Послесловие 8 страница

Путь от лодочной мастерской до основного острова был неблизким и занял много времени, но все это время я думала исключительно о себе. И только под конец вспомнила о Дане. Затормозив, я слезла с велосипеда и начала рыться в карманах в поисках мобильного. Я не настолько обезумела от страха, чтобы не понимать, что не только моя жизнь находится в опасности и что речь идет не об одном потенциальном убийце. Честно говоря, чем дольше я думала, тем больше убеждалась в том, что не причастных к этому делу гораздо меньше, чем причастных.

Вся эта история с поступлением Мелиссы в больницу была похожа на грандиозную мистификацию. Что бы там ни говорил Гиффорд о своей поездке в Новую Зеландию, он оставался главврачом, а значит, обязательно должен был знать о том, что происходит во вверенной ему больнице. Но в одиночку он никогда бы не смог ничего сделать. Местная полиция проводила расследование без особого энтузиазма – с самого начала Энди Данн прилагал все усилия для того, чтобы приуменьшить серьезность дела, скрывал информацию от журналистов, пытался запутать Дану. Стивен Гээр видел, как умирала его жена, кремировал ее, а три года спустя опознал ее тело в больничном морге. Кроме того, как выяснилось, кто‑ то подпилил мачту на лодке и повредил мой спасательный жилет. Так сколько же людей в этом замешано?

Я могла быть уверена только в Дане. Она упорно продвигалась вперед и была настроена так же решительно, как и я. Поэтому если кто‑ то хотел убрать меня, то и ей наверняка угрожала опасность, и я должна была предупредить ее. Проблема заключалась только в том, что у меня не было мобильного. Я оставила его в доме Ричарда и Элспет.

Внезапно я поняла, что последний раз говорила с Даной вчера утром. Вчера вечером и сегодня утром я пыталась дозвониться ей по всем телефонам, но безуспешно. Тогда это меня не особенно встревожило, но сейчас я была всерьез обеспокоена.

Оказавшись на основном острове, я направилась в Мосс‑ бэнк, небольшой прибрежный городок в его восточной части, и приехала туда за пятнадцать минут до ухода последнего автобуса. Когда я складывала велосипед Элспет, чтобы засунуть его в багажник, мое внимание привлекла полицейская машина. Она была припаркована всего в двадцати метрах от автобуса, и я начала рассматривать ее в зеркале заднего вида. Насколько я могла судить, водитель машины внимательно наблюдал за пассажирами, которые садились в автобус.

Мы тронулись в путь. Сначала я не могла ничего с собой поделать и поминутно оглядывалась, но полицейской машины нигде не было видно. Потом я постепенно расслабилась и почувствовала себя в безопасности, по крайней мере, на некоторое время. Даже самый закоренелый убийца не станет нападать на общественный автобус с пассажирами лишь для того, чтобы добраться до меня. Я могла на часок расслабиться и съесть сэндвич. К тому времени, как мы въехали в Лервик, у меня уже был готов приблизительный план действий.

Во‑ первых, нужно найти Дану. Я должна рассказать ей обо всем, что мне удалось выяснить во время пребывания на Ансте, и предупредить об угрожающей опасности. Во‑ вторых, необходимо поскорее уехать с островов. Я заскочу домой, быстренько соберу вещи и важные личные бумаги и поеду в аэропорт. Если понадобится, переночую там и первым же самолетом вылечу в Лондон, а там пересяду на поезд и поеду к родителям. В‑ третьих, надо посоветоваться со специалистом по вопросам карьеры насчет работы. Если я, сославшись на чрезмерное нервное напряжение, уволюсь из больницы прямо сейчас, то каковы будут мои шансы на то, что в будущем мне удастся устроиться на приличную должность? В‑ четвертых… Я еще не придумала, что в‑ четвертых. Возможно, найти хорошего адвоката по разводам.

Мы подъехали к автобусной станции Лервика в начале пятого. Я вышла, достала из багажника велосипед и начала его раскладывать. И снова увидела полицейскую машину, припаркованную за одним из автобусов. Похоже, мне придется смириться с таким эскортом. Оседлав велосипед, я поехала к дому Даны, не особенно надеясь застать ее там. Но если мне повезет, то я по крайней мере найду там свою машину.

