Самбук Р. Ф. 7 страница

— Говоришь, из Воли-Высоцкой? А кто там председатель сельсовета?

Кого-кого, а этого Дмитро никогда не забудет — донес на отца.

— Раньше был, — развел он руками, — Иван Павлов, а кто теперь — не могу сказать…

— Давно был в Воле?

— Осенью.

— Кто там у тебя?

— Дядя. Можете проверить: Василь Петрович Заставный. Работает в сельпо…

Все вроде было правильно, но лейтенанту не хотелось так быстро отпускать бойкого студента. То ли привык к тому, что даже пожилые люди вежливо здороваются с ним, а этот стоит с независимым видом, из-под кепки задорно выбилась белая шевелюра, еще и улыбается, — то ли что-то другое настораживало…

— Кто может удостоверить твою личность? — спросил сурово.

— Я же на фото… — Дмитро ткнул пальцем в студенческий билет. — Или не похож?

— Похож-то похож, — произнес сквозь зубы лейтенант, — да много вас тут шатается.

— Не так-то уж и много, товарищ лейтенант, — возразил Заставный, — из нашего села пока что трое только поступили…

— Очень грамотный, — буркнул тот. — Советская власть вам все условия, а вы…

— Не обобщайте, товарищ лейтенант, потому что я могу подумать, что этот карабин, — Дмитро дотронулся до оружия, которое держал в руках «ястребок», — тоже не в тех руках…

— Но-но!.. — сдвинул тот фуражку на затылок.

— Я тебе поговорю! — Лейтенант отдал студенческий билет. — Топай в свою Волю и не мели попусту языком.

— Слушаюсь! — Дмитро приложил растопыренные пальцы к козырьку кепки, в два прыжка сбежал с крыльца и, подмигнув «ястребку», направился к околице.

Сразу же за селом начинался густой бор. Заставный для приличия прошел с полкилометра по песчаному проселку, ведущему к Воле, и, когда его уже никто не мог видеть, круто свернул в лес. Немного посидел, выжидая, и зашагал на запад, продираясь между густо посаженными молодыми соснами к дороге на хутор отца Андрия Шиша. Он знал здесь каждую тропку и не боялся заблудиться.

Хутор стоял прямо в лесу — люди отвоевали лишь небольшие лоскуты под огороды. Отец Андрий занимал дом, принадлежавший когда-то лесничему. Большой, каменный, под красной железной крышей, он прижался к самой опушке, чуть ли не в окна заглядывали ветви берез, а дальше шли дубовые и буковые чащи.

Дмитро притаился в кустах, откуда мог видеть двор священника. Мог окликнуть Ганю, озабоченно бегавшую из кухни в дом, на ходу переругиваясь с работником; видел, как вернулся с вечерни его милость, как распрягали лошадей, как отец Андрий собственноручно кормил надутых индюков, обступивших его и норовивших вырвать зерно из рук. Заметил, как двое «ястребков», вооруженных автоматами, ходили по хутору. Начало темнеть — они сели в тачанку и уехали в село.

Дмитро не осуждал их — что могли поделать, когда Гроза по ночам шастает по хуторам. Тут их передавят, как цыплят, а в селе — оборона…

Отец Андрий сел чаевничать на веранде — Ганя зажгла и поставила на стол керосиновую лампу. Только тогда Дмитро выбрался из своей засады.

— Приятного аппетита, святой отец, — сказал он прямо из темноты.

И его милость от неожиданности даже подскочил на стуле. Перекрестился и встревоженно спросил:

— Кто там?

Парень подошел к веранде так, чтобы не попадать в круг света от лампы, назвался:

— Дмитро Заставный, отче.

— А-а… Митя… — облегченно вздохнул его милость. — Что же ты не заходишь?

— Не хочется, чтобы увидели, отче…

— Твоя правда, твоя правда… — засуетился отец Андрий. — Постой там пока… Ганя, Ганя! — хлопнул в ладони. — Что-то холодно мне стало, перенеси чайник в комнату.

