ЧАСТЬ ВТОРАЯ 2 страница

Работа с вилами у стога с виду не представляла собой ничего сложного. Единственное, что требовалось от вас в этой связи, так это вооружиться ковшеобразными джексоновскими вилами и вонзить их в копну сена. Затем вы кричите: «Трогай! », после чего погонщик‑ крановщик хлещет вожжами лошадь, впряженную в подъемный механизм. Вся копна взмывает в воздух, зависая над специальной платформой, вы дергаете за трос, и сено валится туда, где до него может добраться работник, загружающий его непосредственно в пресс. Казалось бы, что может быть проще. У стороннего наблюдателя может сложиться впечатление, что вы просто стоите себе рядышком и откровенно бездельничаете.

Но на деле все оказалось гораздо сложнее.

Начать хотя бы с того, что вилы весили никак не меньше сорока фунтов, и весь этот вес был распределен крайне неравномерно, сосредотачиваясь в самых неудобных местах. При этом четыре длинных, изогнутых и острых, как игла, зубца, возвращаясь в исходное положение, упорно норовили впиться вам в ноги. Железяка же, приводившая в действие заслонку, оказалась снабжена острыми гранями и, похоже, была специально создана с таким расчетом, чтобы защемлять вам пальцы.

Для того, чтобы управляться с такого рода вилами необходимо обладать определенной сноровкой. С одной стороны, приходится то и дело уворачиваться от надвигающихся острых шипов механических грабель, влекомых парой норовистых мустангов. Отскочив в сторону, вы слышите крик работника, вкалывающего на загрузке пресса, и требующего от вас новой порции сена. И тут наступает время пускать в ход вилы, но делать это нужно с умом и должной осторожностью, так как если подцепить разом огромную копну, то работнику на платформе придется надрываться, чтобы разодрать её на охапки нужного размера. Если же, пожалев его, станете подавать сено почаще, но совсем уж маленькими порциями, то ничего хорошего из этого тоже не выйдет: вы лишь замучаете до полусмерти впряженную в подъемник лошадь, которой придется постоянно пятиться назад, да к тому же заставите простаивать работника, которому по доброте душевной пытались помочь. Прибавьте к этому для пущей наглядности густое облако пыли и мелкой сенной трухи, постоянно набивающейся к вам за шиворот, а также в глаза и в рот, и получите целостную и до некоторой степени реалистичную картину происходящего. Но даже это описание не идет ни в какое сравнение с жестокой реальностью, ибо никакими словами невозможно передать той гаммы чувств, что возникает в душе человека после тесного общения с прессом для сена.

От себя добавлю, что в тот день я все же кое‑ как продержался до вечера, и когда рабочий день закончился – а произошло это лишь затемно, спустя довольно много времени после того, как солнце скрылось за горизонтом – у меня не хватило сил даже не то, чтобы вымыть руки.

Вместе с остальными я поплелся к навесу, служившему одновременно и кухней и столовой, где уселся за стол, уныло взирая на чумазую лепешку с куском бекона, которую повар называл нашим ужином, и мысленно уговаривая себя взяться за еду, когда появился босс. Из его всклокоченной шевелюры во все стороны торчали сухие травинки, а спина линялой фланелевой рубахи была густо запорошена трухой.

Он пересчитывал бирки, полученные у обвязчика тюков, и вид у него был довольно безрадостный.

В конце концов он изрек:

– Паршивых девятнадцать тонн!

– Девятнадцать диких взбесившихся кошек! – возразил я.

Босс уселся на свое место, взглянул на лепешки в тарелке, после чего повернул голову и даже открыл рот, собираясь устроить нагоняй этому огородному пугалу, возомнившему себя поваром. Но потом, похоже, вовремя вспомнил, что это он сам закупал продукты, которыми теперь были вынуждены питаться все, включая бедолагу‑ повара, и это несколько умерило его пыл.

Девятнадцать тонн!

Так оно и было. Он показал нам записи, и все мы по очереди заглядывали в них, отказываясь верить собственным глазам. Готовый тюк сена тянул в среднем примерно на сто восемьдесят фунтов, а мы выдали немногим больше двух сотен таких тюков. Работники, подававшие сено в пресс, клялись и божились, что они затолкали в жерло адской машины по крайней мере полновесную тысячу тонн сена; на что обвязчик тюков заявил, что они врут и не краснеют, ибо он самолично извлек из‑ под пресса по крайней мере две тысячи тонн и все их перевязал, пронумеровал, откатил в сторону и сложил в штабеля.