К тому времени как я повернула к автомобильной стоянке возле дома Даны, я такое количество раз обернулась назад, чтобы проверить, нет ли за мной хвоста, что у меня заболела шея и закружилась голова. Но зато меня ждал приятный сюрприз – Дана была дома. По крайней мере, ее «мерседес» был на месте. Мой автомобиль тоже стоял там, где я его оставила, а ключи – я быстро проверила – по‑ прежнему лежали в кармане пальто.

Прислонив велосипед к машине, я быстро сбежала вниз по ступенькам и через несколько секунд уже стучала в дверь. Казалось, стук эхом прокатился по дому, словно тот был абсолютно пуст. Судя по всему, мне все же не удастся увидеться с Даной. Я постучала еще раз.

– У вас есть ключи?

Я испуганно обернулась. Не знаю, как так получилось, что я не слышала его шагов. Прямо за моей спиной стоял Энди Данн. Слишком близко.

– Я стучал в течение десяти минут, – сказал он. – Если даже сержант Таллок в доме, она нас не слышит. Когда вы в последний раз разговаривали с ней?

Я молчала. Слова почему‑ то не выговаривались.

Данн подошел еще ближе, почти вплотную, и положил руки мне на плечи. Мне хотелось избавиться от этого прикосновения, стряхнуть с себя его руки, взбежать вверх по лестнице, запрыгнуть в машину или на велосипед – неважно, лишь бы оказаться подальше отсюда, – но тело не слушалось меня. Оно словно одеревенело.

– Мисс Гамильтон, с вами все в порядке? Может, вам лучше присесть?

Оцепенение прошло, и я немного расслабилась.

– Нет, спасибо. Все хорошо. Просто мне нужно увидеть Дану.

Он не стал спрашивать, зачем мне это нужно. Просто опустил руки и повернулся к серой входной двери. Потом нагнулся, приподнял крышку, закрывающую щель для писем, и заглянул внутрь.

– Мне тоже нужно ее увидеть, – сказал он. – Так когда вы в последний раз разговаривали с ней?

Я задумалась. Данн выпрямился и повернулся ко мне. Его очень глубоко посаженные голубые глаза казались тусклыми. Огрубевшая кожа была прорезана глубокими морщинами и густо усыпана веснушками. Он выглядел так, словно всю жизнь провел на открытом воздухе.

– Тора!

Его резкий голос вывел меня из задумчивости.

– Вчера утром, – ответила я. – Я оставила несколько сообщений на автоответчике.

– Отойдите назад, – скомандовал он.

Я послушно попятилась, наблюдая за тем, как он отступает на несколько шагов и с разгона вышибает плечом дверь, которая еще пару секунд назад казалась достаточно крепкой. Теперь же она выгнулась, сорвалась с петель и с грохотом рухнула на пол холла.

– Подождите здесь.

Он исчез в доме, и я почувствовала, что реальность снова ускользает от меня. Я стояла на пороге пять, возможно, шесть минут, наблюдала, как в гавань заходит большой паром, слышала, как неподалеку в саду играют дети, как инспектор Данн быстро осматривает нижний этаж дома Даны, и еще какой‑ то ритмичный стук, очень громкий, который доносился непонятно откуда. Теперь я думаю, что это был стук моего сердца.

Данн взбежал по лестнице наверх. Я слышала, как на втором этаже захлопали двери. Потом наступила тишина. Я начала молиться.

На лестнице снова раздались тяжелые шаги Данна. Последние три ступеньки он преодолел одним шагом, быстро пересек небольшой холл и остановился на пороге, глядя мне прямо в глаза. Он сильно побледнел, и я заметила бисеринки пота на его висках. В течение нескольких секунд он не произносил ни слова. Просто стоял, пристально глядя на меня. Я была уверена, что его губы не шевелились, но тем не менее отчетливо слышала его голос.

Теперь можешь подняться наверх. Иди в ванную.

Я зашла в дом. За моей спиной затрещала рация, раздался встревоженный и озабоченный голос Данна. Я начала подниматься по ступеням, зная не только то, куда мне нужно идти, но и то, что я там увижу. Послышался характерный шум радиопомех, после чего снова заговорил Данн. Я продолжала медленно взбираться по лестнице.

– Эй! – окликнул меня Данн, снова вбегая в дом. Но я уже поднялась на второй этаж и толкнула дверь в ванную комнату.

Тяжелые шаги на лестнице. Тяжелое дыхание за моей спиной. Данн снова оказался сзади и положил руки мне на плечи.

– Ну куда ты идешь? – мягко сказал он. – Пойдем вниз.

