Stado. С головы до ног

Stado

На правах рекламы: http://ficbook.net/readfic/990131
Не проверено (~◔◡◔)~

Будучи отнюдь не хулиганом, Чанёль всё равно знает, куда бить, чтобы выбить на хрен всю дурь из головы. Вот только костяшки пальцев, сжавшихся в кулаки, белеют, а по телу проходит мелкая неприятная дрожь, и он мажет мимо носа прямиком в скулу.

Но это ничего.

Так тоже больно.

***

Странно, наверное, наслаждаться чужим горем. Но Чанёль отчасти наслаждается. Иногда он корит себя за откровенное малодушие и всё-таки не может избавиться от прилипшего к рассудку четырёхмерного счастья, ежедневно подпитываемого страданиями Кёнсу. Нет, конечно, будь у него выбор, и, ни на мгновение не задумываясь, Чанёль бы отправился в прошлое и надел на друга пояс верности прежде, чем случится непоправимое.

Просто Чанёль считает, что с судьбой особо не поспоришь. И если случай так захотел, то грех жаловаться. Поэтому Чанёль радуется не тому, как тяжело его маленький сосед переносит нежелательную беременность, а тому, что впервые за всю свою — не станем кривить душой — спокойную жизнь он сталкивается с тем, что переворачивает всё с ног на голову.

Впервые Чанёль чувствует, что необходим кому-то, и Кёнсу, которому он необходим, становится необходим ему как воздух.

Чанёль, что всегда был предан собственным привычкам, учится многим новым вещам. Например, подниматься среди ночи и гладить широкой ладонью спину, скрючившуюся над унитазом. Или избавиться от пристрастия к хорошо приправленной и вредной еде. Ещё Чанёль узнаёт, как иногда быть строгим, растекаясь глубоко внутри бесхребетной умилённой амебой. Когда самочувствие соседа более-менее налаживается — не без редких истерик, конечно, — он привыкает внимательно следить за Кёнсу, потому что попросить о помощи тому, конечно же, в голову не придёт.

У Чанёля появляются новые, собственные привычки.

Смотреть на спящего Кёнсу и думать, что так и должна, наверное, выглядеть любовь. Трогать мягкие волосы, пока он медленно открывает глаза и жмурится от яркого солнечного света. С нетерпением ждать, когда плоский живот станет слегка округлым.

— Даже не думай об этом, нет-нет-нет, — из глубокой задумчивости Чанёля выводит мелодичный, пусть даже очень сердитый голосок Исина.

— О чём? — хмурится он, предвкушая очередную поучительную лекцию от друга. Они познакомились ещё в детстве, потому что каждое лето ездили в один и тот же лагерь, а теперь, учась в одном городе, могли встречаться в разы чаще.

— Я снисходительно отнёсся к тому, что ты решился помогать какому-то залетевшему приятелю, но, Чанёль, это же не серьёзно. Ты же не собираешься связываться с ним, верно? — поучительность сменяется надеждой.

— А почему нет? — с вызовом интересуется Чанёль, даже не потрудившись отрицать своих серьёзных намерений.

— Потому что не надо в чужих проблемах забываться, — Исин непримиримо фыркает, вскидывая брови и тем самым прощаясь с невинным образом местного ангелочка. — В мире ещё полно симпатичных омежек, которые, к слову, не лишены рассудка настолько, что забывают о контрацепции.

— Он мне действительно нравится! Он хрупкий и ужасно милый, правда иногда может быть пугающим, но...

— Я без понятия, — грубо обрывает Исин. — Твоего ужасно милого я не видел, прячешь от меня и прячь дальше.

— Ну, Си-и-ин, — канючит Чанёль, — ты же знаешь, я обещал ему не говорить.

Исин картинно вдыхает и успевает бросить: “Делай как знаешь, только не приставай больше ко мне с этим”, прежде чем вскакивает и визжит, разливая содержимое своей чашки. Кипяток пропитывает джинсовую ткань, так что ничто теперь не может спасти беднягу от ожогов. Отпрыгавшись и отвизжавшись, Исин с выражением дикой озлобленности на лице оборачивается к источнику своих бед. Им оказывается весьма ошарашенный хорошо сложенный парень, напоминающий сексуального школьного хулигана.

— Ты... — стонет Исин, обмахивая ладонями свои обожжённые коленки, пока Чанёль с открытым ртом и выпученными глазами наблюдает. — Ты должен был приехать завтра!

— А ты не рад? — от вины, которая мгновение назад заполняла взор, нет в голосе и следа, а парень начинает казаться раздраженным. — И что это за парень? Развлекаешься, пока я работаю?

На лице Сина растерянность, а затем он хмурится и снова стонет, присаживаясь на корточки. Чанёль бы рассмеялся, потому что это действительно забавно — этот парень в кожанке с шипами и татуировкой на груди просто подошёл со спины, чтобы сделать сюрприз, но Исин вдруг начинает издавать звук, напоминающий хныканье, и странный парень моментально теряет свой злобный вид.

