ЧАСТЬ ВТОРАЯ 5 страница

Осунулся и ещё больше похудел. И ещё он был настолько слаб, что Чипу пришлось поддерживать его, чтобы тот не упал, усаживаясь у костра. Однако выражение его лица оставалось все таким же волевым, как и прежде, а глаза смотрели уверенно.

– Здесь гораздо лучше, не правда ли? – спросил Чип.

Уотерс вздохнул. Потянувшись, он откинулся назад, и остался сидеть, привалившись спиной к камню.

– Лучше? Не то слово! – сказал он. – Видит Бог, сынок, огонек этого крохотного костерка согревает мне душу. К тому же здесь можно лежать и смотреть на звезды. Замечательное зрелище, скажу я тебе.

– Ага, – согласился мальчишка. – Держу пари, что в вашей жизни бывали и такие дни, когда вы уже и не надеялись когда‑ либо снова их увидеть.

– Ага, бывало и такое, а как же, – ответил бандит. – Сам понимаешь. Когда приходится лежать без движения, чувствуя, как тебя бьет лихорадка, и когда последние силы покидают твое тело… нечего сказать, положение незавидное.

Мальчишка сидел на земле, по‑ турецки поджав под себя ноги, и деловито ощипывал курицу. На одно мгновение оторвавшись от своего занятия, он взглянул на бандита.

– Еще бы, мистер Уотерс, – сказал он. – Могу представить, как это паршиво! К тому же вода, которую я вам оставил, наверное, нагрелась за день, да?

– Она стала тепловатой, – признался Уотерс.

Он повернул голову и улыбнулся мальчишке, глядя на него влюбленными глазами.

Что ж, у него были все основания обожать Чипа.

– Но вот ночами…, – продолжал Уотерс. – Бывали времена, когда я уже был готов сдаться и не цепляться больше за жизнь, а просто уйти с головой в темные воды небытия, которое глубже любого моря и шире океана.

– Ага, – поддакнул мальчишка, – я уж и не помню, сколько раз я просыпался в жару среди ночи, задыхаясь от того, что во сне меня преследовали кошмары. И тут же вспоминал, что я совсем один в доме, и что никто не придет мне на помощь… и, скажу я вам, разболелся я тогда знатно.

Закончив ощипывать курицу, Чип принялся рубить тушку на куски. Делал он это, как заправский мясник. В жизни не видел более чистой работы.

– Но когда мне уж становилось совсем невмоготу, – сказал бандит, – то я тут же вспоминал о том, что ты приходил сюда, чтобы навестить меня; и о том, что ты обязательно придешь и следующей ночью; и что мне нужно выжить любой ценой – нельзя же допустить, чтобы все твои труды пошли прахом.

– Да бросьте вы! Мне это совсем не трудно, – возразил Чип. – Даже интересно.

Он усмехнулся, говоря об этом, и в его глазах вспыхнули озорные огоньки.

– Да уж, – вздохнул Уотерс. – Похоже, тебе это даже нравится. А как твой дядюшка относится к тому, что у него каждую ночь пропадает по цыпленку?

– А он ещё не заметил, – не задумываясь соврал маленький лгунишка. – У него много кур. Наверное, целые тысячи.

– Знаешь, Чип, я заплачу ему двойную цену за каждого, – горячо пообещал Уотерс.

– Разумеется, – невозмутимо ответил Чип. – Вам не стоит волноваться из‑ за таких пустяков. Ведь это все мелочи.

– Для тебя, может и мелочи, – проговорил Уотерс. – А для меня вопрос жизни или смерти. Послушай, Чип, я вот тут подумал, что ты, наверное, очень рискуешь, воруя еду и доставляя её мне сюда.

– Рискую? – переспросил Чип, позевывая. – Да какой может быть риск, если я украду какого‑ нибудь паршивенького цыпленка? Или даже целый десяток цыплят за раз? Ведь сами знаете, каким порядки царят на больших старых ранчо. Да вы что! Эти куры устраиваются на ночлег повсюду. На заборе, на скирде, на поленнице и даже под стрехою дровяного сарая. Так что остается лишь на ходу протянуть руку, и обязательно достанешь какую‑ нибудь курочку.

