11 часов 15 минут

– Еще черри‑ колы? – спросила Тереза Бонифацио, пытаясь устроиться в красном пластмассовом кресле.

Джорджия, сидящая напротив нее, покачала головой.

– Нет, – сказала она и добавила: – Спасибо.

Улыбнувшись, Тереза украдкой взглянула на часы.

Совещание должно занять где‑ то полчаса, может быть, минут сорок. Но пока прошло всего десять минут, и она уже не знала, о чем еще говорить с девочкой. «Не могу поверить, что я отказалась от работы в „Рэнд корпорейшн“ за сто двадцать тысяч долларов лишь ради того, чтобы нянчиться с непослушным ребенком», – тяжело вздохнув, подумала она.

Она снова поерзала в кресле. Как бы ни раздражала ее роль няньки, она была почти рада, что ей не нужно присутствовать на совещании и она не увидит лица Эндрю, когда ему сообщат новости. За последний год она прониклась к нему немалой симпатией, и не только из‑ за того, что восхищалась его интеллектом. В лаборатории она чувствовала себя одиноко – в конце концов, роботы обычно не общаются с людьми, в противном случае высказанное ими редко представляет интерес. Она обнаружила, что ждет каждой очередной беседы по телефону с Уорном. Ей приятно было поговорить с тем, кто ее понимал и радовался ее маленьким победам, смелым теориям. Казалось, он даже ценил ее своеобразное чувство юмора – и это тоже кое‑ что значило. Эндрю Уорн был отличным парнем. Но ничего хорошего это не сулило – и не только для него.

Джорджия достала из кармана плеер и надела наушники, но тут же, словно поняв, что поступает невежливо, снова их сняла. Интересно, подумала Тереза, зачем Уорн взял с собой девочку? Но ответ пришел к ней почти сразу: он не мог знать, зачем его на самом деле сюда пригласили. Слишком плотная завеса тайны окружала все происходящее. Наверняка он думал, что сможет приятно провести здесь время.

Она решила зайти с другой стороны.

– Что ты слушаешь? – спросила она, кивая на плеер.

– Бенни Гудмена. В Карнеги‑ холле.

– Неплохо. Хотя старик Бенни для меня несколько скучноват, если ты понимаешь, о чем я. Тебе нравится Дюк Эллингтон?

Джорджия покачала головой.

– Не знаю.

– Не знаешь?! Можно сказать, он основатель всей современной музыки. И я имею в виду не только джаз. Он умел по настоящему играть свинг. Слышала его концерт в Ньюпорте тысяча девятьсот пятьдесят шестого года? Послушай «Diminuendo and Crescendo in Blue». Саксофонист, Пол Гонсальвес, играет соло на двадцать семь квадратов. Двадцать семь! Невероятно.

Ответа не последовало. Тереза снова вздохнула, поняв, что пытается разговаривать с Джорджией как с равной. Она понятия не имела, как надо говорить с ребенком. Даже в детстве она не умела общаться с другими детьми. Черт побери, порой ей с трудом удавалось разговаривать со взрослыми. Ясно одно – если она просидит здесь еще полчаса, то сойдет с ума.

Внезапно она встала.

– Давай пройдемся.

Девочка вопросительно посмотрела на нее.

– Похоже, тебе так же скучно, как и мне. Идем, я хочу кое‑ что тебе показать.

Ведя Джорджию за собой, Тереза прошла по запутанным коридорам уровня «В» и остановилась перед маленькой дверью без таблички, за которой оказалась узкая металлическая лестница. Тереза подтолкнула девочку вперед, и они начали подниматься.

Путь вверх, казалось, длился бесконечно. Наконец они добрались до маленькой площадки из рифленого металла, окруженной перилами высотой по пояс. В дальнем ее конце уходила вверх еще более узкая лестница, исчезавшая внутри закрытого со всех сторон прохода. Не сговариваясь, обе остановились передохнуть.

– Здесь разве нет лифта? – тяжело дыша, спросила Джорджия.

– Есть. Но я терпеть не могу лифты.

– Почему?

– Клаустрофобия.

Обе помолчали, переводя дыхание. Затем Тереза повернулась к девочке.

– А каково это – иметь такого умного папу?

Джорджия удивленно посмотрела на нее, словно никогда не задумывалась над подобным вопросом.

– Думаю, вполне нормально.

– Нормально? Я бы что угодно отдала, чтобы иметь такого отца, как у тебя. У моего познания в математике не шли дальше подсчета бусин на четках.

Девочка на мгновение задумалась.

– Он такой же, как и любой другой папа. Нам здорово вдвоем.

– Интересуешься роботами?

Джорджия кивнула.

– Конечно. Во всяком случае, интересовалась.

Терезе до сих пор трудно было поверить, что она стоит и разговаривает с дочерью Эндрю Уорна, отца метасети, первопроходца, который вызвал множество споров в области робототехники и искусственного интеллекта и недавно оставил университет Карнеги‑ Меллон. Работая с метасетью, она столько раз разговаривала с ним по телефону один на один, что порой трудно было представить, что у него есть семья. Но конечно, она знала, что его жена, проектировщик малых судов, утонула четыре года назад, испытывая новый образец парусника в Чесапикском заливе. Знала она и о том, что он работал вместе с Эриком Найтингейлом над ранними проектами парка, но после смерти Найтингейла представители корпораций, взявших завершение строительства Утопии на себя, отказались от его услуг. Ей были даже известны слухи о том, как они встречались с Сарой Боутрайт в Карнеги‑ Меллоне, как его спорные теории о машинном обучении не дали предполагаемого результата, как основанная им после ухода из Карнеги‑ Меллона компания потерпела крах, став жертвой кризиса в интернет‑ бизнесе. Конечно, не все слухи соответствовали действительности. Но если последний был правдой, то сегодня ей было вдвойне жаль Уорна.