Я попыталась сделать шаг вперед, но его руки крепко держали меня.

– Тебе нужно спуститься вниз.

– Я должна проверить, нет ли признаков жизнедеятельности.

Наверное, Данн понял, что я права, потому что отпустил мои плечи. Я шагнула вперед, склонилась над ванной и взяла левую руку Даны. Тонкая, как у ребенка, рука была очень бледной, и кровь больше не текла из глубокого восьмисантиметрового разреза, который пересекал запястье по диагонали. Холодная кожа была мягкой и нежной, как у младенца. Я знала, что не найду пульса. Осторожно отпустив ее руку, я попыталась нащупать пульс на шее. Никаких признаков. Ни малейшего проблеска надежды. Одного взгляда на лицо Даны было достаточно, чтобы понять, что случилось непоправимое. Но мне даже не надо было смотреть на лицо. Я все поняла уже в ту секунду, когда постучала в ее дверь и услышала пустоту внутри.

Руки инспектора Данна снова легли на мои плечи. Слезы застилали глаза, и я не видела ни кафельных стен, ни подоконника с разноцветными стеклянными фигурками, ни дверей. Перед глазами стояла белая ванна, Дана, напоминающая красивую мраморную статую, и кровь.

Глава 24

Когда я пришла в себя, первой мыслью было то, что я все еще нахожусь в доме Даны и надо мной склонился инспектор Данн. Но потом я поняла, что глаза склонившегося надо мной человека не тускло‑ голубые, а синевато‑ серые, и его волосы просто светлые, без всяких признаков рыжины.

– Который час? – спросила я, еле ворочая языком.

Гиффорд посмотрел на часы.

– Двадцать минут девятого.

– Что ты мне дал? – спросила я.

– Диазепам, – ответил он. – Когда тебя привезли, ты была в невменяемом состоянии. Я даже немного испугался.

Диазепам. Слабое успокоительное. Если Гиффорд говорил правду, то самое страшное, что мне угрожает, это легкое головокружение в течение двух часов. Я решила попробовать сесть. Это оказалось сложнее, чем я предполагала.

– Расслабься.

Гиффорд подкрутил ручку, которая переводила больничную койку в сидячее положение. Когда он взял меня за запястье, я испуганно покосилась на свою руку, но она была совершенно нормальной, без всяких надрезов. Гиффорд проверил мой пульс, измерил давление, посветил фонариком в глаза и заставил сосчитать пальцы на его руке. Закончив, он объявил, что со мной все в порядке. Правда, нервы на пределе, но в остальном я совершенно здорова.

– Где она? – спросила я.

Мой вопрос явно смутил его.

– Полагаю, что внизу. Тора, пообещай мне не…

– Обещаю, – перебила его я.

И это обещание было абсолютно искренним. Я действительно не собиралась разыскивать Дану. Дана умерла. И у меня в мыслях не было последовать за ней туда, куда она отправилась.

– Мне очень жаль, – сказал Гиффорд.

Я промолчала.

– Думаю, мы никогда до конца не понимаем, что на самом деле происходит в голове у другого человека.

– Наверное.

– Она постоянно пребывала в нервном напряжении. И уже долгое время чувствовала себя несчастной.

– Я знаю. Просто если бы я…

– Ты ничего не могла сделать. Если человек действительно твердо решил покончить с собой, его невозможно остановить.

Я кивнула. Это был общеизвестный факт.

– Я разговаривал с Дунканом. Он хотел приехать сразу же, но смог взять билет только на завтра, на утренний рейс.

Я взглянула на него.

– Я думала… я хотела на несколько дней съездить к родителям. Ведь мое присутствие здесь необязательно, как ты думаешь?

Гиффорд взял меня за руку.

– Уверен, что необязательно, – сказал он. – Кстати, с тобой хотел поговорить инспектор Данн. Я сказал, чтобы он подождал до утра. Я собираюсь оставить тебя на ночь в больнице.

Я еще раз кивнула.

– Спасибо.

Гиффорд снова покрутил винт на кровати, она опустилась в лежачее положение, и я закрыла глаза.

Обычно окружающие относятся ко мне без особой симпатии. Я не знаю, почему так происходит, хотя, Бог свидетель, в течение многих лет неоднократно задавалась этим вопросом. Я никак не могу понять, почему большинство людей считают меня настолько непривлекательной, а они сами мне об этом, естественно, не рассказывают. Как бы там ни было, но факт остается фактом: я с большим трудом завожу друзей, и мне еще труднее их удержать.