– Пожалуй, сынок, будь я священником, то я бы сказал, что из тебя получился бы отличный проповедник, – заметил Уотерс.

– Возможно, – усмехнулся мальчишка.

Разделав куриную тушку, он насадил кусочки мяса на небольшие заостренные палочки, две из которых передал бандиту, а ещё две оставил у себя. Они начали поворачивать вертела над огнем, и когда после дрянной стряпни, которой нас обычно потчевал мошенник‑ повар, я вдохнул божественный аромат свежего, жарящегося мяса, у меня потекли слюнки.

– Скажи честно, Чип, – сказал вдруг Уотерс. – Ведь несколько дней тому назад ты нарочно уверял меня, будто бы я лучше выгляжу и иду на поправку. А на самом же деле все было совсем наоборот!

Чип выпрямился, вздрогнув от неожиданности.

– Вот что я вам скажу, мистер Уотерс, – серьезно проговорил он. – Мне никогда не верилось, что вам удастся выкарабкаться. То есть, никогда, вплоть до сегодняшнего вечера! Вы угасали прямо‑ таки на глазах. На вас было даже страшно глядеть. Уж можете поверить мне, мистер Уотерс, вид у вас был совсем не цветущий!

– Перестань говорить мне «мистер», – попросил бандит. – Зови меня просто Джо, или Эдом, или Биллом, или Ником, или ещё как‑ нибудь. Мне все равно.

Мальчишка погрузился в раздумья, медленно поворачивая над огнем жарящееся мясо, от которого поднимался ароматный дымок.

– Я буду называть вас «Шеф», – предложил он. – О меньшем даже и не просите. Я же собственными глазами видел, как те трое загнали вас в угол, и как вы вырвались от них, в одиночку уложив всех троих. После такого я просто не могу обращаться к вам никак иначе.

– И надо думать, нянчишься ты со мной лишь лишь потому, что я бродяга и более или менее умею обращаться с оружием, – грустно проговорил Уотерс. – Ну что ж, я…

– И совсем не поэтому, – упрямо возразил мальчишка. – А потому, что вы не сдаетесь, а идете наперекор всем трудностям. Ведь любой другой, если бы в него, как и в вас, всадили бы три пули, наверняка пошел бы и добровольно сдался властям.

– Что бы угодить прямиком на виселицу, да, Чип? – подсказал бандит.

– Вообще‑ то, да, – медленно проговорил мальчишка, продолжая о чем‑ то напряженно думать. – Хотя и в этом нет ничего страшного. Сначала о вас напишут во всех газетах. И потом во всей округе только и разговоров будет, что о суде. К тому же на свете существует такая вещь, как женские организации или разные кружки, куда объединяются дочки влиятельных богатеев, или ещё что‑ нибудь в этом роде, и они обязательно замолвят за вас словечко, направив петицию с требованием о помиловании. И в конце концов, губернатору просто надоест говорить «нет»; а о вас тем временем кто‑ нибудь напишет книгу; и тогда уж будет совсем здорово, и смертную казнь заменят пожизненным заключением; начальник тюрьмы сделает вас своим личным секретарем и телохранителем, и вам не придется делать совсем ничего, а лишь посиживать себе в кожаных креслах, положив ноги на стол, курить толстые сигары и писать воспоминания, а вокруг все будут таращить на вас глаза и говорить: «Вот идет парень, который убил одиннадцать человек…» – или сколько там вы убили на самом деле?

– Четверых, – признался бандит, – и ничуть об этом не жалею. А где ты набрался этого вздора о тюрьмах и тому подобном?

– Да так, – неопределенно проговорил мальчишка. – То прочитаешь заметку в газете, то доведется послушать интересный разговор в бараке у рабочих. Теперь вы понимаете, Шеф? Когда я вырасту, тоже буду совершенно свободным человеком.

