Заключение 5 страница

– Как его зовут?

– Альфред Уитчер.

Женщина удивленно подняла брови и покачала головой.

– Это имя мне незнакомо.

Я открыла было рот, чтобы возразить, но она шагнула назад и поманила меня за собой. Открыла дверь справа по коридору, и мы прошли в еще один коридор. Приемное отделение, в котором мы только что находились, было отделано пластиком, стены выкрашены в нежно‑ желтый цвет, но стены коридора, по которому мы сейчас шли, были из такого же темно‑ красного кирпича, что и наружная стена здания. Справа и слева, через равные промежутки были расположены двери, но ни одна не была распахнута. По всей длине потолка – лампы дневного света. Некоторые мигали, когда мы проходили под ними. Вдалеке я периодически слышала диссонирующие звуки: людские крики и стук падающих тяжелых предметов.

Мы достигли конца коридора и повернули. Слева от меня за стеклянной дверью виднелся кабинет, который и был пунктом нашего назначения. Моя высокая спутница открыла дверь, мы вошли внутрь. За столом, ссутулившись, сидел мужчина в темно‑ синей рубахе и брюках, пил кофе и читал газету. Когда мы вошли, он поднял глаза. Еще здесь была женщина, ниже и плотнее, чем моя провожатая, она сидела за компьютером и тоже взглянула на нас.

– Нам необходимо проверить списки пациентов, – сказала моя провожатая, не обращаясь ни к кому конкретно. – Никто из вас не помнит некоего…

Она запнулась и взглянула на меня.

– Альфреда Уитчера, – подсказала я.

Толстушка застучала клавишами.

– Как пишется? – через несколько секунд уточнила она.

Я произнесла имя и фамилию по буквам, и она вновь забарабанила по клавишам. Где‑ то в глубине здания плакал мужчина.

– Нет такого, – через пару минут сказала толстушка.

Моя провожатая посмотрела на меня – она явно была удовлетворена ответом.

– Я так и думала, – заявила она. – Я работаю здесь уже десять лет и помню большинство пациентов.

– Давайте попробуем написать по‑ другому, – предложила толстушка. – Иногда фамилию изначально записывают неправильно, а потом никто не удосуживается исправить.

– Спасибо, – искренне поблагодарила я.

– Мы не можем искать по имени, к сожалению, программа на это не рассчитана. Жаль. Думаю, вряд ли нашлось бы много Альфредов.

– Да, имя необычное, – согласилась я. – Он должен был поступить году в 1958‑ м, может быть в 1959‑ м. Это поможет?

– Узнаем через минуту…Такого нет.

– Несколько лет назад у нас лечился Уишарт, – вмешался в разговор санитар. – Но его выписали. Его звали Рэг. Мужчина лет пятидесяти.

– Альфред значительно старше, – сказала я.

Мое отчаяние нарастало с каждым щелчком клавиши. Неужели очередной тупик?

– Зайдем с другой стороны. Я открыла список поступивших в 1958 году, – сообщила толстушка. Она не сводила глаз с экрана монитора. – Тогда больница была переполнена, много людей поступило и много выписалось.

Мы все окружили толстушку. Она подвела курсор в конец списка, туда, где начинались фамилии на «У». Уотерс, Уильямс, Уоттрен. Уитчеров нет. Никого даже с похожей фамилией.

– Ладно, посмотрим 1959‑ й, – не унывала девушка.

Через несколько минут мы вынуждены были сдаться. В этой больнице Альфред Уитчер не лечился. Никогда.

– Извините, что забрала у вас драгоценное время, – сказала я.

Уолтер меня обманул. Какие могут быть еще объяснения?

– А вы уверены, что обратились в ту больницу? – Я обернулась и увидела, что ко мне обращается моя провожатая.

Я кивнула.

– Уверена, что именно эту больницу назвал его брат. А здесь есть поблизости другие психиатрические лечебницы?

Моя призрачная надежда тут же рухнула под сокрушительным ударом. Собеседница покачала головой.