Помню, когда мне было, восемь лет и я училась в начальной школе, произошел такой случай. В тот день наш класс почему‑ то ужасно расшалился, и учительница, миссис Вильяме, пригрозила, что пересадит главного нарушителя дисциплины за отдельную парту в первом ряду. Я была не в духе, и мне до чертиков надоела бесконечная болтовня и ёрзанье пятерых одноклассников, с которыми я сидела за одним столом. Поэтому я подняла руку и попросила, чтобы пересадили меня. Естественно, я хотела, чтобы меня пересадили за отдельную парту, но миссис Вильяме неправильно меня поняла и решила, что я просто хочу пересесть за другой стол. Она спросила, где бы я хотела сидеть и, пораженная открывшимися возможностями, я оглянулась по сторонам.

Один из мальчишек, сидевший в другом конце классной комнаты, крикнул, что хочет, чтобы я сидела за его столом. Потом выкрики начали следовать один за другим. Почти все мои одноклассники стали требовать, чтобы я присоединилась к ним. Куда бы я ни посмотрела, везде были преисполненные дружелюбия лица. Думаю, дело было не столько в их искреннем расположении ко мне, сколько в духе соперничества, но в восемь лет я не могла этого знать. Несколько минут я наслаждалась всеобщим вниманием, прежде чем выбрала себе место. Новые соседи по столу приняли меня с восторженным энтузиазмом…

Этот случай навсегда запечатлелся в моей памяти по той причине, что это был единственный раз, когда я почувствовала, что значит испытывать на себе любовь окружающих. Единственный раз, когда я почувствовала себя популярной.

В средней школе я всегда оказывалась третьей лишней. Стоило мне завести лучшую подругу, как обязательно появлялась третья подружка, и постепенно, но неотвратимо, эта третья вытесняла меня из нашей троицы до тех пор, пока я не понимала, что как бы горько это ни было, но моя лучшая подруга уже давно не моя, что ей гораздо интереснее с той, третьей, которая вытеснила меня. Это происходило снова и снова, и со временем я начала сомневаться в том, что у меня когда‑ нибудь появится лучшая подруга, которая будет только моей лучшей подругой и ничьей больше.

Постепенно я смирилась с мыслью, что не следует ожидать слишком многого от других женщин. За все годы учебы в высшей медицинской школе я так ни с кем и не сблизилась по‑ настоящему. Я отнюдь не была синим чулком, не проводила все ночи за учебниками и не шарахалась от парней. Но у меня никогда не была подруги, с которой хочется видеться каждый день, с которой можно поделиться всеми своими переживаниями, которая всегда посочувствует, если тебе плохо, предложит шоколадку, если тебе грустно, которая будет подружкой невесты на твоей свадьбе и крестной матерью твоего первенца.

За дверью раздались голоса, и я на всякий случай притворилась, что сплю.

– По крайней мере, если она вдруг понадобится, то мы знаем, где искать, – сказала молодая женщина, и я узнала голос одной из наших студенток, которая училась на акушерку.

Ее собеседница была значительно старше, и я решила, что это Дженни.

– Не думаю, что она может понадобиться, – сказала она. – Я никогда в жизни не видела выводка более здоровых детей. Причем все как один. Не иначе этой весной какая‑ то особенная вода.

Акушерки прошли дальше по коридору, а я продолжила предаваться воспоминаниям, все больше проникаясь жалостью к себе.

К моей чести следует сказать, что я никогда не бываю назойливой. Я крайне редко проявляю инициативу в отношениях с подругами, никогда не звоню первой, предпочитая ждать, когда позвонят мне, и не предлагаю встретиться. Я никогда не выражаю недовольства, когда чувствую, что дружба дала трещину и подруга ко мне охладела. Я не жалуюсь, если мой почтовый ящик пустует по нескольку дней, не ропщу, когда мои знакомые отправляются веселиться в места, куда меня не пригласили. Я просто принимаю это как данность, загоняю одиночество в самую дальнюю каморку своей души и запираю там, чтобы оно не могло и высунуться.

