Шестью днями ранее 1 страница

Часть 1

Шестью днями ранее

С чего все началось? Думаю, с того дня, когда я спасла младенца от ядовитой змеи, узнала о смерти моей матери и повстречалась со своим первым привидением. Мысленно возвращаясь в тот день, я даже с точностью могу назвать время. Было почти шесть, раннее летнее утро пятницы, когда моей спокойной, размеренной жизни пришел конец.

Без семи минут шесть. Я бежала, выбиваясь из сил. Тяжело дыша и обливаясь потом. Нашла ключи и открыла дверь черного хода. Как только я вошла, мои юные питомцы начали пронзительно пищать.

Вытирая полотенцем шею, я прошла в кухню, подняла крышку инкубатора и заглянула внутрь. Их было трое. Каждый уместился бы на ладони – голодные, сердитые пушистые комочки. Птенцы сипухи: двух недель от роду, осиротевшие почти сразу после рождения, когда их мать сбил большой грузовик. Местный любитель птиц обнаружил мертвую сову, и он знал, где найти ее гнездо. Он принес птенцов в ветлечебницу, где я работаю ветеринаром. Они были еле живые, холодные и голодные.

С тех пор птенцы постоянно хотели есть. Я достала из холодильника поднос с едой для них, нашла щипцы и опустила в инкубатор крошечную мертвую мышку. Ждать пришлось недолго – птенцы быстро справились. Меня беспокоило то, что они уже слишком привыкли ко мне. Приручить диких птиц сложно. Без участия человека осиротевшие птенцы обязательно погибнут, но, с другой стороны, они не должны становиться зависимыми от людей. Я надеялась через пару недель подсадить их к взрослым совам, которые привили бы им навыки, необходимые птенцам для того, чтобы они смогли сами охотиться и прокормить себя, да и просто выжить. До тех пор я должна быть осторожной. Вероятно, пришло время пересадить их в вольер и начать пользоваться во время кормления перчаткой‑ манекеном, напоминающей по форме сипуху.

Без трех минут шесть. Я направлялась наверх, чтобы принять душ, когда зазвонил телефон. Приготовилась услышать, что меня вызывают по той причине, что на шоссе A35 сбили очередную косулю.

– Мисс Беннинг? Это мисс Беннинг, ветеринар? – Звонила молодая женщина. Очень взволнованная молодая женщина.

– Да, это я, – ответила я, гадая, удастся ли мне все же принять душ.

– Это Линси Хьюстон. Ваша соседка. Из второго дома. В детской кроватке, где спит моя малютка, – змея. Я не знаю, что делать. Черт возьми, я совершенно не знаю, что мне делать! – С каждым словом ее голос звучал все громче и громче, казалось, она уже на грани истерики.

– Вы ничего не путаете? – Глупый вопрос, знаю, но ведь не каждый день слышишь о том, что в детской кроватке нашли змею.

– Я ничего не путаю! Я сейчас смотрю прямо на нее. Что, черт возьми, мне делать?

Она уже срывалась на крик.

– Сохраняйте спокойствие и не делайте резких движений. – Я же при этом двигалась молниеносно – вылетела из дома, схватив ключи от машины, открыла брелком багажник, нырнула внутрь. – Вы думаете, змея укусила малышку?

К своему удивлению, я вспомнила, что ребенок – девочка. Несколько недель назад я видела, что их дом был украшен розовыми шариками.

– Не знаю. Думаю, она спит. Боже, а если не спит?

– Какого цвета ее кожа? Вы видите, она дышит? – Я выхватила пару вещей из багажника машины и поспешила вверх по холму.

Дом Хьюстонов был в пределах моей видимости: красивый, выкрашенный в белый цвет домик стоял в начале переулка. их семья недавно переехала из города, они прожили здесь всего пару недель, но, пожалуй, я припоминала, как выглядит мать: приблизительно моего возраста, высокая, с длинными, до плеч, светлыми волосами. Раньше мы с ней никогда не разговаривали.

