Глава восьмая

Хотя время приближалось к полуночи, на стоянке дядюшки Майка яблоку негде было упасть, и мне пришлось парковаться на стоянке у соседнего склада. Моему маленькому «кролику» не грозило одиночество, но он чувствовал себя неуютно среди грузовиков и больших спортивных машин. Не знаю, почему малый народ любит большие машины, но вы никогда не увидите иного за рулем «Геометро»[35].

Близ резервации малого народа в Уолла-Уолла, в шестидесяти милях отсюда по шоссе, есть несколько баров. Все они для привлечения публики объявляют себя прибежищем иных. Недалеко от моей мастерской есть даже новый бар, который рекламирует себя как логово вервольфов. А вот рекламы дядюшки Майка вы не найдете и не увидите в его баре среди клиентов много людей. Если какой-нибудь глупый человек, привлеченный, количеством машин, остановится и попробует войти, легкое заклинание помешает ему и он пойдет своей дорогой. Бар дядюшки Майка — для малого народа, хотя он принимает и других сверхъестественных, если те ведут себя хорошо и не создают проблем.

Я отказалась приходить в семью без Стефана. Я, может, и упряма, но не глупа. И я бы не стала приглашать Марсилию в свой дом. Пригласить зло гораздо легче, чем избавиться от него. Я даже не знаю, как приглашать вампира; знаю только, что это возможно. Поэтому в качестве нейтрального места встречи, я предложила заведение дядюшки Майка.

Я думала, здесь не будет так много народу: все-таки ночь перед рабочим, днем. Но очевидно клиентам дядюшки Майка не нужно вставать завтра рано.

Я открыла дверь, и изнутри, как вода из прорванной дамбы, хлынул шум. Пораженная громким звуком, я замешкалась, и тут же крепкая рука уперлась мне в грудь и толкнула обратно. Дверь захлопнулась, оставив меня на парковке одну, с моим противником.

Я сделала еще шаг назад, увеличивая пространство между нами, и пожалела, что не прихватила пистолет. Потом пригляделась и успокоилась. Зеленый наряд и зеленые чулки — точно как у разбойников Робина Гуда. Это униформа служащих дядюшки Майка.

Парню на вид не больше шестнадцати, он высокий и худой, над верхней губой лишь легкий темный пушок. Через несколько лет будут усы. Черты обычные, не слишком крупные, не слишком мелкие и в то же время не так аккуратно скомпонованные, чтобы лицо было красивым.

Он сделал легкий жест, и я ощутила острый вяжущий запах магии малого народа. Парень повернулся и направился к двери. Вышибала. Черт побери, сегодня меня второй раз пытаются куда-то не пустить.

— Я не человек, — сказала я, идя за ним следом. — Дядюшка Майк разрешает мне приходить.

Впрочем, дядюшка Майк никогда не обращал на меня особого внимания.

Парень зашипел и сердито обернулся. Он вытянул ко мне руки и сжал кулаки. На этот раз магия пахла аммиаком, и это прочистило мои носовые пазухи. Я сдавленно закашляла от неожиданной силы этого запаха.

Не знаю, что юнец собирался сделать: дверь у него за спиной неожиданно распахнулась, и вышел сам дядюшка Майк.

— Спокойней, Фергюс, ты совсем не хочешь этого, слышишь? Перестань. Не надо.

В его речи — густой, как мед, ирландский акцент.

Дядюшка Майк выглядит точь-в-точь так, как положено трактирщику. Как будто он проник ко мне в сознание, извлек всех трактирщиков из книжек, фильмов и пересказов и слил их воедино, сотворив совершенную карикатуру. Лицо у него приятное, но скорее обаятельное, чем красивое. Он среднего роста, широкоплечий; толстые предплечья и мощные кисти с короткими пальцами. Сейчас, в темноте, цвета не видно, но я знала, что глаза у него светло-карие, и он способен обратить их силу на нежелательных клиентов.

— А теперь, Фергюс, чтобы быть полезным, скажи Бидди, что весь остаток ночи она будет охранять дверь. Потом ступай к повару и скажи, чтобы он занял тебя чем-нибудь, пока ты запомнишь, что убивать клиентов — очень плохо для бизнеса.