– Нет, поблизости нет. А тогда уж точно и быть не могло. В викторианскую эпоху приюты намеренно строили очень большими, чтобы можно было принимать больных со всей страны. В нашем случае – из двух графств. Если человек проживал в Дорсете, в 1958 году его могли поместить только сюда.

– Не буду больше отнимать у вас время. Огромное спасибо за то, что проверили.

Моя высокая провожатая, немного смягчившаяся по отношению ко мне, вела меня по коридору в обратном направлении. Откуда‑ то сверху доносился смех, который становился все громче и истеричнее, пока не перешел в визг. Я невольно вздрогнула.

– С непривычки жутко, – заметила моя провожатая.

– А сколько у вас сейчас пациентов? – спросила я, когда мы подошли к двери.

– Около сотни, – ответила она, открывая дверь и улыбаясь уборщику в тапочках. – Выглядит изумительно, Эрик, отличная работа. Нам необходимо более современное оборудование, – продолжила она, вновь повернувшись ко мне, – но денег, как всегда, не хватает. Прошу прощения, больше мы вам ничем помочь не можем.

– Премного благодарна вам за то, что попытались.

– Меня зовут Роза Скотт, – представилась она, протягивая визитную карточку. – Позвоните, если еще что‑ нибудь вспомните.

Оказавшись на улице, я едва смогла дойти до машины – силы иссякли. Почему Уолтер меня обманул? Неужели и он виновен в смерти Альфреда? Уолтер хороший человек, но даже лучшие из нас совершают ошибки. Вероятно, произошел какой‑ то ужасный несчастный случай, и теперь Уолтер, как и остальные, намеренно скрывает это. Особо ни на что не надеясь, я набрала номер приюта Паддокс.

– Мне очень жаль, – сказала дежурная медсестра, когда меня соединили. – Я же вас предупреждала, что Уолтер очень слаб.

– Что‑ то случилось?

– Он пока жив, но после того, как вы ушли, впал в бессознательное состояние. Нам кажется, что больше он не придет в себя.

Я не могла говорить, но медсестра понимала, что я все еще на проводе.

– Ни в коем случае не вините себя. Мы ожидали чего‑ то подобного уже несколько дней. Мы рады, что он повидался с вами. Хоть что‑ то приятное перед смертью.

Перед смертью? Неужели опять тупик? Был уже полдень, а версии таяли на глазах. Я завела машину и, не имея ни малейшего понятия, куда ехать, скорее по привычке, включила радио. Музыку я не воспринимала, слышала только, как заколачивают гвозди в крышку моего гроба.

«Полиция разослала описание местной жительницы, которую хочет допросить в связи со смертью жителя Дорсета, скончавшегося сегодня рано утром. Клара Беннинг. Рост 160 сантиметров, худощавая, волосы длинные, темно‑ каштановые. Левая сторона лица обезображена. Полиция просит не приближаться к мисс Беннинг, а немедленно сообщить о ее местонахождении. Человека, который скончался сегодня, звали Эрнест Эмблин, 78 лет, бывший врач. Его тело обнаружили сегодня утром в поле недалеко от его дома. Говорят, что он отправился на ночную рыбалку. Его смерть выглядит подозрительной. С полицией можно связаться по телефону…»

Как мне удавалось вести машину, не знаю. Я не могла перестать думать о том, что знакомые, услышав это сообщение, станут считать меня причастной к смерти человека. Мой отец, сестра, коллеги по работе, Салли, Мэт… если только… Это мог сделать только Мэт. Он дал добро на объявление, он превратил меня в преступницу, которую разыскивает полиция.

Эрнест Эмблин, этот нервный, сварливый старикашка, умер. Его убили сегодня рано утром, когда я, ослушавшись однозначного приказа Мэта оставаться с семьей, провела ночь в машине, У меня нет абсолютно никакого алиби.