– Да, вижу. И кожа у нее розовенькая. Вы можете прийти? Пожалуйста, пообещайте, что придете.

– Уже бегу. Самое главное – не испугать змею. Не делайте ничего, что могло бы ее потревожить.

Я толкнула ворота и побежала по тропинке к входным дверям. Заперто. Я побежала вокруг дома, направляясь к черному ходу. Телефон я отнесла слишком далеко от базы, поэтому он начал пищать. Я отключила его и толкнула дверь.

Я оказалась внутри светлой современной кухни. Для дома, где есть грудной ребенок, здесь было на удивление опрятно. Я положила телефон на стол и пошла по коридору на голос, доносившийся сверху. Подходя к лестнице, я заметила грязные мокрые следы на совершенно чистом кафельном полу. Мое внимание привлек знакомый писк. Повернув голову направо, я заметила в маленькой подсобке инкубатор для цыплят. Семья разводит кур.

– Я уже в доме, – негромко произнесла я.

Когда я поднялась по лестнице, в дальнем конце коридора увидела белое от испуга лицо, высунувшееся в проем двери. Женщина сделала мне знак, и я направилась к ней. Она отступила, пропуская меня в комнату.

Я оказалась в маленькой розово‑ бежевой спальне, расположенной под крышей. Несущие балки чернели на фоне белых оштукатуренных стен. Розовая штора с изображением фей и грибов обрамляла маленькое окно в глубоком проеме. Куда ни кинь взгляд – везде мягкие игрушки, в основном розовые. Вдоль длинной стены стояла детская кроватка, колыбелька сказочной маленькой принцессы: вся в бежевых кружевах и розовых рюшах. Я подошла ближе, все еще теша себя надеждой, которая родилась, когда я подняла трубку, змея – игрушечная, над мамой зло подшутил кто‑ то из старших детей.

Малютка, просто крошечный ангелочек в белом комбинезончике с вышитыми розовыми кроликами, мирно спала. Ее рот был приоткрыт. Я увидела самый милый курносый носик, длинные ресницы и едва заметные следы молока на щечках. Кулачки сжаты, ручки подняты над головой – классическая поза спящего младенца. Она выглядела совершенно здоровой. Правда, делила постельку с ядовитой змеей, готовой ужалить в любой момент, чуть ребенок шевельнется.

Удивительное дело: несмотря на шум, поднятый матерью, казалось, что змея тоже спит. Она лежала, пригревшись на груди у ребенка, вытянув голову, свернувшись до половины в клубок. Змея была длиной где‑ то сантиметров тридцать пять и в самой широкой части тела в окружности имела восемь с половиной сантиметров. Уже не молодая особь.

С моим приходом мать немного успокоилась, но все еще могла в любой момент запаниковать.

– Я решила, что это уж, – сообщила она громким шепотом, – но не могу сказать наверняка. Ужи бывают темно‑ серые, верно?

Я уже натягивала свои перчатки из грубой кожи длиной выше локтя – они защищали меня от укусов диких млекопитающих куда крупнее этой змеи: барсуков, лисиц и прочих. Раньше я никогда не пользовалась этими перчатками, имея дело со змеями.

– Это не уж. Мне нужно, чтобы вы оставались на месте и не шевелились. Не делайте никаких резких движений, не издавайте громких звуков.

– Черт, но это же не гадюка, нет? Того мужчину, который живет на главной улице, – его на прошлой неделе укусила гадюка. Говорят, он очень плох.

Я подошла ближе. Я не слышала, чтобы кого‑ то укусила змея, но эта новость непосредственно меня не касалась.

– Он поправится, – начала я. – От укуса гадюки…

И прикусила язык. Я хотела сказать, что взрослый здоровый человек не может умереть от укуса гадюки, но в данном случае это было совершенно неуместно и бестактно. Последним, кто в Великобритании погиб от укуса змеи, был пятилетний ребенок. Младенца же после укуса взрослой гадюки мы не успеем и до больницы довезти.