— Да, сэр.

Присмиревший вышибала прошел в дверь и исчез внутри. Я бы пожалела его, если бы не слова «убивать клиентов».

— Ну вот, — сказал дядюшка Майк, поворачиваясь ко мне. — Ты уж извини моего помощника. Видишь ли, этот демон держит всех нас на взводе. Думаю, для тебя сегодня не лучшая ночь для пирушки.

Может, это вежливее, чем угроза убить, но и более успешно удерживает меня снаружи. Черт побери!

Я подавила рычание и постаралась говорить так же вежливо, как он.

— Если мне здесь не рады, попроси кого-нибудь поискать Марсилию и передать, что я жду ее снаружи.

На его лице появилось откровенное удивление.

— Зачем тебе встреча с королевой вампиров? Ты плаваешь в слишком глубоких для одинокой маленькой девочки водах.

Думаю, все решила «маленькая девочка». А может, ветер изменился и донес запах мусора, волка, крови и очень слабый запах, принадлежащий только Уоррену. Все это напомнило мне, что всего несколько часов окровавленного умирающего Уоррена бросили здесь в помойный бак.

— Может, если бы малый народ хоть изредка поднимал свои зады, мне можно было бы ограничиваться мелководьем, — ответила я, отбросив всякие претензии на вежливость. — Я знаю старинные сказания. Я знаю, что у вас есть силы, черт вас побери! Так почему вы сидите сложа руки и смотрите, как колдун убивает людей? — Я старалась не включать в число мертвых Стефана, но часть меня уже оплакивала его, и это придавало моей речи безрассудность. — Или считаете, что вам лучше держаться в стороне, чтобы уцелеть? — Уоррен тоже мог бы так поступить. И был бы в безопасности дома, а не истекал кровью у Адама. — Особенно потому, что это дело вампиров. А люди, которые при этом умирают, всего лишь эманация, и тревожиться из-за них не стоит.

Он улыбнулся — чуть-чуть, и от этого я рассердилась еще больше.

— Прекрасно, улыбайся шире. Наверно, на твою долю уже достаточно смерти. Что ж, это и тебя касается. Люди не глупы, они знают, происходит что-то необычное, что-то недоброе. А кто такое может сделать, насколько им известно? Только вы.

Теперь он улыбался еще шире, но успокаивающе протянул руку.

— Прости, милая. Все дело во внешности. Ну кто может представить себе механика, который знает слово «эманация»?

Я смотрела на него. Может, дело в возрасте — я понимала, что дядюшка Майк очень-очень стар: долгая жизнь позволяет видеть все в несколько иной перспективе.

— Прости, — сказала я, но и сама слышала гнев в своем голосе. — Постараюсь использовать обычные слова, когда речь идет о деле, где можно посчитать трупы. — Я попыталась прикинуть в уме, хотя точно не знала, сколько людей погибло, когда Дэниэл был во власти колдуна. — Пятнадцать?

Он разом перестал улыбаться и больше не походил на трактирщика.

— Скорее сорок, я думаю, хотя не сомневаюсь, что придется узнать и о других жертвах. И не все жертвы — в Тройном городе. Демоны заинтересованы в смерти и разложении. Над этим нельзя смеяться, и на это не стоит закрывать глаза. Прошу прощения. — Он поклонился так стремительно, что я не уверена, видела ли вообще это движение. — Меня позабавил твой выбор слов. Даже прожив на свете столько лет, я забываю, что героя можно найти в самых неожиданных местах... и личностях. Например, среди механиков, которые умеют превращаться в койотов.

Он еще с минуту смотрел на меня, и в его глазах искрилась лукавая улыбка: ничего похожего на его обычное выражение.

— Что ж, как герой, ты имеешь право ради всех нас броситься на амбразуру. Я скажу тебе, почему мы сами этим не занимаемся. — Он кивком показал на трактир. — Мы, малый народ, цепляемся за выживание лишь кончиками пальцев, Мерседес Томпсон. Мы умираем быстрей, чем рожаем детей, даже если считать полукровок. Впервые это началось, когда человек научился выковывать железное лезвие, но свинцовые пули убивают нас так же легко, как холодное железо. Такие, как старый гремлин Зибольд Адельбертсмайтер, среди нас редкость.

