Annotation 6 страница

Перевод И. Крейниной

Они познакомились в сочельник на рыбном рынке. Несмотря на раннее утро, здесь было многолюдно. Их руки случайно соприкоснулись, когда они указали на одного и того же морского окуня. — Вот этого, — произнесли оба одновременно. И тут же рассмеялись: она, учительница Дженет, он, владелец банка Лиам, и Хано, младший сын хозяина рыбной лавки. — Берите вы, — галантно предложил Лиам. — Нет-нет, вы первым его заметили, — возразила Дженет. А Хано сказал: — У него много братьев и сестер, всем хватит. — Мне как-то неприятно думать о его братьях и сестрах, — покачала головой Дженет. — Понимаю, но мы все привыкли немного лицемерить, правда? — Веселые морщинки собрались возле его лучистых, улыбающихся глаз. — Кто это говорил, что никогда не сможет есть существ, у которых есть лицо? — задумчиво произнесла Дженет и внимательно оглядела прилавки с рыбой. У каждой было особое выражение и даже, если можно так сказать, свой характер. — Эй! Вы, кажется, сейчас заставите нас питаться в Рождество лишь хлебом и сыром, — засмеялся Лиам. Дженет вздохнула. — Нет, в том-то и проблема: мы обычно последовательно отмечаем все минусы своего поведения и все же продолжаем вести себя по-старому. — А я подхожу к этому вопросу иначе. Как страус, прячу голову в песок делаю вид, что у еды нет лица и у нее нет братьев и сестер. Я ее жарю на гриле и ем. — Ну уж лучше варить на медленном огне или запекать в фольге. Для гриля это слишком крупная рыба. — Дженет решила отреагировать на буквальный смысл его слов, игнорируя подтекст. — Выпейте со мной кофе, — вдруг предложил Лиам. Хано завернул каждому по окуню. Дженет расплатилась наличными, а Лиам — золотой кредитной картой. Он взял девушку под руку и повел вдоль рядов к маленькому кафе, где посетители пили кофе из крохотных чашечек и закусывали аппетитной итальянской выпечкой. Хано помахал им вслед рукой. Ему хотелось пойти с ними и так же весело болтать и смеяться. Но за ним следили строгие глаза отца, дяди, а вдобавок еще и двух старших братьев. Сегодня один из самых бойких торговых дней в году. Надо работать, зазывать покупателей и обслуживать их, а не витать в облаках. Все больше людей сейчас покупают для рождественского стола рыбу. Поездка на рынок в Пирмонте^[14]превратилась почти в традицию. Это не просто поход за продуктами; посетителям нравится сама прогулка и процесс выбора. Вот взять хотя бы эту удаляющуюся парочку. Мужчина лет тридцати пяти — сорока явно состоятельный. На нем дорогое пальто — Хано пришлось бы четыре года работать, чтобы купить такое, — и золотые часы. Он подписал чек, даже не глядя на него. Конечно, у него нет необходимости самому ходить за рыбой — уж кто-нибудь ее бы доставил. Но, может, ему просто было одиноко? Или он поссорился с женой. А может, он холостяк или в разводе. Дженет задавала себе те же вопросы, когда они шли к кофейне. Но когда они уселись у окна, потягивая эспрессо и закусывая горячей фокаччей^[15], ей уже было все равно, женат он или нет, ждали его дома двадцать человек или там не было ни души. С ним было так легко и приятно общаться! Они сидели на высоких стульях и обсуждали, как празднуют Рождество в разных странах. Лиам несколько раз встречал его в Нью-Йорке. И всякий раз было дождливо и холодно. Он вспомнил, как однажды вышел из офиса и попытался влиться в поток людей, пытающихся в последний момент купить какие-то подарки. Он ходил по магазинам, где толпились тысячи посетителей, одержимые одной идеей — побыстрее что-то ухватить и мчаться домой. В Нью-Йорке вообще очень короткие праздники, не такие, как здесь, в Сиднее, где каникулы длятся долго и все закрывается на несколько недель. — Да, но ведь это для нас фактически летние каникулы, — сказала Дженет, как бы оправдываясь. Она всегда почему-то считала необходимым извиняться за то, что у учителей такие большие отпуска. Друзья думали, что ее жизнь сплошной праздник. Но ведь они не знали, каково это — с утра до вечера слушать пронзительные детские крики. Ох уж эти юные личности, без конца самоутверждающиеся и все время, от первого звонка до последнего, требующие внимания! Конечно, она ни минуты не