Ради всего святого, что происходит? Три пожилых человека мертвы. Кто‑ то убирает их, одного за другим. А полицейские, ведущие это дело, вероятно, и не ищут виновника. Потому что считают виновницей меня.

Моя следующая поездка заняла чуть больше двадцати минут. На этот раз я прошла не через парадный вход. У меня было такое чувство, что, если я попрошу разрешения на посещение, мне будет отказано. Поэтому я обошла здание с тыльной стороны.

Удушающая утренняя жара спала. Поднялся ветер, и наконец появились грозовые тучи. Они нависли над горизонтом на западе и надвигались сюда, низкие и черные. Я дошла до знакомой части сада и проскользнула в застекленную дверь.

– Здравствуйте, Руби, – поприветствовала я женщину, сидящую в кресле возле кровати. Та испугалась.

При виде меня Руби попыталась встать. Она не сводила глаз с кнопки вызова медсестры, расположенной у изголовья кровати. Я подошла к кнопке и прикрыла ее рукой.

– Прошу прощения, – сказала я, когда она снова опустилась в кресло, – но пока не время. У меня есть к вам несколько вопросов.

Она молчала, и я подошла ближе, остановившись прямо перед ее креслом.

– Руби, людям угрожает опасность. Джон Эллингтон, Виолетта Баклер, Эрнест Эмблин – они все погибли. Не хочу вас пугать, но кто‑ то убивает пожилых людей, которые когда‑ то посещали церковь Святого Бирина. Вы обязаны мне помочь, ради вашей же собственной безопасности.

Руби, как и прежде, избегала смотреть мне в глаза. Она вся дрожала, ее испуганный взгляд метался под жиденькими ресницами. Я нагнулась, чтобы мое лицо оказалось на уровне ее глаз, заставив тем самым взглянуть на себя.

– Вы считаете, что я отвратительна, верно? Но дело в том, что мне на это плевать. У нас есть более важные темы для разговоров, чем обсуждение моей внешности.

Руби несколько раз метнула взгляд в сторону кнопки вызова, но не сделала попытки дотянуться до нее.

– Давайте поговорим об укусах змей, – предложила я. – Вам известно, что происходит с плотью, когда в нее проникает змеиный яд? Известно? Позвольте я вам расскажу, Руби. Этот шрам на моем лице покажется пустяковой царапиной по сравнению с последствиями змеиного укуса.

Руби вжалась в кресло, пытаясь отодвинуться от меня, но пожалеть ее я себе позволить не могла.

– Сперва плоть начинает распухать, – сказала я. – Вы видели руку, похожую на воздушный шарик? Раздутую настолько, что кожа и мышцы начинают лопаться и рваться? И рука становится красной, фиолетовой и в конце концов черной. Очень часто, даже если вовремя вводят противоядие и пациент выживает, плоть продолжает отмирать. Конечность приходится ампутировать. А что, по‑ вашему, происходит с человеком, если змея укусила его в лицо? Каково это – иметь лицо, напоминающее надутый черный шар? Лицо не ампутируешь, Руби, можете мне поверить.

Я пыталась говорить шепотом – не хотела, чтобы кто‑ то из персонала, проходя по коридору, услышал меня и пришел Руби на помощь. Я еще не закончила.

– Сейчас в нашем поселке кто‑ то содержит чрезвычайно ядовитых змей и натравливает их на людей. Яда, выделяемого при одном укусе этой змеи, достаточно, чтобы убить пятьдесят человек Пятьдесят! У ребенка шансов выжить нет. Я знаю, вам что‑ то известно о происходящем в поселке. Вы можете мне рассказать некоторые подробности о событиях 1958 года. И пока вы не расскажете, я не уйду.

Она в очередной раз бросила взгляд на кнопку.

– Пожалуйста, Руби, – мягко добавила я.

