|
|||||||
СКАЗКИ О ЦВЕТАХ 2 страница— Я считал тебя красивой, пока не увидел себя. Посмотри на это лицо, на этот стан, и ты поймешь, что сама Афродита недостойна быть моей женой, не то что ты, — ответил Нарцисс и опять погрузился в созерцание своей красоты. Но и для нимфы, как и для земной женщины, нет ничего обиднее, чем непризнание любимым ее красоты, а если она и в самом некрасива — нежелание польстить ей. Эхо так рассердили слова Нарцисса, что она обозвала его самовлюбленным глупцом и рассказала Кефису и Лаврионе, что сын их лишился рассудка. Напрасно Кефис уговаривал сына вернуться в водяной дворец, напрасно умоляла и лила слезы мать. Нарцисс оставался на берегу, смотрелся в воду, только и твердя о своей красоте, и наконец зачах и слился с землей. Почему-то к мертвым относятся куда снисходительнее, чем к живым. Когда Нарцисса не стало, Эхо часто приплывала к темному омуту, в который смотрелся ее любимый. «Как прекрасна была наша любовь…» — вздыхала Эхо и, чтобы навеки сохранить память о Нарциссе, посадила на месте его гибели цветок, который был таким же белым, как лицо Нарцисса.
ГИАЦИНТ
Казалось, нет на свете такой силы, которая могла бы посеять раздор между богом Аполлоном и сыном царя Спарты Гиацинтом. Аполлон любил Гиацинта как брата, и все считали их неразлучными. Сын Зевса был поклонником прекрасного и каждое утро восходил на вершину горы, чтобы приветствовать солнце, которое, отдохнув после долгого пути вокруг земли, вставало со своего морского ложа. Аполлона в его прогулках неизменно сопровождал Гиацинт. Страница 7 из 32 Проводив солнце в странствие, юноши ходили осматривать стада, пасшиеся на росистых лугах, и счастлив был скотовод, чьи стада благословлял Аполлон. Они шли мимо зреющих пажитей, и нивы, по которым скользил взгляд Аполлона, дарили щедрый урожай. После полудня Аполлон и Гиацинт отдыхали в дубраве, слушая арфу Эола, а вечерами Аполлон собирал поэтов, которые читали ему оды, воспевавшие красоту, дружбу, любовь. — Мой божественный друг, я благодарен тебе за то, что я самый счастливый человек на земле, — уверял каждый день Гиацинт Аполлона, и в словах этих не было ни тени лести или неискренности. Однажды оба красавца — бог и человек — долго оставались на берегу реки. Они купались, в камышах ловили голубых стрекоз, соревновались в метании диска. Их дружба была чудесна, и им было так хорошо друг с другом. Должно быть, они чересчур расшумелись, ибо из воды вынырнула нимфа и окликнула их: — Эй вы, озорники, нельзя ли потише? Мой отец лег отдохнуть после обеда. Аполлон, повернувшись к реке, опустил руку с диском, занесенным для броска. И увидел красавицу, не виданную даже среди дочерей богов: белое, как молоко, лицо, зеленые, точно водяные травы, волосы, а груди — налитые спелые яблоки. От изумления он выпустил диск, и тот покатился в воду. — Красавица, кто ты такая? И кто твой отец? — спросил Аполлон. — Мой отец речной бог, а я — его дочь Дафна, — гордо отвечала нимфа. Даже боги способны влюбиться с первого взгляда. Случилось это и с Аполлоном. Ему казалось, что воздух раскалился и только воды реки могут охладить тело. Не согласись дочь речного бога выйти к нему, он отказался бы от прекрасных утренних зорь, от поэзии, даже от дружбы Гиацинта, только бы разделить с Дафной свою судьбу и остаться с ней, — хоть примаком в водяном царстве тестя. — Дафна, прекраснейшая из прекрасных, я — бог света Аполлон. Выйди ко мне и раздели со мной мою любовь и царство! — предложил Аполлон нимфе. Дафна тряхнула мокрой головой, и голова ее украсилась короной из сверкающих капель. — Ты — прирожденная повелительница, даже прекрасная Елена не может соперничать с тобой! — воскликнул Аполлон, протянув Дафне руки. — Ты горяч, как твое