сожалеет, что стала учительницей. Она объяснила Лиаму, что никогда ни о чем другом и не мечтала. А еще она рассказала ему о Рождестве, которое как-то встречала во Франции. Предполагалось, что она углубит знание французского языка, но на самом деле углубился лишь ее интерес к вину. Тут они стали обсуждать, кому какие нравятся вина. Мимо окна все ходили покупатели, рассматривая заваленные рыбой прилавки. Вода с них стекала в зарешеченные канализационные люки, туда же падали еще не растаявшие кусочки льда. А Дженет и Лиам все не могли наговориться. Каждый с замиранием сердца осознавал, что встретил близкого человека, и оба боялись задать друг другу главный вопрос, ответ на который мог уничтожить отношения еще до того, как они толком завязались. Рыбина, купленная каждым из них, была достаточно крупной, чтобы накормить целую семью. Однако ни у него, ни у нее на пальце не было кольца, к тому же было очевидно, что ни один из них не спешит домой. Но все это само по себе еще ничего не значило. Когда официант в третий раз забрал пустые чашки, они поняли, что дальше играть в прятки невозможно. — Если выпью еще, меня начнет трясти, — сказал Лиам. — И меня тоже, — Дженет вдруг помрачнела. — Что такое? — спросил он. — Все мечтаю избавиться от школьной привычки произносить «и я тоже» или «можно, я первая? ». Это, пожалуй, единственный недостаток работы с детьми — начинаешь перенимать все их фразочки. — У вас есть дети? — Его вопрос был внезапным и прямолинейным. — Около двухсот по последним подсчетам, — пошутила она. И, как бы извиняясь за этот несерьезный ответ, добавила: — Но ежедневно после четырех я забываю об их существовании. — Ясно. — Казалось, он был доволен. — А у вас? — Она старалась, чтобы это прозвучало как можно более легкомысленно. — Около девяноста по последним подсчетам. В офисе. И она поняла, что он забывает о них, когда покидает здание банка. — Ясно. Она была очень рада. Дженет, может, и решилась бы отбить его у другой женщины, но отнять отца у беззащитных малышей не смогла бы. Они уже довольно долго просидели в кафе. — Если хотите, можем снова встретиться, — произнес он очень просто. — Да, пожалуй, — с улыбкой сказала она. Подобный шутливо-снисходительный ответ должен был замаскировать вздох облегчения — как здорово, что это все-таки произойдет! Интересно, что он сделает: попросит ее телефон? Оставит свой? Что предложит? От ожидания перехватило дыхание. — Когда вам удобно? — Он предоставлял ей возможность выбирать. — Думаю, если я скажу «в том же месте, в то же время через год», это будет несколько поздновато? — Она склонила голову набок и посмотрела на него выжидательно. Вообще Дженет терпеть не могла женщин, которые вели себя подобным образом, но ей казалось, что сейчас это уместно. Только так можно было скрыть острое желание увидеть его снова и узнать получше. — О, надеюсь, через год мы уже будем очень хорошо знакомы, — мягко ответил он. — По-настоящему хорошо. У Дженет пробежали мурашки по спине. Ее мама говорила в таких случаях: «Все поджилки трясутся». — Ну ладно, тогда… — он задумался, — тогда… — и назвал ресторан, — в обед, через три дня. — А он будет открыт? — Дженет похолодела от одной мысли, что встреча может не состояться. — О да, они точно будут работать. Они взглянули друг на друга так, будто что-то осталось недосказанным. Лиам взял брошюру с рекламой рыбного магазина, оторвал листок и под фотографией большого белого окуня быстро написал несколько цифр. — Это вам на случай, если передумаете. Она оторвала такую же картинку с окунем и написала свой телефон. — А это вам, если вы передумаете. — Это невозможно, — сказал он и насмешливо отвесил церемонный поклон. — Буду ждать встречи, — ответила Дженет и пошла к своей машине, перепрыгивая через лужи, тянувшиеся вдоль рядов. Один раз она обернулась и посмотрела на него — он все стоял и глядел ей вслед. Кстати, почему они не пожелали друг другу счастливого Рождества? Все сейчас поздравляют друг друга, даже незнакомые, случайно встретившиеся люди. Видимо, и Дженет и Лиам понимали, что каждому предстоит в Рождество серьезное дело — с чем-то покончить, или разобраться, или решить, или что-то вроде того.
