Заключение 4 страница

– У твоих программ падают рейтинги? – тихо спросила Я, не поднимая глаз.

– Прости?

– Ядовитыми змеями зрителей – уже не испугаешь, да?

– Клара…

Я повернулась к нему лицом, увидела в его глазах тревогу и даже обрадовалась.

– У меня есть идея получше, – со злостью сказал а я. – Почему бы тебе не пригласить жертву пожара? Человека с серьезными ожогами. На экране он будет смотреться просто шикарно.

Я уже не сидела, а стояла, не заметив, как поднялась с кресла. А между нами лежал перевернутый кофейный столик. Шон тоже встал и отступил назад с таким выражением лица, как будто взбесился его любимый пес.

– Или безрукого и безногого, – продолжала я, слыша, как звенит мой голос. – Он станет ползать по земле, совсем как змея. Или…

Вокруг меня зашевелились змеи, реагируя на внезапный, необычный звуковой фон. Я и не заметила, как Шон преодолел разделяющее нас расстояние и схватил меня за плечи.

– Прекрати, – спокойно сказал он.

Я сбросила одну его руку, потом другую.

– Благодарю за выпивку и информацию, – съязвила я. – Больше я тебя не побеспокою.

И рванулась к двери. Даже успела сделать два шага, прежде чем Шон схватил меня за руки.

– Подожди! Просто успокойся и выслушай меня.

– Я хочу уйти.

– А мне плевать! Ты ведешь себя как обидчивая дуреха. И ты выслушаешь меня, даже если мне придется продержать тебя здесь всю ночь.

Я сильно втянула воздух носом.

– Как, черт возьми, человек с моей внешностью может показаться на экране?! – завопила я, теряя всякий контроль над собой. – Я всю жизнь пытаюсь избегать любопытных взглядов, а ты хочешь, что бы я «блистала» на телевизионных экранах? Чтобы совершенно незнакомым людям становилось плохо от одного взгляда на меня? О чем ты, черт тебя дери, думаешь? Как ты можешь…

И все. Батарейка села. Похоже, до сего момента я не понимала, что значит «иссякнуть».

– Все сказала? – спросил Шон.

Я молчала. Сил ответить не было. Я устала.

– С моими рейтингами все в абсолютном порядке, – сказал он. Пока я бесновалась, Шон оставался унизительно, раздражающе спокоен. – Мы считаем, что привлечение еще одного ведущего расширит зрительскую аудиторию. Ты слишком переживаешь по поводу своего шрама – это всего лишь шрам. Мы можем снимать тебя в таком ракурсе, что его не будет видно. Мы можем снимать тебя вполоборота, со спины, справа. Дадим тебе просмотреть отснятый материал, и ты внесешь коррективы, прежде чем мы будем монтировать окончательную версию.

Я больше не спорила. Он ничем не рисковал, зачислив меня в свою съемочную группу.

– Думаю, через некоторое время ты станешь более раскованной, но последнее слово за тобой. Я предлагаю тебе эту работу потому, что ты отличный ветеринар и имеешь опыт работы с тропическими пресмыкающимися. И – да, ты права – частично из‑ за твоей внешности тоже. Уверен, что я не единственный в мире мужчина, который считает тебя красавицей.

В комнате воцарилась гробовая тишина. Мне показалось, что даже змеи прислушиваются.

«Это всего лишь шрам… Уверен, что я не единственный…»

Это просто смешно. Он жестоко насмехается надо мной но какой‑ то необъяснимой причине. Дальнейший спор лишен смысла. Я должна просто развернуться и уйти. Его хватка ослабла – как раз подходящий момент. Гневный взгляд напоследок, поворот на каблуках – и прочь из дома. Он протянул левую руку и пальцем провел по моей правой щеке.

– Ты красавица, – сказал он. Теперь он говорил шепотом. Палец двинулся вниз по подбородку, потом вверх – по искореженной левой щеке. – Но с изъяном. Поэтому еще более интригующая.

