом и рассказала Кефису и Лаврионе, что сын их лишился рассудка.

Напрасно Кефис уговаривал сына вернуться в водяной дворец, напрасно умоляла и лила слезы мать.

Нарцисс оставался на берегу, смотрелся в воду, только и твердя о своей красоте, и наконец зачах и слился с землей.

Почему-то к мертвым относятся куда снисходительнее, чем к живым.

Когда Нарцисса не стало, Эхо часто приплывала к темному омуту, в который смотрелся ее любимый.

«Как прекрасна была наша любовь…» — вздыхала Эхо и, чтобы навеки сохранить память о Нарциссе, посадила на месте его гибели цветок, который был таким же белым, как лицо Нарцисса.

ГИАЦИНТ

Казалось, нет на свете такой силы, которая могла бы посеять раздор между богом Аполлоном и сыном царя Спарты Гиацинтом. Аполлон любил Гиацинта как брата, и все считали их неразлучными. Сын Зевса был поклонником прекрасного и каждое утро восходил на вершину горы, чтобы приветствовать солнце, которое, отдохнув после долгого пути вокруг земли, вставало со своего морского ложа. Аполлона в его прогулках неизменно сопровождал Гиацинт.

Страница 7 из 32

Проводив солнце в странствие, юноши ходили осматривать стада, пасшиеся на росистых лугах, и счастлив был скотовод, чьи стада благословлял Аполлон.

Они шли мимо зреющих пажитей, и нивы, по которым скользил взгляд Аполлона, дарили щедрый урожай.

После полудня Аполлон и Гиацинт отдыхали в дубраве, слушая арфу Эола, а вечерами Аполлон собирал поэтов, которые читали ему оды, воспевавшие красоту, дружбу, любовь.

— Мой божественный друг, я благодарен тебе за то, что я самый счастливый человек на земле, — уверял каждый день Гиацинт Аполлона, и в словах этих не было ни тени лести или неискренности.

Однажды оба красавца — бог и человек — долго оставались на берегу реки. Они купались, в камышах ловили голубых стрекоз, соревновались в метании диска. Их дружба была чудесна, и им было так хорошо друг с другом.

Должно быть, они чересчур расшумелись, ибо из воды вынырнула нимфа и окликнула их:

— Эй вы, озорники, нельзя ли потише? Мой отец лег отдохнуть после обеда.

Аполлон, повернувшись к реке, опустил руку с диском, занесенным для броска. И увидел красавицу, не виданную даже среди дочерей богов: белое, как молоко, лицо, зеленые, точно водяные травы, волосы, а груди — налитые спелые яблоки. От изумления он выпустил диск, и тот покатился в воду.

— Красавица, кто ты такая? И кто твой отец? — спросил Аполлон.

— Мой отец речной бог, а я — его дочь Дафна, — гордо отвечала нимфа.

Даже боги способны влюбиться с первого взгляда. Случилось это и с Аполлоном. Ему казалось, что воздух раскалился и только воды реки могут охладить тело. Не согласись дочь речного бога выйти к нему, он отказался бы от прекрасных утренних зорь, от поэзии, даже от дружбы Гиацинта, только бы разделить с Дафной свою судьбу и остаться с ней, — хоть примаком в водяном царстве тестя.

— Дафна, прекраснейшая из прекрасных, я — бог света Аполлон. Выйди ко мне и раздели со мной мою любовь и царство! — предложил Аполлон нимфе.

Дафна тряхнула мокрой головой, и голова ее украсилась короной из сверкающих капель.

— Ты — прирожденная повелительница, даже прекрасная Елена не может соперничать с тобой! — воскликнул Аполлон, протянув Дафне руки.

— Ты горяч, как твое солнце. — Нимфа опустилась в воду, только белое лицо ее покачивалось над потоком, словно водяная лилия.

— Дафна, если ты не выйдешь ко мне, я кинусь к тебе. — Воспылавший страстью Аполлон хотел броситься в реку.

— Постой, не баламуть воду, отец спит — разбудишь его раньше времени, он рассердится и поднимет на реке такие волны, что все лодки перевернутся, — остановила Дафна Аполлона, решив остудить огненную страсть бога.

Подняв со дна реки диск, она кинула его Аполлону со словами:

— Пускай нашу судьбу решают боги. Я полюблю того из вас, кто, метнув трижды диск, дальше кинет его.

Бедный Гиацинт! Он от души желал другу победы, но от волнения у Аполлона дрожала рука, и два первых броска оказались неудачными, а Гиацинт, как ни поддавался другу, метнул оба раза дальше Аполлона.

В третий раз Гиацинту метать не пришлось. Разъяренный Аполлон замахнулся и, метко прицелившись, швырнул диск ему в голову. Гиацинт упал и уснул вечным сном. Дафна была потрясена. Благородный юноша погиб по ее вине!

К ночи, когда над кипарисами поднялся круглый месяц, из реки вышли Дафна и ее подружки. От лучей месяца они зажгли белые, красные, голубые, розовые и желтые свечи и воткнули их в землю, увлажненную кровью Гиацинта.

Вдруг из ближней рощи показалась огненная фигура, еще издали обжигавшая жаром.

— Бежим, нимфы, это Аполлон! — закричала Дафна и кинулась прочь.

Бедная дочь реки, боги отомстили ей, они помутили ее рассудок и указали ей неверное направление— не к реке, а к открытому полю. Горячий ветер уже обжигал ей ноги, страстное дыхание обдавало шею.

Отчаявшаяся Дафна призвала богиню судьбы и попросила превратить ее в лавр. Желание Дафны исполнилось, и перед Аполлоном вырос лавр.

Боги, как и тираны, никогда не признают своей вины, даже если становятся убийцами. Не овладев Дафной, Аполлон продолжал ревновать ее к Гиацинту. Пришел на место гибели друга и взмахом руки погасил свечи.

Аполлон никогда больше тут не появлялся и не знал поэтому, что свечи эти расцвели, как цветы, и испускают запах, резкий, как предсмертный крик юности о несбывшемся счастье. Гиацинты.

ЗАЯЧЬЯ КАПУСТА

Надоело Косому каждый день листья клевера жевать да ольховую кору грызть. Забрался Заяц на крестьянский огород и давай только что посаженную капусту уписывать. Умял Заяц уже немало свежих, сочных листьев, как вдруг приходит крестьянин. От удивления руками всплеснул.

— Послушай, Косой, — говорит крестьянин Зайцу, который уже наелся досыта и рот утирает. — Такого уговора у нас с тобой не было. Я на твою долю не сажал. Коли ты теперь все сгрызешь, так у меня ни одного кочана не вырастет, нечего мне по осени квасить будет.

— Квасить? — удивился Заяц. — На что капусту квасить? Она и так вкусна.

— Да куда ей теперь до квашеной? Ты лучше огород не трогай, а зимой приходи ко мне квашеной капусты отведать.

Страница 8 из 32

Обещал Заяц огород не трогать. Летом заботы мало — к<

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 5 67