Через несколько минут Дмитро сидел в комнате и с аппетитом ел колбасу и разные закуски, которыми славился стол его милости. Утолив первый голод, сообщил:

— Из города я, отче…

— Слышал, слышал, что ты там обретаешься…

— Так если слышали, прикажите работнику найти куренного. Господа, которые поехали в город, уладили свои дела и просили немедленно сообщить, где и когда встретит их куренной. Желательно где-нибудь поблизости от Злочного.

— Ох… ох… — закряхтел отец Андрий. — Чувствую, придется мне трясти свои старые кости в город…

— Не такие уж они и старые, — нахально возразил Дмитро, — да и бричка у вас, отче, дай боже…

— А тебе какое дело? — рассердился священник. — Лопай молча… Очень умными все стали!

Дмитру не хотелось ввязываться в спор, клонило ко сну, даже клюнул носом.

— Переспишь на сеновале, — заметил отец Андрий, — иди уж…

Заставный вышел во двор, немного постоял, но на сеновал не пошел. Небо было такое звездное, а воздух такой теплый, что становилось тоскливо от одной только мысли о крыше над головой. Дмитро вспомнил: метрах в двухстах от дома видел на поляне большую копну — не колеблясь, направился туда.

Свежее сено пахло медом, лекарственными травами — крепкий аромат кружил голову, и Дмитро долго не мог заснуть. Лежал уставившись в звездное небо, и ему почему-то хотелось плакать. На душе стало больно, на глазах выступили слезы и мешали смотреть на звезды. Дмитро вытер их рукой, размазал по щекам. Звезды напомнили ему, какой он маленький и беспомощный, так себе — жалкая козявка под вековыми шумящими соснами. И каждый может раздавить, никто и не заметит. Как раздавили тех… мать и дочку… Кажется, ее звали Галей. Вспомнил ее полные ужаса глаза. Боже мой, как она не хотела умирать! А Хмелевец поднял руку — и все. Дмитро скрипнул зубами, повернулся на бок и заплакал обычными мальчишескими слезами, всхлипывая и трясясь всем телом.

Слезы несколько успокоили его. Закопался в мягкое душистое сено и заснул, как ребенок: сладко, без снов, причмокивая губами.

Под утро его разбудили голоса. Открыл глаза и, по лесной привычке, не шевельнулся, чтобы не обнаружить себя. Сразу узнал голос отца Андрия. Он рассказывал:

— Говорит, что господа, с которыми он ездил, уладили свои дела и должны вернуться. Хотят доехать до Злочного поездом или машиной, и чтобы где-то там вы их ждали…

— До Злочного, говоришь… — Это голос куренного Грозы. — Лесами можем добраться до самого Злочного. Хорошо, так и будет. Неподалеку от шоссе есть село Путятичи, от него на север километрах в двух — дом лесника. Пусть приезжают в Путятичи и от восьмидесятого километра идут лесом прямо на север. Выйдут к дому в лесу, спросят лесника Сенькова. Он и проводит к нам. — Гроза вздохнул, зашелестел сеном, садясь. — Устал я что-то, не высыпаюсь…

— Да и когда выспишься? Охотятся на тебя, как на волка, — поддакнул кто-то тонким голосом.

«Сотник Отважный», — определил Дмитро. Надо было бы сразу признаться, что слышит их разговор — куренной никому не прощал таких вещей, — но удобный момент уже прошел, и парень притаился, чтоб не выдать себя.

— До Злочного лесами двое суток, — рассуждал Гроза. — Надо собраться, значит, двинемся послезавтра на рассвете. Тут такие леса, что знающий человек может и днем идти. Будем там через два дня, ночью, и подождем еще два. Пусть рассчитают…

— Когда вы поедете, отче? — спросил Отважный.

— Завтра во второй половине дня. Чтобы успеть в Злочном на ночной поезд.

— Где же наш парень? — поинтересовался куренной.

— Спит на сеновале.

— Скажешь, пусть идет в Овчарову Леваду. Там у нас склад, оттуда и двинемся. Днем побудет у тебя — пусть отсыпается, а вечером — прямо в Леваду. — Помолчали. — Значит, брат, мы с тобой уже не увидимся… — вздохнул куренной.

