Леонид Бородин 2 страница

– На вид – стиляга, официально – активист, неофициально – подпольщик! И впрямь – святая троица!

Константин ответил серьезно:

– Да, я понимаю, в этом есть что-то противоестественное, может быть, даже аморальное...

– Чепуха! – оборвал его Андрей. – Вот я уверен, что ты никогда не предашь, а более ценного человеческого качества я не знаю.

Они пожали руки и разошлись до вечера.

2. Осечка

В десять вечера Андрей сидел на скамейке в маленьком парке на Суворовском проспекте. Сидел, закинув руки на спинку скамьи в позе молодого бездельника, которому даже на прохожих смотреть лень. Чувствовал себя на удивление спокойно. Даже ни тени волнения. За месяц он многократно представлял себе всё, что должно было произойти через час, и была абсолютная уверенность в удаче. За три года ему приходилось осуществлять и более дерзкие операции.

Был теплый июньский вечер. С Невы потягивало прохладой. Где-то приемник не очень громко выхлопывал итальянские ритмы.

У скамейки, чуть покачиваясь, появился «интеллигент». Посмотрел на Андрея и плюхнулся рядом.

– Млеешь? – спросил он.

– Что? – не понял Андрей.

– Млеешь, говорю?

Андрей враждебно покосился на него.

– Созерцаешь проходящих женщин?

– Точно! – с откровенной злобой ответил Андрей.

– Не ершись! – упрекнул «интеллигент». – Созерцать женщин – самое благородное занятие для мужчины!

– Самое? – переспросил Андрей, явно задираясь.

– Если без похоти, – ответил «интеллигент», не обращая внимания на тон Андрея. – Женщина – это главное чудо мира! Это его самая непостижимая тайна!

– Самая? – сбросив агрессивность, спросил Андрей.

– Тсс! – «интеллигент» наклонился к Андрею. – Смотри! Смотри!

Мимо проходила молодая пара.

– Смотри на нее! На него не смотри! Он глуп в своем самодовольстве. Смотри на нее!

– Смотрю, – согласился Андрей, действительно рассматривая красивую, улыбающуюся девушку, которой что-то нашептывал парень.

– Ну! – накинулся на Андрея незнакомец, когда парочка прошла мимо.

– Ну? – ответил Андрей.

– Что ты видел?

– А ты?

«Интеллигент» отстранился от Андрея, презрительно окинул его взглядом.

– Тупица! – сказал он.

«Надвинуть ему шляпу на нос?» – подумал Андрей, но не шевельнулся.

– Ты сейчас видел улыбку счастливой женщины! – провозгласил незнакомец.

– Ну и что?

– А знаешь ты, что такое улыбка счастливой женщины?

Андрей развел руками.

«Интеллигент» снова пододвинулся к нему.

– Слушай и постигай! Улыбка счастливой женщины – это проявление, это мгновение мировой гармонии! Улыбка счастливой женщины – это осуществление мировой гармонии! Слушай! Люди ломают голову над тем, что такое истина, справедливость, правда .. Вот ты знаешь, что такое «правда»?

– Не знаю! – с любопытством усмехнулся Андрей.

– А истина? Во! А ведь хочешь знать! Я скажу тебе!

«Интеллигент» почти повис на Андрее.

– Истина – это улыбка счастливой женщины!

– И всё? – иронически заметил Андрей.

– Всё! – торжественно ответил философ. – Она же есть правда и справедливость! Она же есть и высший смысл бытия! Знаешь ты, почему в мире всё так неладно?

– Не знаю!

– Потому, – палец философа качался у самых глаз Андрея, – потому, что мужчины устраивают мир во имя свое! А всё проще, но и труднее! Мир надо устраивать во имя женщины! И счастливая улыбка женщины – высший и единственный критерий действия!

Он наклонился к самому уху Андрея.

– И революций не надо! Тсс! И на душу населения... не надо!

Он захихикал и закашлялся. Пальцем стукнул Андрея по груди.