– Свободным человеком? – переспросил бандит.

– Ага. Ну, сами понимаете.

– Нет, не понимаю. Что ты имеешь в виду, когда говоришь о «совершенной свободе»?

– Ну… это когда можно держать своего коня в чужом амбаре. Вот это настоящая свобода.

Уотерс улыбнулся, но вид у него при этом был какой‑ то печальный.

Курица тем временем уже изжарилась, но прежде, чем взяться за еду, Уотерс сказал:

– Скажу тебе по совести, сынок. Быть свободным – значит замерзать в пургу зимой и изнемогать от жары летом; когда есть приходится всего один раз за сутки, а порой и вовсе обходиться без еды; это жизнь волка‑ одиночки; когда рядом нет ни друга, на которого можно положиться; ни собственного дома, ни дены, ни детей. Или же, если ты уже обзавелся детьми, то воспитывать их приходится кому‑ то другому. Быть свободным означает отказаться ото всего, что близко и дорого твоему сердцу.

– Кроме самой свободы? – уточнил Чип.

– Да, – медленно протянул Уотерс. – Кроме нее, наверное. Так что, Чип, послушайся моего совета. Уж я‑ то испытал все это на собственной шкуре. Просто выкинь весь этот вздор из головы раз и навсегда. Это единственное, что я могу тебе пожелать.

– Я подумаю и приму собственное решение, – сказал Чип. – Посмотрите на меня. Я никогда не стал бы набиваться к вам в приятели, Шеф, не доведись мне самолично убедиться в том, что вы свободны, как ветер. Свобода никого не оставляет равнодушным. Домашняя утка вызывает к себе не больше интереса, чем свинья, валяющаяся в грязи. Дикие же утки – это уже совсем другое дело; а когда по небу с криком пролетает стая диких гусей, направляющихся на юг или на север, то аж сердце замирает, а на душе становится как‑ то тоскливо, что хочется бросить все и отправиться вслед за ними. Ведь вам тоже знакомо это чувство.

– Знакомо, – сказал Уотерс, а затем перевел разговор в другое русло. – Сынок, может быть сегодня ты составишь мне компанию за ужином. Съешь хотя бы кусочек курочки, – поспешно предложил он.

– Кто? Я? – удивленно переспросил мальчишка. – Да я её и в рот не возьму. Я сыт.

Я подумал о скудных порциях того безвкусного варева, которым приходилось довольствоваться Чипу, впрочем, как и всем нам, в нашей столовой, и улыбнулся.

– Когда мне было столько же лет, как тебе сейчас, – сказал бандит, – мне постоянно хотелось есть.

– Так сами же знаете, как в большом хозяйстве обстоят дела с едой, – невозмутимо заметил на это Чип. – Всегда можно где‑ то что‑ то перехватить пожевать. А если уж захочется чего‑ нибудь особенного, то можно просто незаметно пробраться в кладовую и стащить оттуда, что повкуснее.

– И что ты сегодня ел на ужин? – спросил Уотерс.

– Я‑ то? Сегодня у нас на ужин была оленина. Туша, конечно, была несколько перевяленной, но мне не привыкать; тем более, что мясо получилось нежным и очень вкусным. Еще подали мамалыгу и кукурузные лепешки, намазанные толстым слоем сливочного масла, малиновое варенье, пудинг с изюмом, картофельное пюре, сладкий печеный картофель, а ещё стручковую фасоль и свиные отбивные для тех, кто не захотел оленины. Поэтому я отведал и того, и другого. Кроме этого нам больше ничего не перепало, если, конечно не считать карамели, кофе со сливками и пончиков. Моя тетушка печет замечательные пончики. Вот и весь ужин, а почему вы спрашиваете?

Я подумал о том, какими харчами нас потчевали у Ньюболда, и снова усмехнулся.