— Ты такой тупой, Тао, — жалобно ноет Исин, отбиваясь от настойчивых рук, норовящих сгрести его в охапку. — Заявился, напугал, обжёг мне все к херам колени, а теперь обвиняешь в изменах! Да пошёл ты на хер!

Чанёль думает, что ему пора домой, потому что даже самые безудержные истерики Кёнсу не выглядят так неловко.

Парню, кажется, Тао хватает минуты, чтобы обвить весьма внушительными руками тело Исина и успокаивающе покачать его из стороны в сторону, без конца спрашивая, что он может сделать, чтобы заслужить прощение. Это ещё более неловко, и Чанёль решает, что как-нибудь в другой раз у него ещё представится шанс познакомиться с парнем Исина, о котором он до этого дня и знать не знал. В любом случае, жаркий и беспощадный поцелуй на глазах несчастного недотраханного Чанёля весьма ясно дал ему понять, что пора валить.

Как жаль, что он, погрузившись в свои мысли, не слышал поручения, которое дал Исин своему Тао взамен на прощение.

— Не обессудь, чувак, но так решила моя крошка, — в духе хулигана (оказывается, не только видок у него такой) оправдывается Тао, пока Исин роется в кармане у прижатого щекой к стене Чанёля.

— Что? Нет, Исин, блядь, только попробуй, и я тебя убью! — кричит Чанёль, когда понимает, с какой целью его со всей присущей ему тупой эпичностью опустили ниже плинтуса.

— Ну-у, — смеясь, тянет Син, запрыгивая на стойку и хватаясь за металлический шест, к которому она крепится (как хренов стриптизёр, проносится в голове Чанёля). — Посмотрим, как выглядит твой ненаглядный. Наверняка, очень... О!

Чанёль отряхивается, пытаясь придать лицу самое убийственное выражение, на которое только способен, хотя что-то подсказывает, что на Тао такое не сработает. В любом случае, злость куда-то испаряется под диктовку предчувствия какого-то пиздеца, когда Чанёль видит, как меняется взгляд Исина с игривого на обеспокоенный, когда фотография Кёнсу отражается в его зрачках.

— Вот блядь! Жизнь меня к такому не готовила, — наконец, говорит он и, облизнув губы, жестом подзывает к себе Тао.

Реакция Тао примерно такая же: выпучивает глаза, раскрывает рот, а после зажмуривается, несколько раз мотает головой, чтобы снова ошарашено застыть.

— Да что такое?! — раздраженно бросает Чанёль.

— Это Кёнсу, — по-прежнему обращаясь к Тао, говорит Исин, — я в шоке.

— Откуда ты знаешь Кёнсу? — упавшим голосом интересуется Чанни, предчувствуя водоворот подставы в животе.

— Мы учились в одном классе, — отвечает Исин и садится прямо на барную стойку, а после тяжело вздыхает. — Ох, прости, Чанёль, мне просто нужно это переварить. Как? Почему? Его родители хотя бы в курсе? Хотя нет, ты же говорил, что нет. Тао, не молчи, скажи что-нибудь!

— А я-то что? — вскидывает брови Тао, облокачиваясь о поверхность столешницы и возвращая себе равнодушный вид. — Я с ним никогда даже не разговаривал, хотя пару раз видел, как он в подсобке тра... молчу, — парень хотел было хихикнуть, но под напряженным взглядом своего бойфренда даже мысль не закончил.

— Это ни хрена не смешно, — сердито фыркает Син, касаясь ладонью плеча Чанёля. — Хотя что ты там в подсобке делал, вел кого-то потрахаться? После того, как разбил мне сердце, да?

— Я был идиотом, хватит напоминать мне об этом при любом удобном случае! — Тао снова решает взорваться, но Чанёль, уставший, униженный и ни хера не понимающий, опережает его:

— Да вы заткнётесь уже оба, нет?! Успокойтесь и выкладывайте мне уже всё, что знаете о Кёнсу!

Исин ещё раз нахмурился, подаваясь вперед, на что Тао только коротко его поцеловал в знак примирения, а Чанёль картинно закатил глаза. Наконец, Чжан прочистил горло и, ненадолго задумавшись, потёр ладонями мокрые штаны, нахмурился, а потом и заговорил.

— Ну, о До Кёнсу, как мне кажется, не так много людей могут что-то внятное сказать. И я, к сожалению, в их число не вхожу. Хотя мне никогда особо и не хотелось, — задумчиво начал Исин. — Ничего загадочного в этом нет. Кёнсу был ужасно нелюдимым, кажется, первое время с ним пытались подружиться, но он шарахался ото всех, не знаю, это было давно. В любом случае, Кёнсу был одиночкой. Ни в чём не участвовал, никому не помогал — ничего интересного, серьёзно.

У Чанёля как-то не укладывалось в голове, ведь он помнил милого и веселого Кёнсу, которого встретил за неделю до первого учебного дня. Конечно, та милашность не имеет ничего общего с тем Кёнсу, который чуть не убил собственного ребенка, но даже такой Кёнсу был хорошим человеком, Чанёль это знает. Но характеристика, данная Исином, сквозит если не неприязнью, то уж точно каким-то чувством отчужденности и даже осуждения.