солнце. — Нимфа опустилась в воду, только белое лицо ее покачивалось над потоком, словно водяная лилия. — Дафна, если ты не выйдешь ко мне, я кинусь к тебе. — Воспылавший страстью Аполлон хотел броситься в реку. — Постой, не баламуть воду, отец спит — разбудишь его раньше времени, он рассердится и поднимет на реке такие волны, что все лодки перевернутся, — остановила Дафна Аполлона, решив остудить огненную страсть бога. Подняв со дна реки диск, она кинула его Аполлону со словами: — Пускай нашу судьбу решают боги. Я полюблю того из вас, кто, метнув трижды диск, дальше кинет его. Бедный Гиацинт! Он от души желал другу победы, но от волнения у Аполлона дрожала рука, и два первых броска оказались неудачными, а Гиацинт, как ни поддавался другу, метнул оба раза дальше Аполлона. В третий раз Гиацинту метать не пришлось. Разъяренный Аполлон замахнулся и, метко прицелившись, швырнул диск ему в голову. Гиацинт упал и уснул вечным сном. Дафна была потрясена. Благородный юноша погиб по ее вине! К ночи, когда над кипарисами поднялся круглый месяц, из реки вышли Дафна и ее подружки. От лучей месяца они зажгли белые, красные, голубые, розовые и желтые свечи и воткнули их в землю, увлажненную кровью Гиацинта. Вдруг из ближней рощи показалась огненная фигура, еще издали обжигавшая жаром. — Бежим, нимфы, это Аполлон! — закричала Дафна и кинулась прочь. Бедная дочь реки, боги отомстили ей, они помутили ее рассудок и указали ей неверное направление— не к реке, а к открытому полю. Горячий ветер уже обжигал ей ноги, страстное дыхание обдавало шею. Отчаявшаяся Дафна призвала богиню судьбы и попросила превратить ее в лавр. Желание Дафны исполнилось, и перед Аполлоном вырос лавр. Боги, как и тираны, никогда не признают своей вины, даже если становятся убийцами. Не овладев Дафной, Аполлон продолжал ревновать ее к Гиацинту. Пришел на место гибели друга и взмахом руки погасил свечи. Аполлон никогда больше тут не появлялся и не знал поэтому, что свечи эти расцвели, как цветы, и испускают запах, резкий, как предсмертный крик юности о несбывшемся счастье. Гиацинты.
ЗАЯЧЬЯ КАПУСТА
Надоело Косому каждый день листья клевера жевать да ольховую кору грызть. Забрался Заяц на крестьянский огород и давай только что посаженную капусту уписывать. Умял Заяц уже немало свежих, сочных листьев, как вдруг приходит крестьянин. От удивления руками всплеснул. — Послушай, Косой, — говорит крестьянин Зайцу, который уже наелся досыта и рот утирает. — Такого уговора у нас с тобой не было. Я на твою долю не сажал. Коли ты теперь все сгрызешь, так у меня ни одного кочана не вырастет, нечего мне по осени квасить будет. — Квасить? — удивился Заяц. — На что капусту квасить? Она и так вкусна. — Да куда ей теперь до квашеной? Ты лучше огород не трогай, а зимой приходи ко мне квашеной капусты отведать. Страница 8 из 32 Обещал Заяц огород не трогать. Летом заботы мало — клевера полны поля, на лугах травы сколько душе угодно — хоть хвостом от радости маши, да уж очень он короток. А зимою Заяц — прямо к крестьянину: подавай, мол, свою квашеную капусту. Крестьянин угостил его. Назавтра Заяц опять тут как тут. Летом, мол, помог огород уберечь, а теперь, когда из-под снега и мшинки не выскрести, пускай крестьянин отблагодарит за доброту. Кормит крестьянин каждый день Зайца квашеной капустой, а к рождеству, глядишь, вся капуста в бочке и вышла. А зиме еще конца не видать! Вот и остались оба без вкусной капусты. Весной крестьянин говорит Зайцу: — Послушай, сосед, твои поля ведь побольше моих будут, посадил бы капусты на своей земле. — Нет у меня капустной рассады, — грустно отвечает Заяц. — В Ригу поезжай. Каждую весну туда за рассадой езжу. Крестьянин думал так от Зайца избавиться. Откуда Зайцу денег