Table of Contents 11 страница

Продолжаем наше движение по Истории. В V веке н. э. с территории современной северной Польши (напомню: польский корпус был одним из крупных и эффективных соединений Великой армии императора Наполеона) через восточную Прибалтику на территорию современной России проникли славянские племена — предки более поздних кривичей.3 Медленно, но с этого времени происходило расселение славян на север — до озера Ильмень, и восточнее — до Волго-Окского междуречья. В результате к VI–VIII векам в целом сложились все основные племена так называемых восточных славян. При этом славянская колонизация Северо-Восточной Руси продолжалась вплоть до XIV века — и состояла из нескольких миграционных волн: от ранней колонизации из земель кривичей и словен — до более поздней (из Южной Руси).

Кто такие, однако, и из каких земель происходили славяне? Где их «родное пепелище»? Где т. н. «исконность»? Данные археологии и лингвистики говорят нам о том, что славяне VI–VII вв. проживали на территории Центральной и Восточной Европы, простиравшейся от рек Эльбы и Одера на западе (то есть это те местности, из которых в 1812 году происходила почти половина солдат армии Наполеона), через бассейн Вислы, до верховьев Днестра. Таким образом, в истории все перемешивается: и понятия «исконность», «земля предков» — это понятия условные, временные и не всегда научные.

Исходя из имеющихся письменных источников, основание Древнерусского государства связано с призванием иностранца, европейца — варяжского князя Рюрика в 886 году на княжение союзом восточно-славянских и финно-угорских племен. Население его тогда составляли славяне, финно-угорские племена (весь, меря, чудь), а аристократию (естественно, в несколько примитивном, варварском виде) представляли иностранцы-варяги.

Несколько слов о термине (это также очень важно). Первое письменное упоминание понятия «Росия» (греч. Ρωσία — и именно с одной «с») датировано серединой X века. Оно встречается в сочинениях византийского императора Константина Багрянородного (905–959) в качестве греческого названия Руси.4 В связи с этим я подчеркну, что изначально (и долгие века!) этот термин не имел никакого отношения к еще не существовавшему Московскому княжеству (то есть и к позднейшему образованию — к Российской империи), а потом еще долго не ассоциировался с ним (только много позднее слово было просто присвоено в политических целях).

В кириллической записи слово «Росия» (Рѡсїѧ) было впервые употреблено лишь 24 апреля 1387 года в титуле митрополита Киприана (около 1330–1406), собственноручно подписавшегося как «митрополит Кыевскый и всея Росия».5

В XV–XVI веках эллинизированное (красивое античное слово — не правда ли?) название «Росия» закрепилось за древнерусскими областями, часть из которых была страшной кровью объединена в единое государство под пятой Московского княжества. Официальный статус оно приобрело после венчания Ивана IV (1530–1584) на царство в 1547 году (только с этого времени государство стало называться Российским царством — напомню, что к той эпохе, к примеру, Франция и Англия уже давно сложились и имели вполне узнаваемые сегодня названия). Современное написание слова (с двумя буквами «с») появилось только с середины XVII века, а окончательно закрепилось при Петре I.

Далее. Чтобы жениться на дочери византийского императора, киевский князь Владимир (Володимер) I Святославич (ок. 960–1015) принимает православие и крестит дружину и жителей контролируемых им земель. Что мы знаем об этом князе? Незаконный сын великого князя киевского Святослава Игоревича от ключницы Малуши (родом из города Любеч), он убил собственного брата Ярополка и изнасиловал его беременную жену (бывшую греческую монахиню…). Как известно, Владимира называли «великим распутником» (лат. fornicator maximus, по словам немецкого хрониста Титмара Мерзебургского). Помимо распутств он состоял в нескольких официальных языческих браках, в частности, с некой Рогнедой, с «чехиней» и с «болгарыней». До крещения Владимир сжигал православные храмы — а после: приказал привязать языческих идолов к лошадям и волочить их перед толпой.6 Вот таков был облик действий «святого».