Я лежала в постели и продолжала жалеть себя. После того, что произошло с Даной, я имела на это полное право. Потому что с Даной я, уже в который раз, переживала очередной крах иллюзий. Дана, которая сначала мне была глубоко антипатична, постепенно превратилась в человека, которому я доверяла без каких‑ либо оговорок и условий. Более того, мне начинало нравиться ее общество. Всего лишь за десять дней она почти что стала моей подругой. Но потом она предала меня. Когда я металась по островам, как охваченный паникой заяц, она лежала в ванной в луже собственной крови.

Я открыла глаза. Господи, благослови болтливых акушерок! Я поняла, что именно не давало мне покоя с той самой минуты, когда в кабинете Ричарда я прочитала о том, что один из знаков на теле Мелиссы обозначает Урожай. Теперь я точно знала, в каком направлении следует двигаться дальше.

Я находилась в одноместной служебной палате, смежной с одной из обычных палат, где лежали мои пациентки. Отыскав свои вещи, я быстро оделась. Было без четверти девять, и больница постепенно начинала засыпать. Я взглянула на медицинскую карту, прикрепленную к кровати, и убедилась, что ночью мне не нужно принимать никаких лекарств. Если повезет, меня не хватятся до самого утра. Я осторожно открыла дверь. В большой палате были заняты три койки. Одна из женщин как раз кормила малыша. Две другие спали. Их крохотные приложения посапывали рядом в прозрачных детских кроватках. Незамеченная, я прокралась к двери и выскользнула в коридор.

Мне был нужен компьютер, но я не могла пойти в свой кабинет. Это было бы слишком рискованно. Я зашла в какой‑ то другой, который находился всего через две комнаты от моего, подошла к столу и включила настольную лампу и компьютер. Мой пароль был все еще действителен, и через пару минут я уже была в сети.

«Выводок», – сказала Дженни, и именно это слово оказалось катализатором, который вызвал соответствующую реакцию в моем мозгу, пока я лежала на больничной койке и предавалась размышлениям о дружбе. Я искала выводок.

Глава 25

В кабинете Ричарда мне наконец удалось отыскать такое истолкование рун, вырезанных на теле Мелиссы, которое имело смысл. Но одна из них по‑ прежнему оставалась загадкой. Я понимала, что наш художник (простоты ради будем называть его так) хотел сказать символами Плодовитость и Жертвоприношение. Но Урожай? В медицинских кругах это слово употребляют, когда говорят об органах, взятых для пересадки, и некоторое время мне казалось, что в случае с Мелиссой это относится к ее вырезанному сердцу. Но какова вероятность того, что в древнем языческом культе употреблялся современный медицинский термин? Чем дольше я думала об этом, тем больше убеждалась в том, что руна урожай относится не к сердцу, а к ребенку.

Но тогда возникал следующий ключевой вопрос. Если подойти к нему с чисто лингвистической точки зрения, то как часто мы говорим об урожае применительно к существительным в единственном числе? Никогда. Под урожаем мы всегда подразумеваем множество. Это слово неизбежно ассоциируется с изобилием и плодородием. И мне уже было известно, что как минимум еще одна молодая женщина встретила свою безвременную кончину в две тысячи четвертом, в том же году, когда якобы умерла и Мелисса. Кирстен Ховик, которую во время прогулки верхом сбил грузовик, была примерно того же возраста, что и Мелисса. Кроме того, обе женщины были очень похожи внешне. Прибавим сюда еще и обручальное кольцо, которое, скорее всего, принадлежало ей и которое я нашла на том же лугу, где было похоронено тело Мелиссы. Честно говоря, в глубине души я никогда не верила в то, что это просто совпадение.

Мелисса не умерла и не была кремирована в две тысячи четвертом году. Ее тело все еще находится в больничном морге, и тому есть совершенно неопровержимые доказательства. Я пока еще не могла понять, как именно была сфальсифицирована ее смерть, но в том, что это фальсификация, у меня не было ни малейших сомнений. Так почему то же самое не могло произойти с Кирстен Ховик и другими женщинами?

Будут ли найдены еще и их тела?

Первое, что мне предстояло выяснить, – это сколько женщин умерло на островах в две тысячи четвертом году, и я зашла на сайт Государственного управления статистики. Меня интересовали данные по Шетландским островам. Это был не самый Удобный для пользователя сайт, но через некоторое время все же удалось найти то, что я искала, – простую таблицу, в которую были сведены данные о смертях на островах с тысяча Девятьсот восемьдесят третьего по две тысячи седьмой год.