на билет взять, сунется в поезд без билета, а его в кутузку укатают, вот и хлебнет он там кислых щей. Но Заяц наш оказался не дурак, хоть и уши у него ни на вершок не были короче, чем у остальных зайцев. Притопал Косой на станцию, поезда ждет. Ждет и видит, что всяк, кто на станцию приходит, билет покупает. — Что вы с этими билетами делать будете? — спрашивает Заяц. — В Ригу поедем, — отвечают ему. — А без билета нельзя? — Зайцу стало как-то не по себе. — Нельзя, — отвечают. Гм, вот незадача! Топай теперь обратно, Риги не повидав, капустной рассады не купив. У Зайца душа заныла, не меньше подстреленной в позапрошлом году лапы. Сидит на дорожном столбике и слезы утирает. И вдруг над самым его длинным ухом страшный вой раздался: «Собаки!» У Зайца хвост похолодел, хочет прочь кинуться, а он к столбу словно примерз. Но что за чудо! Не собаки, а маленькие аккуратные домики на колесах. К станции подкатывают, а люди спешат по ступенькам забраться в них. «Вот как в Ригу-то ездят», — удивился Заяц. — Счастливого пути! — крикнул он, когда поезд тронулся с места. «Погоди, а почему бы и мне хоть до Птичьей пущи не прокатиться?» — догадался вдруг Заяц. Прыгнул на ступеньку и едет себе, как барин. «Эх, проехаться бы так до самой Риги — и ничего мне больше в моей заячьей жизни не надо было бы». И так приятно Зайцу на поезде кататься было, что у Птичьей пущи он и соскочить забыл. А поезд уже к станции подходит. — О боже, о боже, — запричитал Заяц, — выйдет кондуктор и сцапает меня. Поезд так неожиданно встал, что Заяц с подножки, точно мешок, скувырнулся. Кондуктор распахнул дверь и новых пассажиров впустил. А Заяц тем временем опомнился. — Хе, хе! А почему бы так и до самой Риги не доехать? Ну, ясно теперь. — Только поезд к станции подходит, Заяц шмыг с подножки на землю, снова тронется — Заяц опять на ступеньке сидит. Протяжно пыхтя и тяжело вздыхая, поезд подкатил к Риге. Заяц отыскал лавку, где рассаду продают. Мудрить нечего, входит и капустной рассады просит. А лавочник уже всю рассаду продал, остатки сметает. — Что молодому человеку угодно? — вежливо спросил он. — Капустной рассады, — робко пролопотал Заяц. — Какую капустную рассаду, молодой человек, изволите? Могу предложить кочанную капусту, цветную, брюссельскую, кормовую. Может, молодой человек кормовой возьмет? Летом листья жевать можно, зимой кочерыжки грызть. «Ну и мошенник, — решил Заяц, — какую угодно рассаду предлагает, а про вкусную молчит». — А другой капустной рассады нет у вас? — лукаво спросил Заяц. — Нет, — развел руками продавец. — Мне рассаду квашеной капусты надо, — уже настойчивее потребовал Заяц. Ухмыльнулся лавочник — покупатель, видать, простак попался. — А-а, вам рассаду квашеной капусты? — воскликнул торговец слащавым голоском. — Ее мы задаром отпускаем. — И он смел в бумажный кулек остатки рассады кислицы и подал зайцу. — На, сынок, сунь в карман, на Троицу посадишь, к Янову дню квашеную капусту есть будешь. Заяц, счастливый, поехал домой. Посадил капусту на сырой лесной лужайке, а сам рядом торчит, чтоб птицы не поклевали, кроты не перерыли, козы не пощипали. Жена капусту с утра до вечера полет, детишки два раза на дню воду носят и поливают. Когда трехлистная капуста зацвела, Заяц впервые отведал ее. — Пускай меня волк сожрет, если это не настоящая квашеная капуста, — воскликнул Заяц, медленно посасывая листик. Теперь все: и зайчиха, и зайчата — не отходили от капустной грядки, все лето лакомились квашеной капустой и нахвалиться не могли. Заяц возгордился и зазнался, точно индюк. Каждого приглашал он на квашеную капусту и все рассказывал, как без билета в Ригу съездил. С той поры и повелось кислицу заячьей капустой называть, а безбилетных пассажиров — зайцами.
