НА СТЕНЫ, ПОД ЗНАМЯ! 1 страница

Ревут самолёты, и танки гремят,
Дымится гранит опалённый.
Врагу не сдаются тринадцать солдат,
Последних бойцов гарнизона.

На стенах грохочет разрывов гроза,
Дрожит под ударами камень,
Но, раненный дважды, зовёт комиссар:
– На стены, за мною, под знамя!

Пусть мало патронов и смерть впереди,
Не станем вовек на колени!
Товарищ, товарищ, на стены иди
– Там знамя советское реет.

А враг, атакуя, бросает: – Держись!..
Гробницею будет вам крепость.
Склоните знамёна – оставим вам жизнь,
А нет – так пойдёте на небо.

В ответ раздаётся призыв боевой,
Ведёт он сквозь грозное пламя:
– На стены, на стены, в атаку, за мной!
На стены, товарищ, под знамя!

И снова неравные схватки кипят,
На крепость летят самолёты.
Врагу не сдаются тринадцать солдат,
Героев советской пехоты.

…Последний боец на граните лежит,
Запрятано знамя героем.
Пусть топчут враги его юную жизнь,
Но тайны святой не откроют.

Умеют геройски за честь умирать
Простые советские люди.
А кто за Отечество мог постоять,
Отечество тех не забудет.

Над крепостью Брестской на подвиг зовёт
Свидетель бессмертия – камень:
«Товарищ, товарищ, за мною, вперёд!
На стены, на стены! Под знамя!»

Кто и когда сложил эту песню? Где, на каком участке крепости сражались эти тринадцать героев, о которых говорится здесь? Быть может, все это останется неизвестным. Важно одно: эта песня и её история говорят о том, что бессмертный подвиг героев Брестской крепости в те тяжкие, грозные годы помогал советским людям жить и бороться как с оружием в руках в белорусских лесах и болотах, так и без оружия в страшных гитлеровских концлагерях. Сама эта песня, правдивая и мужественная, тоже была оружием борьбы.

Волнующие факты самоотверженной борьбы наших военнопленных в гитлеровской неволе приводил участник обороны Севастополя Пётр Геббель из Чкаловской области. Вот что он пишет:

«Для того чтобы строить воздушные телеграфные линии, необходимо было копать ямы, носить и ставить столбы, крепить траверсы, наворачивать изоляторы, натягивать провод, вязать его. Все это делали сами немцы, но, когда началась тотальная мобилизация, их начали заменять русскими военнопленными солдатами. В этих так называемых рабочих командах пленных содержали приличнее, одевали чище и кормили лучше.

Пленные должны были копать ямы, носить столбы, ставить их под руководством мастера. Остальную работу проводили пока ещё немцы.

Но пришло время – немцы стали заставлять и эти работы делать русских. И вот одна из команд в количестве шестнадцати человек отказалась наворачивать на столбы изоляторы, мотивируя тем, что этой работой они помогают немцам воевать против русских и фактически будут не военнопленными, а добровольцами.

Никакие уговоры и посулы не помогли. Тогда фельдфебель, в ведении которого была эта группа, здесь же, на месте, расстрелял каждого второго. Остальные восемь человек полезли на столбы, но ни один из них не принялся за работу. Фельдфебель хотел ещё раз каждого второго расстрелять, но охранявшие солдаты не дали.

А сколько раз я сам трусил за свою шкуру после каждой порчи или диверсии, правда, может быть, ничтожно мелкой, но всё же эти диверсии я делал. То на каком-нибудь столбе противоиндукционные кресты перепутаешь так, что звонящий в город попадает совсем в другую сторону или аппарат Морзе работает в другую точку. А чтобы найти такое повреждение, необходимо прозванивать все линии. А то ткнёшь топором или вколешь иглу или гвоздь в два кабеля на многокилометровом участке линии. Такая линия выходит надолго из строя.