Он помолчал, но я ждала. Конечно, я все это знала, как знает сегодня всякий, кто смотрит ТВ или читает газеты.

— Среди нас есть существа, наделенные силой, — продолжал он. — Если бы люди о них узнали, поднявшаяся волна стерла бы малый народ с лица земли. Если колдун обратит на нас внимание, если заставит одного из нас при камерах убить человека — а он может это сделать, — малому народу конец.

— Вервольфы в таком же положении, — сказала я. — Но это не остановило Адама. Он мог предоставить все вампирам. Ручаюсь, сейчас из посетителей твоего бара не менее четверых могут уничтожить колдуна раньше, чем он заподозрит, что они его ищут.

Он сжал кулаки и отвернулся, но я успела заметить на его лице кое-что другое — тоскливое выражение.

— Нет. Ты недооцениваешь его силу, Мерседес. Из нас большинство способно сопротивляться вампирам не больше обычных людей; да и чистых душ, способных сопротивляться демону, здесь немного. Ты ведь не хочешь, чтобы он завладел одним из нас.

Он снова повернулся ко мне и на этот раз выглядел обычно; что-то гораздо большее, промелькнувшее в нем, исчезло, словно и не бывало.

Тем не менее, я сделала шаг назад: инстинкт говорил мне, что я здесь не самый опасный хищник.

А он певучим спокойным голосом сказал:

— Но на случай, если кто-нибудь из нас захочет заняться колдуном, Серые Повелители провозгласили это исключительно делом вампиров и приказали нам держаться в стороне. Серые Повелители считают людей эманацией, Мерседес. Очень опасной эманацией. И смерть нескольких человек их не очень тревожит.

Глядя ему в глаза, я поняла три вещи. Во-первых, дядюшка Майк был из числа тех, кто выступил бы против колдуна. Во-вторых, он ненавидел Серых Повелителей, но боялся их. И в-третьих, сам он не считал людей простой эманацией.

Не знаю, что из этого удивило меня больше.

— Что ж, — сказала я, — означает ли это, что ты впустишь меня и дашь возможность самой отыскать Марсилию?

Он медленно кивнул.

— Не стану тебе мешать.

Старомодным жестом он предложил мне руку. Я легко положила на нее пальцы и позволила ему ввести меня в бар.

Но перед самым входом он задержался.

— Не бери с собой волков, когда пойдешь за колдуном.

— Почему?

— Этот Фергюс — он служит у меня уже шестьдесят лет. И за все это время ни разу не поднял руку на клиента. Колдун-демон приносит с собой насилие, как поток несет мелкую рыбу. Одно его присутствие лишает самообладания и способствует ссорам и дракам. Воздействие демона на вервольфа подобно действию водки на огонь.

Похоже на то, о чем говорил Тони: рост насилия встревожил полицию. Нечто подобное говорил и Бран, но у него это звучало не так страшно. Если подумать, вчерашний срыв Адама легко объяснить сочетанием жары и тревоги. И у Сэмюэля в последнее время настроение гуляет.

— Почему ты не сказал Адаму, что Уоррен и Бен в опасности? — спросила я.

— До того дня, когда этого бедного парня бросили у меня под дверями, я не знал, что Адам начал охоту. Хотя должен был бы знать.

А Бран сознавал опасность, когда Адам отправил со Стефаном Уоррена и Бена? Я думала об этом. Вероятно, знал. Но Бран никогда никому не говорит, на что способен. И наверно, в этом он прав. Знание приносит тревогу и страх.

Я решила, что тоже не сказала бы. А значит, я не скажу им, что и сама начала охоту. Что бы ни было у Марсилии на уме, я устала отсиживаться в стороне. Койоты очень хорошо идут по следу и способны взять гораздо более крупную добычу, чем полагает большинство. Если Марсилия предложит помощь, отлично. Если нет, я пойду за ним сама.