Уотерс пристально глядел на мальчишку, и я видел, что он явно сомневается в правдивости только что услышанного, однако вслух ничего не сказал.

В конце концов он заметил:

– Чип, твоя задача состоит в том, чтобы поскорее поставить меня на ноги, и ты справляешься с ней вполне успешно. Я не вправе выпытывать у тебя, где и каким образом ты достаешь все это, но, наверное, почти не ошибусь, предположив, что на обратно пути ты станешь плутать, так что распутать твой след будет довольно нелегко. Что ж, отличная работа, поздравляю!

Сказав это, Уотерс принялся за еду, и вскоре от четверти насаженного на вертел цыпленка остались одни косточки.

– Вы выглядите гораздо лучше, – сказал мальчишка. – А в скором времени и вообще сможете снова сесть в седло.

– Я бы и сейчас сел на коня, – ответил бандит. – Просто хочу выждать ещё немного, чтобы набраться сил. Да ты и сам все понимаешь.

– А то как же. Но в вашем теперешнем положении рисковать все‑ таки не стоит, – отозвался Чип.

– А придется, – сказал шериф, появляясь из своего укрытия и держа наготове два пистолета.

Глава 13

Я вздрогнул от неожиданности.

Эта сцена между мальчишкой и бандитом так поразила меня своей трогательностью, что я совершенно и думать забыл о присутствии шерифа. И вот теперь он стоял у костра, держа в обеих руках по револьверу, каждый из которых выглядел довольно грозно и убедительно.

Мальчишка вскочил на ноги и схватился за камень. Уотерс же лишь слегка подался вперед и выбил у него булыжник.

– Когда твоя карта бита, – мрачно сказал он, – не остается ничего другого, как встать из‑ за стола и освободить место. Зато теперь обо мне напишут в газетах, а это как раз тот самый шанс прославиться, о котором ты говорил, Чип!

Бедняга Уотерс. Он понимал, что проиграл, и находил в себе силы говорить об этом с улыбкой.

Я подумал, что у Чипа начались колики, так неожиданно он опустился на землю, не находя себе места от досады и беспомощного гнева, однако, неоспоримое преимущество, само собой, оставалось на стороне шерифа.

Тогда я сказал:

– Послушай, Таг. Ведь ты же можешь дать человеку шанс, если…

Шериф удостоил меня беглым взглядом.

– Дать этой скотине ещё один шанс? – прорычал он. – Дать этой подлой, мерзкой скотине ещё один шанс? Этому негодяю, из‑ за которого бедный пацан каждый вечер рискует своей шкурой, таская ему еду? Да его даже человеком назвать нельзя. Если бы в нем было хоть что‑ то человеческое, я бы, пожалуй, и отпустил его. Даже отдал бы ему собственного коня. Просто из‑ за того, что Чип, этот маленький гнусный воришка, такого высокого мнения о нем. Но только он не человек. Это же нелюдь какой‑ то, и я с удовольствием стер бы его в порошок прямо сейчас, не сходя с этого самого места.

Спорить же, насколько я понял, было бесполезно. Потому что в Таге проснулся истинный ирландец, а когда в душе ирландца просыпается гнев, то всякого рода мольбы и увещевания становятся совершенно бесполезны.

Оказавшийся рядом Чип тихонько толкнул меня.

– Ты бы мог помочь, Джо! – сказал он. – Это твой шанс. Просто навались на Тага сзади, а мы с Шефом сделаем все остальное!

И он обязательно расправился бы с шерифом, уж можете не сомневаться. Потому что он тоже был ирландцем!

Но бедняге Уотерсу все‑ таки пришлось отправиться в тюрьму. Он изо всех сил старался уверенно держаться в седле, чтобы не расстраивать Чипа; но я заметил, как у него дрожали плечи. Он был ещё слишком слаб.