– Мы, мужчины, твари, отчужденные от мирового смысла! Выпали, да! Сами по себе! Женщина – в самом венце его! Статистика чем занимается? Чушь! А надо? Провели мероприятие, подсчитали счастливых, сравнили! Плохо? Хорошо? Философы, политики о чем пишут? А надо сравнить и выбирать! А что выбирать и сравнивать?

– Улыбки счастливых женщин! – подсказал Андрей.

– Только! Только! – резюмировал «интеллигент».

– Ну, что ж! Это тоже вариант! – усмехнулся Андрей и увидел приближающегося Константина. – Когда власть потерпит фиаско и призовет тебя на помощь, присоединюсь!

– Циник! – буркнул презрительно тот вслед уходящему Андрею.

С Константином они прошли к концу сквера. Там уже топтался Коля. Андрей взглянул на часы:

– Порядок! Пошли!

Старинный петербургский дом арочной колоннадой выступал к углу, заглотнув тенью кривой треугольник перекрестка. От одиннадцати до одиннадцати тридцати углом прошло человек десять. Не те. Андрей на другой, освещенной стороне стоял как вкопанный, ничем не выказывая беспокойства. Но вот он подал условный знак. Быстро перешел перекресток, и там они заняли позицию, заранее обдуманную Андреем. Когда милиционер поравнялся с ними, Коля и Константин одновременно схватили его за руки, а Андрей в то же мгновение ударил его снизу в солнечное сплетение. Милиционер охнул и повис на руках у всех троих. Андрей рванул френч, рубашку, так что затрещали швы, из-под мышки, из самодельной кобуры выхватил пистолет. Коля и Константин отпустили милиционера, и он со стоном сполз на тротуар. Андрей сунул пистолет во внутренний карман пиджака, но тут же, вскрикнув, пластом рухнул на спину. Милиционер остервенело выкручивал ему ногу. Андрей завертелся, пытаясь вырваться или хотя бы спасти ногу от перелома.

– Что стоите! – закричал он остолбеневшим напарникам. Они кинулись на милиционера, пытаясь оттащить его, но тот не отпускал ноги Андрея, хотя крутить и перестал. Андрей изогнулся. Рука сама потянулась к пистолету. Перехватив его за ствол, Андрей резко, наотмашь ударил и попал по руке Коле. Коля вскрикнул и отпустил милиционера, который тотчас же воспользовался этим и боднул головой склонившегося Константина. Удар пришелся в челюсть, Константин отшатнулся, оступился с тротуара и упал. Но в это же мгновение Андрей, вновь изогнувшись, рискуя поломать вывернутую ногу и чуть не теряя сознание от боли, наотмашь ударил уже пытавшегося подняться милиционера. Андрей не только услышал, но рукой почувствовал хруст. Дальше всё прошло по плану.

* * *

Встретиться они должны были в пять на квартире. Но в перерыве после второй лекции в коридоре напротив аудитории Андрей увидел Колю. Быстро спустившись по лестнице, у выходной двери Андрей резко повернулся, и Коля, еле поспевавший за ним, чуть не налетел на него. Андрей был в бешенстве.

– Ты зачем здесь! Кто разрешил!

Коля испуганно смотрел на него.

– Ну! – прошипел Андрей.

– Знаешь, – еле выговорил Коля, оглянувшись, сглотнув слюну, – ты... мы... это... в общем убили мы его...

Злость на лице Андрея сменилась угрюмостью. Глядя Коле прямо в глаза, он ответил устало:

– Знаю.

– Откуда? – прошептал Коля.

– Я знал это еще вчера.

Пухлые Колины губы задрожали. Он швыркнул носом, отвел глаза.

– Это я! Понял! Вы ни при чем!

– Да я ничего... – начал оправдываться Коля.

– Кончай! – оборвал его Андрей. – Позвони Косте, что встреча отменяется. Приведите в порядок одежду. Чтоб никаких следов! Если будет что-нибудь новое, – связь через Костю. Никаких встреч!

Добавил уже другим голосом:

– И постарайтесь не хныкать! Духом не падайте! Произошла осечка. Но мы с лихвой искупим! Понял!