Свободолюбивое население древнерусских княжеств всячески сопротивлялось насильственному крещению: значительная часть жителей, к примеру, Новгорода была просто вырезана! Более того: в Ростово-Суздальской земле, где местные славянские и финно-угорские племена сохраняли в силу некоторой отдаленности относительную автономию, христиане оставались меньшинством вплоть до XIII века! Только много позднее хитрая политика Орды, которая сделала опорой своего властвования православную церковь (монастыри стали крупнейшими феодалами), окончательно довершила разгром не желающих креститься. Но и это не означало торжества православных догматов: для многих религия оставалась лишь суеверием, перемежалась в быту с языческими культами.

Имея сегодня опыт веков, ученые и аналитики (историки, социологи, экономисты) с сожалением вынуждены отметить, что уровень жизни стран, принявших православие, гораздо ниже их соседей — принявших католичество или впоследствии испытавших влияние протестантизма и Просвещения. Также весьма негативно и то, что на территории русских княжеств (и их исторических наследников), а затем России 800 лет не было ни одного ученого, пока Петр I (1672–1725) просто не завез их с Запада. Вообще же сама по себе спекуляция на религиозной теме (разного толка, различных конфессий) — далеко не всегда была уделом положительных исторических явлений. Стоит вспомнить хотя бы, что лозунг «Gott mit uns» («Бог с нами») был на всех пряжках сухопутных войск Вермахта с 1935 года… Хотя бывали разные исторические коннотации: например, в эпоху 1812 года слоган «С нами Бог!» часто использовался в пропаганде Российской империи. В то же время важнейшие указы Наполеона начинались подобным образом: «Мы, именем Божьим, император…».

Современник войны 1812 года Петр Яковлевич Чаадаев (1794–1856) так оценивал ориентацию на Византию и православие (которое впоследствии отделит Россию от Европы культурно): «По воле роковой судьбы мы обратились за нравственным учением, которое должно было нас воспитать, к растленной Византии, к предмету глубокого презрения этих народов. Только что перед тем эту семью похитил у вселенского братства один честолюбивый ум (Фотий); и мы восприняли идею в столь искаженном людской страстью виде. В Европе все тогда было одушевлено животворным началом единства. Все там из него происходило, все к нему сходилось. Все умственное движение той поры только и стремилось установить единство человеческой мысли, и любое побуждение исходило из властной потребности найти мировую идею, эту вдохновительницу новых времен. Чуждые этому чудотворному началу, мы стали жертвой завоевания. И когда, затем, освободившись от чужеземного ига, мы могли бы воспользоваться идеями, расцветшими за это время среди наших братьев на Западе, мы оказались отторгнутыми от общей семьи, мы подпали рабству, еще более тяжкому, и притом освященному самим фактом нашего освобождения. Сколько ярких лучей тогда уже вспыхнуло среди кажущегося мрака, покрывающего Европу. Большинство знаний, которыми ныне гордится человеческий ум, уже угадывалось в умах; характер нового общества уже определился и, обращаясь назад к языческой древности, мир христианский снова обрел формат прекрасного, которых ему еще недоставало. До нас же, замкнувшихся в нашем расколе, ничего из происходившего в Европе не доходило».7

Итак, князь Владимир принял православие из Византии… Формат данного краткого обзора диктует нам лаконичный стиль. Для описания весьма показательной истории — трагедии той страны, которую Владимир и его последователи выбрали в качестве базисной цивилизационной модели для развития своих княжеств, я предлагаю обратиться к яркой статье одного из самых интересных аналитиков нашего времени, чей принципиально научный подход к самым разным областям знаний не может не вызывать уважения: к очерку кандидата филологических наук Ю.Л. Латыниной (1966 г. р.) о Византии. В нем суммируется данные многих академических исследований. Вот некоторые выдержки из него:

«(…) Бесплодность Византии

Что в этом государстве самое поразительное? То, что, имея непрерывную историческую преемственность от греков и римлян, разговаривая на том же языке, на котором писали Платон и Аристотель, пользуясь великолепным наследием римского права, являясь прямым продолжением Римской империи, — оно не создало, по большому счету, ни-че-го.

Европа имела оправдание: в VI–VII веках она погрузилась в самое дикое варварство, но причиной этого были варварские завоевания. Империя ромеев им не подвергалась. Она была преемницей двух самых великих цивилизаций античности, но если Эратосфен знал, что Земля — шар, и знал диаметр этого шара, то на карте Косьмы Индикоплова Земля изображена в качестве прямоугольника с раем вверху.