Не я один так делал. Делали очень многие, и делали в одиночку. В случае поимки каждый отвечал сам за себя.

А более крупные диверсии! Взрыв эшелона в городе Бреда (Голландия) с боезапасом, снятым с линии Мажино и следовавшим на Восточный фронт. А расстрел в городе Гамбурге 2-го штаба обороны из зенитных орудий во время одной ночной тревоги, во время налёта английской авиации! Когда охрана попряталась, пленные начали бить из зенитных орудий по зданию штаба – и вот все раскрылось: самолёты ни единой бомбы не сбросили на город, а высотное здание все в огне, и никто не знает, кто же это сделал. В это здание было всажено более сотни снарядов, убит гитлеровский генерал и много другого сброда».

«Я не являлся защитником Брестской крепости, – пишет офицер запаса Александр Рагоза из города Темрюка Краснодарского края. – Но я один из тех, который прошёл ужасы фашистских лагерей. Я – бывший командир полка Советской Армии. Был пленён в первые дни войны, будучи на границе вблизи Бреста.

В Германии, в лагере, где находилось двести старших офицеров, под руководством бывшего прокурора 99-й дивизии товарища Смирнова возникла подпольная патриотическая организация «Семья». Впоследствии наш лагерь, как большевистский – так именовали нас фашисты, – в 1943 году вместе с другими офицерскими лагерями был вывезен на каторгу в Норвегию.

Наша патриотическая организация в Норвегии распространяла своё влияние уже на тысячу с лишним советских офицеров. За этот период «Семья» проделала большую работу. Её работа заключалась в агитационно-пропагандистской деятельности, в организации диверсий и саботажа и так далее.

Мне и моим товарищам по совместной работе в патриотической организации «Семья» хотелось бы, чтобы Вы осветили её работу в печати, что было бы большим делом. Ведь до 1956 года об этом, то есть о борьбе наших патриотов в тылу врага, нигде не говорилось и не писалось».

Интересные, волнующие письма присылали женщины – жены погибших в крепости командиров, которые много пережили в дни обороны, а потом испытали ужасы гитлеровской оккупации. Свои подробные воспоминания прислали жена павшего в крепости смертью героя батальонного комиссара Бенедиктова, живущая сейчас в Воронеже; врач Наталья Контровская – жена пограничника лейтенанта Чувикова; жена бывшего начальника штаба 333-го полка Зинаида Руссак из Бреста. Целую повесть, полную потрясающих фактов о жизни и борьбе наших женщин на оккупированной белорусской земле, написала родственница одного из командиров, сражавшихся на подступах к Брестской крепости, учительница Татьяна Потапова из города Дрогобыча.

«О, как бы я была счастлива побывать в крепости и отдать земной поклон братьям и сёстрам, омывшим первыми землю своей кровью, защищая Родину от напавшего врага, – пишет вдова защитника крепости Елена Кузнецова из города Фрунзе. – Теперь мы свободны, ничей сапог не топчет нашу землю, работаем, отдыхаем, учим детей… Правда, трудно быть и матерью и отцом, как-то однобоко получается, но, слава богу, старшая моя дочка, Нонна, кончила медицинскую школу и работает в клинике, ей уже 21 год. Младшая, Латта, 17 лет, перешла в девятый класс, учится неплохо».

«Жить нам, „советкам“ (так называли немецкие приспешники жён офицеров), не было где, не было и чего кушать, – вспоминает жена погибшего в Бресте лейтенанта-артиллериста Мария Беспалова из Орла. – Мы ходили побираться, вещи были разграблены, умирали наши дети, и, когда они умирали, нам попы не разрешали их хоронить на кладбище, потому что они некрещёные. У нас могли отнимать вещи, разуть, раздеть на улице. Что пережили наши женщины и дети, в том числе и я, страшно вспоминать.

Я обошла всю Брестскую область, была в Бельске, Белостоке, Пинске, Ковеле, жила в Кобрине, обошла все деревни и села. Была связана с партизанами и выполняла их поручения. Меня немцы шесть раз арестовывали, избивали, вследствие чего я стала инвалидом второй группы».