— У него не было друзей? Даже парня? — не унимается Чанёль. — Должно же быть что-то, — сам не зная на что надеясь, добавляет он.

— Ну, если и были друзья, то вне школы, — пожимает плечами Исин. — А парень... был, конечно, если это можно так назвать. Но я до сих пор думаю, что там что-то не чисто.

— Всё чисто, — смеется Тао. — Как я уже говорил, видел их не раз в подсобке тра... ладно, молчу.

— То есть хочешь сказать, что Чонин, которому все эти годы до Кёнсу дела не было, вдруг взял и влюбился в этого тихоню? Ты точной тупой, Тао!

Чанёль рычит, раздраженно подбирая в голове те самые слова, которые смогут раз и навсегда разучить эту парочку препираться, как два упрямых барана, но спустя каких-то пару мгновений из головы улетучивается все к чертям.

— Стоп... — хрипло просит Чанёль. — Повтори, что ты сказал.

— Что? — Исин, который уже замахивается, чтобы шлёпнуть Тао по груди, вздрагивает и непонимающе хлопает глазами.

— Как ты сказал звали парня Кёнсу?

— Не парня, а...

— Как, блядь?! — вскрикивает Чанёль, хлопая ладонью по столу, и Исин останавливает Тао, возмущенного такой дерзостью.

— Чонин. Ким Чонин. Был у нас один плохиш-альфа, приятель Тао, смуглая кожа, сексуальные шмотки, ходили всех направо и налево...

Исин продолжает говорить, используя интерес Чанёля в целях отомстить Тао. Чанёль больше не слушает. Ебать, думает он, разворачиваясь и подходя к окну, чтобы глотнуть свежего воздуха. Чанёлю очень хочется, чтобы это оказалось неправдой, но с каждой новой секундой мозг с бешеной скоростью обрабатывает тяжелые знания, свалившиеся ему на голову.

Ну, решает он, когда головокружение отпускает, по крайней мере... это многое объясняет. Объясняет то, почему Кёнсу не хочет проводить время с Чунмёном даже больше, чем сам Чанёль. Объясняет, почему Кёнсу перестает ходить в столовую под предлогом, что там слишком воняет едой. Объясняет, почему Кёнсу иногда плачет по ночам и думает, что Чанёль его не слышит. Объясняет даже тот тяжелый взгляд, которым Кёнсу провожает Лухана и Минсока, которые живут в соседней комнате.

И всё это охренеть как бесит.

Чанёль чувствует острую необходимость поговорить с Кёнсу прежде, чем он убьет Чонина. Этого ублюдка, который просто пользовался Кёнсу, а после бросил его с ребёнком под сердцем, а теперь ещё и ошивался возле Чунмёна, самого близкого друга Чанёля.

И если он не собирается прощать Чонину Кёнсу, то уж Чунмёна точно не простит.

— Заткнись, или я выебу тебя так, что неделю сидеть не сможешь! — кричит где-то за захлопнутой дверью Тао, когда Чанёль мчится к лифту.

***

— Чанёль, пожалуйста, не шуми, я пытаюсь поспать.

Заспанный, дико усталый Кёнсу выглядывает из-под вороха одеял и подушек, которыми не может не обложиться всякий раз, когда оказывается в постели. Чанёль застывает на пороге комнаты с открытым ртом, и его решимость тает на глазах быстрее, чем снег на раскалённом металле. Слова, заготовленные в процессе поездки в такси, застревают в горле, когда Кёнсу сжимается в комок и стонет.

Единственное, что окончательно останавливает Чанёля, это слова доктора, звенящие в голове. Слова о том, что Кёнсу слишком страдает, и его тяжёлое состояние напрямую связано с тем, как протекает беременность. У Кёнсу болит душа, и его телу тоже постоянно плохо.

Чанёлю хочется плакать от жалости, но он лишь сжимает зубы и выдавливает подобие улыбки, стараясь не думать об улыбающемся лице чёртова Чонина. Он садится на кровать соседа и по привычке гладит его волосы, разглаживает и убирает непослушные пряди за ушко. Кёнсу поворачивает голову и вопросительно поднимает бровь вверх.

— Что-то случилось? — интересуется он.

— Нет, — машинально отвечает Чанёль, грустно улыбаясь. — Всё в порядке.

— Прости, но... — Кёнсу виновато хмурится, — ты не мог бы оставить меня одного ненадолго... Мне очень плохо, пожалуйста, не хочу, чтобы ты видел меня таким постоянно.

Чанёль быстро соглашается, но замирает у двери, прислонившись к поверхности ухом, чтобы убедиться в том, что Кёнсу действительно тихо скулит в подушку. Рука Чанёля, которая минуту назад ласково касалась темных с рыжим оттенком волос, сжимается в твёрдый кулак, а ноги сами несут его в сторону людного места навстречу гневу, который просится наружу.

