Утраченное доверие

Утраченное доверие

На правах рекламы: http://ficbook.net/readfic/990131

У Кёнсу совсем не остается времени на ненависть. Кто бы мог подумать? Уж точно не он сам, потому что всю свою сознательную жизнь Кёнсу считал, будто соткан из ненависти, и она его питает, придаёт сил, сопровождает циничным холодом любую мысль в голове. Но ничто не питает организм так, как обыкновенная еда, и теперь Кёнсу прекрасно об этом знает, потому как вынужден завтракать дважды, ведь первый его завтрак всякий раз оказывается на дне унитаза минут через пятнадцать после приёма пищи.

Кёнсу считает себя первоклассным манипулятором. Конечно, у него было не самое радужное детство, зато родители в нём души не чаяли, а половину выпускного класса он провёл, греясь в лучах бесконечной истерики ненавистного Чонина. Да уж, он определённо профессионал, но это существо внутри него... по сравнению с ним, Кёнсу — ничто. Это ютящееся тепло под слоем кожи, мышц и костей, в самом деле, манипулятор от бога.

— Когда ты расскажешь мне, кто отец? — Чанёль не так уж и часто задает этот вопрос, по крайней мере, пытается.

— Никогда. Это не имеет теперь никакого значения, — отвечая, Кёнсу пытается улыбаться искренне, но туповатый с виду Чанёль куда проницательнее, чем может показаться на первый взгляд.

Когда Чанёль в ответ просто обнимает Кёнсу, тепло и крепко, крохотный внутренний манипулятор сжимает в незримых ладошках, казалось бы, несуществующее сердце. Он заставляет его испытывать странные чувства, и Кёнсу совершенно точно знает, что Чанёль — его первый настоящий друг.

Вот о чём Кёнсу не имеет понятия, так это о том, нормально ли это — будучи беременным от одного парня, каждый вечер лежать в кровати другого, листая ту кучу нелепых книжек о том, как вести себя будущим отцам, которую Чанёль накупил в ближайшем книжном. Как дурак. Здесь есть всё, начиная от каталогов одежды и заканчивая дурацкой йогой для беременных.

— На чем только люди не пытаются делать деньги, — ворчит Кёнсу, когда разглядывает одну из иллюстраций к йоге, и от одного только этого изображения начинает подташнивать и кружиться голова.

— Молчать, — строго обрывает Чанёль и, перевернувшись на кровати и поправив указательным пальцем очки, зачитывает: — "Если вас слишком часто мучает тошнота, то следует увеличить время сна". Всё, завтра никаких занятий, детка.

— Прекрати читать эту третьесортную литературу! — фыркает Кёнсу и толкает друга в плечо. — И кто ты такой, чтобы мне указывать?

— Ну, так как ты всё ещё не сказал мне, кто папочка, я решил, что могу взять на себя ответственность, — смеется Чанёль.

— Не смешно, — отвечает Кёнсу и хмурит брови.

— А кто сказал, что я смеюсь? — передразнивает Чанёль, и Кёнсу с ужасом и паникой находит в его словах серьёзность.

— Не глупи, Чанёль, это не твой ребёнок.

— Но я могу усыновить его, — пожимает плечами, а Кёнсу в ответ прикусывает нижнюю губу, потому что не может заставить себя злиться. — Я мог бы полюбить тебя.

— Я ужасный человек, — тихо начинает он, — я хотел убить собственного ребёнка.

Чанёль хмурится в ответ, а Кёнсу про себя хмыкает. Слова, сорвавшиеся с губ, даются ему большой ценой, ценой щемящей в груди боли, сожалений и пустых надежд, но это вынужденная мера. Кёнсу совсем-совсем не хочет, чтобы Чанёль всё-таки разочаровался в нём, но эту его доброту надо остудить прежде, чем она прогрессирует в безумие.

— Кёнсу, — нежный голос парня как звук точащегося ножа, теплые ладони, захватившие в плен щёки, Кёнсу сжимает губы, и у него сводит челюсть. — Ты замечательный человек, который станет отличным отцом. И если ты ещё хоть раз, чёрт тебя подери, заикнешься о чём-то подобном, я выкраду твои документы и отнесу в загс.

— Дурак! — не привыкший к такому обращению Кёнсу толкает Чанёля в плечи и отодвигается настолько далеко, насколько это ему позволяет кровать. — Откати яйца, Пак Чанёль, если не хочешь остаться без них.