Вместе с дядюшкой Майком я вошла в бар. Сегодня играли «хэви металл», и от грохота барабанов и воя расстроенных гитар у меня закружилась голова, и заложило уши. Я знала, что некоторые волки любят такие места: здесь их сверхчувствительное восприятие на время отключается. И это дает им отдых. Но не мне. Я нервничаю, потому что не слышу, как ко мне подходят сзади.

Дядюшка Майк провел меня мимо женщины, взимающей входную плату, и та бросила на него удивленный взгляд, который он словно не заметил. Пригнувшись так, что чуть не касался моего уха губами, он сказал:

— Мне надо за стойку, но, пока ты здесь, я буду за тобой приглядывать.

Я открыла рот, собираясь его поблагодарить, но он приложил палец к моим губам, и я ничего не успела сказать.

— Не вздумай, девочка. Зи должен был научить тебя. Никогда не благодари малый народ, иначе не успеешь десять раз сказать «эманация», а уже будешь стирать носки иному и платить за его квартиру.

Он прав. Я сама это знала. И, может, даже вспомнила бы, прежде чем сказать что-то. Тем не менее, я оценила его услугу.

Я приподняла брови и с притворной наивностью спросила:

— Но ведь ты не заставишь меня это делать?

Он одобрительно улыбнулся и махнул рукой.

— Иди ищи своего вампира, девочка. Мне надо принимать деньги.

Никто не цеплялся ко мне, но, пробираясь между столиками, я спиной все время чувствовала взгляды. Из-за тесноты было очень трудно не натыкаться на других, но я помнила предупреждение дядюшки Майка и все части тела держала при себе. Толпа настроена очень агрессивно. Слух ничего мне не давал, но носом я чуяла очень неприятные эмоции.

Вампиров я нашла по другую сторону танцпола. Марсилия была в белом платье по моде пятидесятых годов, которое заставляло вспомнить Мэрилин Монро, хотя у вампирши нет мягких округлостей актрисы. Даже в тусклом свете ее кожа на фоне белого платья казалась слишком бледной.

Кому-нибудь следовало сказать Марсилии, что этот стиль ей не идет. Может, если я это сделаю, она меня отблагодарит?

Я тоже была на грани срыва.

Удивленная этой мыслью, я резко остановилась и медленно повернулась, но нигде не увидела Литтлтона. И не учуяла его. Тогда я снова двинулась к вампирше.

Марсилия привела с собой всего одного сопровождающего, и меня не удивило, что это Андре, друг и соперник Стефана. Пока я пробиралась сквозь толпу, у меня не было возможности обдумать, как разыграть свою партию. Марсилия знала, что я уже у нее на крючке; оставалось только решить, кто главный. Так как речь почти несомненно шла о моей шкуре, я хотела точно знать, что контролирую охоту. Я вытащила из-под футболки ожерелье, которое всегда ношу: пусть будет хорошо видна стилизованная овца.

Я не ношу крест. В детстве у меня был тяжелый опыт с крестом. К тому же крест — орудие казни Нашего Создателя. Не понимаю, почему люди считают, что орудие пытки может быть символом Христа. Христос принес себя в жертву добровольно; он агнец, и нам следует носить овечку; по крайней мере таково мое истолкование. Возможно, другие думают о религии и Боге по-другому.

Тем не менее, овечка сработала для меня не хуже креста, и Марсилия это помнила.

Подходя к столу, я улыбнулась, показывая зубы. Потом взяла оставленный для меня стул и развернула его так, чтобы сидеть, положив руки на спинку. В волчьей стае небольшое изменение позы может уберечь от синяков.

Не проявлю никакой слабости перед этими хищниками, сказала я себе. Здесь я не на их территории, и у них нет власти надо мной. Конечно, если не учитывать, насколько они сильнее — и опытнее в убийствах.

Я старалась об этом не думать. По крайней мере, шум помешает им услышать, что сердце у меня бьется, как у кролика в силках.

— Итак, — сказала я, — хотите, чтобы я за вас охотилась на вашего вампира?

Лицо Марсилии было сама неподвижность, а вот Андре приподнял бровь.