– Пожалуйста, сейчас помолчите.

– Что мне делать? Может, вызвать «скорую помощь»?

Молчать она не умела. Пусть лучше уйдет из комнаты.

– Да, спуститесь вниз, молча. Объясните им ситуацию, скажите, что ребенку может срочно понадобиться помощь. Они должны быть готовы к реанимации грудного ребенка.

Она неохотно вышла из комнаты, а я подошла еще ближе к кроватке. Ноги не слушались, а руки в плотных перчатках дрожали. Давненько же я так не боялась животных! Я входила в клетки с тиграми и обрабатывала напильником ногти слона. Вводила успокоительное обезумевшим от боли барсукам и помогала отелиться буйволице. Я изведала и волнение, и азарт. И не раз. У меня случались нервные припадки, но страх я испытывала очень редко.

А вот сейчас я боялась – боялась за невинного младенца, который лежал всего в метре от меня. Боялась за малышку, смотревшую свои мирные детские сны о молоке и маминой ласке. Боялась из‑ за гада, свернувшегося на ее животике, высасывающего, словно паразит, ее тепло, и смертельно опасного. Змеиный яд – сложное вещество, предназначенное для того, чтобы обездвижить, убить, а после этого еще и помочь переварить жертву. Если бы эту кроху укусила змея, за считанные минуты антикоагулянты, содержащиеся в яде гадюки, начали бы препятствовать свертываемости крови, и место укуса продолжало бы кровоточить. Девочка страдала бы от нестерпимой боли, а болевой шок может привести к смерти. Спустя некоторое время расщепляющие ферменты стали бы разлагать ткани тела, началось бы обильное кровоизлияние. В конечном итоге ее плоть разбухла бы, кожа стала бы синюшной, багровой и даже черной.

И все это лишь от одного укуса. Достаточно внезапного, молниеносного броска – и малютке, которая и пожить‑ то еще не успела, пришел бы конец. Даже если бы малышке и удалось выжить, последствия были бы ужасными.

И ничего с этим не поделаешь.

Я сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться. Змея продолжала спать, а девочка – о, нет, нет, нет! – начала просыпаться. Она стала что‑ то бормотать, потягиваться и изгибаться. Если она хоть каплю похожа на моих племянниц в детстве, через мгновение после пробуждения она поймет, что хочет есть откроет рот и закричит, призывая мать. Примется сучить ножками и размахивать руками. Гадюка запаникует, станет защищаться. Тянуть было нельзя. Но даже теперь я не двигалась.

Мне раньше не доводилось прикасаться к дикой британской змее. И я вряд ли раньше видела гадюку, но сейчас у меня не было ни малейших сомнений, что я смотрю именно на гадюку. Ужи – длинные тонкие змеи с головой овальной формы. Эта особь была короче, толще, с хорошо различимым зигзагом вдоль темно‑ серой спинки и характерной для гадюки меткой в форме латинской буквы V на лбу.

Крошка запищала, змея проснулась.

Тварь подняла голову и огляделась, ее язык затрепетал: гадюка почувствовала опасность, но не поняла, откуда она исходит. Снаружи внезапно послышался шум – вернулась Линси. Я потянулась к змее. Она резко изогнулась и бросилась на меня. Когда гадюка вонзила зубы в мою кожаную перчатку, я свободной рукой схватила ее поближе к голове, приподняла и вытащила из кроватки. Линси прокричала что‑ то нечленораздельное и бросилась – мне показалось, быстрее змеи – к кроватке своей дочурки. Она схватила малютку и стала бормотать ей всякую успокаивающую чушь, а я в это время ногой открыла крышку контейнера для транспортировки животных, который захватила с собой из машины, и бросила туда змею. Она не сразу отпустила мою перчатку, но я слегка сдавила ее у основания головы – и дело было в шляпе. Я закрыла контейнер, заперла его и стянула перчатки. На моем правом запястье, в месте, куда впилась змея, виднелись два крошечных следа от зубов, но кожа не была повреждена. Я обернулась к Линси, все еще прижимавшей к себе дочь. По лицу матери ручьем текли слезы.