Она посмотрела на меня. Пожалуй, наши взгляды встретились впервые. Потом она нагнулась. Я слышала, как хрустнули ее суставы, когда она наклонялась, увидела розовый голый череп, проглядывающий между космами седых волос. Она задрала подол ночной рубашки. У нее были худые ноги, казалось, пергаментная кожа вот‑ вот отслоится. Лопнувшие капилляры образовали густую сетку. Колени в синяках.

Уже не испытывая былой уверенности, я даже чуть подалась назад, но сорочка продолжала медленно, но неуклонно подниматься, открывая то, что осталось от ее сморщенных ног.

Обнажив ноги до середины бедра, она остановилась. Опять посмотрела на меня – мне показалось, что в ее глазах горел настоящий триумф. Ее правое бедро было обычным для женщины ее возраста. А левое вообще едва ли можно было назвать бедром.

Под старческой кожей угадывались истерзанные мышцы. Казалось, что страшный зверь огромной лапой вырвал кусок ее плоти. Оставшуюся кожу натянули на рану и кое‑ как заштопали это место – было похоже на по‑ детски неловкую попытку сшить одеяло из лоскутов. Рана была старой, но местами все еще красной, даже фиолетовой. В сотню раз страшнее, чем мой шрам. К счастью для Руби, находилась она в том месте, которое несложно спрятать.

– Кто это сделал? – негромко спросила я.

Мы больше не были врагами. Как по мне, так никогда и не были, просто не сразу поняли друг друга.

Она покачала головой.

– Не знаю, – ответила она. – Их были десятки. В основном коричневые. Несколько серых. С узором вдоль спины, а хвостом они издавали странные звуки. Звуки, напоминающие…

– Погремушку? – подсказала я, а сама подумала: «Конечно, а что же еще? »

Она кивнула.

– Именно. Погремушку. Мы все побежали, когда они выползли, и, должно быть, напугали их. Они были повсюду. Эта настигла меня у двери. Никогда не думала, что можно испытывать такую боль.

Я нагнулась к собеседнице.

– Мне очень жаль. Правда. Значит, вы понимаете, насколько важно то, что вы знаете. Вы должны мне рассказать, что произошло той ночью.

Она долго‑ долго смотрела на меня.

– Я умирала от голода, – наконец произнесла она. – Честно признаться, голода уже не чувствовала, и боли тоже, но сил совершенно не осталось. Я даже думала с трудом. Казалось, я спала стоя.

Церковь, которая морит паству голодом. Я вспомнила, отец говорил, что в церкви Позднего дождя поощряется многонедельный пост и молитва. Вспомнила о девушке, которая умерла в Южной Каролине. Она была прихожанкой церкви Арчи Уитчера.

– Но у меня было столько надежд на ту ночь! – продолжила Руби. – Я думала, что это наконец со мной случится. Я стану говорить на разных языках и смогу взять в руки змею.

Она приподнялась, вытянула шею и громко начала цитировать:

– «Уверовавших же будут сопровождать сии знамения: именем Моим будут изгонять бесов; будут говорить новыми языками; будут брать змей, и если что смертоносное выпьют, не повредит им; возложат руки на больных, и они будут здоровы…»

– Руби!

Она опять смотрела на меня, но секунду назад выражение ее лица меня напугало. Я уже не была уверена, что имею дело с психически здоровым человеком. Но я не ушла и выслушала историю о том, что случилось воскресной ночью пятьдесят лет назад.

Воскресенье, 15 июня 1958 года.

В переулке темно, но не тихо. Все молчат, однако воздух наполнен низкими звуками, плечи задевают изгородь, камни хрустят под ногами, над головами хлопают крылья. На растущем неподалеку дереве ухает сова. Некоторые из жителей поселка несут фонари, но их света недостаточно. Многие люди присоединяются к идущим, пока процессия медленно и неуклонно приближается к церкви.

Они идут по аллее, обсаженной липами. Самая юная из них, двадцатилетняя Руби Баклер, едва не теряет сознание после того, как ей назначили пятидневный пост. Девушка спотыкается и чуть не падает. Сзади ее подхватывают сильные руки и ставят на ноги, а потом мягко подталкивают вперед.