— На самом деле охотится вампир, — сказал он.

Как и Марсилия, он был в белом. Естественный цвет кожи, хотя и светлой, потому что вампир никогда не выходит на солнце, был достаточно смуглым, чтобы белое хорошо на нем смотрелось. Шелковая рубашка, сшитая с намеками на восточный стиль, с белой вышивкой. На нем она выглядит лучше, чем пиратский наряд.

— Гм-м. — Я еще раз улыбнулась Марсилии. — Но я вам нужна, потому что я ходячая и считается, что мы умеем убивать вампиров. А этот колдун именно таков. Вампир.

Марсилия улыбнулась в ответ. От этого ее лицо приобрело почти человеческое выражение. Она явно очень старалась.

Она поворачивала в пальцах почти пустой стакан, заставляя чернильно-черную жидкость вращаться. Не знаю, подает ли дядюшка Майк кровь в винных бокалах, но поскольку я чуяла только запах различного спиртного, то решила, что нет. Однако она сознательно устроила это шоу, чтобы я подумала, будто это кровь, и начала нервничать.

— Спасибо, что пришла на встречу, — сказала она наконец.

Я пожала плечами чуть энергичнее, чем следовало.

— Я все равно отправилась бы за ним. — И только тут я поняла, что сказала правду. Но поскольку он вампир, ваше одобрение делает охоту... — я поискала слово, — более безопасной для нас обеих.

Я вела опасную игру. Если Марсилия действительно решит, что я представляю угрозу для ее семьи, она меня убьет. Но если она не будет меня уважать, я тоже рискую расстаться с жизнью.

Она вздохнула и поставила стакан на столик.

— Ты выросла с волками, Мерседес, поэтому я понимаю необходимость игры в доминирование. Но двое моих пропали, и я опасаюсь за них. Стефан был у меня из сильнейших, но возврат останков одного из его спутников говорит мне, что он потерпел поражение.

— «Останки» — слишком сильно сказано, — сказала я. — Уоррен не умер.

Она помолчала, только слегка постукивала по стакану. Я подумала, что повела себя не так, как она ожидала. Неужели надо было с готовностью принять ее помощь?

Наконец Марсилия сказала:

— Я знаю: ты считаешь, что я допустила ошибку, послав Стефана одного. Были причины, по которым это воспринималось как наказание, но Стефан солдат. Получая приказ, он его исполнял. Он знал, что я в него верю, и знал, что у меня не было другого выбора — только послать его к этой твари.

В это я могла поверить.

— Марсилия имеет в виду, что он мог попросить меня о помощи, — вмешался Андре. Моя вина, что он этого не сделал. Мы со Стефаном очень долго дружили. Но я допустил ошибку, и он рассердился на меня.

Он посмотрел на меня и на мгновение встретился со мной взглядом, но отвернулся, когда, я отвела глаза. Я подумала: что он стал бы делать, позволь я ему зачаровать меня? А он продолжал как, ни в чем не бывало:

— Когда Дэниэл был человеком, он принадлежал Стефану. Он оказался слабее, чем можно было думать, и умер, когда я кормился от него. Есть всего мгновение на то, чтобы сделать выбор, Мерседес Томпсон. Менее пяти ударов сердца. И я подумал, что частично искуплю свою вину, если верну его вампиром, а не оставлю навечно мертвым.

Марсилия коснулась его руки, и я поняла, что речь Андре адресована не мне, а ей.

— Ты преподнес Дэниэлу дар, — сказала она. — Достойная компенсация за ошибку.

Андре склонил голову.

— Стефан так не думал. Я превратил Дэниэла в вампира, и это делало его моим. Стефан решил, что я сделал это нарочно.

Вампиров очень трудно понять, но, по-моему, у Стефана было право так считать. В ночь суда над Стефаном Андре был очень рад чему-то, связанному со Стефаном и Дэниэлом.

— Не очень красиво с его стороны, — сказала Марсилия.

— Я бы его вернул, — сказал Андре. — Но я ждал, пока Стефан сам попросит.

Вот как. У вампиров тоже бывают глупые игры в доминирование.

Марсилия покачала головой.

