Глава 16. февраля. Среда

Глава 16

26 февраля. Среда

Утром, как всегда, я открыла магазин и увидела у входа Ру. На нем джинсовый комбинезон, волосы на затылке стянуты в хвостик. Должно быть, он ждал уже некоторое время, потому что на его волосах и плечах блестят капельки осевшего утреннего тумана. Он изобразил некое подобие улыбки и через мое плечо заглянул в шоколадную, где играла Анук.

– Привет, маленькая незнакомка, – поздоровался он с ней и улыбнулся, на этот раз по-настоящему, отчего его недоверчивое лицо на мгновение просияло.

– Входи. – Я поманила его внутрь. – Нужно было постучать. Я ведь не видела, что ты стоишь здесь.

Ру буркнул что-то с сильным марсельским акцентом и, тушуясь, нерешительно переступил порог. Двигался он с некоей странной грациозной неуклюжестью, будто стены стесняли его.

Я налила ему в высокий бокал горький шоколад, приправленный ликером «Калуа».

– Мог бы и друзей своих привести, – беззаботно бросила я.

В ответ он пожал плечами. Я видела, что он осматривается – подозрительно, но с интересом, – отмечая каждую деталь окружающей обстановки.

– Присаживайся, – предложила я, показывая на один из табуретов у прилавка. Ру мотнул головой.

– Спасибо. – Он глотнул из бокала. – Вообще-то, я пришел спросить, не согласитесь ли вы помочь мне. Нам. – Голос у него смущенный и одновременно сердитый. – Речь не о деньгах, – быстро добавил он, словно предупреждая мой отказ. – Мы бы за все заплатили. У нас трудности… организационные.

Он бросил на меня негодующий взгляд, но было ясно, что гнев его направлен не на меня.

– Арманда… мадам Вуазен… сказала, что вы поможете.

Он стал объяснять сложившуюся ситуацию. Я слушала, не перебивая, время от времени подбадривая его кивком. Как оказалось, я ошибалась, сочтя его косноязычным: просто ему была глубоко ненавистна роль просителя. Говорил Ру с сильным акцентом, но грамотно, как образованный человек. Он пообещал Арманде, что починит ей крышу, рассказывал он. Работа эта несложная, займет дня два, не больше, однако, к несчастью, доски, краску и прочие материалы для ремонта в городе можно приобрести только у одного продавца – Жоржа Клэрмона, а тот наотрез отказался предоставить их как Ру, так и самой Арманде. Если маме нужно починить крышу, она должна обратиться за помощью к нему, а не к кучке нечистых на руку проходимцев. Ведь сам он годами просит – умоляет, – чтобы она позволила ему отремонтировать ее дом бесплатно. Пустишь в дом цыган, и бог весть что может произойти. Исчезнут и ценности, и деньги… Уж сколько раз бывало, что пожилых женщин избивали, а то и убивали ради их скудных пожитков. Нет, это полный абсурд, как человек совестливый, он не может допустить…

– Лицемерный козел, – зло выругался Ру. – Ведь он ничего о нас не знает, ничего! Послушать его, так все мы воры и убийцы. Я всегда плачу за себя. В жизни не попрошайничал. Всегда работаю…

– Выпей еше шоколада, – мягко предложила я, наливая ему еще один бокал. – Не все мыслят так, как Жорж и Каролина Клэрмон.

– Знаю. – Он стоял в агрессивной позе, скрестив на груди руки, будто защищался.

– Я иногда прошу Клэрмона починить мне что-нибудь, – продолжала я. – Скажу ему, что намерена произвести еще кое-какие ремонтные работы в доме. Если дашь мне список необходимых материалов, я все достану.

– Я заплачу, – вновь подчеркнул Ру, словно боялся, что его заподозрят в бесчестности. – Деньги – не проблема.

– Разумеется.

Он немного успокоился и отхлебнул шоколад, пожалуй, впервые оценив по достоинству вкус напитка. Неожиданно лицо его озарила обаятельная улыбка.

– Она очень добра к нам. Арманда, – уточнил он. – Заказала для нас провизию, лекарства для малыша Зезет. Вступилась за нас перед вашим каменнолицым священником, когда тот вновь попытался прогнать нас.