Мы до сих пор читаем „Речные заводи“, написанные в Китае в XIV веке. Мы до сих пор читаем „Хейке-моногатари“, чье действие происходит в XII веке. Мы читаем „Беовульфа“ и „Песнь о Нибелунгах“, Вольфрама фон Эшенбаха и Григория Турского, мы до сих пор читаем Геродота, Платона и Аристотеля, писавших на том же языке, на котором говорила империя ромеев за тысячу лет до ее оформления.

(…) Вдумайтесь: несколько сот лет просуществовала цивилизация, бывшая преемницей двух самых развитых цивилизаций античности, — и не оставила после себя ни-че-го, кроме архитектуры — книги для неграмотных, да житий святых, да бесплодных религиозных споров.

Это чудовищное падение интеллекта общества, суммы знаний, философии, человеческого достоинства произошло не в результате завоевания, мора или экологической катастрофы. Оно произошло в результате внутренних причин, список которых читается как рецепт для идеальной катастрофы: рецепт того, чего никогда и ни при каких условиях нельзя делать государству.

…Во-первых, империя ромеев так никогда и не выработала механизм легитимной смены власти.

Константин Великий казнил своих племянников — Лициниана и Криспа (уточню: Крисп был сыном Константина — прим. мое, Е.П.); затем он убил жену. Власть над империей он оставил трем своим сыновьям: Константину, Констанцию и Константу. Первым актом новых цезарей было убийство двоих своих сводных дядьев вместе с их тремя сыновьями. Затем убили обоих зятьев Константина. Затем один из братьев, Констант, убил другого, Константина, затем Константа убил узурпатор Магненций…

…Император Юстин, преемник Юстиниана, был сумасшедший. Его жена Софья убедила его назначить своим преемником любовника Софьи Тиберия. Едва став императором, Тиберий упрятал Софью за решетку. Своим преемником Тиберий назначил Маврикия, женив его на своей дочери. Императора Маврикия казнил Фока, казнив перед тем на его глазах его четверых сыновей; заодно казнили всех, кого можно было считать верными императору. Фоку казнил Ираклий; после его смерти вдова Ираклия, его племянница Мартина, первым делом отправила на тот свет старшего сына Ираклия, намереваясь обеспечить престол своему сыну Ираклиону (и это духовность? — прим. мое, Е.П.). Не помогло: Мартине отрезали язык, Ираклиону — нос (вспоминаем постоянные непрерывные кровавые истории периода так называемой „смуты“ и весь восемнадцатый век, а затем убийство Павла I, вероятное отравление Александра I, убийство Александра II, расстрел семьи Николая II — прим. мое, Е.П.).

Нового императора, Константа, угрохали мыльницей в Сиракузах (термин Ю. Латыниной „угрохали“ кому-то может показаться неакадемичным, но главная задача ученых — передать суть явления, как можно более точно: поэтому данный термин еще очень интеллигентный — прим. мое, Е.П.). Его внуку, Юстиниану II, выпало бороться с арабским нашествием. Сделал он это оригинальным образом: после того как около 20 тысяч славянских солдат, раздавленных налогами империи, перешли на сторону арабов, Юстиниан приказал вырезать в Вифинии все остальное славянское население.

(…) Людям, поверхностно знающим историю, может показаться, что подобная кровавая чехарда в Средневековье была свойственна любым странам. Отнюдь. Франки и норманны уже к XI веку быстро выработали на удивление четкие механизмы легитимности власти, приводившие к тому, что смещение, например, с трона английского короля было ЧП, произошедшее вследствие консенсуса знати и крайней неспособности вышеозначенного короля к правлению.

Вот простой пример: сколько английских королей, будучи несовершеннолетними, потеряли престол? Ответ: один (Эдуард V /уточню: он не был коронован, поэтому юридически не мог считаться королем — прим. мое, Е.П./). А сколько византийских несовершеннолетних императоров потеряли престол? Ответ: все. Полуисключениями можно назвать Константина Багрянородного (сохранившего жизнь и пустой титул потому, что узурпатор Роман Лакапин правил от его имени и выдал за него свою дочь) и Иоанна V Палеолога (регент которого, Иоанн Кантакузин, все-таки в конце концов вынужден был поднять мятеж и провозгласить себя соимператором).