ЖАСМИН
Когда-то, в давние времена, все цветы были белыми. Но в один прекрасный день в сад пришел художник с большим ящиком красок и целой связкой кистей. — Подходите все ко мне и говорите, кто какого хочет быть цвета, — крикнул он цветам и кустам, и те быстренько встали в очередь, потому что каждый хотел, чтобы ему досталась краска поярче. Страница 9 из 32 Ближе всех к художнику оказался Жасмин. Он сказал, что ему хотелось бы, чтобы цветы его были золотисто-желтыми, как цвет волос его любимого Солнца. — Как ты посмел пролезть раньше королевы Розы? — оттолкнул его художник. — Я вовсе не пролез. Я стою тут уже много лет, — обиженно ответил Жасмин. — Но ты должен понимать, кому по праву положено быть повсюду первой, — наставлял его художник. — В наказание останешься последним, но и тогда как следует еще попросишь меня. — Вы ошибаетесь, сударь, никого я просить не стану, — ответил Жасмин и остался на своем месте. Художник долго возился с Розами. Каких только красок не выбирали себе гордые королевы! И алую, и желтую, и розовую, и оранжевую. Только синюю никто из них не захотел — уж очень она простая, деревенская. Синей краской, чтобы она не пропала, художник покрасил Незабудки и Васильки, хотя им хотелось стать алыми. Но художник решил, что для этакой деревенщины сойдет и синий. Маки улыбались художнику, и он не скупился на краску и густо накладывал ее. Далии польстили ему, и их лесть окупилась с лихвой. Он проработал несколько дней, наделив их всевозможными оттенками. Очень скромным оказался Лиственный Репей. Когда его спросили, какую краску он хочет, он ответил: — За любую, сударь, спасибо вам скажу. Художник выкрасил цветы Репея в серый цвет и спросил, доволен ли он. — Вам, сударь, виднее, что кому полагается. Я же понимаю, что на всех ярких красок у вас не хватит. И если каждый будет так ярок, как Розы, то никто и не заметит их красоты! Колючий Репей был настойчивее и получил красные цветы. Маленькие Анютины глазки обступили художника и, вежливо здороваясь, приседали. Это выглядело так мило, что они показались художнику маленькими девочками, и он раскрасил цветочки Анютиных глазок, как личики — веселые, грустные и серьезные. Яблоня пообещала художнику подарить осенью целую корзину яблок, если он выкрасит ее цветы в нежно-розовый цвет. Художник, не жалея сил, лазил по сучьям Яблони до самой вершины. Сирень придумала по-другому отблагодарить художника, если он не пожалеет красок. — Весною ты сможешь ломать наши ветви и дарить их своим невестам, извини, — невесте, — сказала Сирень. — И чем больше ты будешь ломать нас, тем пышнее будем мы цвести. — За бестактность ты останешься белой, — отстранил ее обиженный художник, но сестер ее одарил великолепными красками. Одуванчики поднесли художнику кружку сметаны, и Жасмин только смотрел, как много художник переводит на одуванчики золотисто-желтой краски, облюбованной Жасмином для себя. Работая желтой краской, художник вспомнил о Жасмине, который первым выбрал ее. — Ну, брат, так как же? — насмешливо обратился он к Жасмину. — Этой краски осталось немного, но если хорошенько попросишь, я всю ее отдам тебе. — Не буду я просить, — ответил Жасмин. — Как это так? — Художника начало злить упрямство Жасмина. — Ну, ладно, если тебе трудно произнести свою просьбу, то поклонись хотя бы, согни спину. — Предпочитаю сломаться, но не согнуться, — гордо ответил Жасмин. Художник, разозлившись, брызнул желтой краской Жасмину в лицо и закричал: — Кто ты такой, что не хочешь просить и кланяться! Ну и оставайся на веки вечные белым! Таким он и остался — белый хрупкий Жасмин. А попробуй согнуть его — сломается…