Чип стоял рядом со мной, глядя вслед двоим удаляющимся всадникам. Он провожал их взглядом и без умолку говорил такие вещи, которые, пожалуй, никого на моем месте не оставили бы равнодушным. Ибо считается, что мальчик его возраста не должен знать таких слов и понятий, которыми запросто оперировал Чип, в самых витиеватых выражениях предрекая шерифу скорую и мучительную смерть.

Ну, в общем, в конце концов, всадники окончательно скрылись из виду, и тогда мы с Чипом отправились обратно в лагерь, сохраняя в пути скорбное молчание.

Мальчишка нарушил его лишь однажды, когда мы уже собирались лечь спать.

– Как ты думаешь, сколько стоит нанять самого лучшего адвоката, чтобы он защищал человека в суде? – спросил он у меня. – Тридцати долларов ему хватит?

Наверное, это было все, что Чипу удалось отложить на черный день!

У меня сжалось сердце. Я сказал ему, что, на мой взгляд, тридцати долларов должно хватить, но даже если этого вдруг и окажется недостаточно, что я обязательно помогу ему деньгами, да и ребята тоже скинутся.

– Нет, – решительно сказал Чип, укутываясь одеялом. – Он этого не одобрил бы. То есть, я хочу сказать, что Шеф никогда не согласился бы… чтобы для него собирали деньги, как для нищего.

Вскоре я уснул, и меня насилу растолкали, когда в небе забрезжил рассвет, знаменуя собой начало очередного дня в аду. Я огляделся по сторонам в поисках Чипа, но его нигде не было видно. Не объявился он и потом. Он ушел от нас, и я знал, куда. Чип отправился на поиски адвоката, который будь то за деньги или просто из жалости, согласился бы защищать его героя на суде.

Бедный Чип!

Однако уже очень скоро я и думать забыл о Уотерсе и его злоключениях. Да и остальным тоже стало не до него. За завтраком я рассказал ребятам о событиях предыдущей ночи, и их реплики, отпускаемые по ходу всего повествования в адрес шерифа, не отличались особым изяществом и благопристойностью.

Только босс сидел молча, склонившись над чашкой кофе, задумчиво размешивая в нем так называемый сахар и наверняка в душе проклиная все на свете. И тем не менее вслух он не произнес ни слова, и я бы даже сказал, что вид у него был весьма довольный.

Но очень скоро он забыл о Уотерсе. Так же, как и я. Так же, как и все мы, по мере того, как день шел своим чередом, и мы почувствовали на собственной шкуре, что мальчишки больше нет среди нас!

Я утверждаю, что мы почувствовали это, потому что все с самого начала пошло наперекосяк.

Когда закончился запас нарезанной проволоки, то пришлось вызвать из кухни повара и задействовать его на этой нехитрой операции, приставив к машинке для резки проволоки, на которой до него так споро работал Чип. Теперь же идилии пришел конец. Отрезки проволоки вылезали из агрегата с явной неохотой, по одной за раз, и весь этот процесс сопровождался таким душераздирающим скрипом и металлическим скрежетом, что жара начинала казаться ещё в сто раз невыносимей, и хотелось пойти и удавиться.

В конце концов, повар бросил работу и подошел к конуре, возле которой босс перевязывал очередной тюк, где этот самый повар взгромоздился на весы и выступил с короткой, но проникновенной речью; он открыто заявил, что работа в хлеву, который здесь почему‑ то назывался кухней, с самого начала была величайшим унижением для его человеческого достоинства, а поэтому он надеется, что заставил нас достаточно пострадать и откровенно сожалеет о том, что не может устроить нам ещё более жестоких козней; по его словам выходило, что мы были не иначе, как сборищем вонючих бродяг, а босс – самым большим придурком и раздолбаем изо всех, кто когда‑ либо встречался ему на жизненном пути; в заключение он так же выразил пожелание, чтобы все мы отправлялись к черту вместе со своей проволокорезкой, что же до него самого, то ему это все надоело, и ноги его больше здесь не будет!

Вообще‑ то никто и не думал его задерживать, лишь один железный крюк, которым босс вытаскивал тюки, метнулся ему вдогонку, просвистев у самого уха.