— Бог разлучает, бог и сводит… — неопределенно ответил отец Андрий.

— Возьми вот… — Куренной закряхтел, видимо, тащил что-то из кармана. — Деньги тут, нам они уже ни к чему, а тебе пригодятся.

— Спасибо! — растрогался его милость. — Спаси тебя бог…

— Поцелуемся на прощание!

Поцеловались, и отец Андрий сразу заспешил.

— Заутреня у меня сегодня, — начал оправдываться, — да и по хозяйству надо…

— Иди уж, иди, — отпустил куренной, — и не забудь все растолковать там…

— Слава Иисусу, еще память не отшибло!

Отец Андрий ушел, Гроза и Отважный остались. У Дмитра затекла нога, но он боялся пошевельнуться.

— Куда мы сейчас? — спросил Отважный.

— Переспим в тайнике, а вечером на хутор к Бабляку. Он кабана заколол… В десять пусть ребята соберутся. Выпьем понемножку, потому что в дороге — ни-ни! Сам пристрелю, если увижу пьяного!

— Не привыкли ребята…

— Ничего, два-три дня потерпят. Двинемся к границе — полегчает. Леса в Карпатах — ого-го, не то что наш отряд — дивизия затеряется!

— Хотел я у тебя спросить… — вкрадчиво начал Отважный.

— Ну?

— Что это за чемодан, если не секрет?

— Документы какие-то, очень нужны самому Бандере…

— Вот я, ей-богу, и думаю, — осторожно, как бы рассуждая вслух, продолжал Отважный, — прорвемся мы через границу, кровью зальем дорогу, а там что? Кто добыл чемодан? Те двое… Им и почет…

— К чему это ты?

Отважный покашлял:

— Так… Ни к чему… Но несправедливо…

Гроза тихо засмеялся:

— Думаешь, я твоих мыслей не знаю? А может, я раньше тебя подумал? Говори уж, не таись…

— Тех двоих… — Отважный даже задохнулся, — в расход! Сами пробьемся с чемоданом через Бескиды. Отряд завяжет бой с пограничниками, а мы… Я там такие тропинки знаю…

— Голова! — с уважением сказал Гроза. — Но, — он, должно быть, схватил Отважного за грудки, потому что тот испуганно охнул, — я тебя насквозь вижу! Попробуешь обдурить — придушу, как котенка!

— Я никогда не думал…

— И не думай!

— Бог свидетель.

— Хватит, — смягчился куренной, — теперь слушай внимательно. Всякое бывает, может, нам не удастся прорваться в Путятичи. Соображаешь?.. В таком случае надо предупредить тех… Я с ними договорился…

У Дмитра совсем онемела нога, чуть-чуть шевельнулся, вытягиваясь. У Отважного был собачий слух, сразу насторожился:

— Слышишь?

— Что?

— Шуршит…

— Мышь, — спокойно ответил Гроза, но прислушался. — Мышь, — повторил уверенно. — Ну что ж, идем… — Встал, покашлял. — Пока темно, доберемся до тайника.

— Как договорился со Сливинским? — спросил Отважный.

— Следует сделать так… — Гроза снова закашлялся, и, когда приступ кашля прошел, они отошли настолько, что Дмитро ничего не услышал.

Дмитро потянулся, выглянул из своей ямки. Еще темно, и ничего не видно — ушли… Теперь стог казался ему западней. Дмитро съехал на землю и пошел на хутор. Перелез через забор и тихо, чтобы не услышал пес, шмыгнул на сеновал — утром отец Андрий встретит его тут. Лег на рядно и задумался.

Он не любил Отважного, зная его жестокость и подлость. Догадывался: Каленчук в любой момент может предать товарища. Но куренной Гроза — вот тебе и «борец за свободу»! Значит, все его слова и обещания — ложь, чистейшая ложь, рассчитанная как на туповатого Грицка Стецкива, так и на него — украинского интеллигента, как любил называть его Гроза, хвалясь, что все слои населения поднялись на борьбу с большевиками. Гроза согласен пожертвовать всем отрядом, чтобы перейти с Отважным границу. Спасает свою шкуру — низкая душа, трус и предатель… Дмитро обзывал куренного последними словами — обида душила его.