– Он не мой священник, – быстро вставила я. – В его представлении, я, как и вы, являю собой опасное зло для Ланскне. – На лице Ру отразилось удивление. – Серьезно, – заверила я его. – Думаю, он считает, что я оказываю разлагающее влияние. Каждую ночь устраиваю шоколадные оргии, проповедуя неумеренность плоти, когда каждый порядочный человек должен находиться в постели, в одиночестве.

Его глаза такого же неопределенного оттенка, как городское небо в дождливую погоду. Когда он смеется, в них мерцают коварные искорки. Анук, доселе сидевшая тихо, как мышка, что было ей отнюдь не свойственно, мгновенно подхватила его смех.

– А ты разве завтракать не хочешь? – пропищала она. – У нас есть pain au chocolat. Круассаны у нас тоже есть, но pain au chocolat вкуснее.

Ру мотнул головой:

– Нет, спасибо.

Я положила на тарелочку кусок пирога и поставила перед ним.

– За счет заведения, – сказала я. – Попробуй. Я сама пеку.

Очевидно, с моей стороны это было неосмотрительное высказывание, ибо он опять замкнулся, улыбка сошла с его лица, сменившись уже знакомым выражением напускного безразличия.

– Я в состоянии заплатить, – с вызовом отвечал он. – У меня есть деньги. – Он вытащил из кармана комбинезона горсть монет, покатившихся по прилавку.

– Убери, – распорядилась я.

– Я же сказал: я могу заплатить, – вспылил он. – Я не нуждаюсь…

Я накрыла его ладонь своей. Он попытался отдернуть руку, но потом встретился со мной взглядом.

– Тебя никто ни к чему не принуждает, – ласково произнесла я, сообразив, что задела его гордость. – Я ведь сама пригласила тебя. – Он по-прежнему смотрел на меня враждебно. – Я всех угощала. Каро Клэрмон. Гийома Дюплесси. Даже Поля-Мари Муската, который выдворил тебя из своего кафе. – Я помолчала, давая ему возможность осмыслить мои слова. – И никто из них не отказался. Почему же ты считаешь себя вправе отвергнуть мое гостеприимство? Или ты какой-то особенный?

И тогда он устыдился своей вспышки. Промямлил что-то невнятно себе под нос. Потом вновь посмотрел мне в глаза и улыбнулся.

– Извини, – сказал он. – Я просто не так понял. – Помедлив сконфуженно несколько секунд, он наконец взял пирог. – Но в следующий раз я жду тебя в своем доме, – решительно заявил он. – И я буду глубоко оскорблен, если ты не придешь.

Потом Ру держался дружелюбно и гораздо свободнее. Какое-то время мы говорили на нейтральные темы, но постепенно наша беседа приняла более откровенный характер. Я узнала, что Ру жил на воде вот уже шесть лет, поначалу один, потом нашел себе спутников. Раньше он был строителем и теперь зарабатывал на жизнь, выполняя ремонтные работы, а летом и осенью убирая урожай с полей. Очевидно, к бродячему образу жизни его вынудили какие-то неприятности, но я понимала, что пытать его об этом не следует.

С появлением моих первых завсегдатаев он тут же собрался уходить. Гийом вежливо поприветствовал его, Нарсисс дружелюбно кивнул, но все же мне не удалось убедить Ру остаться и поговорить с ними. Он запихнул в рот остатки своего пирога и, приняв вид надменного равнодушия, который, как ему казалось, наиболее уместен в присутствии чужих людей, покинул шоколадную.

У двери он, словно опомнившись, внезапно обернулся и сказал:

– Не забудь про приглашение. В субботу, в семь часов вечера. И маленькую незнакомку не забудь привести. – С этими словами он вышел прежде, чем я успела поблагодарить его.

Гийом дольше обычного пил свой бокал шоколада. Нарсисса сменил Жорж, затем Арнольд пришел купить три трюфеля, пропитанные шампанским, – он всегда покупал три трюфеля со вкусом шампанского и при этом виновато тупился, скрывая собственное нетерпение, – а Гийом все сидел и сидел на своем обычном месте, и с лица его не сходило тревожное выражение. Несколько раз я пыталась разговорить его, но он вежливо отделывался односложными фразами, думая о чем-то своем. Под его табуретом неподвижно лежал вялый Чарли.

– Вчера я беседовал с кюре Рейно, – наконец произнес Гийом, да так неожиданно, что я вздрогнула. – Спросил его, как поступить с Чарли.

Я вопросительно взглянула на него.