ПИСЬМО АЗЕРБАЙДЖАНСКОЙ ЖЕНЩИНЫ

Среди писем, полученных мною от женщин, особенно выделяется одно. В нём нет ни слова об обороне крепости, и оно имеет лишь косвенное отношение к теме моего рассказа. Но мне кажется, что события, о которых в нём идёт речь, по своему духу сродни героическим делам защитников Брестской крепости. Я хочу познакомить читателей с этим человеческим документом исключительной силы.

Мне пишет женщина-азербайджанка из города Баку – Асия Серажетдиновна Гусейн-заде, вдова бывшего офицера Советской Армии. Её муж, гвардии майор Али Гейдар Ибрагимов, был командиром артиллерийского дивизиона. Три года он провёл на фронте, сражался на Украине, в Белоруссии, на Кавказе, в Крыму, участвовал во взятии Одессы, был награждён орденом Красного Знамени, двумя орденами Александра Невского, орденом Красной Звезды и несколькими медалями.

Летом 1944 года его дивизион принимал участие в боях за освобождение Бреста, и там майор Ибрагимов был тяжело ранен.

Письмо Асии Гусейн-заде касается последующих событий, и я привожу его, немного сокращая, но ничего не меняя в тексте.

«3 сентября 1944 года, – пишет она, – мной была получена телеграмма из госпиталя города Пензы, в которой меня просили срочно приехать в Пензу, ввиду того что мой муж тяжело ранен.

Получив в срочном порядке отпуск на выезд в город Пензу к мужу, я выехала 7 сентября 1944 года. Мне пришлось испытать самые тяжёлые условия передвижения – ехать на буфере, в тамбуре, сделать несколько пересадок, где станции были полностью разрушены, и только 17 сентября я добралась до города Пензы в два часа ночи. Просидев до утра в зале ожидания вокзала, я пешком пошла в город разыскивать госпиталь, а расстояние между вокзалом и госпиталем было пять километров. Госпиталь находился в конце города, и только к девяти часам утра я добралась до госпиталя, где спросила гвардии капитана Ибрагимова.

Одна легкомысленная сестра тут же обратилась ко мне:

– А, это тот слепой на оба глаза, который больше никогда не будет видеть!

Я перенесла жутко тяжёлый удар. Ведь мне никогда не приходило даже в голову, что мой муж может оказаться слепым. От горя и волнения я потеряла сознание и упала.

Очнулась в кабинете начальника госпиталя, где мне оказывали медицинскую помощь. После этого меня повели на третий этаж, в палату, где лежал мой рслепший муж.

Оказалось, что, когда мой муж узнал о том, что он безвозвратно потерял зрение (от той же медсёстры), он объявил голодовку, требуя, чтобы вызвали меня. Поэтому мне дали срочную телеграмму о приезде.

В палате лежало восемнадцать человек офицеров. Были там слепые, безногие и с другими ранениями. Когда меня подвели к кровати моего мужа, я его не узнала. Он был в ужасно изуродованном виде. Вместо глаз зияли красные гнойные ямы, одной ноздри не оказалось, вся челюсть была разбита и обтянута металлической шиной, сломана была лопатка и перерезаны пять пальцев на обеих руках. Всего у него было семнадцать ранений. Все лицо было забито осколками.

Я подошла к нему и спросила его по-азербайджански:

– Алиша, это ты?

Он ответил:

– Да.

Я обняла его, прижала к своей наболевшей груди и почувствовала, что он плачет. Чтобы самой не разреветься, я прикусила настолько сильно губу, что и по сей день у меня остался рубец. Врачи начали меня торопить, чтобы я его покормила ввиду того, что он уже тринадцать суток не принимал пищи. Мне принесли стакан какао, и я его начала поить с ложечки. После этого он мне задал вопрос: приехала ли я за ним и не брошу ли я его, такого изуродованного?