А после они смеются, скидывают стопки книг на пол и засыпают в одной кровати. Но ночью Кёнсу просыпается вспотевшим, сползает с нагретой постели на холодный пол и сворачивается клубочком, прикусывая ладонь, чтобы не застонать в голос. Кёнсу пытается отвлечься на размеренное дыхание Чанёля, вспоминает его слова о том, что он — замечательный человек, прекрасный отец, но с каждым новым вздохом верится всё меньше.

В такие моменты, находясь не один, но в полном одиночестве под прицелом внутренних монстров, он практически не находит в себе любви. Нет ничего прекрасного и таинственного в том, что с ним происходит. Есть только пугающий жар вдоль всего тела и бешеное сердцебиение, отдающееся пульсацией в висках, а ещё — страх. Кёнсу захлебывается страхом, не в силах представить, что будет делать дальше, что скажет родителям, когда они приедут навестить, как оправдается перед Чонином, когда скрывать беременность станет невозможно...

Как и куда ему сбежать от проблем, от боли, от постоянной ревности?

Ответ только один, и Кёнсу ненавидит свою проницательность.

От себя не убежишь.

И потом, — решает Кёнсу, поднимаясь с пола и на ватных ногах добираясь до раковины с прохладной водой, — как он посмотрит в глаза своему ребёнку, если посмеет сбежать?

— Всё в порядке? — интересуется проснувшийся Чанёль, выглядывая из-под одеяла.

— Спи уже, у тебя завтра семинар, — шепчет в ответ Кёнсу, забираясь с ногами в свою постель, где пока ещё прохладное одеяло приятно обволакивает кожу. Он утыкается мокрым лицом в подушку и голос теряется в складках ткани: — Всё в порядке.

В конце концов, Кёнсу не хочет думать и беспокоиться о том, что случится дальше. Уже через несколько месяцев его жизнь должна так круто и навсегда поменяться, что надо быть полнейшим идиотом, чтобы упустить шанс насладиться тем, к чему так привык, хотя бы в такой искаженной форме.

***

— Я сегодня к Чунмёну, ты ведь не против?

Кёнсу сначала роняет вилку, потом чуть не роняет изо рта пережёванный лист салата, но в итоге совладает с собой и проглатывает, хотя вроде как не собирался. Он выпучивает глаза и смотрит на Чанёля так, словно... он знает?

— В-в-в смысле? — заикаясь, начинает Кёнсу, но, откашлявшись, переходит на пониженные интонации: — Почему я должен быть против?

— Ну, просто мне в последнее время кажется, что ты избегаешь его, — говорит Чанёль и несильно стучит по спине чуть не подавившемуся парню. — Я тебя не виню, мне тоже не очень комфортно с этим Чонином и его друзьями. Вернее, Чонин ещё ничего, но Бэкхён... А ты чего так разволновался?

— Я? Я не волнуюсь, — быстро отвечает Кёнсу, но участившееся дыхание не говорит в его пользу. — Конечно, ты должен поехать, — не давая возможностей Чанёлю развить тему, добавляет он. — И почему ты, вообще, спрашиваешь меня?

— Потому что ты моя жёнушка! — гордо выкрикивает Чанёль и душит в объятиях ошалевшего парня.

И правда, думает Кёнсу, прощаясь на пороге с Чанёлем на целую ночь, почему он просто не может влюбиться в этого придурковатого, но надежного парня с большими и уютными руками? Почему, вместо того чтобы утешить безответно влюбленного Чанёля, он предпочитает растворяться в болезненной любви к Чонину?

Любить Чонина.

Самое страшное, что заставил осознать Кёнсу его собственный ребёнок-манипулятор.

Кёнсу не зря ненавидел течку. И детей. И Чонина.

Но теперь он любит своего ребёнка и Чонина; и Кёнсу, когда не пытается скрыть свои настоящие чувства под фальшивой маской сожалений, благодарен небесам даже за то, что они сделали его омегой и подарили такое чудо.

Кёнсу следует биться в истерике, умело заталкивая чувства в стеклянный шар внутри себя, как делал последние несколько лет, откуда никто не мог выудить хотя бы частичку настоящего До Кёнсу. Чонин был к этому близок, но нет. Кёнсу следует проклинать ребёнка, который умудрился с легкостью разбить этот шар, осколки которого больно вонзились в самые уязвимые места. Кёнсу следовало бы сделать многое, но он только пожимает плечами и принимает истину такой, какая она есть. И в этом нет ничего удивительного. В глубине души он всегда знал.