Не очень уверенно Коля кивнул головой.

– Всё.

Когда Андрей пожал ему руку, Коля скривился.

– Чего ты, – спросил, нахмурившись, Андрей.

– Руку... Ты вчера мне по ней саданул, – как бы оправдываясь, объяснил Коля. Задрал рукав пиджака и рубашки. Показал: ниже локтя большой синяк. Трогать больно, – виновато сказал Коля.

– Сходи к врачу, может, трещина.

– Да нет, зашиб просто. Трещина была бы – рукой не шевельнул бы. В детстве было такое... – почему-то радостно затараторил Коля.

– Ну ладно, уходи. Да носа не вешай!

Коля убежал.

Андрей поднялся наверх, зашел в аудиторию, взял тетради. В дверях столкнулся с деканом, но даже не поздоровался, прошел мимо. Декан удивленно посмотрел ему вслед.

На улице долго о чем-то раздумывал. Потом достал деньги, пересчитал. Свистнул проходящему такси. Сел на заднее сидение. У метро «Нарвская» расплатился. Нашел свободную телефонную будку, набрал номер.

– Вадим, это я. У тебя есть кто-нибудь? Тогда выйди. Есть время? Порядок.

Вадим появился встревоженный.

– Что-нибудь случилось?

– Ничего, – спокойно ответил Андрей. – Просто захотел увидеть тебя. Поговорить... надо...

– Ну, слава Богу, – облегченно вздохнул Вадим. – Я не ждал твоего звонка... по крайней мере, сегодня. Подожди, я сбегаю, газ выключу. Отец спит.

– О твоем варианте поговорить хочу, – сказал Андрей, когда Вадим вернулся.

Они пошли переулком в сторону от многолюдного проспекта.

Долго шли молча.

– Вот что скажи, Вадим, – наконец решился Андрей, – как ты со своим вариантом в мире зла жить собираешься? Если я правильно понимаю, он начисто исключает борьбу? Праведность для себя – ведь это самовыключение из неправедного мира? В общем расскажи мне о своем варианте. – И осторожно добавил: – Конечно, если можешь. И что можешь.

С каким-то отчаянием Вадим ответил:

– Боюсь!

– Чего?

– Не со мной бы надо тебе говорить! У меня же всё только в чувстве, я еще не всё словами определил...

– Но я же не прошу обращать меня! – возразил Андрей. – Я просто хочу понять тебя. Говори как можешь. Если и не пойму, – ничего страшного! Я не хочу с тобой спорить. Я хочу только послушать тебя.

– Я попытаюсь, – неуверенно ответил Вадим.

Еще некоторое время шли молча.

– Жизнь ведь ничтожна во времени... Так? Но человеку дано понимание вечности. Откуда? Это же парадокс... А бесконечность! Можешь ты себе ее представить? Параметры не нашего бытия!

– По Канту шпаришь! – усмехнулся Андрей.

– По Канту? Нет. Едва ли... Я не читал его. Скучно...

Живо повернулся к Андрею:

– А правда? Истина! Мы с тобой сколько эти слова мусолим! Ведь никто не знает конкретно, что это такое!

– Улыбка счастливой женщины! – улыбнувшись, пробормотал Андрей.

– Что? – не понял Вадим.

– Извини, я так... Продолжай.

– Я хочу сказать, что каждый ищет смысла этих слов, но не находит... А ведь в сознании-то нашем есть, понимаешь, есть понятия правды, истины... Они будто даже не в нас, эти понятия, а над нами, а мы только головы задираем, да на цыпочках тянемся...

– Ты гений, Вадик! – весело рассмеялся Андрей. – Платона ты ведь тоже не читал!

Вадим насупился. Замолчал. Андрей взял его за локоть:

– Больше не буду! Мне интересно, честное слово!

Вдруг закрутил головой.

– Подожди минуту.

Подскочил к какому-то парню.

– Есть закурить?

Парень нехотя достал пачку сигарет, небрежно протянул Андрею.

Андрей попросил спички и, не поблагодарив, вернулся к Вадиму. У того даже горло пересохло от удивления:

– Андрей, случилось что-нибудь?