Я ему ответила, что любила его раньше, а теперь люблю вдвое больше и очень его жалею. Сказала, что он пострадал за весь советский народ, за нашу дорогую Советскую Родину, а я патриотка своей Родины, и если бы даже он остался слепым и без рук, без ног, то и в таком случае я не оставила бы его. Я сказала ему, что он мне очень дорог. Он с радостью начал пить какао, и у него появилось желание поскорее поехать домой.

Через неделю я забрала его и ещё одного двадцатилетнего бойца, колхозника-азербайджанца из города Геокчай, который остался без одной ноги, и мы приехали в Москву. Мы пробыли в Москве целую неделю. Я добилась, чтобы мужа посмотрел академик Тихомиров, который его утешил, сказав, что у него через 14 месяцев откроется зрение, а мне сказал он, что больше мой муж никогда видеть не будет и чтобы я его забрала домой подлечить раны.

Я привезла его в Баку, устроила в госпиталь, где он пролежал в течение целого года. Оттуда я его взяла домой и повезла в город Одессу, чтобы показать профессору Филатову, хотя я очень хорошо знала, что он никогда больше белого света не увидит. Но чтобы утешить его, я пошла на все жертвы, продав последние вещи из дома.

Когда мы приехали в Одессу, то оказалось, что профессора Филатова там нет и что он отдыхает на курорте в Гагре, в санатории «Украина». Мы отправились туда. Заручившись документами, я добилась приёма у Филатова.

Когда профессор Филатов осмотрел глаза моего мужа, то он тут же откровенно сказал ему, что он никогда больше видеть не будет. Я сказала профессору Филатову, что я хочу пожертвовать одним глазом во имя спасения одного глаза моего мужа и мы будем оба видеть, имея по одному глазу.

Профессор мне ответил, положив мне и моему мужу на плечи руки:

– Если нужно будет, то я найду для него другой глаз. – А ему он сказал: – Больной Ибрагимов, ваши глаза – это ваша жена. Живите друг для друга и берегите себя. Наука идёт вперёд, не теряйте надежды.

После этого мы ушли оттуда, и я с большим трудом уговорила его остаться в Гагре хотя бы на один месяц. Так мы и сделали. Ежедневно я водила его к морю купаться. Он, как бывший спортсмен, любил плавать. Но слепому ему ориентироваться было очень трудно. Тогда я купила верёвку, привязывала ему за талию и пускала его в море, держа верёвку в руках. Если он уплывал далеко, то давала ему дерганием верёвки знать, чтобы он возвращаКся обратно, и таким образом мы практиковались три-четыре дня.

Мои переживания описать очень трудно. Муж плавал, а я сидела на берегу и плакала.

Однажды ко мне подошёл один полковник и сказал:

– Гражданка, я наблюдаю за вами уже несколько дней. Разрешите мне водить вашего мужа ежедневно купаться в море и больше верёвку с собой не приносите.

Я познакомила с ним мужа, и они ежедневно ходили вдвоём купаться.

Мы пробыли целый месяц в Гаграх, после чего выехали в Баку, где мой муж начал приучаться жить жизнью слепых.

В течение девяти лет, которые он прожил слепым, он никак не мог примириться с жизнью слепого, очень нервничал и стал раздражительным. У него начались нервные припадки, и мне приходилось форменным образом быть артисткой, приноравливаться к нему. Если он говорил, что это чёрное, хотя хорошо знал, что это белое, я должна была говорить, что это чёрное, только чтобы его успокоить. Физическим трудом заниматься он не мог. Мне приходилось выдумывать всякого рода спорт. Я набивала мешок песком килограммов на 16, который ему клала на плечи, и водила его по комнате или вокруг стола. Или же он посадит нашу дочь себе на плечи и ходит по комнате. Опять-таки я его водила.