***

Не нужно было Чанёлю уходить. Чанёль обладает какой-то уникальной способностью не давать Кёнсу делать глупости, когда находится поблизости. Серьёзно, за весь тот месяц, что они провели бок о бок, у Кёнсу даже мысли не возникало о том, чтобы поговорить с Чонином. Ладно, возникало. Но по крайней мере во все предыдущие разы Кёнсу не пробирался ночью в неосторожно, как всегда, не запертую дверь небольшой одиночной комнаты Чонина.

Господи, зачем-зачем-зачем, — раздаются панические мысли в голове Кёнсу, —зачем он пришел сюда? Запах Чонина повсюду, и маленький предатель внутри заставляет тело ныть, словно тоже ощущает. Кёнсу осторожно подходит ближе к кровати и опускается на пол, разглядывая груду подушек, в которые зарылся Чонин. Рука касается живота, и Кёнсу про себя умоляет ребёнка хотя бы немного успокоиться, хотя до конца не уверен в том, что он имеет к этому хоть какое-то отношение.

Кёнсу правда не хочет лишать своего малыша отца, но ещё меньше он хочет, чтобы Чонин оставался с ним из жалости. Он утыкается лбом в матрац, но тут же жалеет об этом.

Как он понял, что любит Чонина? Всё просто настолько, что иногда становится смешно. Потому что Кёнсу знает, что ничего бы не боялся, будь Чонин рядом. И этого достаточно, боже, этого уже много.

— Кёнсу?

Пока Кёнсу поднимает голову, услышав хриплый заспанный голос, он подбирает как минимум десять вариантов эффектного побега и ещё больше оправданий своему внезапному визиту. Но стоит только впиться широко распахнутыми глазами в глаза Чонину, скользнуть по растрёпанным волосам, кожей ощутить тепло, исходящее от гладкой смуглой кожи, как Кёнсу перестает чувствовать пол под ногами и, отчаянно повинуясь порыву, рискует.

— Пожалуйста, пожалуйста, — шепчет он, уткнувшись в действительно теплый живот парня, — пожалуйста, выслушай меня.

Чонин замирает и напрягается, когда ладони Кёнсу забираются ему под рубашку, и он, прикусив губу, смотрит вверх.

— Перестань, — шепчет Чонин, пытаясь отодвинуть от себя насмерть вцепившегося в него Кёнсу. — Отпусти.

— Нет, Чонин, я, — сбивчиво бормочет тот в ответ, когда уже оказывается на расстоянии вытянутой руки от желанного тела, сбитый с толку резким и обидным отказом, к которому он не привык. — Да послушай же...

— Я не хочу быть плохим парнем, Кёнсу. Больше не хочу. Я был таким с тобой, и вот к чему всё привело.

— Но я люблю тебя, — говорит Кёнсу, уже не сдерживая слез, а его руки разгребают подушки, чтобы снова потянуться к Чонину. — Я так люблю тебя, — с отчаяньем в голосе, словно ухватываясь за последнюю возможность, произносит он и утыкается носом в колени парня, тут же пачкая их слезами. — Чёртов ублюдок...

Кёнсу знает, что это подло, мерзко, не по правилам, но он снова забирается на Чонина и покрывает его шею сухими поцелуями. Когда дело касается Чонина, он не может заставить себя быть честным — это слишком большая цена. Он успевает подумать о том, что так правильно. Кёнсу хочется просыпаться и засыпать именно в этих объятиях, потому как, возможно, только так он перестанет просыпаться среди ночи в холодном поту, а если и проснётся, то искать утешение далеко не нужно.

— Кёнсу, перестань, — уже умоляет Чонин, зарываясь пальцами в волосы омеги, — боже, ты сводишь меня с ума...

— Я так сильно люблю тебя, — выдыхает Кёнсу в шею Чонина и слегка прикусывает кожу, удивляясь тому, как легко слова сходят с губ.