(…) Отсутствие работоспособной бюрократии

Хроническое отсутствие легитимности работало в обе стороны. Оно позволяло любому проходимцу (вплоть до неграмотного собутыльника императора вроде Василия I) занять престол.

Такой свод правил существовал в Китае, его можно выразить двумя словами: система экзаменов. Меритократическая система, при которой чиновники знали, в чем состоит их долг.

(…) Англия тоже создала подобную систему, ее можно выразить в двух словах: честь аристократа. Плантагенеты правили Англией в сложном симбиозе с военной аристократией и парламентом, и феодальная Европа подарила современному миру одно из его главных наследий: понятие чести человека, его внутреннего достоинства (честь эта первоначально была честью аристократа), отличное от его должности, состояния и степени милости к нему правителя.

Империя ромеев не выработала никаких правил. Ее аристократия была раболепна, спесива и ограниченна.

(…) Квазисоциализм

Несмотря на отсутствие нормального государственного аппарата, империя страдала от сильнейшей зарегулированности, истоки которой опять-таки восходили к эпохе домината и эдикту Диоклетиана „О справедливых ценах“. Достаточно сказать, что производство шелка в империи было государственной монополией.

(…) Про это-то замечательное государство — со всеми его императорами, режущими друг друга, со Стилианом Заутцей, с евнухами и тиранами, с динатами, отжимающими земли у рядовых крестьян, — нам говорят, что оно было очень „духовно“.

О да. Духовности было хоть ложкой жуй, если под ней подразумевать стремление императоров и черни резать еретиков, вместо того чтобы бороться с врагами, угрожающими самому существованию империи.

Накануне возникновения ислама империя чрезвычайно удачно принялась искоренять монофизитов, в результате чего при появлении арабов те массово переходили на их сторону. В 850-х императрица Феодора развязала преследование павликиан: 100 тысяч человек убили, остальные перешли на сторону халифата.

(…) „Духовность“ была призвана заменить вакуум, возникающий в связи с хронической нелегитимностью власти и хронической недееспосбностью госаппарата.

(…) Духовные византийцы умудрились забыть, что Земля — это шар, зато в 1182 году обезумевшая толпа, в очередном приступе взыскующая духовности, вырезала в Константинополе всех латинян: младенцев, крошечных девочек, дряхлых стариков.

(…) Империя ромеев — исчезла.

(…) Античной Греции нет уже две тысячи лет, но мы до сих пор, изобретая проводную связь на расстоянии, называем ее „теле-фон“, изобретая аппараты тяжелее воздуха, сочиняем „аэро-дром“. Мы помним мифы про Персея и Геракла, мы помним истории Гая Юлия Цезаря и Калигулы, не надо быть англичанином, чтобы помнить о Вильгельме Завоевателе, и американцем, чтобы знать о Джордже Вашингтоне.

(…) Империя ромеев рухнула с концами — и в Лету. Уникальный пример деградации некогда свободной и процветающей цивилизации, не оставившей после себя ничего».8

Продолжаем. В Северо-Восточной Руси с середины XII века усиливается Владимиро-Суздальское княжество: его князья вели борьбу за Киев и Новгород, но сами всегда оставались во Владимире (другими значительными княжествами были Черниговское, Галицко-Волынское, Смоленское). Было еще Литовское княжество (которое некоторые исследователи называют «литовско-русским государством» или даже просто «Русским государством» — но это отдельный разговор). В 1237–1240 гг. большинство так называемых «древнерусских» земель подверглись разрушительному нашествию войск Золотой Орды под руководством внука Чингисхана Бату (Бат хана — в русской традиции Батыя).