Я описала вам только часть наших обоюдных страданий. Он стал замкнутым, в театр и на концерты не ходил. Только однажды я повела его на концерт Рашида Бейбутова, и, когда артист спел «Песенку слепого нищего», он во время пения разорвал на себе рубашку в отчаянии, что он не может видеть певца и публики.

Все это, конечно, отражалось на нём и на его сердце. Я старалась создать для него все возможные условия спокойной жизни. Но прожитые в таком состоянии девять лет отразились на нём очень тяжело, и 6 ноября 1953 года, под праздник, он за 25 минут скончался от паралича сердца, и не стало для меня самого дорогого человека на сорок восьмом году его жизни».

В конце письма Асия Гусейн-заде обращалась ко мне с просьбой похлопотать о том, чтобы на могиле её мужа был поставлен памятник – его бюст. Трудно без сжимающего горло волнения читать это письмо – трагическую и героическую повесть о двух жизнях, так неразрывно скреплённых воедино большой человеческой дружбой, любовью, преданностью. И мне захотелось не только помочь Асии Гусейн-заде в исполнении её скромной просьбы, но и рассказать её волнующую историю как можно большему числу людей. И я решил включить её письмо в одну из своих радиопередач о поисках героев Брестской крепости. Выступая перед микрофоном в октябре 1956 года, я огласил это её письмо и тут же обратился к ней самой с коротким словом. Я сказал ей:

«Дорогая и глубокоуважаемая Асия Серажетдиновна!

Я прочитал Ваше письмо по радио, для того чтобы товарищи из правительства Азербайджана услышали его и помогли Вам в сооружении памятника Вашему мужу. Но я прочитал его и с другой целью. Мне кажется, что Вы сами, Асия Серажетдиновна, заслуживаете памятника при жизни. То, что сделали Вы, – это истинный подвиг женщины, подвиг великой любви и дружбы, ничуть не меньший, чем любые подвиги героев Великой Отечественной войны. Для героя, для человека, совершившего подвиг, высшая награда заключается в том, что о нём знает и помнит народ. И мне хотелось, чтобы наш народ, наши женщины и девушки знали бы о Вашем замечательном подвиге, подвиге, достойном жены героя Великой Отечественной войны. Я уверен, Асия Серажетдиновна, что все, кто сидит сейчас у своих радиоприёмников, слушали Ваше письмо затаив дыхание, со слезами на глазах. Я убеждён, что многие из радиослушателей захотят написать Вам, обратиться к Вам со словами сочувствия, со словами дружбы и благодарности, и поэтому я сообщаю сейчас им Ваш адрес: Баку, улица Бакиханова, дом 2, блок 5, квартира 36»[3].

Мои предположения подтвердились. Буквально на другой день после передачи в квартиру на улице Бакиханова в Баку начали приходить письма, и с каждым днём их становилось все больше. Асии Гусейн-заде писали взрослые и дети, мужчины и женщины, люди самых разнообразных профессий со всех концов страны и даже из-за рубежа.

В азербайджанской печати появились статьи и очерки о герое войны Али Гейдаре Ибрагимове и его преданной жене. Писатель Пётр Симонов выпустил повесть «Два сердца», где рассказал подробно историю жизни обоих супругов.

Спустя несколько дней после моего рассказа по радио Асию Гусейн-заде посетили ответственные работники Центрального Комитета Коммунистической партии Азербайджана. А вскоре последовало постановление правительства республики. По ходатайству коллектива школы селения Бильгя, где родился и похоронен А. Ибрагимов, ей присвоено имя героя. Его именем названа также одна из улиц.

12 февраля 1958 года был опубликован Указ Президиума Верховного Совета Азербайджанской ССР. В нём говорится:

«За самоотверженный поступок, чуткость и заботу о воине Советской Армии, инвалиде Великой Отечественной войны, участнике боев за освобождение Бреста гвардии майоре Ибрагимове Али Гейдаре наградить тов. Гусейн-заде Асию Серажетдиновну Почётной грамотой Верховного Совета Азербайджанской ССР».