– Нужно раздеть ребенка, – сказала я. – Уверена, что с ней все в порядке, но нужно проверить.

Я подвела их обеих к пеленальному столику и, поскольку от Линси было мало проку, взяла у нее из рук ребенка и положила на столик. Я стянула с малышки одежки, расстегнула подгузник – какая нежная, словно перламутровая, у нее кожа!

Недовольная тем, что после сладкого сна с ней обращаются столь бесцеремонно, а молочка не дают, малышка протестующе размахивала ручками и ножками, а ее личико стало красно‑ коричневым, когда она начала вопить, требуя завтрак Я схватила ее за запястья и расправила ручки, то же проделала с ножками. Перевернула на животик и осмотрела спинку, пухлую попку, затылок. Все безупречно.

Я взяла ее на руки и нехотя (удивительно, раньше я не испытывала тяги к детям) отдала матери. Линси схватила малышку так, как будто та была недостающей частью ее тела, и рывком расстегнула блузку.

Через несколько минут, в течение которых Линси, похоже, была не в состоянии разговаривать, а я не знала, что сказать, внизу послышались шаги и мужской голос. Взяв себя в руки (первая встреча с незнакомыми людьми – всегда суровое испытание), я подхватила контейнер со змеей и спустилась вниз, чтобы встретить бригаду «скорой помощи». Старательно избегая встречаться взглядом с членами бригады «скорой», я объяснила, что произошло, забрала свой телефон и попрощалась с Линси и ее дочерью.

Уже по пути домой я поняла, что не спросила, как зовут малышку. Возможно, второго шанса узнать мне не представится. Я решила, что буду звать ее Жемчужинка – у нее кожа была нежной и розовой, как жемчуг.

Когда я открыла входную дверь, совята громче прежнего завели свою песню. Может быть, они производили и меньше шума, чем оба моих телефона, домашний и мобильный, но разница была незначительной. Я посмотрела на трезвонящую трубку домашнего телефона, которую продолжала сжимать в руке. Потом взглянула на мобильный, лежащий на кухонном столе. Тоже звонит. Надо было выбирать.

– Клара, у нас барсуки. – Это звонила Харриет, моя медсестра и одновременно администратор ветклиники. – Сильно искалеченные. Приезжай как можно скорее. Сколько тебе нужно времени, чтобы приехать?

– Барсуки? Их много?

– Трое. Чуть живые. Их нашли сегодня утром на одном из складов в окрестностях Лайма. Они сильно искалечены.

Я вздохнула и посмотрела на часы. Двадцать минут восьмого, а я уже «познакомилась» с ядовитой змеей и имела беседу с тремя людьми – многовато для обычного утра. А вскоре мне придется иметь дело с последствиями крайне отвратительного случая барсучьих боев.

Примерно через три километра я свернула с шоссе A35. Здесь простиралась пустошь – естественное место обитания гадюк. Я прошла метров сто вглубь и выпустила змею из контейнера. За считанные секунды гадюка исчезла, и я больше о ней не думала.

Среди барсуков была беременная самка, которая через пятнадцать минут после того, как ее доставили в лечебницу, произвела на свет потомство и тут же сдохла. Три крошечных детеныша размером не больше мыши сразу же были помещены в палату интенсивной терапии.

Из оставшихся двух взрослых особей больше всего досталось молодому самцу: поперек всего брюха у него зияли глубокие рваные раны, на обеих передних лапах виднелись следы укусов, половина морды была откушена, и мне особенно не нравилось, как выглядит одна из его передних лап.