– Нет, – ответил Андрей, затягиваясь глубоко и с удовольствием. Разве я не имею права вести себя парадоксально?!

Юмора, однако, не получилось, и Вадим с еще большей тревогой смотрел на Андрея.

– Ну, хорошо, – сбивчиво заговорил Андрей, – вечность, бесконечность, правда, истина, добро, зло – параметры чего-то иного, чем мы. Назовем его Богом. Что меняется от этого в нашей жизни?

Вадим пытался было что-то сказать, но Андрей вдруг схватил его за плечо, остановил, заговорил громко и зло:

– А хочешь другую философию! У тебя кошка есть дома? Кошка, говорю, есть?

– Есть, – испуганно ответил Вадим.

– У твоей кошки одна цель – жить. Когда она хочет есть, она мяучит, когда ей холодно, она мяучит. А когда она сытая, что она делает? Мурлычет! А можешь ты мне объяснить, что это такое? В мурлыканье нет жизненного смысла. Это издержки бытия. Так вот слушай, доморощенный Платон, так называемая интеллектуальная жизнь человека, в которую входит и религия, есть мурлыканье высокоразвитого животного! Мурлыканье! Всё! И ничего больше!

– Что ты говоришь, Андрюша! – крикнул Вадим так громко, что оглянулась проходящая мимо женщина с пучками моркови в сетке. – А разум!

– Разум? – вдруг обрадовался Андрей, словно ждал этого вопроса. Разум – это шестое чувство самосохранения. У кошки их пять, у волка пять, а у человека шесть. То, что ты называешь разумом, развилось в человеке в связи с выпадом его из общей системы природы, где достаточно пяти чувств. Гипертрофия этого шестого чувства породила так называемую интеллектуальную жизнь, как обжорство порождает жировые наслоения. Жирному тепло, но он может и задохнуться от жира. Так и человек! Да! Именно так! Разум сохраняет жизнь и губит ее! Булка хлеба и атомная бомба – продукт хитрости-разума! Кошка не контролирует свое мурлыканье, оно непроизвольно. Творчестно человека – тоже! Спроси меня еще, что такое искусство, и я отошлю тебя к твоей кошке, которая играет с мышью, когда сытая! Хочешь формулировочку? Искусство – это...

– Не надо, Андрей!

– Надо! Боишься! А может быть, я говорю тебе ту единственную правду, которую человек не только боится, но и не хочет знать! О чем я? А! На-ка, проглоти! Искусство – это побочная функция нормально функционирующего живого организма! Каково! Эта функция присуща всем живым существам в соответствии со степенью их развития!

– А поэты, умирающие от чахотки!

Вадим покраснел от волнения.

– Например, кто? – злорадно спросил Андрей.

Вадим растерялся.

– Чахоточники и язвенники, Вадик, занимаются политикой, самым гнусным вариантом мурлыканья! Или тебе еще рассказать про комплекс неполноценности, чтобы ты не вспомнил про слепого Гомера и горбатого Эзопа! Человечество живет по тем же законам взаимопожира-ния и самовыживания, что и весь мир, идея же Бога, как и все прочие идеи – это опыты коллективного самоконтроля, попытки регулирования взаимопожирания!

Сигарета сама догорела в его руке, он еще попытался затянуться, но обжег пальцы, отшвырнул окурок. Он упал к ногам мороженщицы, она что-то закричала им обоим. Вадим поспешно затянул Андрея за угол, там они свернули в арку большого дома, вышли во двор, остановились. Во дворе никого не было.

Андрей успокоился, снова стал самим собой, в глазах погасла лихорадочность, движения стали сдержанными, лицо застыло в привычной маске твердости и уверенности. Таким знал его Вадим. Почти таким. Что-то новое появилось в глазах «командора». Новое было тревожным. Не добрым. Иначе не приковывало бы взгляда...

– Понимаешь, Вадик, – уже спокойно сказал Андрей, – я не вижу аргументов против того, что наговорил тебе. Хотел послушать тебя, а разболтался сам... Этот разговор был не нужен вовсе.