Каменная церковь кажется огромной. Тусклые витражи похожи на неограненные самоцветы, за ними мелькают едва различимые огоньки. Тропинка делает поворот, процессия жителей поселка тоже поворачивает. Северные двери церкви уже распахнуты.

Прихожане, один за другим, молча переступают порог. Вскоре на скамьях не остается свободных мест. Посторонний может подумать, что здесь собрался весь поселок, но Руби знает что это не так Некоторые не смогли прийти, например ее подруга Виолетта, которая осталась дома присматривать за младшими братом и сестрой. Другие, и это известно Руби, никогда не придут. Даже после всего, что они видели и слышали, находились те, кто отказывался слышать истинное слово Божие. И они не хотят иметь ничего общего с преподобным Фейном.

Руби щурится, в глазах печет от дыма. Она чувствует в воздухе какой‑ то запах, но это не чад от свечей. Что‑ то резкое, незнакомое, удушающее. У входа в церковь возникает огромная фигура в черном. У Руби сосет под ложечкой. Это стоит преподобный Джоэль Морган Фейн.

– В его присутствии, в присутствии преподобного Фейна, всегда было так, – призналась Руби. – Возникало ощущение – я даже не могу это объяснить, – как будто по телу проходит электрический ток. Почти невозможно было усидеть спокойно на месте. Хотелось вскакивать, кричать, бросаться на землю и предлагать себя Господу.

– Он был красив? – спросила я.

Руби протянула руку и взяла мою.

– Самый красивый мужчина на земле, – заявила она, и глаза ее заблестели. Большим пальцем она чертила круги на моей ладони. – Высокий и стройный, как молодой дубок. Густые черные волосы, глаза – как зимнее небо.

Я потянула руку, и мне удалось освободиться от хватки Руби. Даже мне понятна разница между религиозным экстазом и сексуальным возбуждением. Руби захватило яркое воспоминание пятидесятилетней давности.

– Он ждал, пока мы войдем внутрь, – продолжала она. – Стоял перед алтарем. Он казался воплощением духа, парящим над нами в облаках.

Руби погружалась в воспоминания. Или…

– Свет в церкви горел? – спросила я.

Она покачала головой.

– Только свечи, – ответила она, ее глаза снова заблестели. – Повсюду свечи. Там было столько дыма, что дышать было трудно. И я чувствовала еще какой‑ то запах. Божественный фимиам.

Никогда не слышала, чтобы пятидесятники пользовались ладаном. Неужели в церкви в ту ночь жгли какие‑ то галлюциногенные снадобья?

– Руби, а Уитчеры были в церкви? – спросила я.

Выражение лица Руби изменилось.

– Была Эделина, – зло сказала она. – Сидела прямо перед алтарем, вскидывала голову, волосы у нее рассыпались по плечам. Я всегда считала, что она не верит, а только притворяется.

Руби наклонилась ко мне. Я едва смогла сдержаться, чтобы не отпрянуть.

– Почему господин всегда расстегивал пуговицы на ее блузке? – требовательно спросила она. – Понимаете, она всегда падала первой. И всегда возле преподобного Фейна.

Старики, похоже, солидарны в своей оценке жены Уолтера. Но меня интересовала не Эделина.

– А остальные? – спросила я. – Братья Уитчеры? Уолтер?

– Уолтер никогда не ходил в нашу церковь, – ответила она, едва заметно покачав головой. – Уолтер был хорошим человеком.

Я не сводила с нее глаз.

– А остальные? – настаивала я, прежде чем она осознает, что уже сказала. – Сол? Арчи? Гарри? Альфред?

Выражение ее лица снова изменилось, и я почувствовала что на этот раз отпрянула она. Руби взглянула на дверь.

– Скоро принесут чай, – сообщила она. – Чай с печеньем. Две штучки, если хорошо себя ведешь.

– Руби, прошу вас, рассказывайте дальше.