А ещё через десять дней в селении Бильгя на торжественное открытие памятника Али Гейдару Ибрагимову собрались жители Маштагинского района, представители общественности Баку, родные героя и его бывшие товарищи по оружию. Прозвучали взволнованные речи, и с высокого обелиска медленно сползло покрывало. Открылся бронзовый горельеф работы лауреата Государственной премии Фуада Абдурахма-нова – мужественное лицо офицера-героя. «Здесь похоронен доблестный сын азербайджанского народа, участник боев за Брестскую крепость гвардии майор Али Гейдар Али Кули оглы Ибрагимов. 1906-1953» – написано золотом на мраморе.

Таково окончание истории азербайджанской женщины Асии Гусейн-заде и её покойного мужа – героя Великой Отечественной войны и одного из освободителей Бреста.

ТАРАН НАД БРЕСТОМ

Занимаясь розысками защитников Брестской крепости, встречаясь с участниками этой обороны, я столкнулся с любопытной историей, которая дотоле оставалась неизвестной и не была внесена в хронику Великой Отечественной войны.

Осенью 1954 года, когда я встретился в Ереване с Самвелом Матевосяном, он рассказал о воздушном бое, происходившем над Брестом в первый день войны, 22 июня 1941 года.

Это было около 10 часов утра, когда крепость была уже окружена и вела тяжёлый бой. Отбивая атаки немецкой пехоты в крепостном дворе, Матевосян и его товарищи видели, что несколько наших истребителей – «чайки», как тогда их называли, – ведут над Брестом бой с группой «мессершмиттов». Численное превосходство было на стороне противника, но советские лётчики сражались отчаянно и сбили два или три вражеских самолёта. Этот бой уже подходил к концу, как вдруг одна из наших машин устремилась навстречу «мессершмитту» и столкнулась с ним в воздухе. Охваченные пламенем, оба самолёта пошли к земле и скрылись из виду.

По словам Матевосяна, подвиг неизвестного пилота глубоко взволновал защитников крепости. Все они были уверены, что герой погиб, и отважный поступок его придал им новые силы в их невероятно трудной борьбе.

Позднее, когда удалось разыскать многих других героев крепости, некоторые из них тоже оказались очевидцами этого воздушного боя и полностью подтвердили историю, рассказанную Матевосяном.

До этого считалось, что первый воздушный таран в Великой Отечественной войне совершил 27 июня 1941 года лётчик-комсомолец Пётр Харитонов на подступах к Ленинграду, за что он был удостоен звания Героя Советского Союза. А теперь выходило, что такой же таран был сделан ещё в первый день войны, даже в самые первые её часы, над Брестом. Было бы крайне важно установить имя неизвестного лётчика. Но тогда я думал, что сделать это окажется невозможным.

В первый день войны в районе Бреста шли тяжёлые бои, противник продвигался в глубь нашей территории, и казалось, что в таких условиях подвиг лётчика, вернее всего, остался незамеченным и тем более вряд ли зарегистрирован в документах.

К счастью, я ошибся.

Однажды я был приглашён выступить перед коллективом одного авиационного училища. Это училище имеет славную историю, и среди его питомцев – несколько десятков Героев Советского Союза.

В клубном зале собрались курсанты, преподаватели, командиры. Я рассказал им о событиях в крепости и, так как тут сидели лётчики, упомянул о воздушном таране в районе Бреста, выразив сожаление, что, вероятно, имени героя лётчика нам никогда не удастся узнать.

По окончании вечера в клубном фойе ко мне подошёл преподаватель училища майор Захарченко.

– А ведь вы ошибаетесь, – сказал он мне, улыбаясь. – Напрасно вы думаете, что фамилия этого лётчика никому не известна. Я, например, знаю её.

Я думаю, вы поймёте, с каким нетерпением я стал его расспрашивать.