— Может, и хорошо, что Стефан не взял тебя с собой. Я бы сейчас говорила с ходячей, а два моих лучших солдата были бы мертвы. — Она снова переключила внимание на меня. — Вот как я предлагаю облегчить твою задачу, Мерседес. Я отдам тебе свою левую руку, — она кивком указала на Андре, — Для защиты тыла. Ведь правой у меня сейчас нет. И сообщу тебе все, что знаю.

— В обмен на что? — спросила я, хотя и машинально. Она считает Стефана мертвым.

Она на мгновение закрыла глаза, потом уставилась на мой лоб. Вампирская вежливость, наверное. Я себя почувствовала так, словно у меня лоб испачкан.

Марсилия сказала:

— В обмен на то, что ты найдешь эту проклятую тварь. Он убил Стефана, и я должна предположить, что и другие посланные к нему вампиры будут убиты. Ты наша единственная надежда. Последняя.

— К тому же, — сухо добавила я, — если я потерплю поражение, вы ничего не теряете. Она ничего не ответила, да в этом и не было нужды. — Так объясни мне, как убить колдуна.

— Точно так же, как любого другого вампира, — сказала она.

— Почти все, что я знаю, из «Дракулы». Будем считать, что я ничего не знаю.

— Хорошо, — согласилась она. — Деревянный кол в сердце действует. И еще погружение в святую воду или прямой солнечный свет. Говорят, великие святые могут убивать нас одной своей верой, но я, несмотря на твою овечку, — она махнула рукой в сторону моего ожерелья, — не думаю, что веры для этого достаточно. Однако возьми овечку с собой, Мерседес, она действует не только на вампиров, но и на демонов.

— Почему вампиры так боятся ходячих? Что такого умеют ходячие?

И Марсилия, и Андре застыли. Я не думала, что получу ответ. Но Марсилия ответила. В своем роде.

— Первое ты уже знаешь, — сказала она. — Многие наши способности на тебя не действуют. Наша магия с тобой бесполезна.

— Но заклятие истины сработало, — возразила я.

— Кресло не вампирская магия, Мерседес, вернее, не целиком магия. Но я думаю, что ты трудная добыча для любой магии. Магия крови, как и многие древние вещи, обладает своей силой. Это очень древнее кресло.

— Я не хотела отвлекать тебя от темы, — вежливо попросила я вернуться к главному.

Она чуть улыбнулась.

— Конечно. Не сомневаюсь. Еще ходячие умеют разговаривать с призраками.

Я замигала.

— И что?

Многие — даже внешне совершенно нормальные люди — могут разговаривать с призраками.

Она откинулась на спинку стула.

— Думаю, я ответила на твои вопросы. — Она бросила взгляд на Андре, и я поняла, что он ничего прояснять не станет. Думаю, тебе следует для начала узнать, куда в последнюю ночь отправился Стефан.

— Уоррен еще какое-то время не сможет говорить — напомнила я.

У него раздавлено горло. Сэмюэль считает, что излечение займет несколько дней.

— У Стефана была привычка разговаривать с его людьми, — сказала Марсилия. — Они напуганы. И со мной говорить не будут. Но, думаю, с тобой поговорят. Андре отвезет тебя к дому Стефана, и ты сможешь поговорить с его зверинцем.

И Марсилия исчезла. Наверно, закуталась в тень, как умеет малый народ, но я ее не чуяла, вообще никак не воспринимала ее присутствие.

— Терпеть не могу, когда она так делает, — сказал Андре, отпивая из стакана. — Наверно, в основном из зависти. Стефан тоже так умел. Только он смог перенять от нее этот ее дар.

Я помолчала, думая о Марсилии. Этим вечером она старалась походить на человека; впрочем, удалось ей это не очень. Тем не менее, я решила, что она говорила преимущественно правду о том, чего хочет от меня и почему. Она уверена, что я могу найти колдуна: либо благодаря своей способности сопротивляться магии вампиров, либо благодаря умению разговаривать с призраками.

Конечно, я не все время вижу призраков.