Дженет снимала дом вместе с тремя другими учительницами. У каждой была большая светлая комната, служившая и спальней, и гостиной. А еще у них была просторная общая кухня и две ванных На заднем дворе располагался маленький садик, в котором стояли четыре шезлонга. Окружающие считали, что просто безумие снимать такое дорогое жилье. Любая из девушек вместо того, чтобы платить аренду, могла внести те же деньги в качестве первого взноса за ипотеку и купить небольшой собственный домик. Но никто из четверых в данный момент не стремился уединиться. Горничной, которая приходила убираться раз в неделю, они тоже платили в складчину. Между собой они ладили хорошо и не лезли в дела друг друга. Все были молодые: двадцать — тридцать лет. Если к кому-то приходил любовник, другие не шушукались за стеной, да и вообще никогда не обсуждали этого. Они всегда смеялись над своим «общежитием», называя дом «особняком менопаузы». Хорошо шутить такими вещами, когда на самом деле до климакса еще далеко. Они собирались устроить совместный рождественский обед в саду. В этом году ни одна из четверки не уехала на праздники. У каждой были свои причины остаться на каникулы в городе. Отец Дженет только что повторно женился, и она хотела дать мачехе освоиться в доме, а не сваливаться ей на голову в новогодние каникулы. У Мэгги был женатый друг, который встречал Рождество с семьей. Кейт писала диссертацию и решила остаться в «особняке менопаузы», чтобы посвятить работе три недели подряд и писать по шесть часов в день. Шейла была родом из Ирландии: иногда она летала домой на Рождество, но в этом году не накопила денег, да ей и не хотелось ехать туда, где сейчас дождь и слякоть, поэтому и решила остаться в Сиднее. Все четыре подруги хотели провести спокойный и счастливый день в обществе друг друга. Немного алкоголя и никаких сантиментов. Они не станут подтрунивать над любовником Мэгги и вообще не скажут ни слова о бестолковости и бесперспективности их нынешнего жизнеустройства. Не будут петь «Danny Boy»^[16], вызывая у Шейлы ностальгию по ее «Изумрудному острову». Не станут посмеиваться над Кейт, а горячо поддержат ее стремление получить диплом магистра. И вообще никто не узнает, что Дженет только что встретила самого чудесного на свете мужчину. Она не расскажет об этом подругам, и те не смогут высказать свое мнение на этот счет. Вечером в сочельник Дженет сидела одна в саду. Ночь была теплая, отовсюду доносились ароматы цветов. Издалека был слышен шум моря. Интересно, где он сейчас, человек по имени Лиам с такой обаятельной улыбкой. Он сказал, что занимается банковским бизнесом, а не просто работает в банке. Это ведь не одно и то же! Было около десяти, когда зазвонил телефон. Дженет подумала, что, скорее всего, звонят родственники Шейлы из Ирландии и взяла трубку. — Дженет? — Лиам? — Она тут же его узнала. — Я подумал, что должен пожелать вам счастливого Рождества. Мы забыли об этом сегодня утром. — Да, действительно. Счастливого Рождества. — Она ненавидела неопределенность, но все же удержалась и не сказала больше ни слова. — Вы не потеряли тот листок с окунем? — спросил он. — Конечно, нет. — И снова пауза. — Ну тогда хорошего вам дня. — И вам тоже. Она положила трубку, вернулась в сад, села, обхватив колени, и посмотрела на усеянное звездами небо. Дженет точно знала, почему была столь сдержанна во время разговора. Ей очень не хотелось, чтобы что-то помешало ее рождественским мечтам. Она будет думать о Лиаме, о том, как он смотрел на нее, как вспомнил о ней в десять вечера накануне Рождества. Она боялась услышать о его жене и детях, если таковые существуют на свете, не желала знать о долгом сожительстве с кем-то или недавнем болезненном и некрасивом разводе. Она берегла в своей душе образ человека, который ждет встречи с ней и который так хорошо понимает ее; человека, который с уверенностью заявил, что в это время через год они уже будут близко знакомы. Дженет сидела, пряча