И мы все с большим сожалением констатировали, что бросок пришелся мимо цели.

Вскоре после этого меня заставили слезть с площадки для подачи сена и поставили нарезать проволоку. Что ж, сказать по совести, проволокорезка представляла собой довольно примитивное, но в высшей степени своенравное устройство. До того, как попасть к нам, машинка – как, впрочем, и все остальные орудия труда, которыми располагало наше хозяйство – уже успела побывать где‑ то в употреблении, отчего крепеж узлов механизма был сильно расшатан, и затянуть гайки покрепче уже не было никакой возможности. Некоторые детали держались буквально на честном слове, другие же и вовсе были безнадежно погнуты, так что для меня и по сей день остается большой загадкой, каким образом мальчишке удавалось так ловко с ней управляться. Я старался изо всех сил, но все проволоки у меня получались разной длины и прочности. Они либо натягивались так сильно, что ломались при первом же ударе пресса, или же, наоборот, провисали, извиваясь длинными черными змейками.

Но хуже всего было то, что я никак не мог заставить нормально работать рычаг, с помощью которого отсекалась проволока, отчего практически каждый её отрезок выходил из‑ под моих рук с загнутыми, перекрученными концами, что доводило работника, заправляющего их в пресс, буквально до белого каления, а шеф ругал меня последними словами всякий раз, когда ему приходилось перетаскивать к штабелю очередной тюк.

Что и говорить, день выдался на редкость неудачный.

К тому времени, как наступила пора первого завтрака, у меня было уже столько недоброжелателей, что я счел за благо тихонько удалиться в сторонку, где в полном одиночестве съел свой чернослив, сгрыз сухарь, запил все это кофе, и даже не решился сходить за добавкой.

Место повара занял работник, прежде трудившийся на подаче проволоки и согласившийся испытать себя на новом поприще лишь при условии, что первый же недовольный его стряпней и вслух заявивший об этом займет его место. И ещё он заверил нас в том, что жалобы с нашей стороны гарантированы!

Короче, утро выдалось совершенно безрадостное, и нас не воодушевляла даже мысль о скором обеде.

А тут в довершение ко всему снова объявилась эта девчонка.

То есть, Мэриан Рэй снова приехала к нам, и мы поначалу даже обрадовались её появлению; она же первым делом спросила нас о Чипе. И пока мы судорожно соображали, что ответить, и как сказать, она продолжала развиваться свою мысль, объявив, что он самый замечательный мальчик на свете, и что её отец собирается приехать специально для того, чтобы встретиться с ним и попытаться убедить его в необходимости цивилизованного существования.

Затем все выразительно уставились на меня, и тогда мне пришлось выйти вперед и рассказать о событиях прошлой ночи. Вообще‑ то, я догадывался, что ни к чему хорошему это не приведет, однако никто из нас не мог предположить заранее, что все окажется так плохо.

Когда я закончил говорить, она холодно сказала:

– А вы все это время стояли рядом и спокойно глядели на то, как этот неотесанный мужлан, возомнивший себя вершителем правосудия, арестовывает бедного больного парня?

Я лишился дара речи. У меня просто не было слов. Чувствовал я себя в этот момент ужасно, и, надо думать, мой вид был лучшим тому подтверждением.

Удостоверившись в моем полнейшем разгроме и поражении, она переключила внимание на Ньюболда, обрушив на него всю мощь своей артиллерии. Ее улыбка была очаровательна.

– Но ведь если Чип отправился выручать из беды друга, – проникновенно проговорила она, – то я уверенно, что вы обязательно поможете ему, и ничто вас не остановит!

Ньюболд расправил плечи и взмахнул рукой, указывая на пресс для сена. Под порывами легкого ветерка с земли поднимались клубы сенной трухи и пыли, и можно было подумать, что агрегат дымится.

– Мэриан, даже если бы сам ангел Господень спустился с небес, – сказал он, – и вострубил бы мне об этом в самое ухо, то я все равно не ушел бы отсюда до тех пор, пока не управился бы со всей работой! Вот так!