– Ему это трудно понять, – продолжает Гийом, как всегда, негромко, но внятно. – Он думает, я упрямлюсь, отказываясь слушать ветеринара. Хуже того, он считает меня глупцом. В конце концов, Чарли ведь не человек. – Он замолчал. Я слышу, как он тяжело сглатывает, пытаясь совладать со своим горем.

– Что, он совсем плох?

Ответ я уже знаю. Гийом смотрит на меня печально:

– Да.

– Понятно.

Гийом машинально нагнулся и почесал у Чарли за ухом. Пес безучастно взмахнул хвостом и тихо заскулил.

– Хороший пес. – Гийом смущенно улыбнулся мне. – Кюре Рейно неплохой человек. Он не хотел быть жестоким со мной. Но сказать так… в таких выражениях…

– Что он сказал?

Гийом пожал плечами.

– Что я из-за своего пса стал всеобщим посмешищем. Что ему все равно, как я живу, но нужно быть круглым идиотом, чтобы нянчиться с собакой, будто это дитя малое, и тратить деньги на бесполезное лечение.

Во мне заклокотал гнев.

– Какая мерзость!

Гийом покачал головой.

– Просто ему трудно это понять, – повторил он. – Он не любит животных. А мы с Чарли уже так давно вместе…

У него на глаза навернулись слезы, и он, чтобы скрыть их, резко тряхнул головой.

– Я иду к ветеринару. Вот только допью шоколад. – Его бокал уже двадцать минут как пуст. – Ведь это не обязательно делать сегодня, правда? – В его голосе слышится отчаяние. – Он еще довольно энергичен. И ест лучше в последнее время, я же вижу. Кто может меня заставить?

Теперь он говорит, как капризный ребенок.

– Я пойму, когда придет время. Пойму.

У меня нет слов, которые облегчили бы его страдания. И все же я попыталась помочь. Я нагнулась и стада гладить Чарли. Под моими подвижными пальцами только кожа да кости. Некоторые смертельные болезни поддаются лечению. Разогревая пальцы, я осторожно ощупываю больное место, мысленно рассматриваю его. Опухоль увеличилась. Я понимаю, что Чарли обречен.

– Это твой пес, Гийом, – говорю я. – Тебе виднее.

– Совершенно верно. – Его лицо на мгновение просветлело. – Лекарства снимают боль. Он больше не скулит по ночам.

Я вспомнила мать в последние месяцы ее жизни. Мертвенно-бледное лицо, обесцвеченная кожа, плоть тает с каждым днем, обнажая хрупкую красоту выпирающей кости. Лихорадочный блеск в глазах – Флорида, дорогая, Нью-Йорк, Чикаго, Большой каньон… мы столько всего еще не видели! – слезы украдкой по ночам. «Когда-то нужно остановиться, – уговаривала я ее. – Это бессмысленно. Ищешь себе оправдание, ставишь перед собой краткосрочные цели, лишь бы дожить до конца недели. Потом понимаешь, что страдаешь-то прежде всего от того, что уже окончательно утратила чувство собственного достоинства. И понимаешь, что нужно сделать передышку».

Ее кремировали в Нью-Йорке, пепел развеяли над гаванью. Почему-то нам всегда кажется, что мы умрем в собственной постели, в окружении близких нам людей. Забавно. Ведь зачастую случается нечто неожиданное – и ты вдруг осознаешь, что жизнь кончена, и в панике пытаешься умчаться от смерти, хотя на самом деле едва шевелишь руками и ногами, а солнце, раскачиваясь, словно маятник, неумолимо опускается на тебя, как ты ни стараешься улизнуть из-под него.

– Будь у меня выбор, я предпочла бы такую смерть. Безболезненный укол. В присутствии доброго друга. Все лучше, чем скончаться ночью в одиночестве или под колесами такси на улице, где никому до тебя нет дела. – Тут я сообразила, что говорю вслух. – Прости, Гийом, – сказала я, заметив боль на его лице. – Я думала о своем.

– Ничего страшного, – тихо ответил он, выкладывая перед собой на прилавок монеты. – Я уже ухожу. – Одной рукой он взял свою шляпу, другой подобрал Чарли и вышел, горбясь больше обычного. Щуплый невзрачный человечек, несущий то ли пакет с продуктами, то ли старый плащ, а может, что-то еще.

⇐ Предыдущая 11 12 13 14 151617 18 19 20 Следующая ⇒