свою тайну от всех, лелея и баюкая ее. Уже шесть лет она не влюблялась. Последний раз это случилось с ней в двадцать два года. С тех пор в ее жизни были мужчины, но никого из них она по-настоящему не любила. Она забыла, какое это дивное чувство. Все вроде так глупо, но так легко и так нереально. Послышались звуки колокола — должно быть, где-то шла рождественская служба. Люди гуляли допоздна, распевая песни и выкрикивая поздравления. Наступило Рождество. Ветра не было, но она ощутила, что по телу прошла дрожь. Уже второй раз за этот день! Почему-то вдруг вспомнилось, как мать помогала ей застегнуть молнию парадного платья в день восемнадцатилетия. «Я так счастлива», — сказала тогда Дженет, с восторгом глядя на свое отражение в зеркале. «Ты никогда в жизни не будешь так счастлива, как сейчас», — ответила мама. Дженет это взбесило. Маленькая ремарка убила всю красоту и поэзию момента. Девушка не забыла того эпизода и считала, что мать тогда ошибалась. Теперь она точно знала, что бывает большее счастье. Оно пришло, когда Дженет влюбилась в Марка. Четырнадцать месяцев любви и наслаждения — каждый день, каждую ночь. Почему же сейчас ей на ум снова приходят слова мамы — женщины, которая никогда не знала подлинной радости и во всем видела лишь дурное? Если слишком много смеешься, значит, перед сном будешь плакать; если распогодилось, позже разболится голова; если люди милы и любезны с тобой, значит, вскоре подстроят тебе какую-то пакость. Прошло уже четыре года с тех пор, как умерла мать. Отец снова женился — на женщине совершенно другого склада: маленькой, кругленькой, постоянно хихикающей. Дженет не могла понять, что они нашли друг в друге, но это было абсолютно неважно. Хотя и трудно себе представить, но, вероятно, они встретились и сразу все друг про друга поняли, как сегодня это открылось Дженет и Лиаму. Отец познакомился со своей Лилиан в телестудии, куда они пришли в качестве зрителей какого-то шоу. Там они впервые увидели друг друга и вот теперь поженились. А Дженет и Лиам просто отправились утром на рыбный рынок. И вот уже через несколько часов он заявляет ей, что в это же время через год они будут близки! А еще он только что позвонил, чтобы пожелать ей счастливого Рождества. Все самое прекрасное только начинается!
В Рождество все смеялись над Дженет, подозревая ее в том, что она приняла какой-то таинственный наркотик, радикально меняющий отношение к жизни. Она целый день улыбалась блаженной улыбкой, нарезала все салаты, накрыла стол в саду, запекла картошку, не забыла поставить в холодильник вино. Дженет вовсе не была самой хозяйственной из четырех девушек, но настояла, что в этот раз все сделает сама. Морского окуня она готовила с особой нежностью, ведь этой рыбы Лиам касался собственной рукой! Вдвоем они смеялись, обсуждая этого окуня и то, как он свел их вместе. День оказался счастливым, но удивительно длинным. Дженет казалось, что уже семь вечера, когда было всего пять. Кое-как два дня прошли. И вот настало то самое утро — утро перед свиданием. Под глазами у Дженет появились темные круги, потому что она все это время плохо спала. Слишком уж многого девушка ждала от этой встречи, слишком большое значение ей придавала. Нет, не стоит возлагать на нее такие уж надежды. Наверное, это было и впрямь чересчур, но спать она все равно не могла. Все парикмахерские были закрыты, поэтому Дженет вымыла голову и потратила несколько часов на то, чтобы уложить волосы так, как ей хотелось. Вначале она собиралась надеть персиковую блузку и серую джинсовую юбку, но потом решила, что будет выглядеть как девчонка на подпевках из мюзикла «Оклахома». В пиджаке идти нельзя — слишком жарко — и в открытом сарафане тоже — слишком претенциозное место. На рыбном рынке она была в джинсах, но теперь ей хотелось показать Лиаму, что она может одеваться и в другом стиле. Когда она наконец остановила свой выбор на льняной юбке и простой белой блузке, уже подошло время