Девушка же лишь покачала головой.

– Ах, зачем вы так, – проговорила она, – ведь я же знаю, что за вашей суровой внешностью скрыта чувствительная душа! Вы же отлично знаете, что несчастный маленький Чип – бедняжка! – обязательно попытается проникнуть в тюрьму, чтобы освободить из неё своего кумира – и сам наверняка окажется в колонии для малолетних преступников. Но вы ведь не допустите этого! Я просто уверена, что не допустите!

И она одарила Ньюболда лучезарным взглядом. Лицо его исказилось, словно от удара в челюсть, и он сделал два стремительных шага навстречу ей. На нем было ничуть не меньше пыли, чем на самом прессе, а на плечах его линялой фланелевой рубахи красовались белые разводы от высохшего пота.

– Мэриан, – сказал он, – не надо так со мной разговаривать. И вообще, с какой стати мы с вами должны волноваться и переживать из‑ за какого‑ то там Уотерса? Мое мнение о нем вам известно. Так какое мне до него дело?

Он был серьезен. Мы же стояли, потупившись и сосредоточенно разглядывая собственные руки. Было совершенно очевидно, что Ньюболд оправдывался перед ней, и слышать это было в высшей степени непривычно.

– Какое мне дело до Уотерса? – неожиданно вскинулась девушка. – Да ровным счетом никакого – если не считать того, что он нездоров. Мне он совершенно безразличен – но ведь бедный маленький Чип просто обожает его. Я же склонна доверять человеку, завоевавшему доверие такого парня, как Чип. Но я уверена, что вы передумаете. Медлить нельзя. Мне всегда казалось, что вы самый замечательный, самый великодушный человек на свете, и я знаю, что не ошиблась в вас. Я просто не могла ошибиться!

Ньюболд наставил на неё указательный палец, словно в руке у него был пистолет.

– Так, значит, вы хотите, чтобы я бросил все дела и вытащил того бродягу из тюрьмы? – тихо уточнил он.

– И‑ мен‑ но! – отчеканила она голосом школьной учительницы.

– Моя работа здесь! – сказал Ньюболд. – И я никогда не брошу её. Ни ради Уотерса. Ни ради мальчишки. – Он явно начинал заводиться, вплотную приближаясь к кульминационному моменту всей своей речи. – Ни даже ради вас.

Девушка отшатнулась от него.

– Теперь я понимаю, – печально качая головой, проговорила она. – Что ж, полагаю, мне следует поблагодарить вас за откровенность. Сегодня я увидела ваше истинное лицо. Вы казались мне решительным, мужественным человеком. Теперь же я вижу, что ошибалась – вы просто обыкновенный скотник!

Глава 14

Когда‑ то у меня был старший брат. И я ненавидел его за то, что он был старше и сильней меня, своими дразнилками и бесконечными придирками он доводил меня до белого каления, и ничего поделать с этим я не мог. Мне оставалось лишь молиться, призывая на его голову разные несчастья, и, похоже, однажды небеса услышали мою просьбу. Как‑ то раз на переменке в школе он подрался с одним новичком. Тот мальчишка был помладше его, у него было веснушчатое лицо, волосы цвета дорожной пыли, плутоватые глаза, а ещё во время драки он издевательски усмехался и зло поджимал губы.

Но он умел боксировать. Три раза он оказывался на земле; но всякий раз упрямо поднимался и в конце концов научился уклоняться от ударов моего братца, после чего сам основательно поколотил его. Для начала он подбил моему брату глаз и разбил в кровь губы, а потом лупил его кулаками в живот до тех пор, пока тот не застонал, и по челюсти – пока он не взвыл от боли.

Поначалу мне даже нравилось глядеть на это, однако мало по малу в душе моей начинала просыпаться обида. И вот, наконец, я уже мысленно молился о том, чтобы с неба посыпались камни или случилось бы ещё что‑ нибудь такое, только бы не видеть больше, как унижают моего брата.