***

Чанёль знает, что, несмотря на промах, он ударяет сильно и больно. Его удар сопровождается повисшим молчанием, а потом чьим-то возмущенным вскриком. Он забывает о стыде и опасности быть серьёзно наказанным и снова подается вперед, чтобы схватить за шкирку Чонина, упавшего на пол, потому что одной оплеухи ему явно мало.

Чанёль краем глаза замечает, как Чунмён бросается к Чонину и придерживает его за плечи, пока тот сплевывает на пол кровью и пытается сфокусировать взгляд. Под тишину, чередующуюся с верещанием Бэкхёна, Чанёль теряет толику своей уверенности, и кто-то успевает этим воспользоваться. Его ладони перехватывают раньше, чем они достигают бренного тела Чонина.

— Твою мать, Чанёль, ты что творишь? — сердитый, удивлённый, но всё такой же мелодично-низкий голос Криса раздаётся над ухом, когда его широкая грудь прижимается к напряженной спине Чанёля.

Он не собирается отвечать ни на этот вопрос, ни на ругань Бэкхёна, ни даже на вопросительный взгляд преподавателя, который уже делает тяжелые шаги по направлению к ним, чтобы прекратить это безобразие. Чанёль ничего не видит, кроме Чонина, слизывающего кровь с губы, он поднимает голову, и они, наконец, сцепляются взглядами.

Чанёль делает ещё одну попытку вырваться, но Крис сдавливает сильными руками его грудную клетку настолько крепко, что это отдаётся глухой болью в рёбрах. А быть может, у Чанёля просто болит сердце от несправедливости.

— Ты с ума сошел? — хрипло и зло спрашивает Чонин, успокаивающе сжимая дрожащую ладонь Чунмёна, и у Чанёля болит уже не только сердце, но и нервы. — За что? — недоумевает Ким, а Чанёль недоумевает от того, что в его голосе искреннее желание узнать, что же, блядь, такого случилось.

— За что? — холодно интересуется Чанёль, делая последнюю безрезультатную попытку вырваться, после чего обвисает во вражеских объятиях Криса. — Делаешь вид, что ничего не знаешь, да?

— Ты о чем? — упавшим голосом отвечает Чонин, а Чанёль старается не смотреть в испуганные глаза лучшему другу. — Что такого я должен знать, за что получаю по первое число?

— О Кёнсу.

Чонин меняется в лице и быстро поднимается, тактично отодвигая руку удивлённого Чунмёна. “Пошли поговорим”, бросает Ким через плечо, и только тогда Крис чуть ли не под честное слово соглашается расцепить руки. Бэкхён по-прежнему что-то верещит, но Чанёль лишь глубоко вдыхает воздух и растерянно выдаёт подобие улыбки лучшему другу, которому, возможно, разбивает жизнь.

Просто Чанёль по-другому не может.

— Говори, — начинает Чонин, делая первую затяжку, когда они оказываются на лестнице.

— Что я должен сказать? — морщась от запаха сигаретного дыма, раздраженно отвечает Чанёль, удивляясь тому, как оставляет его желание врезать ещё пару тройку раз в эту наглую морду, хотя ненависть никуда и не девается.

— Ты знаешь о нашем прошлом, — закатив глаза, говорит Чонин, прислоняясь к стене. — Не стану спрашивать, как, теперь это не важно. Я понимаю, Чанёль, какое впечатление мог произвести на тебя, но... — Чанёлю кажется, или этот парень теряется, потому что его ладонь монотонно то сжимается, то разжимается. — Между мной и Кёнсу всё кончено, и если у меня всё ещё остались чувства, клянусь, даже в мыслях не было предавать Чунмёна. Поэтому, пожалуйста, хотя я никогда не просил о чём-то подобном, дай мне ещё один шанс, Чанёль.

“Что это было?” — только и может подумать Чанёль, когда Чонин, окутанный сигаретным дымом, заканчивает свою речь.

Если мозг Чанёля не подводит, то всё сказанное Чонином может означать только одно...

Он понятия не имеет.

Чанёль устало сползает по стене и, запрокинув голову, закрывает глаза и глубоко вдыхает воздух, прося у небес ещё хоть капельку терпения, самообладания и разума, чтобы принять верное решение.

Терпение на исходе, нервы ни к чёрту (самообладание? — ха-ха), зато решение приходит само собой.

— Прежде чем просить меня о шансе, — измученно произносит он, не понимая, как ещё в начале этого грёбанного дня мог быть почти счастливым, — ты должен встретиться с Кёнсу. Прямо сейчас. Не спрашивай, — говорит он, игнорируя попытки Чонина задать вопрос. — Он в нашей комнате. Не откладывай, потому что потом будет поздно.

Чонин кивает и, потушив сигарету, делает несколько шагов по ступеням лестницы вверх. Он останавливается и оборачивается, задумчиво хмурясь.

— Это то, из-за чего ты ударил меня? — спрашивает он, облизывая губы, и Чанёль разглядывает скулу, где на покрасневшей коже где-то уже проглядывается синева.

— Да, — отвечает он.