Чонин тихо стонет и неосознанно царапает пальцами, забравшимися под чужую футболку, мягкую нежную кожу. Ресницы Кёнсу подрагивают, как крылышки грёбанной бабочки, а на самых кончиках собираются влажные слёзы. Пальцы впиваются глубже, и с губ слетает тихий стон удовольствия. Чонин, словно получив пощечину, отшатывается и облизывает губы, к которым Кёнсу так и не успел прикоснуться.

— Что?..

— Уходи, — жестоко отрезает Чонин.

Кёнсу задерживает воздух в легких так сильно, что на шее проступают вены, а пальцы моментально холодеют и сжимаются в невнушительные кулачки. Во взгляде Чонина читается отчуждение и странная злость, и Кёнсу кажется, что его ненавидят так сильно, как никогда прежде. Когда он всё-таки вспоминает, как дышать, то понимает.

Конечно, он больше не нужен Чонину. У него теперь есть тот, кто предназначен судьбой, кто добрый и понимающий, кто действительно заслуживает всей той заботы, что Чонин может подарить.

Контроль над чувствами Чонина, который Кёнсу так обожал, растаял быстрее, чем он смог от этого отвыкнуть. Пусть даже это всегда было лишь иллюзией. Тогда любовь — тоже иллюзия?

— Серьёзно, уходи, — Чонин не даёт ему времени на то, чтобы найтись с ответом. — Пойми меня, Кёнсу, — уже мягче добавляет он, и Кёнсу готов поклясться, что голос в этот момент дрожит, — я больше не могу доверять тебе. Мне бы хотелось, чтобы это было правдой, но я запрещаю себе так думать.

— Но я никогда не обманывал тебя, — плача, отвечает Кёнсу, а после зажимает искривившийся рот ладонью, когда тошнота подступает к горлу.

— Я не знаю, — шепчет Чонин и, взяв в ладони лицо парня, встряхивает головой. — Я уже ничего не знаю, поэтому, пожалуйста, оставь меня в покое.

— Хорошо, — выдавливает из себя Кёнсу и, сжавшись всем телом, даже пальцами на ногах, поднимается с кровати. — Как скажешь, Чонин...

Он старается не смотреть ему в глаза и не оглядываться, пока поправляет майку и делает несколько кривых шагов по направлению к двери. Всё, о чем думает Кёнсу, это как не упасть прямо здесь, он даже не слышит, как Чонин зачем-то зовёт его по имени, потому что хлопок двери полностью разделяет их, создавая последний непреодолимый рубеж.

Уже в комнате Кёнсу зажимает в руках одеяло, чтобы приглушить крики и всхлипы, но как назло голос пропадает, а слёзы будто высыхают, не давая даже шанса на то, чтобы выплеснуть накопившуюся боль. Кёнсу прижимается щекой к прохладному полу в надежде передать хотя бы частичку сводящего с ума жара. Задыхаясь от обиды и осознания того, что во всём виноват лишь только он сам, Кёнсу на несколько минут теряет нить размышлений, а когда очухивается, то истерика осторожно отступает.

“Я примчусь к тебе с утра, женушка, так что не смей пытаться готовить завтрак самостоятельно”, — просит Чанёль в своем сообщении, когда Кёнсу, вытирая остатки слез, берёт телефон.

Кёнсу улыбается, хотя несколькими минутами ранее решил бы, что никогда в жизни не заставит себя сделать что-то подобное. Голова гудит от духоты и жары, а желудок настоятельно просится куда-нибудь в сторону туалета, где можно без труда опустошиться.

Жаль, в очередной раз думает Кёнсу, что он не может выблевать своё сердце. И он совсем не обижается на Чонина, разве что только капельку. Потому что Чонин заслуживает лучшего и большего, чем маленький озлобленный омега, залетевший в какие-то восемнадцать, которому даже нельзя верить.

Да Кёнсу сам себя ни за что бы не полюбил, представься ему шанс познакомиться со стороны. Даже собственный ребёнок только и может, что мучить его головными болями, тошнотой и нужными правильными мыслями. Разве это проявление любви?

“Я убью тебя, если ты не выспишься”, — отправляет в ответ Кёнсу и кладёт тяжёлую голову на подушку.

Он не хочет, чтобы Чонин был с ним из жалости. Чонин заслужил того, чтобы любить, и если это не он... то Кёнсу попытается справиться и с этим. В конце концов, он заслужил.

Кто бы мог подумать, что До Кёнсу превратится в мазохиста? Уж точно не он сам.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 5 678 Следующая ⇒