Какое‑ то время служба идет своим чередом. Преподобные читает проповедь, прихожане молятся. Очень часто прихожане, на которых снизошел Святой Дух, вскакивают с мест и начинают выкрикивать хвалу Господу. За спиной у Руби впадает в транс Флоренс Эллингтон Интересно, когда же лишится чувств сама Руби? Она бросает взгляд на пол – удостовериться, что в том месте, где она упадет, на холодном каменном полулежит коврик для молитв.

Я хотела было спросить, имеет ли какое‑ то отношение Флоренс Эллингтон к Джону, но решила не перебивать Руби.

– И вы упали? – поинтересовалась я. – Я имею в виду, впали в транс?

Она кивнула.

– Это было несложно, – призналась она. – Особенно если пять дней ничего не есть. Делаешь глубокий вдох и задерживаешь дыхание. В глазах темнеет, и ты падаешь.

Я услышала движение в коридоре. Где‑ то далеко, но я почувствовала, что время мое на исходе.

– А змеи, Руби? Людей кусали змеи, ведь верно? Не только вас? В ту ночь погибли люди?

Гремучих змей держат в огромном деревянном сундуке срезным орнаментом в виде роз и листьев плюща. Лежа на папу Руби видит, как Гарри Уитчер выносит сундук из ризницы. Губи встает на колени и заползает на скамью, молясь, чтобы на этот раз – сегодня ночью – она получила дар от Святого Духа и смогла прикоснуться к змее.

Преподобный Фейнлезет за пазуху и вытаскивает змею метра полтора длиной, коричневую с черным узором, mолстую. Со змеей в руках он движется к прихожанам. «Се – говорит он, – даю вам власть наступать на змей и скорпионов и на всю силу вражью, и ничто не повредит вам».

Голос Руби окреп, стал слишком громким. Кто‑ нибудь мог нас услышать и, внеся чай и два печенья, положить конец нашей бредовой беседе.

– Евангелие от Луки, глава десятая, стих девятнадцатый, – гордо возвестила она. – Вот что он говорил, когда нес змею, призывая всех, на кого снизошла сила, коснуться змеи.

Я попыталась представить, как он мог ввести нормальных, разумных людей в такое состояние, что они позволяли носить среди них гремучую змею.

– И люди брали ее в руки? – поинтересовалась я. Руби кивнула.

– Лишь посвященные. Те же, на кого просветление не снизошло, склонив головы, молились.

«Ну конечно же», – подумала я.

– Кто еще касался змей?

Преподобный Фейну же три месяца был с ними, и несколько жителей поселка получили дар управляться со змеями. Руби видит, как к ящику подходит Джон Доддс и запускает туда руку. Он достает змею, чуть меньше, чему преподобного, серого окраса, и вешает ее себе на шею. Он стоит там, наслаждаясь обращенными к нему восхищенными взорами, а змея соскальзывает вниз по его телу, обвивается вокруг его правой руки. К ящику подходит Питер Морфет, за ним Реймонд Гиллард. Руби хочет посмотреть, что будет дальше, но к ней приближается преподобный Фейн, Сейчас или никогда.

Она встает, смотрит в его зимние глаза и чувствует, как по ее телу, начиная от паха, проходит электрический ток. Это и есть знак, которого она ждала. Она протягивает обе руки, преподобный наклоняется, и она уже держит в руках змею. Она ожидала, что ощутит нечто мокрое и скользкое, и удивлена, чувствуя теплое мускулистое тело змеи, которое скользит по ее пальцам. Не думая ни о чем, она смотрит на преподобного, опускает взгляд чуть ниже ремня, и что‑ то начинает шевелиться у нее глубоко внутри. Лицо заливает краска стыда, она возвращает змею преподобному. Он улыбается, шепчет благословение и двигается дальше. Руби падает на колени.

– Я никогда не была так счастлива, – призналась Руби. – На меня снизошел Святой Дух, благословил меня одним из своих даров. Мне хотелось молиться, молиться и…

– Когда сбежали змеи? Когда покусали людей? Служба уже окончилась?

