Глава XVIII

Бывают случаи, когда смерть является не горем, а ударом. Таково именно было состояние и Нанетты Лебо. Собственными глазами она видела ужасный конец своего мужа, и тем не менее в ее нежной душе не нашлось ни малейшего желания ни поплакать о нем, ни погрустить. Она не желала бы, чтобы он воскрес из мертвых. Она не могла грустить о своем вдовстве уже по одному тому, что сознавала, какое тяжелое детство предстояло ее ребенку, если бы оставался в живых его отец. Дюран, который был, пожалуй, лишь немногим лучше покойного, даже и не спросил ее, как поступить с мертвым телом и где его похоронить. Он просто вырыл яму в мерзлой земле и закопал туда Лебо, даже и не выждав, когда труп остынет окончательно. И об этом Нанетта тоже нисколько не пожалела. Ее муж исчез из ее жизни навсегда. Теперь уж он больше никогда ее не ударит. И Нанетта почувствовала вдруг большое облегчение.

Мики все продолжал лежать на животе в своем заключении. Он не шелохнулся с той самой минуты, как вырвал жизнь из своего мучителя.

Он совсем не думал о том, как его жестоко били, или об опасности смерти, на волосок от которой он находился, когда Лебо заносил над ним дубину; он не чувствовал боли в своих избитых членах, в окровавленной пасти и в выстеганных плетью глазах. Он думал только о Нанетте. Почему она убежала с таким ужасным криком, когда он загрыз ее врага? Разве не этот человек сбил ее с ног и, наверно, избил бы ее до потери сознания, если бы он, Мики, не протянул во всю длину своей цепи и не разодрал бы ему гортань? Почему же она так спешно убежала и до сих пор не возвращается назад?

И он тихо стал скулить.

День уже кончался, и ранние сумерки северной зимней ночи уже начинали обволакивать лес. Неясная в полумраке тень Дюрана появилась у решетки тюрьмы Мики. Он инстинктивно с первого же взгляда возненавидел этого охотника с Барренса, но тем не менее на него не заворчал. Дюран заглянул к нему сквозь прутья решетки. Мики даже не шелохнулся.

– Уф, дьявол!.. – проговорил Дюран и передернул плечами.

И вслед за тем расхохотался. Это был низкий, жуткий, полуспрятавшийся в его черной бороде смех, от которого у Мики забегали мурашки.

Вслед за тем Дюран повернулся к нему спиной и зашагал к Нанетте.

Она вышла к нему навстречу. Ее темные глаза ярко выделялись на мертвенно‑ бледном лице. Она еще не успела как следует прийти в себя от первого впечатления по поводу трагической смерти Лебо, но тем не менее в них уже светилось возрождение для нее ее прежней девичьей жизни. Она держала в руках ребенка. Охотник посмотрел на нее изумленными глазами. Перед ним стояла уже другая Нанетта, уже совсем не та, какою он видел ее, когда вошел к ней в первый раз с Лебо. Он вдруг почувствовал неловкость. Как он мог оставаться равнодушным в то время, когда в его присутствии так грубо обращался с нею муж? Почему он не может выдержать теперь этого взгляда ее глаз? Почему она не казалась ему раньше такой писаной красавицей? Но он тотчас же и овладел собою и стал излагать перед нею то дело, с которым пришел.

– Теперь эта собака вам будет не нужна, – сказал он. – Я возьму ее с собой!..

Нанетта не ответила. При виде Дюрана у нее перехватило дыхание. Но ему показалось, что она ожидала от него дальнейших объяснений, и тут его сразу осенило вдохновение, и он придумал для нее целую ложь.

– Вам, вероятно, известно, – сказал он, – что как раз на Новый год в Форт‑ Огоде предполагается турнир между собакой вашего покойного мужа и моей. Ввиду этого ваш супруг нарочно тренировал ее. Но сегодня, когда он показал ее мне, я так и решил, что этот черт непременно передушит всех моих собак, как лисица кроликов. Поэтому мы решили турнира вовсе не устраивать, а просто сторговались, и ваш супруг этого черта предал мне из рук в руки как раз перед вашим приходом и таким образом ваша собака стала моей. Я купил ее и беру с собой.

– Собака не продается, – ответила Нанетта, и огонь в ее глазах разгорелся еще сильнее. – Это собака лично моя и моего ребенка. Теперь поняли, мсье Дюран? Собака не про‑ да‑ ется!

– Понял, – с удивлением сказал Дюран.