– Ублюдки! – сказал за моей спиной Крэг, старший медбрат, и с ним трудно было не согласиться.

Барсучьи бои были запрещены в Великобритании еще в 1835 году, но и в наши дни проводятся эти незаконные жестокие развлечения. По какой‑ то необъяснимой причине последние годы на юго‑ западе страны эта забава переживает пожалуй, второе рождение. Правила проведения боев были предельно просты: брали здорового взрослого барсука, намеренно наносили ему увечья, чтобы не убежал, и помещали в загородку с несколькими собаками. Потом делались ставки на то, сколько удастся продержаться барсуку.

Одно время бои обычно проводились в норах – естественной среде обитания барсуков, но теперь животных все чаще вытравливают из нор собаками, тайно перевозят и помещают в ямы. Отдаленная сельская местность, особенно если там имеется подходящее помещение, – например, старые хозяйственные постройки, – популярное место проведения боев, но свидетельства барсучьих боев находили и в городах, в промышленной зоне или на заброшенных складах.

Если барсуку удается выйти из схватки победителем, его забивают до смерти битами. Обнаружить трех выживших особей – дело необычное; я могу это объяснить только тем, что бой прервали и преступники были вынуждены бежать.

Одного барсука уже поместили в крепкую, с частыми прутьями клетку, поэтому мне не пришлось думать, как с ним справиться. Барсуки – необычайно сильные, абсолютно непредсказуемые и зачастую агрессивные животные. К тому же у них на удивление мощные челюсти. Боже упаси, чтобы вас – хоть один раз! – укусил барсук! Больше часа я пыталась стабилизировать его состояние; я обработала самые серьезные повреждения и ввела ему обезболивающее. Теперь все зависело только от самого животного.

Крэг опускал верхнюю стенку клетки до тех пор, пока второй барсук не оказался обездвиженным, и тогда я вколола ему в заднюю лапу медетомидин, кетамин и буторфанол – довольно действенную смесь анестетиков и болеутоляющих. Когда вводишь анестетик, необходимо контролировать дыхание пациента. Это было заботой Крэга. Когда я увидела, что барсук больше не опасен, я открыла клетку, и мы с Крэгом уложили барсука на операционный стол.

Животное потеряло много крови. Мне не сразу удалось найти вену, но когда нашла, я быстренько поставила капельницу с метилпреднизолоном – чтобы вывести барсука и шокового состояния, и антибиотиком амоксицилином – чтобы не допустить распространения инфекции.

– Есть надежда арестовать преступников? – поинтересовалась я, когда стала обрабатывать рану на морде, с облегчением обнаружив, что мышцы не задеты глубоко.

Местами шкура свисала лохмотьями. Я попыталась зашить разрывы.

– Вряд ли, – ответил Крэг приглушенным из‑ за маски голосом: на юго‑ западе страны туберкулез у животных встречается часто. Не все барсуки, разумеется, являются разносчиками заболевания, но мы обязаны принимать меры безопасности, когда лечим их. – У полиции есть номер грузовика, они отследили машину до самого Эксетера, но эти машины почти всегда оказываются крадеными, верно?

Я кивнула. Это организованная преступность. Они зарабатывают кучу денег на нелегальных боях. И они знают, как себя обезопасить.

Рваные раны на брюхе были не такими серьезными, как мне поначалу показалось, но в конце весны личинки мух в открытой ране могли стать настоящей проблемой. Я промыла раны дезинфицирующим раствором и обработала средством от насекомых. Произведя необходимые манипуляции, я быстро наложила швы.

– Полиция нашла там же дохлую собаку, – продолжал Крэг. – Стаффордширского терьера. Чьего‑ то домашнего любимца.

Мне уже доводилось слышать, как дрожит голос Крэга. Он мог выдержать вид самого больного, самого истерзанного животного, но перед лицом намеренной жестокости терял самообладание.