И тут подал голос мальчишка.

Похоже, скользкие от жира лепешки не вызывали у него никаких особых эмоций. Он съел их с таким видом, будто это были бисквитные пирожные, а солонина – медом. Все это он запил солоноватой бурдой, которую наш повар упорно называл кофе.

Так вот, и теперь этот пацан заявил во всеуслышание:

– Не огорчайтесь, парни. Учиться никогда не поздно. Вот если бы мне дали поработать на подаче сена, то уж я бы вам показал, как нужно это делать: сперва заложить охапку побольше, а потом постепенно уменьшать порции, сводя их мало‑ помалу просто до вороха трухи на последней закладке.

Все мы уставились на него. Что же до меня, то я и вовсе был готов удавить его. Но тут в разговор снова вступил хозяин:

– Так ты, выходит, знаешь, как это делается, не так ли?

– Разумеется, знаю! – ответил мальчишка. – Я в свое время собственноручно строил такие машинки. Можно сказать, я же их и изобрел.

– Ну что ж, – проговорил босс, – вот завтра утром заберешься на платформу и покажешь пример, как нужно работать. Но учти, что до обеда ты оттуда не слезешь.

– Да запросто, раз плюнуть, – отмахнулся пацан.

Но на этот раз вид у него был довольно встревоженный.

Ровно в четыре утра трамбующая чушка пресса совершила свой первый удар, а мальчишка к тому времени уже стоял на платформе, и в руках у него были вилы, оказавшиеся выше его самого.

Но самое удивительное было то, что он говорил чистейшую правду, утверждая накануне, будто бы знает, как надо работать! На него можно было обрушить самую большую копну, загромождавшую целиком всю платформу, но только так или иначе ему неизменно удавалось разгрести площадку для подачи, и когда громоздкая нижняя челюсть механизма поднималась, то для неё уже была готова очередная порция сена, которая незамедлительно отправлялась в прямоугольное отверстие длинной железной глотки.

Для первой подачи он сложил большую копну, старательно выровнял её бока и пришлепнул вилами сверху; когда же трамбовка оказалась в верхнем положении, то начал сбрасывать вилами в жерло пресса верхушку копны, даже не дожидаясь подъема площадки. Таким образом, сена в камере приемника оказалось столько, что пресс им едва не подавился, принимаясь за трамбовку тюка.

Мальчишке же удавалось в два счета разделить на аккуратные кучки беспорядочно сваленный ворох сена, с виду больше напоминающий спутанный клубок колючей проволоки. И даже когда площадка камеры оказывалась совершенно пустой, он каким‑ то образом ухитрялся наскрести по углам достаточно сена для закладки новой порции. Но помимо всего прочего он ещё успевал изводить меня своими дурацкими подковырками, то и дело окликая сверху и издевательски интересуясь, не заснул ли я, достаточно ли ел каши, и как долго ещё я там ещё собираюсь копошиться?

Однако я не был единственной жертвой его остроумия, погонщику тоже досталось сполна. Подъемником заправлял ирландец по имени Клив Руни, и настал такой момент, когда Руни бросил свою лошадь и начал карабкаться на платформу, надо думать для того, чтобы разорвать нахального малолетку в клочья; тот же как ни в чем не бывало стоял наверху и ещё подначивал, обещая пересчитать ему зубы и заткнуть его раз и навсегда.

Похоже, данная тональность беседы несколько отрезвила Руни, и он вспомнил, что перед ним всего лишь пацан. И тогда он вернулся обратно к своему подъемнику; но каждый раз проводя лошадь мимо платформы, ирландец то и дело бросал злобный взгляд на работавшего там мальчишку.

Справедливости ради должен сказать, что красноречие пацана распространялось не только на нас с Руни. Иногда он выглядывал из‑ за угла пресса и интересовался у другого погонщика, кого он поставил себе в упряжку: отловленных в прерии зайцев или просто слабосильных осликов, доводя бедолагу до белого каления, отчего тот все чаще принимался щелкать на лошадей кнутом.

И при всем при том этот сопляк ещё умудрялся перегибаться через край своей платформы и отпустить пару‑ тройку любезностей в адрес обвязчика тюков, издевательски интересуясь, уж часом не заигрался ли он там в кости, и не надорвется ли он от такого усердия, и вообще, не рановато ли он отцепился от маменькиной юбки.