– И когда вы, мсье, приедете в Форт‑ Огод, то скажите там нашему агенту, что Жак погиб, и расскажите там, как было дело. Передайте также, чтобы прислали кого‑ нибудь за мной и за моим ребенком. А до тех пор мы будем оставаться здесь.

– Слушаю, мадам!

И Дюран вышел. Никогда еще он не видел такой красивой и гордой женщины и был полон удивления, как это Жак Лебо мог ее ругать и даже бить.

Он вернулся к клетке, где по‑ прежнему, все в той же позе, лежал Мики. Приблизив голову к прутьям, Дюран стал с ним мягко разговаривать.

– Ну что, псина? – заговорил он. – Она не хочет тебя продавать? Она хочет тебя оставить при себе только потому, что ты заступился за нее и загрыз моего приятеля? Ну, в таком случае мне придется распорядиться тобою своими собственными средствами. Скоро должна взойти луна. Я накину тебе на шею петлю и придушу тебя так быстро, что она даже не успеет и услышать. Затем я потащу тебя к себе. И если я оставлю эту дверцу открытой, то она подумает, что ты убежал из клетки сам! А ты уж отработаешь мне это на предстоящем поединке!

Он отошел и отправился к тому месту, где, у опушки леса, оставил своих двух собак и легкие санки. Там он стал ожидать восхода луны.

Мики все еще не двигался. В окне хижины появился свет, и глаза его уставились на огонь. В его душе опять нарастала тихая жалоба на жизнь. Ему вдруг страстно захотелось заскулить. Теперь весь его мир заключался в этом самом освещенном окошке. Женщина и ребенок заглушили в нем все его желания, за исключением только одного – быть именно с ними.

А в это время в самой хижине Нанетта думала только о нем и о Дюране. В ее ушах все еще звучали его слова: «Теперь эта собака вам будет не нужна». Да, теперь все до одного человека могут сказать ей то же самое, что и он, когда узнают, как обстояло дело. «На что ей собака? – скажут они. – Она ей вовсе не нужна! » Но почему же именно не нужна? Потому что загрызла ее мужа Лебо, защищая ее от его побоев? Потому что она освободила ее от того рабства, в котором держал ее этот озверевший человек? Или потому, что, благодаря именно этой самой собаке, ее ребенок будет теперь жить не так, как тот другой, и что она сама будет теперь смеяться вместо того, чтобы проливать слезы и проклинать свою судьбу?

И ей вспомнилось, как однажды, возвратясь вечером с осмотра своих силков, полный негодования на обкрадывавшую его дикую собаку, ее муж с негодованием сказал:

– Это не собака, а настоящий черт! Впрочем, волчьей крови в нем вовсе нет. Когда‑ то, может быть, даже очень давно, она принадлежала какому‑ нибудь белому, цивилизованному человеку.

Собака белого, цивилизованного человека!..

В душе Нанетты что‑ то отозвалось. Значит, когда‑ то, давно, эта собака имела своим хозяином белого, цивилизованного человека, так же точно, как и она сама знала свое детство, в котором цвели радостные цветы и весело распевали птицы! Она попыталась было мысленно проникнуть в прошлое Мики, но ей это не удалось. Она ни за что на свете не смогла бы представить себе мысленно даже и того, что происходило менее года тому назад, когда Мики вместе с Чаллонером оставили Дальний Север и отправились на юг; для нее показалась бы необыкновенно странной дружба щенка с Нивой, этим маленьким черным медвежонком, ей в голову не могло бы прийти то, как оба они свалились с лодки Чаллонера в самую пучину и выплыли затем в Великую Страну Приключений, которая выработала из Нивы громадного медведя, а из Мики дикую, свободную собаку. Но в глубине души она чувствовала, что в судьбе Мики было что‑ то такое, чего она не могла себе вообразить. Мики недаром появился в этих местах. Что‑ то большее чем простой случай загнало его сюда.

Она тихонько поднялась и, боясь, как бы не разбудить ребенка в колыбели, осторожно отворила дверь. Только что взошла луна, и при ее еще неровном свете Нанетта отправилась прямо к клетке. Ее встретил радостный визг собаки, и она почувствовала, как Мики стал ласково лизать ее протянутые сквозь прутья клетки руки.