В комнате уже было темно, моих ушей достигал только один звук – шум океана в пятидесяти метрах от нас. Шон чуть отступил, наклонился ко мне, и я не сразу поняла, что он меня целует.

Я вся дрожала, потрясенная, не зная, что сказать, что сделать. Я даже не могла пи о чем думать. Его руки обвивали меня, я ощущала его тело – всего в нескольких сантиметрах от меня, наши щеки соприкасались. Я уже и забыла, что он пахнет тропическими джунглями на рассвете.

– Останешься? – прошептал он.

– Зачем? – едва выдавила я, так как в горле стоял ком.

И мой глупый вопрос разрушил таинство момента, как молоток разбивает хрусталь.

Шон засмеялся и опустил руки. Чуть отступил, качая головой.

– Я надеялся, мы займемся любовью, но если у тебя на уме что‑ то другое…

Я обхватила лицо руками. Какой я, должно быть, выгляжу идиоткой!

– Может, в другой раз? – предложил Шон.

– Прости, но мне нужно идти. Я не должна была… – Я повернулась, и на этот раз он меня не удерживал.

Я чуть не бегом бросилась из комнаты в кухню и уже взялась за ручку двери черного хода, когда он окликнул меня:

– Подожди. Я должен тебе кое‑ что дать.

Я остановилась, не решаясь взглянуть на его лицо, но услышала, как он хлопнул дверцей холодильника. Краешком глаза я увидела, как он мне что‑ то протягивает. Это был маленький ящичек с несколькими крошечными бутылочками Я взяла его, прочла надпись на этикетке и вопросительно взглянула на Шона.

– Это высококачественное противоядие на яд тайпана – сказал он. – Мне достал его по своим каналам один мой приятель из Лондонского зоопарка. Если тебя укусит змея, тебе нужно будет побыстрее добраться до больницы. Если же это будет невозможно… Надеюсь, ты сможешь сделать себе укол, если придется? У тебя есть шприцы и лекарства?

Я кивнула.

– Это единственное, на что пока можно рассчитывать, – продолжил Шон. – Я связался с Лондонским и Ливерпульским центрами, но у них нет противоядия, применяемого при укусе тайпана. Теперь, когда где‑ то свободно ползает тайпан, они послали заказ, но пройдет несколько дней, пока его доставят. Храни в прохладном месте, чтобы было всегда под рукой. Если тайпан укусит, у тебя будет всего несколько часов, ты же знаешь, верно?

– Шон, тебе это нужнее, ведь ты ухаживаешь за тайпаном.

– Шипящая Клара совершенно безвредна. Со змеей в клетке я справлюсь. Но у меня было время исследовать кожу, которую ты привезла. Она явно принадлежит тайпану, но не Кларе. Этот экземпляр чуть крупнее, и окрас другой. По поселку, по всей вероятности, ползает еще один тайпан. Пожалуйста, будь очень осторожна.

Я вышла из дома и медленно побрела к машине. Шон пошел меня провожать, молча открыл передо мной дверцу автомобиля и, когда я забралась внутрь, положил свою руку поверх моей, лежащей на руле.

– В Папуа – Новой Гвинее тайпаны стали появляться во ле жилых домов, – сообщил Шон. – Кажется, змеи поняли где люди, там и еда. Это один из вопросов, которые предстоит выяснить, когда мы туда поедем.

– Но змеи избегают контакта с человеком.

– Обычно избегают. Но в Азии есть районы, где змей постоянно видят в деревнях. А в Папуа – Новой Гвинее такое их поведение стало настоящей проблемой.

– Значит, если где‑ то есть еще один тайпан, нельзя надеяться, что он не станет приближаться к людям?

– Не стал бы на это рассчитывать.

Я на минуту задумалась о последствиях появления смертоносных змей в домах.

– Будь осторожна, – опять предостерег он.