Вадим ответил ему с грустной уверенностью:

– У тебя что-то случилось. Серьезное? Не хочешь говорить, не нужно. Только... если это то, что я думаю...

– Ну, – разрешил Андрей.

– Ты остался один...? Я имею в виду твой вариант...

– Нет, я не один, – сказал Андрей, и тон означал, что тема исчерпана. – Я уезжаю. Надолго. Кое-кто из наших, возможно, тоже уедет. Постарайся с ними не встречаться. Так надо.

Вадим робко спросил:

– Чем-нибудь я могу... помочь тебе?

Андрей помолчал.

– Можешь. Новый телефон Ольги у тебя есть?

Вадим торопливо рылся в записной книжке.

– Есть. Записывай.

– Говори.

Вадим вспомнил, что Андрей никогда не записывал телефоны. Это была часть его системы.

Оба они расстались с предчувствием, что виделись последний раз.

Минут пятнадцать стоял Андрей у телефонной будки, пропустил очередь раз пять. Затем вошел. Набрал номер. Телефон Ольги был занят. Он повесил трубку и пошел прочь.

3. Телефоны

Прошло пять дней. На шестой вечером в квартире Константина зазвонил телефон. Сначала его никто не услышал, так было шумно. Потом девица в голубом платье пропищала:

– Костик, да телефон же!

Константин вышел в коридор. Снял трубку. Вяло ответил.

– Костя, это я, привет!

– Коля?

Обрадованный, что узнан, Коля захихикал.

– У тебя ничего?

– Ничего, – ответил Константин.

– У меня тоже... всё тихо.

Коля покашлял в трубку. Разговор не клеился.

– Знаешь, я сидел, сидел в своей комнате, что-то тошно стало.

– Откуда звонишь?

– Из будки. На углу которая. Я тебе помешал?

– Да нет...

Коля усиленно сопел в трубку.

– Слушай, Кость, если я спрошу, ответишь честно?

– Спрашивай, – сказал Константин, вздохнув.

– Ты... это... ну... ведь презираешь меня? Да?

– Чего? – изумился Константин.

– Ты не отпирайся, Костя! Я знаю! И вообще, это правильно...

Константин закричал в трубку:

– Ты чего там мелешь! Выпил?

– Нет! Честное слово, нет! – заоправдывался Коля. – Ты только подожди, не бросай трубку, я хочу сказать, поговорить... по-другому-то ведь не получится, по телефону только... А я не выпивал, честное слово! Мне нельзя выпивать, у меня язва двенадцатиперстной кишки... Спирт только можно немного. А где его возьмешь... Дорогой... А вина нельзя, сразу кишки резать начинает... и острого ничего нельзя... огуречный рассол, например, вкуснятина, а нельзя.

Коля тараторил.

– У тебя язва? – рассеянно спросил Константин. – Я не знал...

Наверное, никто не знал.

– Слушай, Костя, – продолжал Коля торопливо, словно боялся, что не успеет сказать, что его не дослушают... – Знаешь, я думал, что не люблю тебя! Правда! Я так думал! А вот сегодня сидел и понял, что я просто завидовал, как самый последний подонок завидовал... Я тебе всё скажу, понимаешь, мне надо сказать... Помнишь, юбилей наш отмечали, ты колбасы принес, я такой в жись не видел... сервилат называется. У меня потом всю ночь кишка болела, я еще выпил тогда... за юбилей... И я тебе завидовал... У тебя костюмы всякие... и я тоже завидовал. Я когда один, учился говорить, как ты, ну так, с юмором, у меня ничего не получалось, и я тоже завидовал... Ты этого не знал, но ты презирал меня... и правильно! Я подонок... был...

– Подожди, Коля, подожди! – пытался остановить его Константин, стараясь справиться с чем-то досадным в себе, что появилось захватило, жгло...