– Нет, нет! – сказала она со странной дрожью в голосе. – Ты не черт! Ты хорошая, славная, умная собака! Сколько времени я ждала, что вот‑ вот кто‑ то должен прийти сюда и спасти меня от этой ужасной жизни! И вот ты пришел и дал мне свободу. Благодарю, благодарю тебя…

И, точно от слова до слова понимая то, что она ему говорила, Мики склонил свою измученную и разбитую голову к ней на руки. Дюран издали наблюдал всю эту сцену. Он уловил свет от открывшейся двери и видел, как потом Нанетта прошла от хижины к клетке Мики. Его глаза ни на минуту не упустили ее из виду, пока наконец она снова не вернулась обратно. Он выждал, когда свет в комнате погас, и затем осторожно, как вор, тихо стал подкрадываться к собаке. Мики еще издали увидел его; ему помогла яркая луна, уже успевшая превратить ночь в полупрозрачный день. Но Дюран знал собак так, как и самого себя. Там, где Лебо применял грубость и дубину, он употреблял ласку, хитрость и быстроту, и потому смело и безбоязненно подошел к самой клетке Мики, просунул сквозь прутья руки и стал нежно его ласкать. Мики пристально посмотрел на него, а потом опять перевел взор на потемневшее окно Нанетты и, в избытке блаженства от ласки даже этого, несимпатичного ему человека, закрыл глаза. И вдруг Дюран просунул сквозь прутья клетки веревку. Мики даже и не заметил, как предательская петля мягко оплелась вокруг его шеи. Он также не заметил и того, как Дюран отпер дверцу клетки и, все еще не переставая его ласкать и говорить ему нежные слова, переложил конец веревки из одной руки в другую.

А затем случилось то, чего Мики не мог предвидеть.

Дюран быстро, как молния, вдруг откинулся назад, и Мики почувствовал, как его шею обхватил вдруг гигантский стальной капкан. У него захватило дыхание и помутилось в глазах. Делая судорожные усилия освободиться, он не мог издать ни малейшего звука и затем всею тяжестью своего тела повалился на землю. Еще десять секунд – и морда Мики уже оказалась туго стянутой намордником. Дюран взвалил его к себе на плечи и, оставив дверцу в клетке отворенной, понес его к своим саням.

– Глупая Нанетта! – сказал он себе с усмешкой. – Она никогда не догадается, как было дело. Она будет думать, что ты сам сбежал от нее в лес, и назовет тебя неблагодарным!..

Он увязал Мики на своих санях, ослабил у него на шее петлю, чтобы он не задохнулся совсем, крикнул своим собакам – и они понесли его к Форт‑ Огоду.

Когда Мики пришел в себя, то собаки уже стояли: Дюран нарочно остановил их так скоро. Это входило в его планы. Он перегнулся через сани и начал с Мики разговор, но не тем грубым тоном, каким обыкновенно разговаривал с собакой Лебо, а просто, беззаботно, не повышая голоса и стараясь придать своим словам характер шутливой болтовни. Затем он погладил Мики по голове. Для собаки это показалось новым и непонятным: ведь так еще недавно Дюран сдавливал ей веревкой горло, как тисками! К тому же это была рука не Нанетты, а его! И еще более показалось Мики странным то, что он лежал теперь укутанный в одеяло и, кроме того, был укрыт еще и медвежьей шкурой. А между тем еще так недавно он дрожал в клетке от холода и не знал, чем и как согреться. Здесь же было для него так тепло и так уютно! Поэтому он лежал спокойно. Дюран был в восторге от его ума. В эту ночь он не имел в виду большого переезда и потому остановился всего только в пяти или шести милях от хижины Нанетты, где и развел для себя костер. Здесь он вскипятил кофе и стал поджаривать на углях мясо. Он не давал ему испечься сразу, а старался подрумянивать его как можно медленнее, переворачивая его с боку на бок на деревянном вертеле, так что аппетитный аромат от него широко распространялся вокруг его стоянки. Двух своих упряжных собак он нарочно привязал поодаль, а сани с Мики придвинул как можно ближе к огню. Затем он стал следить за тем, какое впечатление производило на Мики его кулинарное искусство. С самых первых дней, как Мики был еще щенком, ему ни разу не представлялось в жизни случая, чтобы такой восхитительный запах щекотал ему ноздри. Он нюхал его, долго сдерживался и наконец облизнулся. Он даже от предвкушения щелкнул зубами. Дюран заметил это и ухмыльнулся себе в бороду. Затем он подождал еще четверть часа. После этого он снял мясо с вертела, порезал его на куски и целую половину их отдал Мики.

Мики с жадностью их проглотил.

Да, Анри Дюран был парень не дурак!