Я кивнула, и он, отступив, захлопнул дверцу. Стекло было опущено, поэтому его слова я расслышала хорошо.

– Кстати, мое предложение остается в силе.

– Которое? – не подумав, спросила я. – О работе или…

Шон нахмурил брови, но его губы растянулись в улыбке.

– Похоже, вы со мной флиртуете, мисс Беннинг. Прогресс очевиден! – Он повернулся и направился к дому. – Оба! – крикнул он через плечо. – Оба предложения остаются в силе.

Я ехала около часа и остановилась на старой проселочной дороге, где меня, я точно знала, никто не побеспокоит. Забралась на заднее сиденье и укрылась пальто. Я лежала, прислушиваясь к ночным звукам, и размышляла – не о змеях и привидениях, а о событиях, которые загнала в самые дальние уголки своей памяти. Это случилось лет семнадцать назад.

Я тогда училась в средней школе. Однажды я вышла из кабинки в женском туалете и увидела шестерых поджидающих меня мальчишек. Они были старше меня. Двое из них держали вырывающегося двенадцати летнего школьника. У того по щекам ручьем текли слезы. Когда трое ребят подошли ко мне, я заметила одну из своих одноклассниц, стоящую в дверях. Еще одна знакомая девочка вышла из кабинки, увидела, что происходит, опустила глаза и поспешила прочь. Мальчишки прижали меня к стене.

– Ну же, поцелуй ее, и мы тебя отпустим, – подстегнул пленника один из державших его ребят.

Старшим крепким ребятам пришлось вчетвером тянуть щуплого, хилого на вид мальчишку. Даже когда он оказался достаточно близко ко мне, одному из школьников пришлось держать его голову и силой придавливать мокрое от слез и соплей лицо к моему лицу. Меня крепко держали за волосы. Я не вырывалась. Какой смысл? Я закрыла глаза и мысленно унеслась в другое место. Когда я их вновь открыла, в туалете никого не было. Я умылась и вернулась в класс.

И потом, за все время моего пребывания в школе, тот пятиклашка даже ни разу не взглянул в мою сторону. Равно как и другие, которых постигла та же участь. Нельзя сказать, что меня травили, нет, это я сама была наказанием для других жертв.

И так продолжалось много лет, об этом я не рассказывала ни единой живой душе. Но до сегодняшнего дня при слове «поцелуй» всплывало в памяти воспоминание об этой мерзости, а за ними обо всех последующих. Ни в реальной жизни, ни по телевизору я не могу смотреть на целующихся людей. Я с трудом читаю это слово в книгах, потому что, когда эти воспоминания начинают стучаться в дверь, все мое тело хочет сжаться от стыда.

Мои глаза закрылись, и звезды потускнели. Уже засыпая, я предавалась воспоминаниям. Но теперь я была уже не в женском туалете, а в доме на Андерклифф. В моей голове шумели разбивающиеся о скалы волны, жесткая мужская щека прижалась к моей щеке – горечь, длившаяся семнадцать лет, ушла.

Когда я проснулась, вовсю светило солнце. Пора было навестить человека, которого все считали умершим.

Уже мысленно приготовившись увидеть очередной дом престарелых, производящий гнетущее впечатление своей антисанитарией и навевающей сплошное уныние обстановкой, я была приятно удивлена, увидев приют Паддокс. Приют располагался на возвышенности, окна выходили на долину реки.

Перед самым поворотом на подъездную аллею я проехала мимо конюшни, а когда вышла из машины, увидела, что угодья вокруг приюта обнесены забором и превращены в загоны для животных. Сразу за садом на лугу паслись четыре лошади. Еще три – на лугу справа от меня. Стройная серая кобылица, которой не хватало только рога, чтобы выглядеть настоящим сказочным единорогом, пустилась ко мне легким галопом. Остальные лошади последовали ее примеру, и, когда они приблизились, я почувствовала, как под весом их тел дрожит земля.

Я вошла через главный вход. На террасе сидели несколько пациентов, они любовались лошадьми и наслаждались солнечным утром.