Чонин срывается с места и бежит вверх.

***

Кёнсу благодарен Чанёлю за всё, что он уже сделал и продолжает делать для него. Но иногда Чанёль... просто невыносим. Когда дышит за спиной, как Чонин, когда гладит кончиками пальцев его волосы, как Чонин, когда слегка надавливает на кожу, убирая растрёпанные волосы за уши, а в этот проклятый раз он решил ещё и пропахнуть сигаретным дымом, совсем как Чонин!

В такие моменты, хотя Чанёль такого не заслуживает, Кёнсу просто не может не быть грубым.

Пытаясь справиться с подступающим к горлу комом, Кёнсу затыкает нос ладонью и, поворачиваясь, ворчит, несмотря на всё ещё влажные глаза:

— Я же просил тебя оставить меня одного хотя бы ненадолго. И почему от тебя пахнет куревом, ты ведь знаешь, что у меня ужасный токсикоз...

Кёнсу хочет откусить свой длинный болтливый язык.

У него на кровати не Чанёль. И это похоже на кошмарный сон.

С головы до ног

На правах рекламы: http://ficbook.net/readfic/990131

Чонин жадно впивается в привычные до боли черты лица Кёнсу, скрытого в полумраке комнаты. Из глубины так неправильно больших и широко распахнутых глаз выглядывает страх. Кёнсу боится его.

Так не должно быть — мысль, не находящая пристанища в потоке мыслей, разбитого свалившимся на плечи тяжелым осознанием происходящего. Бледная кожа, синяки, очерчивающие покрасневшие и распухшие от слез глаза, изуродованное ужасом красивое лицо Кёнсу, его тонкая хрупкая шея, к которой Чонин тянет руку, чтобы больно сжать, но тут же одёргивает.

Лица так близко друг к другу, что ничтожное количество воздуха, разделяющее их, сгущается в электрическое поле, покалывающее щёки и губы. Густое болезненное напряжение. Чонин знает, что надо сказать, но забывает слова, ну и к чёрту, ведь нижняя губа Кёнсу шевелится, но он всё равно ничего не слышит, кроме отвратительного звона в ушах.

Чонин медленно переводит взгляд на свою руку, где ладошка Кёнсу вцепилась в рукав куртки, и к мерзкому звону прибавляется скрип кожи. Сжав зубы, кулаки и пальцы ног, Чонин подавляет желание впиться ладонью в тонкое запястье парня до поломанных костей, лишь бы эта свинцовая тяжесть на мгновение покинула голову, готовую рухнуть под невероятным давлением с плеч.

Он убирает руку и поднимается, словно испугавшись, что действительно не выдержит и сделает что-то с Кёнсу прежде, чем придет в норму и даст шанс его жалким оправданиям. На ватных ногах Чонин добирается до ванной, оставляя за спиной свою самую большую головную боль — До Я_лучше_всех_знаю_что_мне_делать Кёнсу.

Стеклянная полка с кучей ярких раздражающих баночек слетает с положенного ей места и разбивается на тысячи мелких осколков. Прямо как вся жизнь Чонина, хотя он не думает, что его жизнь когда-либо напоминала что-то замкнутое и закономерное. Поэтому он с оглушительным грохотом топчет и крушит остатки стекла и пластика, кидает в стены, бьет их кулаком, до смешного истерично рычит, поскальзываясь на желтоватом креме и чуть не падая. Когда не остается ничего целого, кроме перемазанной раковины и кафеля, Чонин прислоняется спиной к стене и закрывает глаза.

Это, чёрт побери, не помогает.

Но когда истерика проходит, становится лишь хуже. Чонин вспоминает. Воспоминания ворохом сваливаются на голову, начиная от бледного Кёнсу с несколькими синяками на запястьях, которые он списал на обыкновенную неуклюжесть, и заканчивая отчаянным признанием в любви той ночью, стоившей Чонину бессонницы, продолжающейся до сих пор.

Чонин закрывает лицо руками. Он прогнал Кёнсу. Прогнал человека, который носит под сердцем его ребёнка. Как можно быть таким идиотом, ничего не заметить и не почувствовать?

И как, как Кёнсу может быть таким жестоким?

Чонин прислушивается, но не может уловить ни шороха за дверью. Когда он выходит, то Кёнсу по-прежнему сидит на кровати, сжав в кулачках с побелевшими костяшками ткань одеяла. Он не двигается даже тогда, когда Чонин подходит так близко, что может чувствовать изменившийся запах — почему только он не замечал этого раньше?

Только когда он присаживается на корточки перед кроватью, ему удается завладеть вниманием усталых глаз, из которых капают крупные горькие слезы, и Чонин едва подавляет жгучее желание прикоснуться к щекам, исполосованным мокрыми дорожками. Лицо Кёнсу даже не напряжено, но он продолжает реветь, и от одной только этой мысли Чонину хочется гневно рычать.

— Как ты мог? — наконец произносит он, не узнавая собственного голоса, глухого и непозволительно злого. — Почему ты так поступил со мной?