Я большое отклонение. Я меняю облик, но не привязана к фазам луны. И превращаюсь в койота. Я не человек, не вервольф и не малый народ. Не хочется об этом думать, но, возможно, я гораздо старше, чем выгляжу.

Я подняла голову и увидела, что Андре терпеливо смотрит на меня. Я привыкла к вервольфам, и на мой взгляд, он не походил на одного из лучших солдат Марсилии. Плечи у него не широкие, тело не мускулистое. Возможно, она ему льстила, судя по его присутствию за этим столом, но я так не думала.

— Она умеет телепортироваться? — спросила я. Меня учили, что единственные существа, умеющие телепортироваться, — это блуждающие огоньки.

Он улыбнулся и пожал плечами.

— Не знаю, как это делается. Но это одна из причин, почему мы так уверены в гибели Стефана. Если он с нами, его так легко не задержать.

— Ты не кажешься расстроенным, сказала я.

Мне не хотелось думать о Стефане как о мертвом. То есть об окончательно мертвом.

Он пожал плечами. Это могло означать что угодно.

— Я считаю, что Стефан погиб, Мерседес Томпсон. И белое я надел в знак траура по нему. Как и Марсилия. Но я ничего не могу сделать в связи с его смертью, только искать убийцу. — Он замолчал и очень осторожно поставил стакан. — Мы недостаточно знаем друг друга, чтобы я плакал у тебя на плече.

Тень гнева в его голосе подняла его в моем мнении.

— Хорошо, — сказала я. — В таком случае объясни, как найти дом Стефана.

Мы уже были на полпути к выходу, когда толпа перестала расступаться перед нами. Андре реагировал быстрее меня. Он остановился, а я все еще пыталась миновать особенно громоздкую женщину, вставшую у меня на пути.

— Подождите-ка, утята, — сказала она таким низким голосом, что меня пронизала дрожь. — Чую человека в трактире малого народа.

Музыка прекратилась, прекратились разговоры, наступила тишина.

Только тут я сообразила, что речь обо мне, хотя обращалась она ко всем присутствующим. Мне пришло в голову несколько глупых и несколько остроумных замечаний о ее обонянии. Я ведь вообще не человек — не в том смысле, какой она подразумевает. Но любые замечания будут глупыми, потому что только глупец начинает подпрыгивать и кричать, стоя на улье.

Иногда, если волк совершит тяжелое преступление, вся стая участвует в наказании, разрывая провинившегося на куски. Но прежде наступает мгновение гнетущей тишины, когда стая окружает преступника. Потом кто-то из волков делает первое движение, и вспыхивает безумная ярость. В этой толпе возникало такое же ощущение: как будто собравшиеся ждали сигнала.

— Дядюшка Майк разрешил мне быть здесь, — негромко сказала я, не бросая вызов. Я не знала, к какому виду малого народа относится эта дама и что делать, чтобы избежать стычки.

Она открыла рот, явно не умиротворенная, и тут кто-то закричал:

— Штраф!

Мне показалось, что крик донесся со стороны стойки, но его тут же подхватило множество голосов. Когда они стихли, женщина, стоящая передо мной, оглянулась и спросила, ни к кому в частности не обращаясь:

— Какой будет штраф, утята?

Штраф, подумала я. Какой-нибудь дар? Или жертва?

Сквозь толпу протиснулся дядюшка Майк и остановился передо мной. Лицо у него было задумчивое. О его влияний говорило то, что все ждали его решения.

— Музыка, — сказал он наконец. — Гостья в ответ на наше гостеприимство принесет нам в дар музыку.

Дядюшка Майк отступил, а крупная женщина расчистила в толпе проход, и я увидела небольшую сцену, на которой по-прежнему стояли три музыканта. Две гитары и контрабас. Не знаю, откуда доносилось буханье барабана: никакого барабана не было видно.

Один из гитаристов улыбнулся, соскочил со сцены и знаком предложил остальным сделать то же. Сцену оставили для меня.

Я посмотрела на дядюшку Майка и пошла к сцене. Андре, я заметила, растворился в толпе. Вампира не тронут. Не тронули бы и вервольфа. Но я не вампир и не вервольф — легкая добыча.