Незамеченными им не остались даже возницы, правившие громоздкими конными граблями, и его пронзительный голосок разносился далеко, прорываясь сквозь лязг пресса и перекрывая крики и брань других работников.

Немного погодя он перестал донимать меня. Наверное, просто понял, что вывести меня из себя не так уж просто. Мне же было просто интересно наблюдать за его тактикой, и поэтому я и не думал злиться. Было совершенно очевидно, что он нарочно доводил и подначивал нас, взрослых мужиков. Он хотел таким образом подогнать нас, заставив работать поживей, и в какой‑ то мере ему это удавалось.

Также мне было до ужаса интересно поглядеть, как долго он протянет. Сохранить столь бешенный темп до полудня ему не удастся, в этом я был абсолютно уверен. Бесспорно, Чип знал все о технологии загрузки пресса и умел виртуозно орудовать вилами – а это целое искусство – однако несмотря на то, что мальчишка был так ловок, самоуверен и силен не по годам, он попросту физически не сможет продержаться так долго, стоя на жаре в густом облаке летящей пыли – сорок градусов в тени, и одному Богу известно, до какой отметки мог бы доползти столбик термометра на солнцепеке, где ему приходилось работать – и запихивая в камеру приемника бесконечные тонны сена.

Мы отработали с четырех до шести. Затем был сделан перерыв на завтрак. За завтраком мальчишка был очень весел, он радостно щебетал, подобно раннему жаворонку, и ещё успевал отпускать шуточки в наш адрес; в десять часов наступило время второго завтрака, состоявшего из вареного чернослива, хлеба и кофе. Пацан был по‑ прежнему довольно бодр, но, похоже, его веселость пошла на убыль. Он не стал спускаться со своей платформы, а просто насмешливо проговорил оттуда:

– В чем дело? Вы что, парни, вообразили себя школьниками и решили, что вам будут платить за безделье?

Но вниз так и не сошел. Он просто исчез из виду, и я понял, что он растянулся на полу под палящими лучами солнца, чтобы хоть немного отдохнуть.

Расправившись со своей порцией еды раньше остальных, я вышел из‑ за стола и тайком отнес к прессу кружку кофе. Чип неподвижно лежал на платформе, глаза его были закрыты, а рот слегка приоткрыт. Я осторожно тронул его за плечо, и он вздрогнул, поспешно принимая сидячее положение.

Он угрюмо взглянул на меня, выпил залпом кофе и молча протянул мне пустую кружку. После этого поднялся на ноги и снова взялся за вилы.

Я отнес кружку обратно.

– Послушайте, босс, – сказал я, – может быть все‑ таки велите мальчишке уйти с пресса. Он же там сдохнет.

– Ну и пусть подыхает! – отозвался босс, а Руни и ещё двое парней с готовностью поддержали это мнение.

Так что мне ничего не оставалось, как просто вернуться обратно, наблюдать за происходящим и волноваться. Ибо у меня появилось такое ощущение, что я сказал больше, чем знал, и это лишь приблизило меня к истине.

Глава 5

Хотите верьте, хотите нет, но только за время, прошедшее с четырех до одиннадцати утра, пацан загрузил в пресс четырнадцать тонн сена.

Весь об этом немедленно облетела всю делянку, и уже даже самым прилежным работникам не терпелось увидеть своими глазами, чем же кончится дело. Как бы там ни было, а только долго держать столь высокий темп было невозможно. А уж тем более, когда речь идет о пятнадцатилетнем мальчишке. Но только я хочу повториться и высказать наше общее мнение, что выглядел он гораздо старше своих лет. Где‑ то в глубине души мы понимали, что поступаем очень плохо, но только признаться себе в этом никто не спешил.

Однако когда пробило одиннадцать, а мальчишка все ещё продолжал орудовать вилами на верхней площадке пресса, вот тут уж я не на шутку забеспокоился.

К тому времени он уже не донимал никого своими насмешками и колкостями. Сквозь висящую в воздухе завесу пыли я видел его лицо – оно выражало высшую степень сосредоточенности, а наморщенный лоб придавал ему старческое выражение. Он безропотно, без жалоб и нытья, отбывал свою повинность. Полагаю, никогда прежде он даже не догадывался о том, что на белом свете ещё встречаются первобытные люди типа нашего шефа – столь же ограниченные и жесткосердые!