Я толкнула массивные двустворчатые двери и вошла.

«…Это всего лишь шрам».

Женщина за стойкой администратора подняла на меня глаза и улыбнулась.

«Уверен, что я не единственный в мире мужчина, который считает тебя красавицей».

Сосредоточься!

Через пять минут сиделка вела меня по современному зданию, залитому солнечным светом. Большая часть окон была открыта. Я чувствовала аромат свежего кофе и недавно скошенной травы.

– Красивое место, – признала я, когда мы свернули за угол и пошли по короткому коридору.

– Спасибо, – ответила моя проводница. – Мы открылись всего полгода назад. Уолтер – один из наших первых подопечных.

– В своем сообщении вы намекнули, что он очень болен.

Она остановилась у выкрашенной в белый цвет двери и взялась за ручку.

– Боюсь, так оно и есть. Он поступил сюда, когда только‑ только оправился от осложненной пневмонии. Честно признаться, мы не ожидали, что он здесь надолго задержится. Вы же не родственница, верно? Он сказал, что родственников У него нет.

Я покачала головой.

– Просто друг, – ответила я. – Мы живем в одном поселке.

– Что ж, ему только на пользу пойдет, если наконец его кто‑ нибудь навестит. За полгода вы первая.

В ее голосе слышалось осуждение, но любые слова оправдания могли привести к долгому спору. Теперь, когда дело осталось за малым, я почувствовала, что очень нервничаю, стоя перед дверью в его палату.

– Ваши пациенты когда‑ нибудь покидают приют? – спросила я, не совсем понимая, как верно сформулировать вопрос. – Навестить родных, друзей. Просто соседи говорили, что видели Уолтера в поселке.

Сиделка энергично помотала головой.

– Это абсолютно невозможно! С тех пор как Уолтер попал сюда, он не ходит. Без посторонней помощи он даже встать не может. Хотя он находится в здравом уме и твердой памяти, так что вы сможете с ним поговорить. Прямо сейчас. Уолтер, доброе утро! К вам молодая леди.

Это был он. Мой старый друг. Мой призрак. Мой главный подозреваемый в ужасных преступлениях, совершенных в моем доме. Ох, Уолтер, если бы я знала!..

Его бледно‑ голубые глаза следили за мной, пока я шла к кровати. Он совсем не изменился. Простое добродушное лицо с крупноватыми носом и подбородком, тонкие пряди седых волос на макушке и возле ушей. Тот же Уолтер, но он стал чуть меньше, вероятно из‑ за того, что похудел и ослаб. Казалось, что с каждой минутой из него утекают жизненные силы.

– Привет, – выдавила я, чувствуя, как ком подкатывает к горлу, как начинает сводить скулы. – Вы меня помните?

Я услышала звук закрывающейся двери и поняла, что мы с Уолтером остались наедине. Он шевелил губами. Пытался что‑ то сказать, но безуспешно. Я догадалась, что у него сели голосовые связки. Я нагнулась пониже, чуть ли не распласталась на кровати.

– Наверное, кролик, которого вы подлечили, уже слопал мой салат, – прохрипел он.

Возглас, слетевший с моих губ, был наполовину смешком, наполовину всхлипом. Я села на стул у кровати Уолтера и взяла старика за руку. Помню, когда‑ то это была большая крепкая рука настоящего садовника. Она и сейчас была большой, но очень слабой.

– Я вчера ночью была в вашем саду, – призналась я. – Выглядит он замечательно. Много роз. Их аромат чувствуешь, едва свернув в переулок. Особенно пахнут желтые, которые растут у ворот.

Я еще несколько минут продолжала в том же духе, чувствуя, что для Уолтера новости о его драгоценном саде важнее всего. На его губах появилось подобие улыбки, он несколько раз кивнул. Когда иссякли темы о саде, я извинилась, что не смогла проведать его раньше.