– Нет, нет, я еще не всё... Когда Андрей вариант свой сказал, я испугался, но я назло тебе согласился... Нет, не так... Я думал, ты не пойдешь. Я себе сказал: «Он не пойдет, а я пойду!» А ты тоже... Мне, честное слово, стыдно! Потом ты говорил, что в комнате свинство... Это ты правильно. Человек всегда должен быть аккуратным, но ведь, понимаешь, я еще в кочегарке работаю, сорок восемь часов в неделю. Накидаешься лопатой, придешь, руки не поднимаются, и зубрить надо... Не, я не оправдываюсь... то есть я пытаюсь оправдаться, чтоб ты понял... Знаешь, я решил, если всё... ну... пройдет хорошо, я по-новому жить буду! У нас теперь неизвестно как будет, так я решил... чтобы на душе чисто было, вот... Он снова засопел в трубку.

– Ты всё сказал? – голос у Константина дрожал. – Теперь я скажу. Слушай! Ты отличный парень, понял! А я всего-навсего пижон! Сытый пижон! Я не презирал тебя, но я был хамом! Если всё пройдет, мы будем друзьями! Ты веришь мне? Алло!

– Кость! Что мы натворили! А!

Эта фраза прозвучала так, что у Константина мурашки по спине пробежали.

– Да, – глухо ответил он. И вдруг впервые отчетливо понял весь смысл случившегося, и еще – что не обойдется! Что с того вечера жизнь его поделена надвое, и в середине – пропасть. И возврата нет! Еще ему показалось, что на том конце провода очень близкий ему человек, очень нужный ему человек...

– Слушай, Коля, – сказал он торопливо и взволнованно, – давай приезжай ко мне! Хватай такси и езжай! Есть у тебя на такси?

Коля сопел.

– Не надо, Костя.

– Почему? Чего ты?

– Всё будет не так. По телефону лучше. Давай лучше еще поговорим!

– Зря ты! Я бы всех разогнал, и посидели бы вдвоем!

– А кто у тебя? – спросил Коля с детским любопытством.

– Да гости... Три девицы высоких папаш, несколько перспективных аспирантов и один известный музыкант...

– Ух ты! – восторженно прокоментировал Коля. Затем застонал: – Вот видишь, я опять завидую! А чего они делают?

– Сейчас? Сейчас одна дева, закатив глаза, нашептывает Пастернака.

– Декадентка? – спросил Коля серьёзно.

– Нет, – пояснил Константин, – ей замуж нужно.

– Конечно, чего одной-то жить!

– Что? – переспросил Константин.

– Я говорю, понять можно. Каждой женщине детей охота иметь, и чтоб семья...

– Коля, у тебя есть враги?

– Какие враги? Если... ну, ты же знаешь...

– Нет, личные враги, я имею в виду. Есть кто-нибудь, кого ты ненавидишь?

Коля недоуменно хмыкнул.

– Не знаю... Мне зла никто не делал... Больше сам по глупости всегда...

– А девушка у тебя есть?

Коля замолчал. Константин с грустью сказал:

– Как же так получилось, что мы три года дружим и ничего не знаем друг о друге?

Коля молчал. Потом сказал печально.

– Ну, пока, Костя!

Тот испугался.

– Ты что, Коля! Обиделся...

– Нет, нет, – залопотал он, – замерз, в рубашке выскочил. Я еще позвоню, Костя!

– Звони! слышь, обязательно звони!

– Ну, пока...

Телефон запищал. В гостиной известный музыкант играл Шопена.

* * *

В тот же вечер и в то же время состоялся другой телефонный разговор.

Вадим долго пробивался к Ольге. Телефон был занят. Наконец, ответила.

– Бессовестный, – сказала она ему грустно.

– Оля!

– Конечно, я знаю. Я всегда была для тебя приложением к Андрею. А перестав ею быть, перестала существовать! Через полгода чего же ты вдруг вспомнил обо мне?

Чертовски неприятная правда была в ее словах.

– Мне нечем оправдаться! – сказал он очень искренне.

– Поздравь меня, Вадик, я кончила училище.

– Поздравляю!

– Спасибо. Еще поздравь.

– Ну?

– Я поступила в консерваторию.

– Ты молодец, Оля!