– Как тебе это удается, Клара? Как удается оставаться такой спокойной? – спросил он меня однажды, а по его щекам ручьями текли слезы – нам тогда пришлось усыпить олененка, которому ватага подростков выколола глаза.

Он и остальные сотрудники считали меня бездушной. Как мне им объяснить, что меня никогда не удивляла людская жестокость? Я изо дня в день, сколько себя помню, сталкиваюсь с ней.

Открылась дверь, и я увидела Харриет. Судя по выражению ее лица, можно было предположить, что первый барсук сдох.

– Клара, ты должна подойти к телефону, – сказала она, маяча в проеме двери.

Я отрицательно покачала головой и подняла вверх руки в перчатках, все в крови и шерсти.

– Я освобожусь через час, – сообщила я и вернулась к своему пациенту.

– Клара, звонит твой отец. Тебе на самом деле нужно взять трубку.

Я вновь взглянула на нее и по ее полным слез глазам, в которых читался испуг, тут же поняла, что случилось. Значит, не барсук. Умер не барсук.

Я стянула маску и перчатки. Прижав трубку к уху, я слушала, что говорил мне отец, потом сказала, что позже ему перезвоню. Он продолжал говорить, когда я нажала кнопочку отбоя и отдала трубку Харриет.

– Я считаю, что плечевая кость передней правой лапы сломана, – произнесла я. – Если он переживет эту ночь, утром я его осмотрю. Может понадобиться интрамедуллярный штифт.

Харриет все еще находилась в кабинете, она нарочито старательно протирала телефон дезинфицирующим раствором. Краем глаза я заметила, как они с Крэгом обменялись понимающими взглядами.

– Все в порядке? – поинтересовался у меня Крэг.

Я медленно кивнула и продолжила шить. Я попыталась сконцентрироваться на этом занятии, а краем глаза видела, что Харриет что‑ то беззвучно говорит Крэгу, а тот изо всех сил пытается прочесть по губам. Он больше не смотрел на голову барсука, и мне не сразу удалось привлечь его внимание. Я подняла глаза.

– Кажется, барсук просыпается, – заметила я.

Крэг взглянул на стол и вспомнил наконец о работе.

– Клара, тебе нужно ехать. Быть с родными, – не унималась Харриет.

– Когда закончу, – бросила я, не поднимая взгляда. – Можешь проследить, чтобы образцы крови отправили в министерство окружающей среды? Как там детеныши?

Она пожала плечами, последний раз взглянула на Крэга и вышла из кабинета.

Направляясь за вторым барсуком, я проходила мимо ординаторской. Трех осиротевших детенышей поместили в инкубатор. Их накормили молоком – специально разработанным продуктом для детского питания, которым мы выкармливаем новорожденных млекопитающих. И чувствовали они себя, как и ожидалось: лежали, сбившись в кучу, чтобы согреться, тяжело дышали и попискивали. Крошечные, испуганные, осиротевшие.

Совсем как я.

Небольшая лечебница Святого Франциска, где я работала уже около пяти лет, была основана католическими монахами в конце девятнадцатого века. Здесь лечили больных и раненых диких животных. В настоящее время наша ветклиника финансируется благотворительным фондом. Нам поступают пожертвования со всего мира, сотни людей получают статус наших «друзей» и годовой абонемент на посещение, а благодаря центру по работе с экскурсантами к нам каждый год приезжают тысячи посетителей. Мы лечим всевозможных диких животных, обитающих на территории Великобритании, – млекопитающих, рептилий, птиц, амфибий – независимо от их размера и тяжести повреждений. Только в крайних случаях, когда животное настолько пострадало, что дальнейшее лечение только причинит лишние мучения, мы усыпляем его некоторые обвиняют нас в том, что мы до смешного сентиментальны, в том, что мы разбазариваем пожертвования, которые можно было бы потратить более разумно. Лично я считаю, что люди сами вправе решать, на что тратить свои деньги, что жизнь любого существа, в том числе и самого крошечного, недоступного взору, даже самая короткая жизнь имеет свою ценность и предназначение.