ПЕРСИДСКАЯ СИРЕНЬ
Это приключилось в те страшные времена, когда все боялись драконов и ведьм. Завоет вечером в трубе ветер, знай — это дракон ведьму прислал и кому-то грозит беда. Обычно драконы похищали принцесс. Но драконов было много, а принцесс — мало, и чудовища эти не брезгали и женщинами менее знатного происхождения. Как-то ночью ветер завыл в трубе дома, в котором жила Персия с девятью сыновьями. Что это? Не иначе как дракон на мать польстился — кроме нее, в доме женщин нет. Но неужели девять молодцов свою матушку не уберегут? Сыновья договорились: один будет стеречь дом, а остальные на работу ходить. Пока старшие сыновья с мечом в руке охраняли мать, ничего дурного не случилось, восемь дней прошли спокойно. Наступил черед меньшого сына дома оставаться. Стоит он у ворот, по временам на трубу поглядывает и ничего подозрительного не примечает. Парень уже хотел было войти в дом пообедать, как услышал в саду веселый хохоток. Глянул, и что же видит?! Красивую девицу с алым маком на груди. Она поманила парня — иди ко мне! Только пускай сперва меч положит, не нравится ей это оружие. Парень положил меч, а та сразу давай трещать и хихикать, снимает с груди мак и протягивает парню — на, понюхай. По простоте своей парень сунул нос к алому цветку, и так ему спать захотелось, что тут же в саду и повалился. Только успел заметить, как, рыча и фыркая, примчался дракон, сгреб матушку и потащил по воздуху, а девица обернулась ведьмой, села на помело и улетела. Меньшой сын проспал немало времени, а проснувшись, не мог в толк взять, как ему теперь быть, что сказать братьям. Уж лучше сразу отправиться искать драконью пещеру. Опоясался он мечом, сунул в карман краюху хлеба — и в путь. Шел он шел и к концу дня видит: у дороги усталый старичок сидит и просит: Страница 10 из 32 — Пожалей, сынок, старика, дай хлеба кусочек! — С радостью, дедушка, — ответил меньшой. — Только скажи, не видел ты, в какую сторону дракон мою матушку унес? Старичок показал на юг, взял кусок хлеба и остался сидеть, а парень быстро ушел на юг. Шел он шел и к концу дня — что за чудо! — пришел на то же место, где старичка оставил. А тот опять: — Вскопай мне, сынок, землицы и яблоню посади. Яблок захотелось, а сил нет посадить. Меньшой сын проворно вскопал мечом землю и посадил деревцо, только попросил, чтобы старичок показал ему дорогу к пещере дракона. Старичок показал на север. И снова меньшой сын шел и шел и к концу дня — подумать только! — опять вернулся туда, где старичок сидел. А тот просит еще одну службу сослужить: убить змея, который к нему в лачугу залез и по ночам спать не дает. Вошел юноша в старикову лачугу и мечом отрубил змею голову. И попросил старичка не обманывать его больше. — Я трижды испытал тебя: твою щедрость, усердие, смелость. Иди, сынок, на запад, и там, где ночью деньги сушатся, поблизости и будет пещера дракона. Тебе с ним тяжкий бой вести придется, да и не знаю, спастись ли вам обоим. Я тебе волшебное слово скажу, оно обернет тебя в кого пожелаешь. Только запомни: два раза можешь в кого угодно превратиться, а в третий должен непременно опять человеком стать, А если и в третий раз кем-нибудь обернешься, то останешься им навеки. Юноша запомнил волшебное слово и ушел на запад. Шел