Примерно то же чувство я испытал и теперь, стоя поодаль и наблюдая за тем, как Ньюболд безропотно выслушивает всякие обидные эпитеты, которыми награждала его визитерша.

Потом вскочила в седло и уехала. Ньюболд же остался неподвижно стоять на месте, словно в землю врос, устремив задумчивый взгляд куда‑ то в пространство перед собой.

Бедный Ньюболд!

Пусть иногда он был суров и несправедлив по отношению к нам, но все‑ таки было ужасно видеть этого великана таким расстроенным из‑ за несправедливых обвинений, брошенных ему этой вертихвосткой. Да и какое она имела право разговаривать с ним таким тоном? И какое ему дело до того, повесят Уотерса или нет? И вообще, мы‑ то тут при чем?

Вскоре босс пришел в себя, и весь остаток дня он молча трудился на самом трудном участке работы – принимал и складировал тюки. И за все это время он не проронил ни слова. Силы он был недюжинной, а кипевшие в его душе ярость и гнев не давали ему уставать.

Но все по‑ прежнему шло кувырком. Около четырех часов что‑ то случилось с трамбующим поршнем пресса. Он застрял где‑ то посредине короба и не шел ни взад, ни вперед. Погонщик поначалу честно пытался поднять его вверх или же хотя бы протолкнуть вниз, но убедившись в тщетности своих усилий, сдался и закричал:

– Чип! Эй, Чип!

Работник, трудившийся на загрузке сена, тут же выглянул из‑ за угла, и в его взгляде были страх и надежда.

– Что, Чип возвращается? Где Чип? – засуетился он.

Босс отошел от дверцы короба и сурово взглянул на обоих провокаторов. Затем он взобрался наверх, чтобы самолично устранить неисправность.

Он покопался в начинке агрегата с одной стороны, потом зашел с другой, в то время, как все мы просто сидели на земле, расположившись по возможности в тени, и тяжелые капли пота медленно катились по нашим лицам и шеям, затекая за шиворот.

Вообще‑ то, мы не сомневались в том, что босс все равно ничего не починит. И знали наверняка, что Чип, будь он сейчас здесь, сумел бы отладить механизм в два счета.

Он бы сам залез в короб, чертыхаясь и проклиная все на свете, а затем лишь требовал бы подать ему то один инструмент, то другой, и уже очень скоро поломка была бы исправлена. Каких‑ нибудь десять минут – и пресс снова заработал бы.

Но Чипа больше не было с нами! Можно сказать, что для наших стройных рядов это была поистине невосполнимая утрата!

Босс же упорно молчал. Схватив большой гаечный ключ, он принялся отвинчивать гайки, чтобы можно было снять боковую стенку агрегата.

Помогали ему все. Мы проработали дотемна, еле‑ еле справившись с работой, на которую обычно у нас уходило гораздо меньше времени, потому что тогда с нами был Чип, который то и дело подгонял нас острым словцом, называя дураками, тупицами и истуканами. В конце концов нам все же удалось с грехом пополам разобрать машину настолько, чтобы убедиться в своей неправоте.

Оказывается, поршень заело с другой стороны!

Узнав об этом, мы испытали такое сильное разочарование, что бросили работу и побрели восвояси, направляясь к столовой, хотя до конца рабочего дня оставался ещё целый час времени. Однако отвращение и ощущение безысходности, внезапно овладевшее всеми нами, оказалось таким сильным, что мы просто ушли.

Украдкой взглянув через плечо, я увидел, что Ньюболд смотрит нам вслед, сжимая в своей огромной ручище восьмифунтовый гаечный ключ.

В любое другое время он бросился бы за нами, словно раненный лев, но сейчас этого не произошло, ибо лев в душе Ньюболда умер. Его как будто подменили – и я знал, в чем дело! У него болело сердце и ныла душа, которую нещадно жгло уязвленное самолюбие.