– Я не имела ни малейшего понятия, где вы, – сообщила я, понимая, что не смогу сказать ему, что его жена распространила слух о его преждевременной кончине. – Похоже, об этом никто не знает. Уверена, в поселке найдутся люди, которые с удовольствием бы вас навестили, если бы знали, что вы здесь.

– Знаете, Эделина умерла, – сказал он. Интересно, а ему известно, что она наболтала о нем? – В ноябре.

– Я знаю, примите мои соболезнования.

Я постаралась забыть, как я сердилась на Эделину из‑ за ее поступка, попыталась вспомнить, что именно она мне сказала. Употребила ли слово «умер»? Или просто это мы ее превратно поняли?

– Я была на ее могиле несколько дней назад, – сообщила я, ощутив внезапное раскаяние из‑ за того, что, возможно, заблуждалась насчет Эделины. – Хотите, я положу на ее могилу цветы от вас? Помнится, она рассказывала, что в ее свадебном букете были розы из вашего сада. Ей бы понравились розы, верно? Или я могу купить цветы в магазине, как скажете…

Уолтер лишь кивнул.

– Красные, – сказал он. – Те, что растут возле фруктовых деревьев. Она всегда любила красные. Они так шли к ее темным волосам.

Насколько я помнила, у Эделины волосы были седые, но я улыбнулась и согласилась: да, удивительно шли.

– Эделина была очень красивой женщиной, когда я женился на ней, – сказал Уолтер, который, казалось, в очередной раз прочитал мои мысли. – Самой красивой девушкой в округе. Одно лицо с Арчи. Оба высокие, густые гривы темных волос, большие карие глаза. Эти двое получили семейные гены красоты.

Но Эделина породнилась с Арчи, только выйдя замуж за Уолтера, разве нет? Какие семейные гены? Уолтер, должно быть, заметил мое замешательство.

– Эделина была нашей кузиной. А ты не знала?

Я отрицательно покачала головой. Нет, не знала.

– Да‑ да, двоюродной сестрой. Ее мать была родной сестрой нашего отца. Некоторые по этой причине отговаривали нас от брака, но в то время подобное случалось сплошь и рядом. Тогда‑ то ведь было не уехать в дальние края, не то что сейчас! Разве со столькими людьми можно было раньше познакомиться!

– Я понимаю, – откликнулась я. – Двоюродные братья и сестры и сейчас женятся.

– Я думал лишь о том, какая она красавица. И почему она вышла замуж за меня, а не за Арчи или кого‑ то из тех, что ухлестывали за ней.

При этих словах лицо Уолтера помрачнело. Он отвел взгляд и устремил его в распахнутое окно.

– По‑ видимому, люди были правы, – продолжил он. Похоже, он думал о чем‑ то своем. Старые воспоминания, не слишком приятные. Потом опять перевел взгляд на меня. – У нас никогда не было детей, возможно поэтому…

Мысль осталась недосказанной. Я подождала – на случай, если он захочет ее закончить, но он казался совершенно довольным, держа меня за руку и глядя в окно. Спустя некоторое время я решилась задать ему вопрос:

– Уолтер, а у кого‑ нибудь из ваших братьев были дети? У вас сеть племянники? Племянницы?

Я не совсем понимала, зачем спросила его об этом. Я была уверена, что незваный гость, которого я видела, – человек пожилой, а не средних лет, правда, очень похож на Уолтера. Мне необходимо было докопаться до разгадки этой тайны.

– У Сола и Элис был сын, – ответил Уолтер. – Они переехали, вы знаете, после… после всего, что случилось.

– А что случилось? – отважилась я на следующий вопрос, почти не надеясь на успех.

Уолтер покачал головой.

– Милая, это события столетней давности. Гарри, Сол и Арчи – все они умерли. Не стоит ворошить прошлое. – Он вновь посмотрел на меня, и я осознала, что больше он мне ничего не скажет. Никогда.

– А что случилось с сыном Сола? – поинтересовалась я.