Она посмотрела на меня как на слабоумную.

– Вы не слышали ни слова из того, что я говорила, да? Это была не обычная служба. Это было только начало. Мы собрались, чтобы воскресить Альфреда.

– Воскресить? – переспросила я, надеясь, что ослышалась, и в то же время побаиваясь, что поняла правильно. Я вспомнила кабинет отца. Оранжевую с черным брошюру, написанную преподобным Франклином Холлом. «Формула…»

– Да, воскресить его, – повторила Руби. – Из мертвых.

Змей убрали, но забыли запереть стоявший у алтаря сундук. Питер Морфет и Реймонд Гиллард отпирают огромный деревянный люк, находящийся перед ступенями, ведущими к алтарю. Прихожане опять хранят молчание, не молятся и не читают псалмы. Все смотрят, как отпирают висячие замки, отодвигают задвижки и крышку люка. Руби вытягивает шею и видит со своего места стоячую черную воду, мерцающую при свете свечи.

Один из многочисленных подземных ручьев, текущих в поселке, наполнил недавно выкопанный бассейн для крещения Руби наблюдала за тем, как последние три месяца здесь крестили односельчан, и ждала, когда окрестят ее. Она не может избавиться от мысли – хотя и понимает, что это богохульство, – холодная ли там вода? Живет ли кто‑ нибудь в ее глубинах?

Распахивается дверь в ризницу, оттуда появляется странная процессия. Первым выходит Арчи Уитчер, высокий красавец, чем‑ то похожий на преподобного Фейна, особенно в рясе священника. За ним – Сол Уитчер, зажав концы двух толстых жердей подмышками. Сол приближается к алтарю, и прихожане, все как один, вытягивают головы, чтобы лучше видеть. К жердям ремнями привязано старое, но добротно сделанное кресло. Теперь Руби видит Гарри Уитчера. который поддерживает жерди с другого конца. Между ними, подобно древнему королю, захваченному в плен во время сражения, сидит Альфред. От лодыжек до шеи он привязан толстыми веревками к креслу. Рот заткнут голубой тряпкой, а глаза хотя и открыты, но бегают, взгляд затуманен.

Руби крепко сжимает руки и заставляет себя продолжать мочиться. Внутри у нее понемногу поднимаются тревога и страх.

Под предводительством Арчи Сол и Гарри медленно идут к алтарю, подходят к ступенькам. Альфред пытается вырваться, натягивает веревки, которые держат его так крепко, что он едва может пошевелиться. Руби вдруг испытывает сильное желание убежать, оказаться подальше от церкви, не смотреть на то, что произойдет дальше. Она пытается молиться еще истовее, но не может вспомнить слов даже простой молитвы.

Ей все объяснили. Альфред одержим дьяволом. Поэтому он не слышит и плохо видит, поэтому издает странные и страшные звуки. Поэтому обладает странной властью над змеями. Но не власть, дарованная Господом, дает Альфреду силу держать в руках змей без вреда для себя. Так объяснил преподобный Фейн. Сила Альфреда – от Змия из райского сада. От самого дьявола.

«Отче наш, – молится Руби, – Отче наш». Если бы она могла вспомнить последующие слова молитвы, было бы не так страшно. А если она закричит, потребует, чтобы они прекратили?