Солнце же продолжало свой путь к зениту, щедро обрушивая на землю миллионы тонн раскаленных добела лучей. Каждый час мы меняли лошадей в упряжке. Каждые два часа сменялись обвязчики тюков. И только мальчишка наперекор зною и духоте оставался на своем посту и, похоже, даже не собирался молить о пощаде!

Бедный Чип!

Но затем судьба все‑ таки сжалилась над ним, подкинув козырного туза с самого дна колоды.

Я имею в виду мисс Мэриан Рэй. Она подъехала к нашей компании легким галопом, восседая верхом на самой лучшей из своих лошадей. Ее визит был для нас полнейшей неожиданностью. Вообще‑ то дом семейства Рэй находился всего в каких‑ нибудь десяти милях, то есть почти совсем рядом, но невозможно было себе представить, чтобы такая барышня, как Мэриан Рэй, вдруг оказалась так далеко от дома – даже в сопровождении вооруженного эскорта, не говоря уж о том, чтобы отправиться в подобную поездку в полном одиночестве.

Ведь она была девицей благовоспитанной, аристократкой до мозга и костей. Меня же откровенно бесила её самоуверенность, с которой она разгуливала по округе и совала свой нос во все дела.

Не то чтобы она пренебрежительно относилась к окружающим, вовсе нет. Даже наоборот, она была всегда мила и обходительна, для каждого у неё находилась минутка внимания и доброе слово, и все парни в округе были от неё без ума. Что же до меня, то я всегда был равнодушен к белокурым красоткам с нежной кожей и румяными щечками, какими их обычно рисуют в книжках. Они никогда не производили на меня особого впечатления, а мисс Мэриан Рэй с её демократичными манерами нравилась мне и того меньше.

Она даже время от времени появлялась на танцах, где, впрочем, никогда не задерживалась дольше получаса и одной минуты. Первые полчаса она просто стояла в сторонке, вслух восхищаясь развешанными повсюду гирляндами, бесконечно повторяя, что «это очень мило», что организационный комитет буквально превзошел сам себя и так далее в том же духе. А затем всего на одну минуту входила в круг танцующих в паре с Тексом Бреннаном или с другим красавчиком типа него, умеющим ловко выделывать ногами разные фигуры, после чего все остальные девушки на её фоне начинали казаться невзрачными дурнушками.

Но самое удивительное, что других девиц это, похоже, нисколько не задевало. Вся округа как будто сошла с ума, и одно лишь упоминание имени Мэриан Рэй вызывало у обывателей благоговейный трепет, причем женщины в этом смысле ничуть не отставали от мужчин. Наверное, в их глазах она была настолько богата, красива, обаятельна и все такое прочее, что даже завидовать ей было бесполезно.

Она была одета, как обычная девушка с ранчо, и наряд её и состоял из широкополой шляпы, свободной блузы и юбки‑ брюк, и должен признаться, что вид такой красотки, восседающей верхом на несущейся галопом лошади, заставляет трепетать сердце любого мужчины.

Но когда она подъехала поближе, то стало ясно, что в её облике куда больше городского шика, нежели обыкновенной сельской простоты. Выглядела она так безупречно и изысканно, словно три горничные трудились целое утро не покладая рук, и все ради того, чтобы сделать её ещё более неотразимой, чем она есть на самом деле.

Даже босс был как будто несколько удивлен приездом девушки. Остальные же парни попросту разинули рты, так им не терпелось услышать хотя бы слово от этой финтифлюшки. А шеф даже бросил работу на несколько минут.

Я сказал «бросил», но это не совсем так. Он просто воспользовался вынужденным простоем, во время которого меняли лошадей, чтобы поболтать со столь неожиданной гостьей. Прочие же великовозрастные идиоты отчаянно вытягивали шеи, глазели на девицу, восхищались ею, готовые пасть к её ногам и умереть, мило ей улыбались, смущенно краснели и при этом вид у них был откровенно дурацкий.

– А вы, мистер Ньюболд, как я погляжу, просто‑ таки настоящий рационализатор, – проговорила она.

– Как‑ то само собой получилось. Вот и все, – ответил Ньюболд.

И подобно остальным тоже расплылся в широкой и глуповатой улыбке.