По словам Мэта, через десять лет после изгнания из поселка Сол убил Элис, за что и был приговорен к пожизненному заключению. Их девятилетний сын остался один‑ одинешенек.

– После смерти его матери к нам приходили из отдела опеки. Хотели, чтобы мы забрали ребенка. Сказали, что мы его единственные родственники.

Я внимательно слушала, не отпуская руку Уолтера, желая, чтобы он продолжал свой рассказ.

– Я вынужден был отказаться, – признался Уолтер. – Эделина к тому времени… она была нездорова. Мы не смогли бы дать мальчику должное воспитание. Его отправили в приют… нет… в детский дом, так они сказали. Но, думаю, это одно и то же. Непорядочно с моей стороны? А что мне было делать?

В глазах Уолтера читалась мольба, но я совершенно ничего не понимала. Уолтер о многом умолчал. «Они переехали… после того, что случилось». Ему известно что‑ то о событиях 1958 года. И об Эделине он чего‑ то недоговаривает. Но он так слаб! Как мне расспросить его, не сделав ему больно?

– Значит, вы больше ничего о нем не слышали? Что с ним стало?

Ребенок родился приблизительно в 1960‑ м, сейчас ему лет пятьдесят. Слишком молод для моего незваного гостя.

– Он приезжал к нам несколько лет спустя. Было ему тогда лет семнадцать. Покинул детдом и просил немного денег, чтобы уехать за границу. Я дал ему, сколько мог, но сумма была невелика. Мне парень не понравился – вылитый отец. Поведал нам о том, как ему жилось в детдоме. Хотел, чтобы мы почувствовали свою вину.

– Несладко ему пришлось?

– Так он утверждал, но я не поверил его россказням. Я считаю, что Сол заморочил ему голову.

– Он продолжал видеться с отцом?

Уолтер кивнул.

– Парень навещал его в тюрьме. Они поощряли эти визиты, воспитатели в детдоме. Полагали, что для мальчика лучше, если он будет поддерживать связь с отцом. Но Сол рассказывал сыну небылицы, он искажал правду: вроде бы поселок ополчится против него и они с мамой вынуждены были уехать. Он утверждал, что именно из‑ за этого его мать и умерла. Разумеется, это была ерунда, Сол получил по заслугам, но мальчик попался на эту удочку. В нем взрастили ненависть к нам, ненависть к жителям поселка, повинным, по его мнению, в несчастьях, случившихся с его родителями.

– И долго он здесь пробыл?

– Нет, не долго. Он уехал, когда понял, что больше от нас ничего не получит. С тех пор мы о нем ничего не слышали.

– А не помните, как его зовут?

– Его назвали Сол. Как и отца. Как его отца.

Я невольно вздрогнула. Еще один Сол Уитчер, затаивший злобу на поселок.

Блеск в глазах Уолтера стал угасать. Наше общение его утомило.

– Уолтер, в поселке поговаривают об Альфреде. Я тут подумала…

Рука, сжимавшая мою руку, напряглась. Я ошибалась, назвав ее немощной. Старик был еще довольно силен.

– Мы сделали для Альфреда все, что было в наших силах. Никто не смог бы… Понимаете, он был нездоров. Родился больным. С годами ему становилось только хуже. Не видел, не слышал, ие говорил. Но он был таким сильным! Я не мог с ним справиться. И он с Эделиной… Как я мог их остановить? Я никого не мог остановить.

Я зашла слишком далеко. Уолтер сильно разнервничался. Я, чтобы его успокоить, накрыла его руку обеими своими руками.

– Уолтер, все в порядке. Это было давным‑ давно. Не стоит…

– А после того… что они с ним сделали…

В палате Уолтера не было никакой медицинской аппаратуры, но я была совершенно уверена, что его пульс опасно участился, старик начал задыхаться.