Второй барсук не получил сильных увечий. Его осмотр и оказание помощи заняли у меня лишь сорок минут, потом я поместила его в клетку, чтобы он мог прийти в себя. Будем дальше наблюдать за его состоянием. Когда мы закончили, меня поджидала Харриет, и на сей раз я скрепя сердце вынуждена была принять ее материнскую опеку. Она решила уговорить меня взять отпуск, предложила сделать горячий сладкий кофе, старалась разговорить, чтобы я таки дала слабину и расплакалась у нее на плече. Харриет работала со мной уже пять лет, и я считала, что она знает меня лучше.

Я направилась в инкубатор, и Харриет была вынуждена чуть ли не бежать, чтобы поспевать за мной.

– Клара, к тебе посетитель. Он в приемном отделении. Какой‑ то доктор из Дорсета. Он ждет уже целый час. Я сказала ему, что ты занята, – что и говорить, сейчас не до него, – но он настаивал, заявил, что дело важное. Что‑ то насчет змей.

Я остановилась как вкопанная прямо посреди коридора, сзади на меня наскочила Харриет. Малышку, которую я спасла сегодня утром, отвезли на обследование в Дорчестер, в больницу графства Дорсет. Если доктор хочет побеседовать со мной безотлагательно и раз уж он сюда приехал, значит, змея ее все‑ таки укусила. Как я могла недоглядеть? Я развернулась и уже через несколько секунд была в приемном покое. При моем появлении молодой мужчина в джинсах и свитере вскочил со стула, возле которого стояла большая сумка с ручкой через плечо. Он бросился мне навстречу, протягивая руку. Мы не были с ним знакомы, но, казалось, он нисколько е сомневался, что ему нужна именно я. Кто‑ то, видимо, описал ему мою внешность.

– Мисс Беннинг? Спасибо, что уделили минутку. Меня зовут Гарри Ричардс. Я работаю в отделении интенсивной терапии в Дорсете. Я действительно рад представившейся возможности получить у вас консультацию.

– Речь идет о малышке? – Я не могла вспомнить ее фамилию. – О девочке, которая поступила к вам сегодня утром?

– Нет, – ответил он, озадаченно глядя на меня. – Какая девочка? Я приехал насчет Джона Эллингтона.

– Вот как! – промолвила я.

Я не знала никакого Джона Эллингтона. За нашими спинами Харриет делала вид, что роется в документах.

– Как ни прискорбно, я вынужден вам сообщить, – продолжал доктор Ричардс, – что мистер Эллингтон сегодня утром скончался.

– Вот как. – Для меня ничего не прояснилось.

– Соболезную. Надеюсь, он был не очень близким вашим другом.

– Нет, – ответила я.

Сколько же может продолжаться этот бессмысленный разговор? Поскольку доктор явился сюда не из‑ за малышки, я потеряла к нему всякий интерес.

– Салли Джонсон порекомендовала мне встретиться с вами. Она сказала, что вы специалист по змеям.

Так, с меня довольно!

– Прошу прощения, но, думаю, тут какая‑ то ошибка. Я не знаю ни Эллингтона, ни Джонсон, и мне действительно пора…

– Вы же Клара Беннинг, ветеринар?

В его голосе теперь звучало раздражение. Оно и понятно!

– Да. У меня было очень тяжелое утро и…

– Салли Джонсон – одна из местных медсестер, прикрепленных к больнице. Она сказала, что вы с ней живете в одном поселке. Там же, где жил и мистер Эллингтон. Она утверждает, что вы соседи.

Вот вам, пожалуйста! В довершение всего еще и унизили. Конечно же, моя соседка работает медсестрой – я часто видела ее в белом халате. Я даже вспомнила, что ее зовут Салли. Когда я только переехала, она несколько раз заглядывала ко мне, не обращая внимания на то, что я встречала ее все прохладнее и прохладнее. Закончилось это тем, что я просто перестала открывать ей дверь.