Я вынул из кармана плитку табака, откусил кусочек и, задвигая его языком за щеку, почувствовал, как расслабляются мышцы на лице. Я разглядывал девушку и раздумывал над тем, отчего же мы, мужики, такие слабаки. Ибо, возможно, в любой другой день она бы и произвела на меня столь же сильное впечатление, какое обычно производила на всех остальных, но тогда я слишком переживал из‑ за парня, к тому же пот ручьями струился у меня по лбу и попадал в глаза, а за шиворот постоянно набивалась колючая труха, что тоже не настраивало на романтический лад.

Поэтому я оценивающе взглянул на девушку и сказал сам себе: «Не дури! Тебе бы что‑ нибудь попроще, а то и оглянуться не успеешь, как выйдешь в тираж. »

Девушка же расхаживала вокруг и всем восхищалась. Она первый раз в жизни увидела пресс для сена в действии. Я слышал, как она восторгалась бесстрашием погонщика, уверяя его, что лишь настоящий смельчак способен вот так, как он, ходить за этими неистовыми, норовистыми конями. А что если поперечина ворота сломается? Подумать только, что тогда произойдет с ним!

Затем она восхитилась обвязчиком тюков, выразив восторг по поводу того, как это один человек может выполнять столько операций одновременно, и разве это не замечательно, что человеческие руки могут работать как будто сами по себе, словно каждой из них управляет свой собственный мозг. Затем она вернулась обратно, взглянула на меня и ужаснулась тому, какому огромному риску подвергаю я себя, орудуя этой громоздкой штуковиной с четырьмя изогнутыми и острыми, как копья, зубьями. По своему обыкновению она называла меня по имени – Джо. А вы вспомните Наполеона. Ведь он знал поименно всех солдат своей армии, разве нет?

Так вот, в этом и заключался весь фокус. Кстати, получалось это у неё чертовски величественно, и даже недостойнейший из подданных мог рассчитывать на благосклонный взгляд царственных очей.

– Уж можете не сомневаться, – ответил я, – риск такой огромный…

И я хотел добавить ещё что‑ то, когда облако пыли над платформой немного рассеялось, и она увидела бледное лицо мальчишки как раз в тот момент, когда тот вонзал вилы в огромную копну сена.

– Боже мой, мистер Ньюболд, – воскликнула она с таким неподдельным ужасом в голосе, что даже у меня по спине побежали мурашки, – неужели вы нанимаете детей… с оплатой по заниженным расценкам?

Нанимает ли он детей на работу!

Мне показалось, что Ньюболд был готов сквозь землю провалиться, и тогда я мысленно пожелал, чтобы так оно и случилось, чтобы земля сомкнулась у него над головой, и чтобы он уже никогда не выбрался обратно.

Глава 6

Все‑ таки не часто выпадает счастье поглядеть на Ньюболда, оказавшегося в дурацкой ситуации. Но именно в ней от теперь и оказался. А тут ещё этот негодный сопляк, этот Чип, загрузив в пресс последнюю охапку сена, остановился у самого края своей площадки и в то время, как погонщик прокричал: «Вынимай! », заявил:

– Эй, Ньюболд! Мы что тут, для танцев собрались, что ли? А баба‑ то здесь что делает?

Я подумал, что после этих слов Руни уж теперь точно заберется наверх и оторвет мальчишке голову; а обвязчик тюков, вытащил из пресса готовый тюк, закрыл дверцу, после чего высунулся из‑ за угла и одарил пацана свирепым взглядом.

Но я понял, в чем дело.

Просто Чипу не было никакого дела до женского сострадания. У меня сжалось сердце. Подумать только, какая железная выдержка была у этого мальчика! Я знал, что ему было очень плохо, что он с ног валился от усталости, но при этом не жаловался и не требовал сострадания к себе! И, если уж на то пошло, не хотел, чтобы его жалела женщина!

Уж можете не сомневаться, что босс не полез за словом в карман, и объяснил присутствие мальчишки по‑ своему.

– Видите ли… это новичок. Вызвался показать нам, как обращаться с прессом. Вот теперь и петушится от осознания собственной значимости!

– Да уж, – вздохнула Мэриан Рэй. – Иногда ещё встречаются вот такие грубияны от рождения. И их можно только пожалеть!

Но в голосе её больше не слышалось сострадания. Она смерила мальчишку таким взглядом, от которого, пожалуй, расплавилась бы и оцинкованная крыша; но только Чип к тому времени уже отвернулся от нее, заталкивая в глотку старенького пресса новую порцию сена. И не обращал на происходящее у него за спиной ни малейшего внимания!