Казалось, все одинаковые, совсем одинаковые — и хитрый, внешне простоватый Гроза, и вроде бы интеллигентный Сливинский, и умный, жестокий Отважный. А он, Дмитро Заставный, вместе с ними, и чем он отличается от остальных? Такой же бандит с автоматом, и неизвестно, кто больше виноват — тупой Стецкив или он, кичащийся знанием «Одиссеи» и рассуждающий о гуманности их борьбы…

Дмитру сделалось так тоскливо, что захотелось умереть. Считая себя мстителем, борцом за справедливость, думал, что такие же и рядом с ним, а оказалось… Шкурники, поднявшие оружие ради собственного благополучия и готовые перегрызть горло друг другу.

Они — шкурники, а он? Кто же он? — сверлило мозг и обжигало грудь.

И что дальше? Его жизненный путь обрывался здесь, на сеновале, впереди не было ничего. В отряд он не мог вернуться, даже мысли не было об этом. А для тех кто он? Бандит, бандеровец, убийца! И они правы: обыкновеннейший убийца…

Скрипнула дверь: работник принес кувшинчик молока, хлеб и еще какую-то еду.

— Его милость, — сказал он, — наказали, чтобы вы никуда не выходили. Они потом сами зайдут сюда…

Взял-таки священник! Взял деньги, зная, что награбленные. Деньги не пахнут, как сказал кто-то. Кто же это сказал? Дмитро опорожнил кувшинчик. Холодное молоко немного остудило его — отрезвел.

Правда, что же делать? Ночью Гроза пойдет на Злочный, а священник через несколько часов поедет в город. Сливинский с Хмелевцем найдут отряд и… Постой, мелькнула мысль, а чемодан! Чемодан, из-за которого перешли границу? Он очень ценен, если уж сам Сливинский все поставил на карту из-за него!

Дмитру захотелось вскочить и куда-то бежать, чтобы навредить Грозе и Сливинскому. Но сразу одернул себя. Кто тебе поверит и кто вообще станет с тобой разговаривать? Резанут из автомата так, как ты в свое время… Ну что ж, может, это и справедливо…

Но чемодан! И Гроза с Отважным! Еще не один упадет, скошенный пулями, пока они на свободе! И не стоит ли попробовать хоть как-то искупить свою вину? Хоть умрет не последним подонком…

Вдруг подумал: а что, если просто уехать куда-нибудь? Никто не знает, где он околачивался полгода, всегда можно что-нибудь придумать — кто его будет проверять? Поехать куда глаза глядят — страна большая — и начать новую жизнь.

Сначала эта идея показалась спасительной, даже обрадовался. Но ведь он всегда считал себя порядочным человеком и гордился этим. Будет ли такой поступок порядочным? И не будет ли его всю жизнь грызть совесть?

Провалялся полдня, так и не зная, на что решиться. Священник, наверное, уже отобедал, потому что Ганя кричала работнику, чтобы запрягал. Сейчас явится сюда. Отец Андрий действительно заглянул на сеновал, близко не подошел: был одет и не хотел пачкаться. Окликнул:

— Где ты, Дмитро?

Заставный высунул голову.

— Куренной приказал, чтобы ты вечером отправился на Овчарову Леваду. Будешь ждать его там.

«Знаю», — чуть не сорвалось с языка, но вовремя спохватился.

— Угу… — пробормотал он.

Священник, не прощаясь, прикрыл за собой дверь. Теперь он сядет в бричку и завтра утром будет в городе. И чемодан…

Дмитро больше не колебался. Выглянул в оконце под крышей и, увидев, что бричка сворачивает на проселок, полез в дальний угол сеновала. Там, под сеном, прятал автомат с запасным диском — часто ночевал на сеновале, приходя сюда безоружным, и держал автомат на всякий случай. Решил: явится со своим оружием и сдаст его, чтобы не подумали, что он жалкий трус и пришел с повинной, потому что нет другого выхода…

Выждав полчаса, выскользнул с сеновала и метнулся в лес. Обошел озерцо, пробрался мало кому известной тропинкой через болото. Лес заканчивался низкорослыми кустами. Дмитро продирался сквозь них не прячась. Шел быстро, запыхался и часто вытирал со лба пот рукавом поношенного пиджака.