За нашими спинами Харриет перестала делать вид, что занята делом. Позади нас распахнулась дверь, в приемное отделение вошли женщина и двухлетний малыш. Кроха нес коробку из‑ под обуви.

– Птичка, – пояснил он, направляясь к стойке.

Еще один несчастный случай.

– Прошу прощения, – извинилась я перед доктором Ричардсом. – Конечно, у меня есть соседка Салли. Просто сегодня такое утро… Послушайте, мне нужно осмотреть вольеры во дворе. Хотите пойти со мной? Мы могли бы побеседовать по дороге.

Ричардс кивнул, повернулся, чтобы забрать свою сумку, а потом прошел за мной к выходу через магазинчик сувениров.

– Вам известно, что произошло с мистером Эллингтоном? – поинтересовался он, когда мы, кивнув сидящей за столиком Холи, вышли на улицу.

Я не торопилась с ответом. Потом вспомнила. Линси упоминала, что какого‑ то человека с главной улицы укусила гадюка. Должно быть, это и был Джон Эллингтон. Он умер?

– Его укусила змея, верно? – произнесла я. – Гадюка?

– Пять дней назад. Мне на самом деле необходимо проконсультироваться с кем‑ то, кто понимает, каковы последствия змеиных укусов.

Мы находились в той части территории клиники, где содержатся в низких вольерах ежи, зайцы и утки. Дети очень любят здесь бывать. Мы прошли мимо двух малышей с родителями, все они заглядывали в небольшие вольеры.

– Вы, разумеется, связывались с центром по ядам? – спросила я.

Любой доктор, если он имеет дело с отравлением, обязан позвонить в Британский национальный информационный центр по ядам. Центр имеет многочисленные региональные отделения, и там всегда готовы предоставить любую консультацию по телефону или на интернет‑ сайте «Tox‑ Base».

– Естественно. Я связался с ними, как только Эллингтон поступил в больницу, они консультировали меня в ходе лечения. Но там не оказалось ни одного специалиста по змеиным укусам. Они смогли мне дать лишь общие рекомендации. В Великобритании, представьте себе, нет необходимости в специалистах такого профиля.

– Понятно.

Доктор был прав. Последний раз в Великобритании смертельный случай от укуса змеи зарегистрирован тридцать лет назад. Погиб пятилетний ребенок. С тех пор, согласно статистике, обратившихся в больницу в связи с укусом змеи было не более двадцати человек.

– Ну как, вы можете мне помочь? – спросил доктор Ричардс.

Я тянула с ответом, поскольку не была уверена, что смогу хоть чем‑ нибудь помочь. К тому же не была уверена, что хочу это делать. Наконец я произнесла:

– На втором курсе университета я посещала факультатив, где изучали экзотических диких животных. Летом я стажировалась в зоопарках Бристоля и Честера, и так вышло, что много времени провела в террариумах.

Я прервала разговор, чтобы переброситься парой слов со смотрительницей вольеров. Она заверила меня, что все пациенты чувствуют себя хорошо. Мы с доктором, пройдя по мостику, оказались возле озера.

– Окончив университет, я несколько месяцев работала ассистентом ветеринара в Честере, потом целый год провела в Австралии, участвовала в исследованиях, касающихся рептилий, – призналась я и поняла, что доктор Ричардс ждет, что я скажу дальше. – Время от времени я также на общественных началах работаю в Бристоле в центре по восстановлению популяции рептилий. Последние пять лет я постоянно работаю здесь. Жаль, но в Британии змею не часто встретишь.

Мы остановились полюбоваться водоплавающими птицами, снующими по озеру. Их было больше, чем обычно, – в это время года сюда ненадолго залетают абсолютно здоровые особи. Доктор Ричардс наблюдал за шотландской куропаткой, плескавшейся в камышах.