Как писал в эпоху недалекую от войны 1812 года А. де Кюстин (1790–1857): «После нашествия монголов славяне, до того один из свободнейших народов мира, попали в рабство сначала к завоевателям, а затем к своим собственным князьям. Тогда рабство сделалось не только реальностью, но и основополагающим законом общества» (важный контекст цитаты — см. в главе «Документы»). Не без оснований русский историк Л.Э. Шишко (1852–1910) полагал, что «Царская власть досталась московским князьям по наследству от татарского хана».9

Но ордынцы не могли бы долго властвовать, если бы им в этом не помогали некоторые алчные и эгоистичные русские князья, которые были не против жить фактически в улусе Золотой Орды. Один из ярких примеров — Александр Ярославич (1221–1263), прозванный «Невским». В 1247 году он специально ездил на низкий поклон к Батыю и заверил, что он будет ему выгоден. Но согласно завещанию Ярослава владимирским князем должен был стать его брат Андрей (? — 1264). В итоге усилиями главного врага Руси Александр получил Киев и «Всю Русскую землю» (а Андрей бежал к шведам). Этот князь-Иуда стал сборщиком дани и наместником, давящим в крови все попытки освободиться от иноземного господства. Характерно: именно его изображение сегодня украшает вход в государственный музей войны 1812 года в Москве. Это безусловный исторический позор и надругательство над знаниями, которые предоставляет нам наука. Также Александр известен нападениями на шведские торговые транспорты: эти вылазки спустя несколько десятилетий будут раздуты в его церковных «житиях» до героических масштабов. Все подобные негативные действия «Невского» еще больше отдалили Русь от цивилизации Европы.10

Продолжаем путешествие по годам и векам. С начала четырнадцатого века среди древнерусских княжеств постепенно формируется и усиливается новый центр — Московское княжество. Со временем князья этого образования сумели победить в схватке за владимирское великое княжение, ярлык на которое давали ханы Золотой Орды. Владимирский великий князь выступал сборщиком дани и верховным правителем в пределах Северо-Восточной Руси.

История Московского княжества, затем ставшего называться Русским государством, подменила собой историю целых стран! Показательна агрессия, захват и репрессии Московских князей в отношении, например, Новгородской республики. Я напомню о том, что Господин Великий Новгород (Новгородская республика) — большое по территории и значению средневековое государство, существовавшее в период с 1136 по 1478 год, а отнюдь не мелкое княжество, которое легко стало органичной частью «собирающей русские земли» Москвы. Московские князья были подлинными агрессорами — и их победа означала победу отстающего в развитии образования, унаследовавшего самые негативные черты экспансивного ордынского улуса.

В период наивысшего расцвета кроме самой Новгородской земли республика (только представьте себе: «республика» на территории, которая потом стала частью суровой империи Третьего отделения, каторги и ссылок в Сибирь!) включала также территории от Балтийского моря на западе — до Уральских гор на востоке и от Белого моря на севере — до верховьев Волги и Западной Двины на юге. Существенный момент: основным экономическим фактором была не земля, а капитал. Это в значительной степени обусловило особую социальную структуру общества и необычную для средневековой Руси форму государственного правления. Новгород вел широкую торговлю с Европой — прежде всего, с ганзейскими городами. Развивалась письменность, в которой исследователи отмечают множество светских сюжетов. Новгород был вечевой республикой с выборными властями, посадником и тысяцким. Новгородская правящая верхушка стремилась воспрепятствовать собиранию дани Москвою и искала поддержку у Литвы.

В 1470 году новгородцы запросили епископа у киевского митрополита (Киев в ту эпоху принадлежал Великому княжеству Литовскому — кстати, позднее воссозданному в 1812 году Наполеоном!). Тогда московский князь Иван III (1440–1505) обвинил новгородцев в предательстве (но это был лишь примитивный предлог для агрессии) и в 1471 году объявил поход на Новгород. После продолжительной борьбы в 1478 году Новгород был присоединен к Московскому княжеству. Город сдался Великому князю Московскому, который сурово навязал ему отказ от вечевой формы управления и ликвидацию должности посадника. Начались репрессии: новгородские бояре были частью казнены, частью вывезены в другие области как рядовые «служилые люди»; на новгородских же землях были помещены «служилые люди» из центральных областей Московского княжества. Вечевой колокол вывезли. В 1494 году Иван III положил конец и новгородско-ганзейским отношениям: по его указу немецкая контора в Великом Новгороде была закрыта, а ганзейские купцы и их товары были незаконно арестованы и отосланы в Москву. Можем ли мы подобное назвать «воссоединением»? Хороший ли это базис для будущего «патриотизма» во время «отечественных» войн? Помимо прочего, стоит заметить, что выжившая и окрепшая Новгородская республика вряд ли стала бы основным двигателем коалиций против будущей Французской республики.