Кёнсу задыхается и вздрагивает всем телом, как от удара, но Чонин, и правда, сжимает кулаки.

— Я... — хрипит он, — я не хотел...

— Чего ты не хотел, Кёнсу? — с нарастающей злостью произносит в ответ.

— ... чтобы ты был со мной из жалости.

Чонин запрокидывает голову и издает болезненный смешок, больше напоминающий стон, а потом снова впивается взглядом в собеседника, мотая головой и прикусывая дрожащую губу. Ему кажется, что он и сам готов разрыдаться от того, как до отвратительного проста и запутана одновременно их ситуация.

— И ты решил лишить меня права выбирать? Решил, что имеешь право не говорить мне о моём же ребенке?! Не хотел, чтобы был с тобой из жалости, когда я больше долбанной сотни раз говорил тебе, как сильно люблю тебя?! — Чонин срывается на крик, когда вместе со словами к нему приходит осознание.

Кёнсу мог лишить его себя, лишить возможности касаться мягкой нежной кожи, целовать везде, куда позволяет совесть (а совесть Чонину позволяет многое), но главное — лишить возможности быть отцом. Чонин чувствует себя преданным и обманутым, потому что кто знает, узнал бы он когда-нибудь о собственном ребёнке, если бы Чанёль оказался чуточку сдержаннее. Кёнсу будто снова втоптал его в грязь, но на этот раз так, что в тысячу раз сложнее выбраться из липкой трясины, засасывающей в свою мерзкую чужую бездну.

— Но Чунмён... — всхлипывает Кёнсу, — и ты, ты был таким счастливым, а я... я просто не заслужил...

Чонин касается взлохмаченных волос, осторожно очерчивает кончиком пальца пробор и задумчиво смотрит в удивленно распахнувшиеся глаза Кёнсу. Он всё ещё чертовски злится. Да что там, Чонин готов разорвать в любой момент это неизведанное существо на несколько частей, но боится, что сам рассыпется следом.

Просто всё вдруг встаёт на свои места. И как бы Чонину не было больно, тяжело и до чёртиков обидно, он знает, как отвратительно всё это время было Кёнсу. Наверное, его глупая и злобная крошка побывала в настоящем аду.

Кёнсу вздрагивает, когда Чонин грубовато задирает его — некогда свою — растянутую футболку с неприличной надписью, но не отодвигается и не закрывает руками всё ещё плоский живот. В вытаращенных глазах Чонин внезапно для себя находит столько доверия, что не может не прикоснуться теплой ладонью к горячей нежной коже. Кёнсу покорно склоняет голову, и на мгновение кажется, будто даже его рваное дыхание становится спокойнее.

Чонин же закрывает глаза и с минуту молча и жадно впитывает в себя тепло, так наивно и глупо полагая, что действительно сможет почувствовать, как его малыш даст какой-то знак. Но ему и знаков не нужно, чтобы знать — он уже сделал выбор.

— Это правда, — тихо говорит Чонин, беря в ладони послушную голову парня. — Ты не заслужил, — добавляет он, видя, как вздрагивает каждый мускул на родном лице. — Ты действительно любишь меня, Кёнсу?

— Да, — не задумываясь, на выдохе отвечает тот.

— Тогда пообещай мне, что никогда больше в нашей совместной жизни ты не станешь мне лгать.

— Но как же... — мямлит Кёнсу, наконец перестав плакать.

— Пообещай мне, — настойчивее требует Чонин.

— Я-я обещаю.

— Вот и хорошо, — отвечает он и позволяет себе легкую улыбку.

В глазах Кёнсу по-прежнему читается непонимание.

— Но я не заслужил, Чони-и-ин, — снова, но уже без слёз, начинает плакать он, накрывая своими прохладными ладошками ладони Чонина. — За что ты та-а-ак? Переста-а-ань издеваться надо мно-о-ой... Уходи, пожалуйста-а-а.

Чонин вынужден перебраться на кровать, потому что его беспокоит мелкая частая дрожь, сотрясающая хрупкое тельце Кёнсу, который вот-вот должен пополнеть. Этот болезненный вид, к слову, беспокоит Чонина в разы больше.

— Да, ты не заслужил, но он, — с этими словами Ким легонько тыкает Кёнсу в живот и тихо смеется, — заслужил полную семью. Так что перестань реветь.

— Но...

— Боже, да я люблю тебя, идиот! — сжав зубы, в самое лицо Кёнсу выдыхает он, как если бы тискал очень милого щеночка, мечтая задушить его в объятиях. — И у нас будет ребёнок. Чёрт возьми, я узнал об этом только полчаса назад, почему я должен объяснять тебе тот факт, что у детей должна быть полноценная семья, особенно если двое людей любят друг друга?

Кёнсу задерживает дыхание, и в его глазах читается идиотский вопрос: “Что, так просто?”. Чонин собирается ответить, что да, ни черта сложного в этом нет и не было бы, признайся ты сразу, но он не успевает, потому что Кёнсу сам осознает ответ и, представьте себе, взрывается очередным приступом слёз. Он сжимает ладони Чонина и, убрав их от своих щек, прижимает к губам и принимается покрывать звучными сухими поцелуями.