он шел, пока посреди ночи не увидел мечущийся синий огонек. Деньги сушатся! Парень крепко сжал в руке меч и пошел на огонек, но завяз в болоте. И тут видит! Идет навстречу сгорбленная женщина, на плечах тяжелую колоду несет. Кто это? Да неужели матушка! Сын позвал мать, а та испуганно запричитала: — Ой, сыночек, зачем пришел искать меня! Из этого болота еще никто живым не выбрался. Уж лучше мне одной пропадать, чем видеть тебя рабом дракона. — Нет, мать, — ответил сын, — по моей вине ты к дракону в неволю попала. Мой долг теперь спасти тебя. Садись на колоду, а я скажу одно слово, обвернусь рекой и вынесу тебя из болота. Так и сделали. Но дракон, увидев, как уплыла его рабыня Персия, погнался за ней. Река текла, текла, пока не притекла к песчаному полю, и вода иссякла. — Матушка, я обернусь конем, сядешь на меня и ухватишься за гриву. Так я перенесу тебя через песчаное поле, — сказал парень и превратился в статного жеребца. Скакал конь со всадницей, скакал, а дракон за ними. И не догнать бы ему быстроногого жеребца, но беглецам дорогу вдруг широкий и глубокий ров преградил. — Сынок, обернись опять человеком и спрячься на дне рва, — взмолилась мать, но юноша и слушать ее не захотел. — Нас у тебя девять сыновей, а мать у всех только одна, — сказал он. — Я превращусь в густой цветущий куст, а ты спрячешься в его ветвях. Парень сказал волшебное слово, и над рвом вырос густой куст с пахучими фиолетовыми цветами. Персия спряталась в ветвях, а дракон, с хрипом изрытая огонь, промчался мимо. Персидская сирень — сколько садов она теперь украшает!
ФИАЛКА
Она появилась ранней весной — маленькая хрупкая девочка с синей скрипкой под мышкой. Когда девочка заиграла, птицы умолкли, прислушиваясь к чудесным звукам ее скрипки, пчелы и бабочки долго кружились вокруг, подпевая мелодиям, которые смычок девочки извлекал из крохотного инструмента. — Послушай, Фиалка, — сказала ей краснощекая девица, сестра хвастливого Мака, прозванная Ветрогонкой, — ты могла бы выступать с концертами и получать огромные деньги. — Ах, у меня ведь нет никакой школы, — отвечала Фиалка-Скрипачка. — Я счастлива, что моя игра вообще доставляет кому-то радость. — Были бы у тебя деньги, ты могла бы приодеться, — поучала ее Ветрогонка. — А то ты и в будни и в праздник ходишь все в одном и том же зеленом платьице. — Мне и так хорошо, я о роскошных нарядах и не мечтаю, — отвечала девочка. — Будь у тебя деньги, ты купила бы себе янтарное ожерелье и надела бы на свою тонкую шею, — вмешалась в их разговор красотка Тюльпанша. — Может, приглянулась бы кому-нибудь. Фиалка-Скрипачка засмеялась. — Говоришь, шея у меня некрасивая, тонкая. Так это мое ожерелье понравилось бы, а не я. В ожерелье он влюбился бы, а не в меня. Уж лучше остаться такой, какая есть. — Ты рассуждаешь, как ребенок, с тобой даже поговорить серьезно нельзя, — рассердилась Ветрогонка и, подкрасив губы, призывно улыбнулась стоявшему по другую сторону дорожки Ирису. Ирис на ее улыбку не ответил — в это время Фиалка заиграла снова, пленив его чудесной музыкой. С замиранием сердца он слушал волшебную мелодию. Она лилась и лилась, как нежная песня любви и дружбы, которым нет конца и тогда, когда земля застывает, объятая великим белым безмолвием. Фиалка кончила играть, и синеглазая Незабудка, наклонившись к ней, шепнула: — Видела, как Ирис смотрел на тебя? Глаз не сводил. Он влюблен в тебя! — Да что ты! — тихо вздохнула Фиалка. — Ведь я