Сегодня ученые имеют все основания заявлять, что без агрессии Московского княжества история русских земель могла бы пойти совсем по другому — более позитивному сценарию.11

Я напомню и подчеркну: все эти дикие расправы происходили в отношении русского княжества, где жили мирные русские православные люди — а отнюдь не «басурмане-иноверцы» или выдуманные пропагандой «агрессоры». Повторяю, уважаемый читатель, необходимо физически представить самые жестокие убийства и расправы над единоверцами и соплеменниками (хотя чего далеко ходить — сталинские репрессии были совсем недавно…). Ничего подобного Великая армия Наполеона в 1812 году не учиняла, мирных людей не трогала (даже в ответ на нападения в спину на своих безоружных солдат) — наоборот, спасала из огня, подожженной Ростопчиным Москвы, кормила оставленных детей-сирот (а ведь из местных кто-то бросил…) и т. д.

Начиная с решившего принять царский титул Ивана III, в Московии активно начинают пропагандировать ни на чем реальном не основанную концепцию «Третьего Рима», которая постепенно вырастает в опасную авантюру имперского тона и мессианской демагогии. С каждым десятилетием и веком экспансия Московии, России, Российской империи все нарастает. Бешеное экстенсивное развитие в ущерб интенсивному — главный бич сменяющихся государств. Он диктует авторитарный способ управления, который все равно совершенно не может контролировать такую масштабную территорию: и в итоге происходит то, что называется простым русским словом тюркской этимологии — «бардак».

Процесс вступил в активную фазу при Иване III, продолжился особенно при Иване Грозном, потом в семнадцатом веке (в т. ч. вместе с расширением за счет Украины), затем Петр I самовольно объявляет себя императором, и начинается экспансия и необоснованное вмешательство неразвитого провинциального государства в европейские дела. Масштабные и кровавые авантюры Екатерины II (в том числе, направленные на осуществление ее «Греческого проекта»), постоянные агрессивные захватнические войны ее внука Александра I — а затем кризис и, наконец, крах непомерно раздутой империи. Но после краха происходит попытка воссоздать империю еще более преступными методами (и опять-таки преступными в отношении, прежде всего, собственного народа) при Сталине — и новый крах! Любопытно, что еще в 1796 году французский агент в Петербурге Гюттен полагал, что «деспотическая империя» (Россия) «обрушится под собственной тяжестью».12

Таким образом, Русское государство в древности сложилось путем хищнического захвата окружающих территорий: как более прогрессивных, так и (много позже) находящихся фактически на полупервобытной стадии родоплеменного развития (некоторые азиатские и горские регионы). Для кого-то из временно, но надолго покоренных подобное стало благом (но непрошенным и этно-культурно чуждым) — для кого-то ужасом и регрессом (на Западе).

Много позднее, при Екатерине II (урожденная София Августа Фредерика Ангальт-Цербстская, Sophie Auguste Friederike von Anhalt-Zerbst-Dornburg: 1729–1796), ее соплеменники — немецкие придворные историки Герард Фридрих Миллер (1705–1783), Август Людвиг Шлецер (1735–1809) — задним числом выдумали, сочинили, я бы сказал, пьесу «история России» (можно еще вспомнить их предшественника — Готлиба Зигфрида Байера: 1694–1738).13 В упомянутой «пьесе» авторы ненаучно объединили совершенно различные и в исторической реальности боровшиеся друг с другом явления, разные государства — и встроили их в концепцию, удобную для имперской пропаганды (при этом подчеркну, что конкретный небольшой эпизод — «норманнская теория» — ими был упомянут оправданно).

Этот процесс заново оформил и дополнительно развил в духе европейского сентиментализма и в стилистике западного же неоклассицизма (и с добавлением многих французских слов в тогда еще очень бедный русский язык) современник Русской кампании Наполеона Н.М. Карамзин (1766–1826), о сочинении которого («История государства Российского») А.С. Пушкин (1799–1837) хлестко и элегантно написал:

В его «Истории» изящность, простота

Доказывают нам, без всякого пристрастья,

Необходимость самовластья

И прелести кнута.