— Прости меня, — как в бреду, повторяет он, продвигаясь ближе, обхватывая шею Чонина, целуя его лоб и щёки, как самое сокровенное в мире, впервые не думая об уличной одежде и запахе курева, он готов любить даже это. — Я так люблю тебя, только тебя, люблю до безумия, как дурак, как сумасшедший, — шепчет он, позволяя опрокинуть себя на мягкие подушки, не веря в собственное счастье, в надежде высказать Чонину всё то, что должен был ещё давно, прежде чем сон сморит его.

Чонин прижимает к себе Кёнсу, зарывается ладонью в мягких волосах, не сомневаясь ни на мгновение, что поступает правильно, но тяжелые чувства вины и страха давят камнем на сердце. Он знает, что обязан быть сильным, чтобы хоть как-то компенсировать свою непробудную глупость, но всё равно трясется от одной только мысли, что у него будет ребёнок. Ребёнок! Маленький человечек с ножками и ручками, которого нужно любить, беречь и защищать. И если Чонин не раз фантазировал, что когда-нибудь в будущем он заберет у ослабшего после родов Кёнсу сверток с торчащим из него сморщенным личиком, то это вовсе не означает, что он хочет этого так скоро. Прижимая Кёнсу к себе чуть крепче, Чонин решает, что у него будет много времени с этим смириться. И лишь одна мысль не даёт ему покоя. Мысль о том, что собирая собственное сердце по крупицам, он вынужден разбить чужое. Не чуждое ему.

— Что у тебя с лицом? — спрашивает, всё же заметив, Кёнсу, когда касается подушечками пальцев синяка на скуле.

— Один твой бешеный фанат врезал, — ворчит Чонин.

— В смысле? — удивляется тот в ответ.

— Спи, в смысле. Завтра расскажу.

***

Завтра Чонин не рассказывает, потому что Кёнсу просыпается в одиночестве, и если бы не терпкий запах, которым пропиталась постель, то он решил бы, что его самосознание достигло верха своего злорадства. Кёнсу зарывается в одеяло и вдыхает, вдыхает запах кожи Чонина, смешавшийся с запахом сигарет и кокосового шампуня. Он не решается казаться слишком радостным, когда перебирается из-под теплого одеяла в чуть прохладный воздух комнаты. Оглядевшись, он обнаруживает на столе записку:

“Я ушел по делам. Если ты проснулся и нашел эту записку, значит, я не успел вернуться. Чтобы не терять время, немедленно собирай свои вещи, потому что ты переезжаешь ко мне. Даже не мечтай о том, чтобы я позволил тебе жить в одной комнате с этим сумасшедшим”.

Кёнсу бы поворчал на то, как грубо отзывается Чонин о Чанёле, единственном, кто стал для него в этот период спасением, но хреновы бабочки в животе, скучавшие по ревности Чонина, бесятся и выбивают привычный цинизм из колеи. Кёнсу, как глупый школьник-романтик, целует листок бумаги, а потом, устыдившись, сворачивает его, кладет в карман и бредет умываться.

Он вскрикивает, едва не наступая в один из кучи осколков на полу. Кёнсу старается не думать о том, как будет оправдываться перед Чанёлем, как и о том, почему именно в эту ночь его сосед не пришел ночевать. Кёнсу предпочитает вообще не думать (в силу последних событий, что многому его научили, весьма успешно). Наклонившись всем телом и вытянув руки, он неудобно умывается прохладной водой и, пожалуй, даже радуется тому факту, что не может видеть в отражении свое опухшее бледное лицо.

Кёнсу даже не удивится, если окажется, что Чонин сбежал от него утром, увидев месиво вместо милого личика.

Первым делом Кёнсу быстро собирает многочисленные баночки из-под кремов и других средств гигиены и осколки в пакет на выброс. После приходится протереть мокрой тряпкой стены и пол, смывая разноцветные разводы. У Кёнсу немного кружится голова, но он чувствует резкий прилив сил, даже когда вспоминает, что ему предстоит тяжелый разговор с Чанёлем.

Он уже скучает по их разговорам, объятиям, по попыткам крепко заснуть в неуклюжих тёплых объятиях. Кёнсу осознает, что, уйдя сегодня, он потеряет частичку себя. Место, где было немало сложного, но то, где он нашёл и осознал много важного. Пожалуй, самого важного.

К счастью, у Кёнсу не так много вещей, половину он выбросил, потому что они напоминали о Чонине, как бы глупо это не звучало. Другую половину он бы тоже выбросил, но не мог оставаться совсем голым. Достав дорожную сумку, он принимается медленно складывать аккуратно сложенные футболки, сглатывая комок в горле, когда дверь осторожно раскрывается.

Кёнсу с трепетом поворачивается, но тут же врастает в пол. Напротив него так же неуверенно стоит Чунмён, хмурясь и сжимая зубы так сильно, что Кёнсу может видеть, как дрожит его челюсть. Они молчат недолго, но эти несколько секунд кажутся вечностью, умноженной на два. Кёнсу облизывает губы, а Чунмён переводит дыхание.