— Стой! — крикнули справа из-за деревьев.

Уже виднелись хаты Пилиповцев, значит, там «ястребки». Дмитро решительно повернул к ним, на ходу снимая с шеи автомат, когда из-за деревьев ударила очередь. Обожгло грудь и живот, ступать стало тяжело. Подкосились колени, и Дмитро упал лицом в траву.

— Вот гад, — выругался кто-то, — еще и стрелять хотел! Хорошо, что я его…

Из кустов вышли двое. Постояли, разглядывая, и, увидев, что бандеровец не шевелится, начали осторожно приближаться. Тот, что стрелял, длинный, неуклюжий, в полотняном картузе, сразу схватил автомат Дмитра и только после этого нагнулся над телом.

— Готов, — подтвердил, — я, брат, бью точно.

Другой, совсем еще мальчик, перевернул Дмитра. Всмотрелся.

— Дышит, — заметил он, — тоже мне снайпер…

Заставный открыл глаза. Жгло в груди, но боль была не такая нестерпимая, как утром. Два незнакомых лица над ним. Вспомнил — эти двое стреляли в него из-за кустов. Облизал губы, попросил:

— Немедленно позовите вашего начальника. Должен ему сообщить…

Парень в полотняном картузе захохотал:

— Ишь чего захотел! Сдохнешь и так, бандитская морда!

— Нужно, очень нужно… — простонал Дмитро. Теперь жгло всего, и он не знал, выдержит ли эту боль. — Скорее…

— Ты правду говоришь? — опустился перед ним на колени младший.

— Должен сообщить… — повторил Дмитро и потерял сознание.

Низенький сурово посмотрел на товарища.

— Чеши, Гнат, в сельсовет, — приказал он. — Кажется, приехал капитан, позови его или лейтенанта!

— Еще чего, сапоги топтать… — с издевкой усмехнулся владелец полотняного картуза.

— Кто старший? — выпрямился низенький. — Товарищ Маковка, приказываю вам!

— Сейчас, — согласился длинный, — сбегаю уж…

Натянул картуз на лоб и побежал, неуклюже прижав к бокам локти. Низенький сбегал к ручью, принес в старой фетровой шляпе воды и брызнул Дмитро на лицо.

— Пить, — попросил тот, не открывая глаз. Казалось, ударит свет — и снова затуманится голова… А он должен рассказать обо всем…

Низенький разорвал на нем рубашку, вынул индивидуальный пакет и начал перевязывать. Дмитро стонал, а он туго наматывал бинт, умоляя:

— Потерпи… Терпи… Сейчас будет легче…

Дмитро вспомнил, как пристреливал раненых Отважный. Подходил, деловито осматривал — дышит ли? — и стрелял в висок. Брызгала кровь и мозг, сапоги у Отважного всегда были покрыты рыжими пятнами.

Зачем он перевязывает меня?

Появился Отважный и наступил грязным сапогом на грудь. Да, на голенищах рыжие пятна — успел разглядеть Дмитро. Хотел сдвинуть сапог, но не смог, боль обожгла его всего, и парень снова потерял сознание.

Капитан Кирилюк был в Пилиповцах, когда «ястребок» в полотняном картузе добежал до сельсовета. Выслушав его, Петр вскочил.

— Я с вами! — схватил фуражку лейтенант.

У сельсовета стояли оседланные лошади, и офицеры галопом поскакали к болоту, где лежал раненый бандеровец.

— Фельдшера туда! — успел приказать ребятам Кирилюк.

Лейтенант, увидев Заставного, не сдержался.

— Вот сволочь, — выругался он, — старый знакомый! Я вчера проверял у него документы…

— Сейчас это не имеет значения, — резонно заметил Кирилюк. Посмотрел, куда ранен, сокрушенно покачал головой. — Приходил в себя? — спросил он «ястребка».

— Сейчас я принесу воды, — побежал тот к ручейку.