В две тысячи четвертом году, когда были зарегистрированы смерти Мелиссы и Кирстен, на островах умерло сто шесть женщин. Просмотрев список, я обнаружила, что, как и следовало ожидать, большинство из них были старше шестидесяти пяти лет. Смертей среди молодых женщин оказалось значительно меньше. Так, именно в этом году в возрастной группе от нуля до девятнадцати лет не было ни одной смерти, зато в группе от двадцати до двадцати четырех лет умерло пять женщин, от двадцати пяти до тридцати – три и, наконец, в последней из интересующих меня групп, от тридцати до тридцати четырех лет, умерло четыре женщины. Итого, в две тысячи четвертом году на островах умерло двенадцать молодых женщин.

По моему мнению, многовато.

Я просмотрела данные за две тысячи пятый год. Только шесть смертей в трех интересующих меня возрастных группах. А в две тысячи шестом вообще всего четыре.

Две тысячи шестой был последним годом, за который представили статистические данные. И я начала обратный отсчет. В две тысячи третьем году умерли две молодые женщины. Две тысячи второй вообще оказался счастливым годом – не было зарегистрировано ни одной смерти среди женщин от двадцати до тридцати четырех лет. Но зато в две тысячи первом году кривая смертности снова резко пошла вверх. Целых одиннадцать случаев.

Я продолжила свое путешествие во времени. Двухтысячный год – шесть смертей, тысяча девятьсот девяносто девятый – две, но целых десять в тысяча девятьсот девяносто восьмом. Тысяча девятьсот девяносто седьмой – две, в тысяча девятьсот девяносто шестом – то же самое, но, хотите верьте хотите нет, в тысяча девятьсот девяносто пятом безвременно скончались восемь женщин.

Я дошла до самого конца таблицы, то есть до тысяча девятьсот восемьдесят третьего года. Я, конечно, не статистик, но даже я увидела, что в этих данных прослеживалась четкая закономерность. Каждые три года на островах существенно возрастала смертность среди молодых женщин. Тогда возникают сразу два вопроса. Что значит вся эта чертовщина? И почему никто не заметил этого раньше?

Я посмотрела на колонку, где указывалось общее количество смертей женщин на Шетландских островах. Оно очень сильно колебалось – от всего восьмидесяти шести в две тысячи третьем году до ста пятидесяти четырех в тысяча девятьсот девяносто седьмом. Я просмотрела колонку еще раз. В этих цифрах трехлетний цикл не прослеживался. Колебания казались совершенно беспорядочными, а цифры случайными. То есть то, что происходило в возрастной группе от двадцати до тридцати четырех лет, терялось в общей массе данных о женской смертности. А если еще добавить в это уравнение мужчин, то шансы на то, что кто‑ то обнаружит закономерность, которую только что открыла я, практически равны нулю.

Это объясняло, почему дотошные сотрудники Государственного управления статистики не заметили этой аномалии. Если взять население Шетландских островов в целом, то все было в норме, а если еще учесть то, что смертность здесь была ниже, чем в целом по Шотландии, то становится понятным, почему никому не пришло в голову повнимательнее приглядеться к этим цифрам. Подобную закономерность можно обнаружить только в том случае, если знаешь, где искать.

Я откинулась в кресле и задумалась.

Я искала один выводок, а нашла целых семь. С тысяча девятьсот восемьдесят третьего по две тысячи шестой год целых семь раз происходил аномальный всплеск смертности среди молодых женщин. Я была уверена, что если эти данные показать кому‑ то из людей, облеченных властью, они наверняка убедят их в том, что на островах происходит что‑ то странное. К сожалению, я понятия не имела, к кому следует обращаться по подобному поводу. Кроме того, хотя я и не верила в то, что абсолютно все полицейские на островах коррумпированы, откуда мне было знать, кому можно доверять, а кому нет? Более того, если некоторые из этих смертей были подозрительными (точнее, если говорить без обиняков, их на самом деле не было), то это значит, что к фальсификациям причастно Руководство больницы. Теперь, когда Даны больше нет, на кого я могу положиться? Я решила, что мне следует уточнить еще кое‑ какие подробности. Кем были эти мертвые женщины? Отчего они умерли? Я решила начать с две тысячи четвертого – года мнимой смерти Мелиссы.

Выйдя из Интернета, я зашла на сайт больницы и проверила список смертей за две тысячи четвертый год. В целом в этом году умерли сто шесть женщин, но меня интересовали только двенадцать. Поиски должны были занять довольно много времени, а у меня все еще немного кружилась голова после успокоительного, которое дал Гиффорд.