Накануне войны Захарченко, тогда ещё лейтенант, служил в 123-м истребительном авиационном полку, который располагался на аэродромах близ Бреста и охранял воздушные границы в этом районе. На рассвете 22 июня 1941 года лётчики приняли бой против воздушных сил врага.

– Около 10 часов утра, – рассказывал майор Захарченко, – на пятом или шестом вылете наших истребителей мы все стали свидетелями воздушного тарана. Один из лётчиков – как мне помнится, это был командир эскадрильи майор Степанов – израсходовал в бою свои патроны и таранил «мессершмитт». Лётчик погиб, и мы похоронили его на нашем аэродроме…

Больше ничего майор Захарченко сообщить не мог. Но и этого было достаточно: его свидетельство давало надёжную нить для поисков – номер части. И, вернувшись в Москву, я разыскал в военном архиве документы 123-го истребительного полка.

Там хранилась боевая история части, составленная офицерами штаба, и в ней я нашёл описание воздушных боев, которые вёл полк в районе Бреста. Среди скупых, лаконичных фраз полковой истории было и сообщение о первом воздушном таране. Но при этом обнаружилось, что майор Захарченко допустил две существенные ошибки – впрочем, тут нечему удивляться, ведь он рассказывал мне о событиях спустя пятнадцать лет. Во-первых, воздушный таран над Брестом совершил не майор Степанов, а лейтенант Пётр Рябцев. Во-вторых, сам герой при этом таранном ударе не погиб, а спасся на парашюте.

Вот что записано в истории 123-го истребительного авиационного полка о воздушном таране над Брестом:

«22/VI – 41 г. 4 истребителя – капитан Мажаев, лейтенанты Жидов, Рябцев и Назаров – вступили в бой с Ме-109. Самолёт лейтенанта Жидова был подбит и пошёл на снижение. Три фашиста, видя лёгкую добычу, сверху стали атаковать его, но капитан Мажаев, прикрывая выход из боя лейтенанта Жидова, меткой пулемётной очередью сразил одного „мессершмитта“, а второй фашист был подхвачен лейтенантом Жидовым и подожжён. В конце боя у лейтенанта Рябцева был израсходован весь боекомплект. Лейтенант Рябцев, не считаясь с опасностью для жизни, повёл свой самолёт на противника и таранным ударом заставил его обломками рухнуть на землю. В этом бою было сбито 3 фашистских истребителя при одной своей потере».

За этой первой записью следовали многие другие, и в них часто встречалось имя Рябцева. Как ни сухи и ни скудны были строки полковой хроники, все же они с уверенностью свидетельствовали, что Пётр Рябцев был одним из самых активных и отважных лётчиков своей части.

В конце июня полк был отозван с фронта в Москву и получил на вооружение новые Яки (самолёты конструкции А. С. Яковлева). Затем эскадрильям его поручили охранять воздушные подступы к Ленинграду, и Пётр Рябцев оказался на аэродроме Едрово. Немецкие самолёты рвались к городу Ленина, в небе шли непрерывные бои, и молодой лётчик в эти дни принял участие в десятках жарких воздушных схваток. 31 июля 1941 года Пётр Сергеевич Рябцев героически погиб в бою над своим аэродромом.

Там же, в военном архиве, нашлось и личное дело лейтенанта Петра Рябцева. Вот что я узнал из него.

Пётр Сергеевич Рябцев родился в 1915 году в большой рабочей семье, которая жила в заводском посёлке Красный Луч в Донбассе.

Окончив семилетку, 16-летний комсомолец Петя Рябцев поступил в заводскую школу ФЗУ, а потом работал в цехе этого завода электромонтёром. Когда комсомол призвал молодёжь вступить в ряды Воздушного Флота, Пётр Рябцев сразу же откликнулся на призыв. В 1934 году он становится курсантом авиационной школы и успешно заканчивает её.