Вернувшись, пояснил:

— Я на него брызнул, он и очухался.

Петр намочил платок холодной водой, положил на лоб Дмитру. Тот вздрогнул, открыл глаза.

— Вы хотели что-то сообщить? — спросил Петр. — Я — капитан Кирилюк.

Лишь посмотрев на рану в животе, Петр понял, что этому парню осталось жить совсем недолго.

— Я из отряда Грозы… Дмитро Заставный. Слушайте меня, говорю правду: сегодня ночью Гроза с ребятами будут гулять на хуторе Бабляка. Утром отряд снимается и идет к Злочному. В село Путятичи… В двух километрах — домик лесника… — Задохнулся и попросил: — Воды…

Кирилюк дал ему несколько глотков. Поднял голову Дмитра повыше. Ждал.

— Возле Путятичей… — набрался сил Заставный, — Гроза должен встретить людей, которые приедут из города, людей с чемоданом…

— Что? — нагнулся еще ниже Кирилюк. — С каким чемоданом?

— Двое пришли из-за границы, — еле слышно прошептал Дмитро. — Я был вместе с ними в городе… — Лицо его стало белым как полотно, он пошевелил губами и замолчал.

Кирилюк послушал пульс.

— Фельдшера, скорее! — приказал «ястребку». — Возьми коня!

Тот поскакал, а Петр сидел, держа руку Дмитра, и чувствовал, как замирает жизнь в теле юноши. Сжимал руку крепче, будто еще мог удержать уходящую жизнь, и злился на свою беспомощность.

Дмитро заговорил совсем неожиданно, когда Кирилюк уже подумал, что парень отходит.

— Я помогал им охотиться за чемоданом, — сказал он четко и ясно, будто был совсем здоров. — В нем какие-то важные документы.

— Знаем, — не выдержал Петр.

Дмитро улыбнулся:

— Хорошо, что знаете. Только что к ним в город поехал отец Андрий Шиш. Должен предупредить о месте встречи. Но, — вспомнил он вдруг, — Гроза говорил, что, если с ним что-нибудь случится и не сможет выйти на Путятичи, пусть предупредит этих… зарубежных агентов…

— Как их зовут и где живут?

— В конце Городецкой… слева…

Дмитро недоговорил. Не хватило дыхания. Еще раз открыл глаза, посмотрел в безоблачную голубизну, которая почему-то начала чернеть, как во время затмения. Вот и звезды вспыхнули, но почему они падают с неба? Падают и падают, оставляя сверкающие следы, как кометы.

— Красиво, — вздохнул одними губами Дмитро и умолк.

— Умер… — Петр отпустил руку Заставного, встал. — Жаль…

— И вы действительно жалеете этого бандеровского прихвостня? — спросил лейтенант.

Кирилюк нахмурился.

— Кто знает, — задумчиво сказал он, — может, из него со временем и получился бы человек… — Петр повернулся и пошел к коню: нужно немедленно связаться с районом.

Когда уже подъезжал к селу, увидел фельдшера и председателя сельсовета, пробиравшихся огородами.

Петр пришпорил коня. Он не имел права терять ни минуты, а председатель, как он знал, любил поговорить, особенно с приезжим человеком.

Начальник районного отдела госбезопасности майор Гусев ответил сразу же. Кирилюк знал, что подобные разговоры не ведут по телефону, но у него не было другого выхода. Насколько мог аллегорично рассказал обо всем, что случилось.

— Связываюсь с областью, — ответил Гусев, — жди у телефона.