– Идем, – сказала она, отталкиваясь от перил. – Еще семьдесят одна ступенька. Я их как‑ то раз сосчитала.

Лестница круто уходила вверх, между двух длинных тонких балок, исчезавших из виду высоко над головой. Окон не было, и похожий на трубу коридор освещался длинными флюоресцентными лампами вдоль стен.

– Почти пришли, – тяжело дыша, сказала Тереза, опираясь на перила.

Постепенно подъем стал более пологим. Тереза прошла вдоль крутого поворота, затем шагнула на еще одну металлическую платформу и остановилась, жестом предлагая Джорджии встать рядом с ней. Девочка сделала шаг вперед и изумленно застыла.

– Держись крепче за поручень, – улыбнулась Тереза, глядя на ее ошеломленное лицо. – Порой бывает нужно около минуты, чтобы привыкнуть. Закрой ненадолго глаза, если тебе так легче.

Они стояли на обзорной площадке, высоко под стеклянной куполообразной крышей Утопии. Внизу, под панелью из одностороннего стекла, простирался весь парк. Через его середину тянулась холодная лента Ядра. По обе стороны от него, словно половинки разрезанного грейпфрута, располагались сами Миры, многоцветье красок и форм, резко отличавшиеся друг от друга. Каллисто, футуристический космопорт, с высоты напоминал черно‑ белую фотографию. Газовый Свет был окутан покровом тумана. Дощатые Тротуары, залитые солнцем, походили на картину в пастельных тонах. Повсюду можно было увидеть людей, которые шли по бульварам и тротуарам, ждали в очередях, щелкали фотоаппаратами, изучали карты, беседовали с персоналом, ели, пили, смеялись, кричали. Казалось, будто перед ними неожиданно ожившая карта парка. Более того, с такой высоты перед ними открывалась вся сложная потайная машинерия, которую не видел никто из туристов, – скрытые входы и выходы, фальшивые задние стены зданий, электрические тележки, декорации, оборудование, проходы между стенами и позади фасадов.

Тереза показала на рабочего, который шел с рацией в руке по узкому коридору прямо у них под ногами.

– Не обращай внимания на человека за занавеской[16], – рассмеялась она. – Ну, как тебе?

– Потрясающе, – проговорила Джорджия, горящими от восторга глазами разглядывая простирающуюся внизу картину. – Смотрите! – неожиданно показала она. – Это же «Брайтон‑ Бич экспресс». Мы катались на нем сегодня утром. А вон там – «Машина криков». Я не знала, что они настолько близко друг к другу.

– Так спроектирован парк, – ответила Тереза. – Выход с одного аттракциона находится рядом со входом в другой.

Она отошла чуть назад, продолжая с улыбкой наблюдать за Джорджией, которая восхищенно оглядывалась по сторонам. В отличие от большинства парков‑ конкурентов, в Утопии не устраивали экскурсий «за кулисы». Никому из гостей, за исключением особо важных персон, не доводилось бывать в Подземелье. И конечно, никто из посетителей никогда не видел того же, что и они сейчас. В каком‑ то смысле даже жаль – подобное зрелище наверняка поразило бы любого, даже не по годам развитых четырнадцатилетних подростков, которые уверены, будто уже знают все на свете.

– Взгляни, – сказала Тереза, показывая на маленькую табличку, установленную на перилах перед ними: «Эрик Найтингейл, 1956–2002». – Мы называем это место «Соловьиным гнездом». Оно посвящено его мечте об Утопии. – Она снова посмотрела на Джорджию. – Ты с ним когда‑ нибудь встречалась?

– Он бывал у нас дома, разговаривал с моим отцом – видимо, о роботах. Несколько раз играл со мной в нарды и позволял выигрывать чаще, чем папа.

Тереза покачала головой, представив себе великого Эрика Найтингейла, играющего в нарды с девочкой‑ подростком, а затем тоже перевела взгляд на парк.

– Каждый, кто работает в Утопии, приходит сюда хотя бы раз, – сказала она. – Как правило, в первый день – нечто вроде обряда посвящения. Но обычно тут почти никого не бывает – лестницы и так далее. А мне нравится сюда приходить. Здесь тихо и спокойно. А если я начинаю уставать – от лаборатории или еще от чего‑ нибудь, – я знаю, что стоит мне сюда прийти, и все это сразу напомнит мне, ради чего я работаю. Кажется, и сегодня такой же случай.

Она неожиданно замолчала, почувствовав, что сказала больше, чем хотела. «Похоже, она думает обо мне, – подумала Тереза, увидев странный пристальный взгляд Джорджии. – Интересно… Впрочем, может, мне и не стоит этого знать».

– Что такое? – спросила она вслух.

Девочка на мгновение отвела взгляд, затем снова посмотрела на нее.

– Просто подумала… вам нравится Фэтс Уоллер?

– Почему бы и нет? Наверное, я заиграла до дыр свой альбом «Handful of Keys». А лучше его в «Голосе Каролины», пожалуй, никто не играл на фортепиано. – Она озадаченно взглянула на Джорджию. – А что?

На мгновение их глаза встретились, затем девочка быстро отвернулась.

– Да нет, ничего, – сказала она, внезапно смутившись.

Тереза посмотрела на часы.

– Ну что ж, нам удалось убить полчаса. Пора вернуться к твоему папе.

Она начала спускаться с лестницы.