Я задумалась, помешал бы дядюшка Майк толпе разорвать меня или нет. Ведь он понимает, что волки станут мстить. Хотя что мне проку в их мести? Помощь дядюшки Майка была бы гораздо полезней.

Когда я поднялась на сцену, один из гитаристов театральным жестом протянул мне свой инструмент.

— Ценю доверие, — осторожно сказала я, — но играть не умею.

Я играю только на пианино, да и то очень плохо. И мне повезло, что уроки музыки включали и занятия пением.

Я поискала вдохновения. Напрашивающимся выбором была бы кельтская песня, но я отбросила эту мысль, едва только она пришла мне в голову. У народных песен десятки вариантов, и десятки любителей станут утверждать, что именно их вариант самый верный. Петь кельтскую песню среди малого народа кельтского происхождения, когда собравшиеся ищут повод убить меня, просто глупо.

Здесь есть также несколько германских иных, и они не так щепетильны относительно своей музыки, но единственная немецкая песня, которую я знала, была «О Tannenbaum» детская рождественская песенка, которая вряд ли произведет впечатление, да и голос у меня не из сильных. Я могу петь громко, но подлинного таланта у меня нет.

А выбор песни очень важен. Мы ведем игру, и, если я начну выигрывать, даже дядюшка Майк не спасет мою шкуру. Лучше всего легкое оскорбление. Не удар по лицу, а толчок в бок.

К тому же нужна мощная песня, потому что голос у меня не красивый и не мягкий. Что-то такое, что неплохо звучит а капелла. Несмотря на работающие кондиционеры, в трактире было жарко и душно, и мои мысли начали путаться. Конечно, возможно, это просто страх.

Жаль, сейчас не зима — воздух был бы холодный и свежий. Может, поэтому, а может, из-за воспоминания о «Елочке», но я поняла, что именно буду петь. И почувствовала, как изгибаются мои губы.

Я сделала глубокий вдох, напрягла диафрагму и запела:

— О святая ночь, звезды ярко сияют[36].

В жаркую июльскую ночь в трактире, битком набитом малым народом, изгнанным с родины христианами и их мечами из холодного железа, я пела христианский гимн.

Я слышала, как поют этот гимн — негромко, и в воздухе словно сгущается магия ранних христиан. Хотела бы я петь так же. Но я пела громко: так мой голос звучит лучше.

Закрыв глаза, я позволила простой вере этих слов проникнуть в меня, окружить, словно волшебством. «Преклоните колена». Тут я открыла глаза, посмотрела на женщину, которая все это затеяла, и остальное пела только для нее.

Когда стихла последняя нота, женщина запрокинула голову и рассмеялась. Повернувшись к дядюшке Майку, она потрепала его по плечу, так что он отлетел на полшага.

— Отличный штраф, — сказала она. Повернулась и сквозь толпу направилась в угол.

Если я надеялась на аплодисменты, меня ждало разочарование. Все разошлись и занялись своими делами, тем, что делали, пока я не оказалась в центре их внимания. Тем не менее, это все-таки не хуже, чем петь «Ночь пятницы»[37] в Осиновом Ручье в присутствии Брана.

Когда мы менялись местами, один из музыкантов, тот самый, что предлагал мне гитару, улыбнулся.

— Чуть недотягиваешь на высоких нотах, — сказал он. — Но неплохо.

Я тоже улыбнулась в ответ, чуть печально.

— Крутая аудитория, верно?

— Ну, тебя ведь не съели, утенок, — ответил он, подражая женщине.

Я помахала ему и направилась к выходу. Андре я не видела. Но у двери меня ждал дядюшка Майк и открыл ее для меня.

Стоя на пороге, я придержала дверь и посмотрела на него.

— Откуда ты знал, что я умею петь?

Он улыбнулся.

— Тебя ведь вырастил валлиец, Мерседес Томпсон. Разве Томпсон не валлийская фамилия? К тому же койотов называют певцами прерий. — Он пожал плечами. — Конечно, на кону стояла не моя жизнь.

Я фыркнула.

Он коснулся пальцем лба и закрыл за мной дверь.