— Чонин расстался со мной, — говорит Чунмён, и его голос звучит на удивление спокойно, а у Кёнсу рвёт душу от чувства вины. — Но нет, не бойся, — поспешно добавляет он. — Я пришёл не для того, чтобы ругаться.

— Прости, — тихо, но горячо выпаливает Кёнсу, пряча глаза в складках одежд, и он ненавидит тот факт, что Чунмён замечает большую сумку и сжимает ладони. — Я не хотел, чтобы так вышло.

— Я знаю, — отвечает тот, бог знает откуда выдавливая улыбку, и Кёнсу это режет, как ножом по сердцу (он даже представить не мог, что будет настолько стыдно). — Сам не знаю, почему говорю это, ведь не стану скрывать, что мне ужасно больно, но... — Чунмён замешкался, но, наткнувшись на взгляд Кёнсу, который всё же осмелился поднять голову, продолжил: — Это не из-за ребёнка. Потому что связь между нами — её так сложно объяснить. Порой это сильнее совести, сильнее любых других чувств и инстинктов. Ты понимаешь, Кёнсу?

Кёнсу прикусывает губу чуть ли не до крови, потому что думает, что не имеет права в очередной раз расплакаться — это будет так несправедливо по отношению к Чунмёну, до последнего сохраняющему спокойствие.

— Он любит тебя, я знаю. И это был всего лишь вопрос времени, когда бы он вернулся к тебе, просто ваш общий ребёнок приблизил этот момент.

— Я не заслуживаю его, — говорит Кёнсу и вдыхает прохладный воздух, излечивающий головокружение и внезапную слабость.

— Так заслужи, — строго отвечает Чунмён. — Потому что если ты не станешь для него самым лучшим, то я не останусь в стороне, ты слышишь?

От этих слов внутри Кёнсу разгорается волнующий огонь, а живот схватывает от легкой судороги. Он облизывает губы и хмурится, вглядываясь в искреннюю улыбку Чунмёна, делающую ему так невыносимо больно.

Кёнсу думает, что обязан стать лучше. Ради всех тех людей, что были добры к нему, пока он тайно ненавидел и высмеивал их. Ради Сехуна с Чондэ, которые пронюхали, куда он на самом деле поступает, не рассказали Чонину и провели перед отъездом по магазинам, помогая выбирать шмотки. Ради Чанёля, который не дал ему стать убийцей и умереть самому. Ради Чунмёна, который простил его, хотя должен был возненавидеть. И ради Чонина, который терпеливо ждал, пока глупый Кёнсу осознает, что нашел самое главное в своей жизни в тот момент, когда увидел вредного ребенка со смуглой кожей и озорными глазами.

— Спасибо, — говорит он в пустоту, потому что не улавливает того мгновения, когда Чунмён уходит из комнаты.

Его сменяет Чанёль, чьё улыбчивое лицо выглядывает из-за двери, проверяя обстановку, а потом он осторожно спрашивает, кивая в сторону сумки: “Тебя можно поздравить?”.

И Кёнсу бросается ему на шею, обхватывает бедра ногами, прижимается носом к тёплой шее и обнимает так крепко, как только может, в последний раз, потому как в будущем рискует получить за подобное поведение по всей строгости закона.

— Чонин сказал, что ты псих, — смеясь, говорит Кёнсу.

— Я готов даже убить, если это поможет сделать тебя таким счастливым, — улыбается в ответ Чанёль.

***

Кёнсу вырисовывает узоры на ладони Чонина, что тот великодушно подаёт ему, пока неспешно сворачивает с главной дороги на ту, что ведёт в их родной городок. Они даже не доехали до пригорода, а сердце готово выпрыгнуть из груди, и тогда умиротворённый вид Чонина придаёт ему капельку спокойствия. Одна рука касается слегка выпуклого живота под ветровкой и футболкой, а другой он переплетает их пальцы вместе.

— Через пять минут будем дома, — сообщает Чонин, но Кёнсу как-то не разделяет его радости. — Ты в порядке?

— Нет, — фыркает он в ответ. — Они убьют меня. И тебя тоже. Скормят заживо крокодилам, если понадобится, предварительно отвезут в Африку.

— Не преувеличивай. Я уверен, сначала будут визжать как сумасшедшие от злости, а потом начнут визжать от радости.

Кёнсу надувается и отворачивается, пытаясь высвободить руку, но не тут-то было. В зеркало он видит, как Чонин мягко улыбается, на секунду отрывая взгляд от дороги, чтобы поймать сердитый взгляд Кёнсу.

— Я помню, — раздражённо отвечает он. — Никакой лжи, только правда.

— И ничего, кроме правды, — нараспев отвечает Чонин.

— Тогда расскажем им, как трахались ещё в школе? — весело предлагает Кёнсу. — На вечеринке у Сехуна первый раз, у меня в комнате много раз, пока они готов

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 5 6 78