По‑ видимому, он дал Мэриан Рэй пищу для размышлений. И все‑ таки она нашла в себе силы привычно одарить нас своей лучезарной улыбкой – странно, но только у симпатичных девиц это получается ничуть не хуже, чем у самых настоящих артисток! – и очень скоро уехала.

Я‑ то думал, что как только она скроется из виду, то босс все‑ таки разрешит бедняге Чипу спуститься вниз, и даже заметил, как и сам мальчишка исподволь поглядывал в сторону босса, но Ньюболд сделал вид, будто совершенно забыл о его существовании. Его сердцу было неведомо чувство жалости. Вот и теперь обратив в свою пользу мальчишеское честолюбие и максимализм, Ньюболд оставил его на верхней площадке пресса, заставляя работать на износ.

У меня уже возникло такое ощущение, что пацан может в любой момент упасть замертво. Я видел, как у него дрожали коленки, и как он ходил, еле передвигая ноги и то и дело спотыкаясь. И тем не менее, он не выпускал вилы из рук, продолжая упорно запихивать сено в чрево пресса, так что все его последующие тюки были такими же плотными и увесистыми, как и самый первый.

Но вот последний час, тянувшийся, наверное, целую вечность, подошел к концу, и к тому времени все мы только и делали, что, затаив дыхание, следили за настырным мальчишкой, который, похоже, не собирался сдаваться без боя.

Результатом этого его поединка с самим собой было то, что ему удалось выстоять до полудня, и к двенадцати часам дня он в одиночку перелопатил, не сходя с платформы, шестнадцать тонн сена. Знаю, что в это трудно поверить, и впоследствии многие знающие люди, разбирающиеся в подобных вещах, выражали большие сомнения на сей счет, но я был там и видел все собственными глазами, а потом ещё собственноручно подводил итог по записям, сделанным в книге учета обвязчиком тюков.

Шестнадцать тонн и восемнадцать фунтов, если уж быть до конца точным. А мальчишке было всего пятнадцать лет!

Как я уже сказал, он продолжал работать до того самого момента, пока повар не начал призывно стучать половником по сковородке, всем своим видом давая понять, что сколько бы времени ни показывали обычные часы, а только у него на кухне уже наступил полдень.

Работа была тут же прекращена, лошади распряжены, и все начали дружно вытряхивать из‑ за пазухи колкую труху и протирать глаза от пыли. Я же продолжал наблюдать за мальчишкой и видел, как он начал было спускаться вниз, придерживаясь за стенку пресса, но затем передумал и медленно направился туда, где на земле высился ворох оставшегося после прессования мусора, состоявший наполовину из пыли и сенной трухи и доходивший почти что до самой площадки. Там он опустился на край платформы и соскользнул вниз.

Но потом его тело развернулось, подобно неуправляемой лодке, подхваченной быстрым течением, и он безвольно скатился вниз.

Человек несведущий мог бы, пожалуй, решить, что мальчишка просто сильно ударился головой о твердый ком выжженной солнцем земли, но уж я‑ то знал, в чем дело.

Подбежав к нему, я приподнял ему голову и взглянул в лицо. У него посинели губы, а вокруг глаз залегли белые пятна. Он безжизненно лежал на земле и был похож на размалеванную обезьянку с картинки.

Не теряя времени, я дотащил мальчишку до бака с водой, и окунул его туда несколько раз, после чего перетащил его под кухонный навес, уложил так, чтобы ноги были выше головы, и принялся обмахивать.

Ребята столпились вокруг нас и тоже помогали, кто чем мог. Никто из них не проронил ни слова. Да и особой помощи от них ждать тоже не приходилось. Но один из них взял у меня из рук сложенную газету и продолжал обмахивать ею мальчишку, и я помню, как Пит держал над горлом у Чипа мокрую тряпку, выжимая из неё непрерывную струйку капель. Это была не самая приятная компания. Им стало стыдно, но только нет ничего опаснее совестливого мужика. Он стремится поскорее вновь обрести душевный покой и ради этого готов на все.

Подошел к нам и Ньюболд.

– Ну что ж, – сказал он, – думаю, здорово мы проучили этого щенка. Никто ему не ответил, но все разом обернулись и красноречиво поглядели на босса. Больше он ничего не говорил, а лишь смущенно кашлянул и, напустив на себя подчеркнуто сосредоточенный вид, начал сворачивать сигарету. Но я видел, как на лице у него заходили желваки, и мне стало ясно, что даже если Ньюболду неведомо чувство стыда, то по крайней мере иногда ему все‑ таки бывает страшно.