вызывать такси. Машина опоздала. В ресторан Дженет вбежала вся красная, с озабоченным видом. — Я заказал нам устриц, — сказал Лиам, с волнением заглядывая ей в глаза, чтобы удостовериться, не совершил ли он промаха. Обычно Дженет не нравились самодовольные парни, которые сами заказывают еду для своих девочек. Но он ведь пытался проявить щедрость и великодушие. Дженет расплылась в улыбке: — Что может быть лучше устриц? Обед прошел так же, как посиделки в кофейне на рыбном рынке, и даже лучше. Они говорили о банковском деле и о том, как редко сейчас Лиаму удается поболтать с нормальным человеком. Он все время общается с представителями крупных корпораций, финансовых комитетов, читает отчеты, анализирует и принимает важные решения. А Дженет с готовностью рассказывала о школе: увы, у нее нет времени, чтобы узнать, чем живут дети, чего хотят от жизни, на что надеются. Нужно постоянно следовать программе, натаскивать перед экзаменами, достигать поставленных целей и добиваться каких-то результатов. Они никак не могли доесть устриц — соус был очень сытным. Оба долго гоняли раковины по тарелке, и тут Лиам неожиданно сказал: — Вы сможете провести со мной весь день? — Да, конечно, а где? — спросила она. — Место есть. Она снова широко улыбнулась. Не может быть, чтобы он был женат! И ни с кем он не живет, и ничем он не связан. Разве станет обманывать кого-то человек, который так уверенно и спокойно говорит, что у него есть свое «место». — Правда? — сказала с надеждой и готовностью Дженет. — Ну да, я забронировал номер на всякий случай. Сердце у нее упало, и это мгновенно отразилось на лице девушки. — Что-то не так, — сразу заметил Лиам. — Нет, вовсе нет. — Она храбро улыбнулась, и он улыбнулся в ответ. Лиам был прост и прямолинеен. Она ему понравилась, причем настолько, что он позвонил в сочельник, пригласил в дорогой ресторан, заказал устриц и забронировал номер на несколько часов, чтобы побыть с ней наедине. Наверное, следует себя саму обвинять в эгоизме и наивности — зачем она жаждала признаний, отношений, размечталась о том, что он свободен? Хотела урвать себе хороший куш, «путевку» в красивую жизнь? Но она ведь девушка без комплексов и знает, что мужчина и женщина могут, когда захотят, на равных наслаждаться друг другом. Прошли времена, когда представители сильного пола обязательно должны были становиться для своих дам защитниками и добытчиками. — Что ж, может, не будем делать вид, что собираемся прикончить этих устриц? — сказал он весело. — Я уже давно сдалась, — отозвалась она. Они поехали в мотель. Дженет часто проезжала мимо него и каждый раз удивлялась, как это его владельцам удается сводить концы с концами. Теперь понятно: они сдавали комнаты с почасовой оплатой. Все было чисто и функционально. У Лиама была припрятана бутылка вина в сумке-холодильнике — еще одна подсказка: он заранее знал, что она согласится поехать в гостиницу. Он налил ей в стакан. Это было хорошее вино с виноградника, о котором они недавно говорили, но сегодня она уловила в этом букете лишь кислоту и горечь. Лиам был нежным и внимательным в постели, а потом прижал ее к себе, словно защищая от мира. Было ощущение, будто они так лежали раньше и будут так лежать еще много раз в течение многих лет. На время ее сердце оттаяло. Может, теперь так принято? Стереотипы поведения изменились. Не нужно ломаться, притворяться недоступной, стараться удержать внимание и интерес, торговаться, предлагая секс в обмен на какие-то обязательства… — У меня есть для тебя маленький подарок, простая безделушка, — сказал он и потянулся к лежащему на тумбочке крошечному свертку. Она почувствовала прилив горячей, ни с чем не сравнимой любви к нему. И порадовалась, что не выплеснула на него свое негодование раньше, когда он за обедом предложил поехать в мотель. — Что это? Никогда еще в Рождество она не получала такого подарка. Это была маленькая оловянная рыбка. Такую можно повесить на елку или