– Уолтер, я уверена, что это был несчастный случай. Прошу вас…

– Я был вынужден его отослать. Нам помог доктор Эмблин. И священник. Нашли для него место. Там ему было неплохо. У них были доктора и санитары‑ мужчины. Они могли о нем позаботиться.

– Я уверена, с ним все отлично. Вы правильно поступили.

Дыхание Уолтера немного успокоилось. Я ждала, чтобы расслабились напряженные мышцы его лица.

– Полагаю, вы могли его навещать? – спросила я, когда решила, что опасность миновала.

Уолтер назвал психиатрическую лечебницу километрах в восьмидесяти отсюда, уже в Девоне. Я несколько раз повторила про себя название, чтобы не забыть.

– Мы ездили туда пару раз, – признался он. – Увидели, что ему там хорошо, за ним ухаживают. Даже позволили завести змею. Похоже, он тяготился нашим присутствием. Наши визиты были бессмысленны, поэтому мы перестали ездить.

– А он все еще там? Он до сих пор жив?

– Я не слышал, чтобы он умер, дорогая. Думаю, он там.

Время приближалось к одиннадцати часам утра, когда я направила свою машину в переулок, ведущий к черному ходу лечебницы Святого Франциска. Еще несколько сотен метров – и я въехала в открытые ворота, припарковала мамину машину прямо у изгороди. Вышла, закрыла ворота и припустила по аллее. До лечебницы оставалось еще несколько минут ходьбы.

Все вокруг меня, казалось, застыло. Полная неподвижность. Атмосферное давление упало, смолкли птицы, даже чайки попрятались. Где‑ то там, за горизонтом, сгущались тяжелые тучи – природа готовилась к буре.

Я перелезла через забор и направилась через поле, где мы держали нашего идущего на поправку оленя. Интересно, как обходилась без меня моя маленькая команда? Я очень редко куда‑ нибудь уезжала, а если подобное и случалось, то обычно звонила дважды в день. Раньше я так надолго не исчезала. В этот час персонал должен делать обход и кормить пациентов. Если повезет, пройду незамеченной. Держась поближе к изгороди, я направилась к пристройке с тыльной стороны лечебницы, где стояли два наших «лендровера». Запасные ключи от обеих машин и от гаража всегда болтались в моей связке.

Мне удалось открыть гараж, не подняв шума. Я выбрала «лендровер», который знала лучше, и включила зажигание. Выехала во двор, потратила драгоценное время на то, чтобы выбраться из машины и запереть ворота гаража. Если не будет вызова на спасательную операцию – а такие вызовы случались не каждый день, – то отсутствия автомобиля никто и не заметит.

Полиция уже поняла, что я упорхнула из семейного гнезда. С помощью отца – в этом я не сомневалась – полиция узнает, что я взяла мамину машину. Воспользовавшись другим автомобилем, я уменьшила свои шансы быть остановленной автоинспекторами, но все равно придется пробираться объездными путями. А это значит, что мой путь будет длиннее.

Старое здание приюта, построенное в викторианском стиле, было массивным: его стена из красного кирпича протянулась почти на сотню метров. Приют располагался в низине, со всех сторон окруженной холмами, поросшими мрачноватым буковым лесом. Даже в солнечные дни сюда не проникал свет.

Подъезжая к приюту, я пыталась расставить по полочкам полученную только что информацию. Но мысли мои путались, словно вещи в сушильном барабане. Уолтеру что‑ то известно о пожаре и церкви. Вероятно, он добровольно ничего не расскажет, а у меня не хватит совести на него надавить. Но он что‑ то знает! Это означает, что я могу узнать подробности, если найду подходящий источник информации.

С Эделиной что‑ то было не в порядке. Виолетта намекала не просто на ее неразборчивость. Уолтер упоминал об отношениях между Эделиной и Арчи, но, по словам Виолетты, Эделина спала со всеми братьями Уитчер. Как она сказала? Никогда нельзя было знать, из какого дома утром выйдет Эделина.