– Видишь, как удачно и счастливо устраивается моя жизнь! Так что же ты позвонил мне? Впрочем, можешь не говорить, я знаю.

– Не знаешь.

– У Андрея что-то не так? Ему плохо? Верно?

У Вадима язык отнялся. Она горько усмехнулась.

– Вы почитаете себя сложными, многоплановыми натурами, вы носитесь со своей сложностью, как... Господи! У вас же всегда одна и та же константа эгоизм! Ну, говори же, эгоист, что случилось с твоим другом, эгоистом трижды и без предела!

Она говорила спокойно или старалась говорить спокойно. И всё же Вадим чувствовал, что разговор ей не безразличен. Так и должно быть, он ведь много знал! Но как сказать ей и что сказать!

– Ты права, Оля, ему плохо. Но, конечно, я звоню по своей инициативе.

– Ясное дело! Андрей умеет подбирать чутких друзей!

– Не нужно так говорить о нем, Оля, ты...

– Но можно! – перебила она его. – Андрей – дурной человек! Да! Молчи! Я имею право это говорить! Ну, подумать только! Как много вокруг лучше него, мизинца которых он не стоит! Сколько добрых и благородных людей, любить которых – было бы счастье, твердое, уверенное счастье! Почему же всё так дурацки устроено в жизни? Ты умный и рассудительный, скажи, почему? Впрочем, скажи лучше, что с Андреем!

– Кроме того, что ему плохо, я ничего не могу тебе сказать. Поверь, я сам не знаю!

Она ответила ему с досадой:

– Раньше ты не лгал, Вадим!

– И сейчас не лгу. Я больше не посвящен в его дела. Кое-что изменилось...

– Разругались?!

В голосе был испуг.

– Нет. Я не могу тебе объяснить, но мы не ругались. Я видел его пять дней назад. Ему было плохо. Он попросил твой новый телефон. Но ты не звонила мне, и я понял, что он тебе тоже не звонил.

– Почему я должна была звонить тебе? – удивилась она. – Ну, конечно, ты прав! Я позвонила бы тебе, чтобы узнать хоть какие-нибудь подробности, ведь от него я бы ничего не услышала! «С женщиной говорят о любви, когда любят, и ни о чем, когда равнодушны. О делах не говорят никогда!» Это тебе знакомо?! Демагог проклятый! Сколько горя он мне принес! Вадик, милый! Скажи, за что ты ему так предан? Ведь он никого не любит! Он, если держится за кого, так только пока тот дышит его воздухом!

– Нет, не так! – горячо возразил Вадим. – Я задам тебе тот же вопрос, за что ты его любишь до сих пор?

Вадим ясней ясного увидел ее лицо и слезы на глазах. И не ошибся. Слезы были в голосе.

– Не знаю! Не знаю! Он измучил меня! Я во сне сколько раз хлестала его по щекам! Но он и во сне мучил меня, и я во сне разбивалась об него, как о стену! Он ни разу не приснился мне улыбающимся или ласковым! Знаешь, Вадим, я уже думала, что может быть, это не любовь, а вариант неврастении. Я к психиатру ходила, Вадик! Он высмеял меня, – такой же толстокожий чурбан! Чего же ты хочешь от меня! – вдруг почти закричала она. – Чтоб я пошла к нему, чтоб он снова чванился передо мной, а потом прогнал! И ты такой же! Только прикидываешься добрым! Разве это не жестоко, звонить мне, когда я, быть может, только в себя пришла?! И всё снова? Разве не жестоко толкать меня на унижение! Как ты можешь! Ты такой же, как он! Эгоисты проклятые!

Она бросила трубку на стол. Вадим слышал ее рыдания, молча кусая губы.

Прошло больше минуты. В трубке зашуршало.

– Прости, Вадик! Я становлюсь кликушей.

Она всхлипывала, шмыгала носом.

– Оля, я всё понимаю, но, честное слово, я почему-то уверен, что рано или поздно у вас будет всё хорошо...

Она отвечала, всё еще всхлипывая.