Преподобный после своего появления в их поселке много раз пытался изгнать из Альфреда дьявола, но демон, сидевший в том, был силен. В прошлое воскресенье преподобный Фейн объяснил, что существует лишь один способ спасти нашего брата Альфреда – освободить его от бренной плоти. Тогда демону придется возвратиться в ад. Потом по воле Божьей Альфред воскреснет, как воскрес Христос, и дух его будет чист и свободен Он сможет видеть, слышать и разговаривать. Он станет избегать змей, как всякий добрый христианин. Они делают это ради Альфреда. Потому что любят его. Впервые услышав такое объяснение, Руби испугалась. Она обвела глазами церковь, ожидая, что люди начнут возмущаться. Но…

Сол и Гарри опускают кресло на пол. Демон, живущий в Альфреде, испуганно смотрит мутными, полуслепыми глазами Альфреда. Преподобный Фейн – возвышая голос, чтобы перекрыть ужасные звуки, издаваемые Альфредом, – помогает братьям, укрепляя их дух молитвой. Руби пытается молиться, ноне может. Голос ее больше не слушается. Она смотрит вокруг себя, и увиденное пугает ее еще больше: совсем немногие ужасаются происходящему, как и она, Питер Морфет обхватил голову руками, Флоренс Эллингтон упала на колени и, похоже, плачет. Ее муж Джон не сводит глаз с двери. Со своего места поднимается священник Стэнси. Остальные неотрывно смотрят остекленевшими глазами на четырех мужчин, собравшихся вокруг узника возле бассейна для крещения. Прихожане бормочут слова, которые Руби больше не считает молитвой.

По сигналу преподобного Гарри и Сол наклоняются Гарри спотыкается и чуть не падает. Они опять берутся за концы жердей. Альфред вопит, Руби хочет заткнуть уши, чтобы не слышать этих ужасных звуков. Альфред так не может кричать, это, должно быть, демон, сидящий внутри него, – знает, что его собираются изгнать, потому что сам Альфред бедный безумный Альфред явно не понимает, что происходит.

Гарри и Сол одновременно резко выдергивают ту жердь, что оказалась ближе к прихожанам и Руби с ужасом наблюдает за тем, как самодельный портшез опрокидывается и Альфред оказывается под водой.

Больше его крики не слышны, но столб пузырей, вырвавшийся на поверхность, свидетельствует о том, что он продолжает вопить. Руби не в силах смотреть дальше. Она отнимает руки от ушей и закрывает лицо; вспоминает слова молитвы, просит о том, чтобы все это прекратилось, чтобы кто‑ нибудь положил этому конец. Они же не всерьез, не взаправду? Они же не собираются…

Но сквозь пальцы она видит. Она не может смотреть, но и не в силах оторвать взгляд. Кресло начинает бешено раскачиваться, жерди стучат о плиты. Гарри и Сол надавливают сильнее, Руби видит, как на их обнаженных руках вздуваются вены. Пузырей на поверхности все меньше. Арчи опускает Библию, делает шаг вперед, вглядывается в воду.

Руби вскакивает с места, открывает рот.

– Прекратите! Ради всего святого, вытащите его оттуда!

Это кричит не Руби, По проходу к бассейну шагает Джим Баклер. Руби кажется, что она сейчас потеряет сознание из‑ за испытываемого облегчения. Встает Питер Морфет с побагровевшим лицом и присоединяется к Джону. Выражение лиц присутствующих говорит о том, что они потрясены. Некоторые озлоблены, другие разочарованы, остальные испытывают огромное облегчение.

Преподобный Фейн становится в проходе, и двоим мужчинам, бросившимся спасать Альфреда, приходится его обходить. Но Сол с Гарри – самые сильные мужчины в поселке, они уже справились со своим делом. Кресло больше не двигается, поверхность воды не пузырится.

– Умоляю, кто‑ нибудь, помогите нам! – кричит Питер, и Руби кажется, что она видит, как поднимается еще один мужчина.

Гарри бросает жердь. Сол что‑ то ему кричит, но Гарри качает головой и отступает. Эделина занимает место Гарри и вопит, когда Питер Морфет хватает ее и пытается оттащить. Джим Баклер схватился с преподобным Фейном, они толкают и пинают друг друга, но преподобный намного сильнее, и Джиму не удается пройти вперед. Двери в церковь с грохотам распахиваются, Руби поворачивает голову, надеясь увидеть тех, кто пришел на помощь. Но это покидают церковь прихожане, бегут отсюда в темноту.