По большому счету вся последующая российская историография существовала в рамках этой пропагандистской «пьесы», наспех слепленной немецкими придворными и писателем-сентименталистом (происходившим из татарского рода Кара-мурзы). Вспоминается свидетельство современника эпохи наполеоновских войн П.Я. Чаадаева (1837 г.): «Пятьдесят лет назад немецкие ученые открыли наших летописцев; потом Карамзин рассказал звучным слогом дела и подвиги наших государей; в наши дни плохие писатели, неумелые антикварии и несколько неудавшихся поэтов, не владея ни ученостью немцев, ни пером знаменитого историка, самоуверенно рисуют и воскрешают времена и нравы, которых уже никто у нас не помнит и не любит: таков итог наших трудов по национальной истории».14

Да, это был, если можно так выразиться, «немецкий проект»: заказчики и главные первые исполнители были немцами по крови и языку. Но на них история «русской истории» не заканчивается: в девятнадцатом веке появляется новая идеологическая штука — русский национализм. И он тоже был «сшит» по иностранным лекалам пробужденного наполеоновскими походами немецкого национализма. Что касается эстетики, то вначале русский патриотизм и национализм изображался по трафаретам античным — прошедшим через галломанию, через наполеоновский ампир из античности, а уже потом появилась мода на готическую немецкую стилистику и поиски «братских народов». В этом контексте нашли славян с Балканского полуострова, объявили им в русских газетах, что их будут «спасать» — и дальше внешняя политика империи была, в значительной мере, подчинена этой химере. Одним из следствий ее стала отчасти и Первая мировая война, похоронившая сей «немецкий проект» (начатый еще в эпоху Ивана III).

Для перевода на язык необразованного обывателя всей этой заграничной мифологии и для оправдания «кнута» и необходимости ложиться в гроб за «братские народы» приходилось изобретать самые монструозные идеологемы. Самая известная и масштабная из них — это так называемая теория официальной народности, сочиненная современником наполеоновских походов графом Сергеем Семеновичем Уваровым (1786–1855). Эффектную, но для здравого смысла болезненную формулу «Православная Вера. Самодержавие. Народность» изобрел отнюдь не вышедший в лаптях с толстовского сенокоса мифический «Герасим Курин», а бывший секретарь посольства при дворе Наполеона (в 1809 г.), автор работ по древнегреческой литературе, добрый знакомый И.В. фон Гёте (1749–1832) и А. фон Гумбольта (1769–1859), любитель красивых молодых людей и всего европейского.15 Таким образом, для народа — кнут, а для элиты — Европа и разные древнегреческие наслаждения. Так и жили (и продолжили жить).

Естественно, параллельно с созданием пьесы об имперской истории, необходимо было вмонтировать в нее (проще говоря, своровать) историю присоединенных регионов: прежде всего, Украины и Литвы.

III

В данном экскурсе, по объективным причинам, мы не можем подробно говорить о каждом из упомянутых сюжетов, но есть один принципиально важный. Новая история России, безусловно, начинается с преобразований Петра I. Однако, вопреки привычной формулировке с критерием «водораздела» по времени, я бы означил эту историю по сословиям: так сказать, с точки зрения развития российского общества как явления. Петр поделил Россию на два общества, которые затем продолжили существовать в двух разных временах: дворянство искусственно было «послано» в «будущее», а крестьянство (и производное…) — осталось в прошлом (во всяком случае, простонародная «машина времени» двигалась с сильно меньшей скоростью). Разделение на хозяев и крепостных рабов началось давно, но теперь оно начало приобретать эстетический, цивилизационный характер! Постепенно они уже по-разному одевались, говорили физически на разных языках, дворяне перенимали мифологию великой европейской античности и идеи Просвещения, учились и жили в Европе, женились и выходили замуж за европейцев (прежде всего, за немцев). Да, еще долго все подобное было неуклюжим (что ярче прочих высмеивал А.С. Грибоедов), но тем не менее разделение стало весьма явственным. И 1812 год — показательнейший пример абсолютного разделения двух частей населения: война особенно остро вскрыла описанную выше разность.

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