К счастью, в списке умерших указывалось не только имя, но и дата рождения. На поиски у меня ушло примерно полчаса. И все это время я сжималась от страха всякий раз, когда из коридора доносились какие‑ то звуки. Наконец передо мной лежал список из двенадцати женщин в возрасте от двадцати до тридцати четырех лет, которые умерли в две тысячи четвертом году.

Я нашла на столе блокнот и переписала туда их имена, возраст и причину смерти.

Мелисса Глэр – 32 – рак груди

Кирстен Ховик – 29 – несчастный случай

Хизер Паттерсон – 28 – самоубийство

Кейт Иннз – 23 – рак груди

Жаклин Росс – 33 – эклампсия

Рейчел Джибб – 21 – автокатастрофа

Джоанна Букан – 24 – утопление

Вивьен Элрик – 27 – самоубийство

Оливия Берни – 33 – сердечная недостаточность

Лаура Пендри – 27 – рак шейки матки

Кэйтлин Корриган – 22 – утопление

ФебаДжоунс – 20 – самоубийство

Я смотрела на этот список пять, десять минут, пытаясь отыскать в нем что‑ то необычное. Вроде бы все в порядке, за исключением того, что этих смертей было слишком много. С другой стороны, причины смерти были именно такими, как можно было ожидать. Молодые женщины, как правило, умирают в результате какого‑ либо несчастного случая или совершают самоубийство. Кроме того, может иметь место смерть от сердечной недостаточности, рака или осложнений, связанных с беременностью и родами.

Я вернулась к первому списку – тому, что распечатала с сайта Государственного управления статистики. Даже очень грубые подсчеты показали, что если не брать в расчет аномальные годы, то среднее количество молодых женщин, ежегодно умиравших на Шетландских островах, составляло 3, 1. В аномальные годы это количество резко увеличивалось до десяти. Каждые три года на островах умирало на шесть или семь женщин больше, чем обычно.

Но возможно ли фальсифицировать такое количество смертей, похитить этих женщин из больницы, а потом держать их где‑ то в течение почти целого года, прежде чем убить таким чудовищным образом, каким была убита Мелисса? И наконец главный вопрос: рожали ли эти женщины незадолго до смерти, как это было в случае с Мелиссой?

Я опять посмотрела на список женщин, умерших в две тысячи четвертом году. Смерть Мелиссы и Кирстен не была естественной, теперь я в этом была абсолютно уверена. Но кто из женщин, которые были в моем списке, разделил их судьбу? Вивьен? Феба? Кейт? Кого из них похитили и держали в заточении больше полугода? Кто из них рожал в страхе и одиночестве? И что их больше всего пугало в самом конце – их собственная судьба или судьба их детей?

Урожай детей… Наконец я смогла произнести эти слова. Наверное, они начали формироваться в глубинах моего подсознания еще во время вскрытия, когда стало ясно, что найденная мною мертвая женщина незадолго до смерти родила ребенка. Я тогда сразу задалась вопросом о том, что случилось с ребенком. В кабинете Ричарда, обнаружив, что одна из рун означает Урожай, я была совсем близка к разгадке. Но понадобилось небрежное замечание Дженни насчет выводка, чтобы все встало на свои места.

Ладно. Думай, Тора, думай! Если этих женщин похитили, то их должны были где‑ то держать. Это место должно было быть надежным и укромным, но в то же время находиться где‑ то поблизости. Ведь их похоронили здесь – на моем заднем дворе, черт побери! – а это значит, что их никуда не увозили с островов. Кроме того, это место должно было быть оснащено соответствующим медицинским оборудованием, чтобы ребенок мог благополучно появиться на свет. Господи! Это же очевидно!

Я снова повернулась к компьютеру и на интранетовском сайте нашла странички отделения акушерства и гинекологии. Я уже распечатывала этот список на следующий день после того, как нашла Мелиссу. Список женщин, рожавших на островах между мартом и августом две тысячи пятого года – время, когда предположительно родился ребенок Мелиссы. Я снова распечатала его и принялась просматривать, освежая память. Сто сорок родов. Дана говорила, что ее сотрудники проверили список и выяснили, что большинство этих женщин живы и здоровы, но я понимала, что имею дело с умными и необыкновенно изобретательными людьми. Если они способны сфальсифицировать смерть в современной больнице, то способны сфальсифицировать практически все, что угодно.