На протяжении последующего получаса мы хлопотали вокруг Чипа, и за все это время никто не проронил ни слова, если, конечно, не считать того, что изредка кто‑ нибудь из нас в сердцах обзывал другого болваном, после чего плечом оттеснял ближнего своего в сторону и самолично брался выполнять его часть работы. Я же уже не сомневался в том, что Чип умирает, и что Ньюболду после этого тоже не жить, когда веки мальчишки дрогнули, он недоуменно посмотрел на нас, а затем вздохнул и снова закрыл глаза.

– Мамочка! – всхлипнул он, повернулся на бок и снова вздохнул.

Это зрелище потрясло меня до глубины души. Я имею в виду то, что было даже необязательно заглядывать в его свидетельство о рождении, чтобы догадаться, что ему было на два‑ три года меньше лет, чем мы думали сперва. У каждого из нас и без того было муторно на душе, так что можете себе представить, что мы почувствовали, когда услышали этот жалобный всхлип и увидели, как он повернулся и вздохнул – совсем как ребенок в кроватке, когда над ним склоняется мать, чтобы поцеловать свое дитя и пожелать ему спокойной ночи.

Ньюболд решительно отодвинул меня в сторону и наклонился, чтобы получше разглядеть мальчишку. Он не сказал ничего, однако взгляд его был красноречивей всяких слов.

И тут затянувшееся молчание нарушил тихий мелодичный голосок, холодно заметивший:

– Теперь я вижу, мистер Ньюболд, что все это время он показывал вам, как работает пресс!

Опять эта девица.

Оказывается, её лошадь потеряла подкову, и она повернула обратно, чтобы шагом доехать до нашего лагеря в надежде, что здесь смогут для неё что‑ либо сделать, тем более, что у нас и кузница собственная имелась.

Это было самое худшее из того, что могло с нами случиться. В такие дела посторонних вообще стараются не посвящать, даже мужчин. А уж про женщин и говорить нечего – любая из них, услышав подобную историю, для начала «переварит» полученную информацию, а потом выдаст собственную версию случившегося, дополняя её новыми красочными подробностями. И с каждым новым пересказом наша компания будет все больше и больше походить на шайку людоедов‑ пожирателей детей!

Но хуже всего, если душераздирающие истории о нашей жестокости будут исходить от самой Мэриан Рэй, ибо ничего из сказанного ею не будет подвергнуто сомнению! У меня в голове промелькнула мысль о том, чтобы вскочить и убежать, любой ценой добраться до станции – хоть бы даже и пешком – и уехать подальше от этих мест.

По лицам остальных было видно, что они подумывают о том же.

Но не успели мы опомниться, как она уже сидела на земле, положив голову мальчишки к себе на колени, не обращая внимания ни на кого из нас и тихо приговаривая:

– Бедняжка! Бедный мальчик!

И она провела своими тонкими пальчиками по его пыльным волосам, убирая их со лба.

Но это было лишь начало. Всем своим видом она давала нам понять, какая огромная пропасть пролегает между этим «бедным мальчиком» и звероподобными мужланами типа нас.

Возможно, она была права.

Затем, вдоволь насладившись произведенным впечатлением, она распорядилась:

– Хватит поливать его водой. Температура и так уже ниже нормальной. Мы могли бы попытаться вернуть его к жизни. – Но тут же добавила: – Хотя, конечно, до конца оправиться от такого шока он уже не сможет никогда!

Мы не стали ставить под сомнение её медицинские познания. Так или иначе, а только наша дальнейшая судьба зависела от этой девчонки, и чем меньше мы говорили, тем было лучше для нас же самих.

Я уже не помню, что она делала. Но, кажется, в какой‑ то момент она спросила не найдется ли у нас немного виски, и тут же извинилась за свое предположение, будто бы мы можем держать при себе такую отраву. Отраву? Да она сама была похлеще всякого яда и могла отравить жизнь кому угодно. Она действовала нам на нервы. Готов поклясться, что все это время она продолжала улыбаться уголками губ. А ещё она то и дело поднимала глаза, останавливая пристальный взгляд на ком‑ нибудь из нас, словно желая запомнить наши лица и имена для дальнейшего упоминания.