В аттестациях и характеристиках, которые приложены к личному делу П. С. Рябцева, о нём говорится как о патриоте, хорошем товарище, инициативном, энергичном комсомольце, как о пилоте, хорошо овладевшем своей профессией. С 1938 года Пётр Рябцев – кандидат, а с 1940 года – член КПСС.

Это были лишь краткие, по-анкетному казённые сведения, но уже из них передо мной вставал образ юноши, смелого защитника Родины в годы войны.

Летом 1957 года я рассказал о лейтенанте Петре Рябцеве и о его подвиге в очерке, который был напечатан «Комсомольской правдой». Я надеялся, что родные и друзья Петра Рябцева прочтут его и помогут нам узнать больше о герое. Так и случилось.

В тот день, когда был опубликован очерк, в редакцию позвонил главный инженер одной из крупных подмосковных строек Филипп Рябцев, родной брат Петра. А ещё через две недели в газете появилась его статья. Это был рассказ о рабочей семье Рябцевых, вырастившей целое поколение молодых тружеников и воинов.

Глава этой семьи, Сергей Константинович Рябцев, 60 лет подряд проработал кузнецом в Донбассе на том же заводе. Он умер незадолго до того, как я начал искать следы его героически погибшего сына. А мать Петра Рябцева, Ирина Игнатьевна, была ещё жива. Женщина, родившая десять и вырастившая девять сыновей, она награждена орденом Материнской славы 1-й степени и жила в заводском посёлке вместе со старшими детьми.

Сергей Рябцев начал трудовой путь задолго до революции. Дружба с рабочими-большевиками привела его на дорогу революционной борьбы. Несколько раз он смело выступал перед хозяевами как защитник прав рабочих и пользовался любовью и уважением товарищей. В 1917 году, как только в Донбасс пришла Советская власть, Сергей Константинович Рябцев был избран первым председателем заводского комитета профсоюзов. А в 1924 году рабочие Донбасса послали его своим делегатом в Москву на похороны В. И. Ленина.

Человек, прошедший суровую жизненную школу, старый кузнец воспитал своих детей в духе лучших рабочих традиций, прививая им любовь к труду, преданность Родине и партии. Дружно жила эта большая семья.

До революции Рябцевы занимали маленькую квартиру – две комнаты, причём одна была отведена сыновьям. Все девять мальчиков спали на нарах, которые сколотил им отец. В доме была заведена строгая дисциплина, и отец внимательно следил за поведением сыновей. Например, уходя из дому, каждый из братьев – в том числе и взрослые – обязан был говорить, куда и на сколько времени он идёт. Дома у всех были свои обязанности по хозяйству – стирка белья, мытьё полов, заготовка дров, – которые мальчики неукоснительно и добросовестно выполняли, разгружая от работы мать.

После революции завод предоставил Рябцевым четырехкомнатную просторную квартиру. Жить семье стало легче. Старшие сыновья работали на том же заводе, где трудился их отец, младшие учились. И была в семье Рябцевых одна нерушимая традиция: когда кому-нибудь из сыновей исполнялось 16 лет и он заканчивал школу, отец покупал ему новый картуз и приводил к себе на завод. «Проработай три года, получи рабочую закваску, а потом самостоятельно решай свою судьбу. Ошибки не сделаешь», – говорил он.

И все девять сыновей прошли эту рабочую школу на заводе.

Трое братьев Рябцевых погибли в годы войны, защищая Родину. Федор был директором одного из ленинградских заводов и пал в 1941 году в народном ополчении под Можайском. Алексей, рядовой солдат-зенитчик, был убит под Гродно, а Пётр погиб, охраняя воздушные подступы к Ленинграду.

Два старших брата Рябцевы – Иван и Владимир – проработали всю жизнь на заводе, где 60 лет трудился их отец, и вышли на пенсию. Павел до сих пор работает там же токарем. Два брата – Александр и Виктор – были офицерами Советской Армии.

⇐ Предыдущая 54 55 56 57 585960 61 62 63 Следующая ⇒