– Поздно хорошо не бывает! Поздно – значит поздно... Это только плохо! Боюсь, что поздней уже некуда! Я не пойду к нему, не проси! Будь он проклят!

Вадим говорил мягко, но убежденно.

– Оля, таких, как Андрей, мало. Я лично не знаю никого. Когда-нибудь ты это поймешь. И еще я знаю, что он любит тебя.

– Нет, Вадик, – устало ответила она, – он никого не любит. И меня. Я бывала ему нужна... и всё. Я не пойду к нему!

Вадим помолчал.

– Хорошо, не ходи. Но обещай мне, что если он придет сам, ты будешь терпелива! Поверь, я знаю его много лет. Таким видел впервые!

– Все только о нем и о нем! А на меня тебе наплевать!

– Ну, не нужно так! – уговаривал он ее. – Я к тебе очень хорошо отношусь! А что не звонил, ну, ты только подумай сама, что мог я сказать тебе?

– Что? – с обидой закричала она. – Что сказать! Да хотя бы, что он жив, что здоров, что не попал под трамвай, не подрался с милиционером, что его не выгнали из института, что он есть на свете еще, подлый он человек! Сказать тебе нечего было! Эх, ты!

И она бросила трубку.

* * *

К Константину пришли утром, назавтра после Колиного звонка. Отец с матерью уже уехали на работу. Немного позднее Константин подумал, что в этом смысле ему повезло. Он не увидит их шока.

Пришли пятеро. И еще понятые. Предъявили ордер на арест и обыск. Константин держался спокойно. Оказалось, что он внутренне готов... Покоробило, когда обшаривали, когда рылись в личных вещах, в бумагах. Когда осматривали сервант, уловил недобрую ухмылку в лице сотрудника. Признал ее справедливой. И действительно, к чему семье из трех человек семь наборов рюмок и бокалов! И все прочие сервизы! И фарфор в бессмысленном количестве...

Битком набитый холодильник тоже вызвал хмурое движение бровей. Вполоборота к Константину один спросил его:

– Чего не хватало? А?

– Птичьего молока! – ответил другой, шаривший в гардеробе.

В этот момент Константин позавидовал Коле. Тот при обыске сможет спокойно смотреть всем этим в глаза. Подумал: «Как Коля? Тоже уже?» Удивился, что его совсем не интересует, как до них добрались. Еще оказалось, что другого исхода он и не ожидал. В каком-то смысле даже будто легче стало.

Подумал об институте, как о чем-то очень далеком в прошлом. Мир словно замкнулся этой комнатой, где сновали чужие, враждебные люди, за стенами же словно пустота образовалась и отделила его от всего прочего, потускневшего, помельчавшего, ставшего чужим. Из окон доносился шум уличного движения, но воспринимался, как падающая звезда, без всякого отношения к нему, Константину, тоже не то уже не живущему, не то спящему, не то бредившему наяву... Взглянул на часы. Захотелось их остановить. Но остановить нельзя. Пружина должна раскрутиться до конца. Подумал – разбить? Бравада! Вспомнил, что у Коли часов не было. Он надоедал, спрашивая время. А в столе лежали еще одни часы – подарок отцовского друга-сослуживца. Стыдно стало. Да! Ему было бы совсем спокойно, если бы не это ощущение стыда, что возникало с каждым воспоминанием. Подло жил? Может быть, не подло – легкомысленно! Как канарейка!

– Отвечать надо, когда спрашивают! – раздался над ухом грубый голос.

– Слушаю вас, – спокойно ответил он.

– Документы где? Паспорт?

Константин пытался сосредоточиться, вспомнить, где может быть паспорт.

– Под вазой, наверное...

Он, забывшись, поднялся, чтобы достать...

– Сидеть!

Он сел. Улыбнулся:

– Зачем же вы спрашиваете? Если обыск, так ищите!

Старший подошел к нему, сказал тихо:

– Вам бы воздержаться от остроумия. С уголовным кодексом знакомы?

«Причем здесь «уголовный»? – подумал Константин. – Другого-то, наверное, и нет».

⇐ Предыдущая 123 4 5 Следующая ⇒