некрасивая. Рядом с Ветрогонкой и Тюльпаншей я просто Золушка. С чего это влюбится в меня избалованный красотками Ирис? Наверно, он очень любит музыку и слушал мою скрипку, а ты морочишь мне голову, чтоб потом посмеяться надо мной: поверила, мол, дурочка. Страница 11 из 32 Так отвечала Фиалка, но сердце ее все же затосковало. Она прижала к плечу синюю скрипку и излила свою тоску и мечты в тихой мелодии. Слушавшим ее казалось, что в жизни бесконечно много счастья, стоит только протянуть руку и все, что ты пожелаешь — любовь, дружба, радость, — упадет в нее, точно звезды с высокого голубого летнего неба. Скрипка Фиалки умолкла, и Ирис еще долго терзался бы и горевал, если бы Сирень не шепнула ему на ухо: — Ирис, не будь дураком, не упусти свое счастье! Неужели ты не видишь, что Фиалка играет только для тебя! Она в тебя влюблена, это и слепой видит. — Откуда ты знаешь? — возмутился Ирис. — Фиалка — такая артистка: она словно витает в небесной синеве, вокруг самого солнца. Земные чувства ей чужды, она живет своим искусством, и такой заурядный парень, как я, для нее не больше, чем простой стебелек. Наступил теплый вечер, и Фиалка играла Лунную сонату. Вначале в музыке слышалась непонятная тоска, щемящая мольба, печаль отречения, но вот мелодия перешла в страстный шепот, она манила, звала и, все нарастая, кричала о счастье. Рядом с Ирисом страстно вздыхала Ветрогонка. Ее дыхание опьяняло, как вино. Ирис хмелел и терял рассудок. Образ Фиалки перевоплотился в звуки, а Ветрогонка льнула к нему всем телом, целовала его, нашептывала нежные слова, и Ирису начало казаться, что Ветрогонка — его счастье. Может быть, Ирис на другое утро опомнился бы, пожалел бы о мимолетном увлечении, но не успела еще сойти роса, как Ветрогонка раззвонила всем подружкам о своей предстоящей свадьбе. Жениха и невесту, как водится, поздравляли, желали им счастья, согласной жизни, богатой потомством. Ветрогонка самодовольно вертелась — только красная юбка развевалась, а Ирис стоял неподвижный и безучастный, словно это и не он женился на Ветрогонке. После свадебного пира должны были начаться танцы, и Фиалке предстояло играть вальсы и польки. Гости построились парами, и посаженый отец Тюльпан сделал знак скрипачке, но наступила неловкая тишина. В свадебной сутолоке никто не заметил, как Фиалка исчезла. Только теперь Ирис сообразил, что это она, уходя, сказала: — Будь счастлив! Спасибо тебе за то, что встретился мне! Мои страдания родят новые песни, которые принесут счастье другим. МАК
Ирис еще никак не мог прийти в себя после опрометчивой женитьбы на сестрице хвастливого Мака — Ветрогонке. Он стоял, немой и неподвижный, и все спрашивал себя: «Как же это случилось? Ведь я любил Фиалку, и Фиалка любила меня, а женился я на другой. Как же это?» А жена его прямо сияла от счастья, гордая, что ей удалось выйти за такого видного парня. — Ах, какой у меня муженек, какой миленок… — трещала она подружкам и, о чем бы ни заходил разговор, всегда норовила ввернуть словечко о своем муженьке, пытаясь поддеть подружек, еще не удостоившихся стать замужними женщинами. Но как-то приятельница Фиалки Незабудка с невинным видом при всех спросила жену Ириса: — Но отчего твой муженек всегда такой кислый? Стоит, словно аршин проглотил. Жена Ириса покраснела от злости и, сделав вид, что приняла намек за шутку, рассмеялась: — Ничего, пройдет медовый месяц, так выучу его по-своему. И принялась учить мужа. — Чего губу