В кабинете полковника Трегубова раздался телефонный звонок. Он снял трубку:

— Слушаю. Гусев? Что у тебя там? Что ты говоришь?! — Нетерпеливо замахал секретарю, просунувшему голову в дверь: — Я занят и никого не приму! Это не тебе, Гусев. Я слушаю… Не может быть! Говоришь, ночью будут пьянствовать на хуторе? Сам Гроза? Дела, дела…

Выслушав донесение, спросил:

— Что предлагает капитан Кирилюк? Конечно, попа мы встретим тут. Он выведет нас на всю шайку — никуда они не денутся, возьмем. Говоришь, капитан предлагает пропустить отряд Грозы к Злочному и окружить уже там… Не понимаю: для чего? Ну-ну, это глупости… Хотя постой, дай мне подумать…

Трегубов положил трубку на стол. В соображениях Кирилюка есть рациональное зерно. Вероятно, Андрий Шиш не захочет лично встречаться с пришедшими из-за рубежа, а сообщит им каким-нибудь другим способом. Короче говоря, если завтра не задержать этих двоих с чемоданом, они могут узнать о разгроме отряда Грозы и не выйти к Путятичам. Значит, не трогать сегодня ночью Грозу?.. Встретить на вокзале попа и попробовать арестовать этих двоих с чемоданом? А если Гроза не пойдет к Злочному? Вдруг ему что-нибудь помешает? Имеет ли он право упустить бандеровскую банду, раз может сразу ликвидировать ее? За одну ночь… А сколько зла может причинить еще Гроза!

Трегубов взял трубку и твердо сказал:

— Приказываю, майор Гусев, окружить и уничтожить сегодня ночью банду Грозы. Немедленно свяжись с подполковником Иваненко, пусть поднимает свой батальон. Я сам сейчас выезжаю к вам.

Солдаты окружили хутор Бабляка до полуночи. Провели их местные жители, хорошо знавшие здесь каждую горную тропу, у которых отряд Грозы давно уже сидел в печенках.

Крестьяне следили и за тем, чтобы кулаки не сообщили бандеровцам о передвижении войск в район Пилиповцев. «Ястребки» перекрыли все выходы — из села и окружающих хуторов.

В начале первого ночи Трегубов дал сигнал к атаке: в темное небо взлетела ракета.

…Ромко Шиш только поднес рюмку самогона ко рту, как увидел за окном в небе красную точку. Нахмурился.

— Скажите ребятам, чтобы не баловались! — крикнул он. — Хотя скоро и выступаем, да зачем это?

Он сидел на почетном месте под образами в лучшей комнате Бабляка. За столом — сотники и самые доверенные лица; рядовые стрельцы пьянствовали на кухне и во дворе. Собрались почти все бандиты — за исключением Отважного и еще нескольких, ждавших на Овчаровой Леваде, где в большом тайнике размещался склад отряда.

Как бы в ответ на слова куренного, совсем близко, за огородами, прозвучала автоматная очередь.

— Я же сказал!.. — стукнул кулаком по столу Гроза, но не успел закончить.

— Окружили! — закричали во дворе. — «Ястребки» на хуторе!

Теперь автоматы строчили повсюду. Гроза бросился к окну, высадил раму.

— Не подпускай к хутору! — заорал он. Схватил автомат и выпрыгнул в окно.

Началась паника. Одурманенные самогоном, перепуганные насмерть, бандеровцы в темноте били друг в друга, ругались, неистово кричали. Были уже убитые и раненые. Огненное кольцо сжималось.

Гроза сразу протрезвел. И дурак бы понял, что хутор взяли в плотное кольцо, из которого не вырваться. Если организовать оборону, можно продержаться лишь несколько часов — днем их все равно перестреляют. Куренной пригнулся и побежал мимо риги в огороды. Пули свистели всюду, но он не обращал на них внимания и бежал, надеясь добраться до кучи навоза, под которой был замаскирован тайник. О нем знал только Бабляк — тоже надеялся отсидеться.

Когда выскочил на огороды, понял: поздно. Солдаты были уже неподалеку от тайника — темные фигуры перебегали по картофельному полю. Злоба и отчаяние затуманили голову. Упал на грядку, почти не целясь, выпустил длинную очередь. Потом выругал себя — ведь запасного диска нет, — удобнее умостился и начал бить прицельно, короткими очередями.

Черные фигуры исчезли — упали, затаились в густом картофеле. Гроза знал: подползают и скоро будут рядом. Отполз на несколько метров и, когда снова увидел тени, открыл огонь.