Какой роковой сценарий! Четыре брата Уитчер Уолтер, Арчи, Гарри и Сол, каждый жил в одном из четырех домов, принадлежащих семье Уитчер, пока дома не соединили. Эделина официально была замужем за одним из братьев, но у всех вела хозяйство и оказывала другие, интимные, услуги остальным братьям. Разве женщина – даже с большими сексуальными аппетитами – способна на такое? Разве это не указывает на больное сознание? На нарушенную психику сразу у нескольких людей?

Но самое важное – я узнала, что Альфред существовал. Мэт не слишком тщательно провел расследование. Альфред проскочил через паутину Мэта, и теперь его не найти.

Мне вспомнилось выражение лица Уолтера, когда он сказал: «А после того… что они с ним сделали…», и я ощутила, как меня пробрала дрожь. Но что бы они там ни сделали с Альфредом, его не убили. Уолтер, Эрнест Эмблин и викарий отправили его в лечебницу, к которой я как раз подъезжала. Уолтер навещал его. И ему не сообщали о смерти Альфреда. Вероятно, он все еще здесь. А может быть, и нет. Возможно, он вернулся в свой поселок и слоняется у своего старого дома.

Когда я припарковала машину, то почувствовала, что волнение нарастает. Вот и разгадка, скорее всего. Опасно больной Альфред, один из братьев Уолтера, с которым много лет назад случилось нечто ужасное. Я подошла к парадному входу – двустворчатые двери из старого массивного дуба, обитые железом. Они были широко распахнуты. Табличка сообщила мне, что я прибыла в государственную психиатрическую лечебницу двух графств, основанную в 1857 году. Переступив через порог, я толкнула внутренние стеклянные двери и вошла внутрь.

Мужчина в комбинезоне мыл иол шваброй с длинной ручкой, что‑ то напевая себе под нос. Проходя мимо него к стойке администратора, я заметила, что он обут в комнатные тапочки. А в ведре нет воды.

За стойкой никого не было. Я огляделась, увидела звонок и нажала на кнопку. Ничего не произошло. Минуты три или четыре я наблюдала, как мужчина «моет» пол, потом опять нажала на кнопку звонка. Двери кабинета за стойкой открылись, и оттуда вышла женщина лет сорока пяти с удивительно черными волосами. В руках она держала кружку.

– Прошу прощения, – извинилась она. – Я только‑ только заварила чай. Не люблю пить остывший. Чем могу вам помочь?

– Я хочу навести справки об одном пациенте, – сказала я.

– Вы родственница? – поинтересовалась она, ставя чашку на стол.

Я не продумала свою легенду.

– Нет, не родственница, – выпалила я первое, что пришло в голову, – но я только что общалась со старшим братом пациента. Тот очень болен. Было бы неплохо, если бы я смогла переговорить с вашим руководством. Или с кем‑ то из персонала.

От пара, поднимающегося над чашкой, стекла ее очков запотели.

– Обычно мы не… – начала она.

– Я могу вам помочь? – раздался голос за моей спиной.

Я обернулась и увидела в другом конце коридора еще одну женщину, худую и необычайно высокую. Несмотря на вежливую фразу, по виду этой женщины нельзя было сказать, что она хочет помочь. Она подходила все ближе, пока не нависла надо мной. Я вновь почувствовала себя ребенком, глядящим снизу вверх на злого взрослого. Я поборола искушение отступить назад.

– Я ищу одного пациента, – сказала я, – который лечится у вас уже несколько лет. Я только что видела его брата. Мне нет нужды с ним встречаться. – Я не могла себе объяснить почему, но мне не хотелось видеть Альфреда. – Мне просто необходимо знать, что он еще жив.

Женщина нахмурилась.

– Когда наш пациент умирает, мы всегда сообщаем родственникам.

– Именно так я и думала. Но уже давно никто ничего не слышал о нем. Ему уже лет семьдесят с лишним. Единственное, что от вас требуется, – подтвердить, что он жив.