свесил! — кричала она, когда Ирис притворялся, что не слышит приказа жены затянуть ей корсет. Ирис поджимал губы и нехотя, стараясь не касаться жены, выполнял приказание. Вместо благодарности жена давала ему пощечину, приговаривая при этом: — Следующий раз будешь расторопнее. Ирис никак не мог угодить жене. То он вилку неправильно держит, то с ножом не так обращается. Не раз он вставал из-за стола голодный, потому что под косыми взглядами жены кусок в горло не шел. Если бы все это происходило между ними наедине, то Ирис, может быть, и терпел бы выходки жены, но ей хотелось похвастать своей властью перед другими женщинами. Только зайдет подружка, как жена Ириса начинает командовать: — Ирис, сюда! Ирис, туда! Подай то! Положи это! А ну-ка, ручку мне поцелуй! Спинку почеши! Со временем Ирис понял, что больше всего жена бесится, когда он просто не замечает ее брани и наставлений. Однажды, когда жена опять начала попрекать его за то, что не умеет держать вилку, Ирис швырнул вилку на пол и стал есть пальцами. Как-то жена пыталась втолковать ему, как надо вести себя дома и как в гостях. Ирис позволил жене наговориться до потери сознания, а когда та спросила, понял ли он, что ему сказано, Ирис зевая, с удивлением посмотрел на жену и невинно спросил: — А разве ты мне что-нибудь говорила? Жена прямо сгорала от вожделения, но, когда она вечером звала мужа к себе, тот отговаривался, что ему на луг идти надо, лошадь привязать, а как уйдет, пропадает до самого утра. Наконец жена не выдержала и пожаловалась на свою судьбу Белене, о которой поговаривали, что она умеет привораживать мужей. — Милая! — воскликнула Белена. — Чего же раньше не пришла? Моим зельем таких разинь вмиг распалить можно. Страница 12 из 32 Белена налила в бутылку зеленоватого пойла и наказала: — Ты надень юбку поярче, а муженьку дай выпить этого зелья, потом повертись перед ним, и он уже не отстанет от тебя. Возможно, Ирис и выпил бы зелье Белены, и все произошло бы именно так, как предсказывала ворожея, но разве Ветрогонка-Мак могла утерпеть и не похвастать перед подружками, что наконец-то муж запляшет под ее дудку. А стоит женщине поделиться с кем-нибудь своими семейными делами, как через пять минут об этом узнает ее муж. Так и на этот раз. У Ириса было достаточно времени, чтобы подумать, выпить ему зелье Белены или остаться верным памяти Фиалки. Жена, не сомневаясь в силе напитка ворожеи, вырядилась в самую яркую юбку, налила в стакан зелья Белены и поднесла Ирису. — Выпей, муженек, вижу, утомился ты. Ирис ласково посмотрел на жену, взял стакан и, обняв ее за талию, сказал: — Выпей сперва, женушка, глоток за мое здоровье, а уж потом я выпью за твое. Жена, счастливо улыбнувшись, закинула голову — пускай муженек вольет ей глоточек в рот. А Ирис — что он сделал? Влил жене в рот все зелье Белены, и когда жена, сгорая от желания, кинулась ему на шею, Ирис схватил заранее приготовленную розгу, уложил жену к себе на колени и, задрав яркую юбку, принялся учить уму-разуму. — Вот тебе за это, вот тебе за то, а это тебе за ворожбу! О господи, как визжала и барахталась жена, пока не догадалась выскользнуть из юбки и шмыгнуть в кусты. Ирис швырнул ей юбку в след, но та зацепилась за кол и так на нем и повисла. Кто юбку эту приворожил к колу — Белена или же сама жена, в конце концов значения не имеет, но юбка так и осталась висеть, и при виде ее люди вспоминают жену Ириса — Ветрогонку-Мак.
|
|||||||
|