По нему стреляли с нескольких позиций, но он был словно заговорен — никак не могли попасть; наконец кто-то из солдат догадался метнуть гранату. Она упала рядом с Грозой — в лунном свете он успел заметить, как катился на него маленький железный шар. Взрыва он уже не услышал…

Бандеровцы оборонялись недолго. Сложили оружие, и только двое особенно упорных засели на чердаке и отстреливались, пока не кончились патроны. Солдаты хотели взять их живьем, но, взобравшись на чердак, увидели два трупа. Видно, много преступлений было у бандитов на совести…

Когда все кончилось, на хутор приехал полковник Трегубов.

— Грозу взяли? — первое, что он спросил.

Майор Гусев показал на крыльцо, возле которого лежали тела убитых. Трегубов посветил фонариком.

— Этот? Эх, — нахмурился он, — не могли взять живьем…

Гусев ничего не ответил, и полковник понял.

— Хотя, — повеселел он, — черт с ним! Банду ликвидировали — и квиты.

Кирилюк, подходя, услышал последние слова Трегубова.

— Только бы знать, что все они тут… — сказал он сокрушенно. — Разрешите мне допросить арестованных?

— Допрашивайте, — согласился Трегубов. — Думаю, все в порядке.

Весь день Модест Сливинский провел у Ядзи и вернулся к Лизогубу в хорошем настроении. Вчера, когда Хмелевец за обедом снова набрался до чертиков — не без его, пана Модеста, помощи, — Сливинский нанял машину и перевез чемодан на улицу Менжинского. Запихнул на антресоли и вздохнул с облегчением — пусть теперь Семен ищет; не всегда подтверждается истина: кто ищет, тот найдет…

Сегодня или в крайнем случае завтра ждал отца Андрия. Рассчитал: Дмитро Заставный попал в Пилиповцы в тот же день или утром следующего. Прибавил еще сутки его милости на связь с Грозой. Выходило, что священник мог уже прибыть в особняк на Июньской.

Пан Модест медленно шел, насвистывая мелодию модного фокстрота. Сливинский изображал эдакого, уже не первой молодости, гуляку.

Темнело… Пахли цветы… Сливинский с наслаждением вдыхал горьковато-пряные запахи, которые немного кружили голову и настраивали на лирический лад…

На углу Июньской, у открытой калитки, на скамеечке, сидела пара. Увидев ее, Сливинский замедлил шаги. Сам не мог понять, почему поступил так, как-то это получилось само собою, интуитивно… Дом был пуст, с запертой калиткой — и вдруг… Ведь до этого пара сидела спокойно, но, увидев Сливинского, парень притянул к себе девушку — сделали вид, что целуются…

В Сливинском проснулся бывший гестаповец: замечал все, что делается вокруг, не пропустил бы ни малейшей подозрительной детали. Продолжая насвистывать тот же модный фокстрот, даже не взглянув в сторону влюбленных, уверенно свернул на Июньскую.

Дом Лизогуба шестой справа — в самом конце улицы. Сливинский шел, помахивай рукой, казалось, никуда не смотрел, и все же знал, что делается вокруг: научился видеть, еле скашивая глаза, и быстро ориентироваться в обстановке.

На всякий случай миновал дом Лизогуба, даже не посмотрев на него. За поворотом стоял грузовик, и шофер, подняв капот, копался в моторе. Бросил мгновенный взгляд на Сливинского, но пан Модест знал такие взгляды: посмотрел, словно сфотографировал.

Третий дом справа стоял в глубине сада. Калитка никогда не запиралась; тут жило несколько семей — дом большой, двухэтажный. Владелец его сбежал с гитлеровцами, и дом забрал коммунхоз.

Сливинский, давно обследовавший все вокруг дома Лизогуба, знал, что его появление во дворе никого не удивит — пришел гость к кому-то из жильцов. В освещенной яркой лампочкой беседке играли в домино. Никто и не взглянул на Сливинского, и тот, не дойдя до здания, свернул на дорожку, ведущую через заросли сирени к огородам.

Стемнело. Пан Модест постоял несколько минут среди кустов и, выбрав удобный момент, юркнул в кукурузное поле. Кукуруза еще не очень высокая, но густая, и, сидя в ней, можно незаметно следить за домом Лизогуба.