приклеить к ней магнит и прикрепить к холодильнику. — Это белый морской окунь, — сказал он, довольный, что Дженет, как ему показалось, обрадовалась сувениру. — Он напомнит тебе о том, как мы встретились — указали на эту рыбу, спорили, кому она достанется, и так стали друзьями. — Он снова обнял ее и крепко прижал к себе. — Близкими, близкими друзьями, — повторил он с благодарностью. Она отвернулась, сжимая рыбку в руке. — Славная. — Голос Дженет был бесцветным, а радость явно фальшивой. — Это просто смешной сувенир, — сказал он смущенно. — Нет, она и вправду славная. В это мгновение ей хотелось оказаться за тысячи миль от этого места. Почему же она не поехала на своей машине? Сейчас невозможно было вспомнить. Кажется, хотела побыть рядом с ним подольше. Что ж, она побыла с ним, всю себя ему предложила. Теперь надо попросить, чтобы он отвез ее куда-то поближе к дому или к стоянке такси. Как все это гадко! Но надо держаться, чтобы не сморозить глупость. — Что ты сказал жене? — услышала она себя как бы со стороны. Он взглянул на нее так, будто она нанесла ему неожиданный удар, но все же отшутился. — Она не спрашивала. А я ничего не говорил. — А твои дети? Зачем она все это выясняет? Ведь что-то хорошее между ними было, зачем же все уничтожать собственными руками? — Они в бассейне и не знают, где я. Я так много работаю, что они не ждут, что я буду рядом с ними. Лиам был с ней честным. И не попросил ответной откровенности. Они вылезли из постели, в которой были так счастливы, так близки. Дженет обратила внимание, что он очень много времени провел в душе. Как будто нужно как следует вымыться после занятий спортом в фитнес-клубе. Он протянул ей чистое полотенце, когда она пошла в ванную, и Дженет долго прижимала его к лицу, чтобы остановить слезы, которые, казалось, сейчас польются ручьем. В машине он острил и дурачился. Но ведь он такой умный и должен понимать: все, что было между ними, теперь кончено. Он спросил, где она живет. Дженет попросила подбросить ее до Балмейна^[17]. — Нет, мы доставляем товары до подъезда, — засмеялся он, но, заглянув ей в лицо, решил, что шутка была грубоватой. Лиам погладил ее по коленке. — Я не хотел тебя обидеть. Мне было хорошо с тобой. — Да, было хорошо. — Она хотела сказать это с чувством, но не получилось. Он довез ее до ворот дома. В саду в шезлонге дремала Мэгги. Ей, вероятно, снился ее женатый любовник, который не мог оставить семью в праздничные дни. Кейт, наверное, работала в своей комнате, а Шейла отправилась играть в теннис, чтобы развеять тоску по родине, куда не смогла поехать на Рождество. Ни одна из них не знала, что сердце Дженет безнадежно разбито. Лиам смотрел на нее. — Мы увидимся снова? — спросил он с воодушевлением. Ему нравилось разговаривать с ней, смеяться вместе с ней, обнимать ее, любить ее. Он не видел причин, почему это не могло продолжаться дальше так же легко и солнечно, как началось. Дженет честно призналась себе, что тоже не знает причин, за исключением одной — она чувствовала, что все кончено. — Нет, мы не увидимся. Но спасибо тебе за все. Теперь его глаза были грустными. — Это из-за рыбки? Из-за маленького рождественского морского окуня? — спросил он с тревогой. — Почему тебя это интересует? Он помрачнел. — Я думал, тебе понравится. Вроде смешной и немного наивный подарок. Я не хотел, чтобы это было что-то дорогое, хотя вполне мог купить заколку, или брошь, или что-нибудь еще за пятьсот долларов, но мне показалось, ты можешь это неправильно понять. — Отличная рыбка, — сказала Дженет. — Мы же встретились благодаря ей… — Или благодаря чему-нибудь еще… Повисло молчание. Лиам глянул поверх ворот. — У тебя красивый дом. — Да. — Она вдруг поняла, что он ничего не знает. Лиам ни разу не спросил, есть ли у нее друг или муж. Он решил, что она вольная птица, которая может запросто время от времени ездить на свидания в мотель, ведь для него это было так естественно. — Там есть сад? Теперь они говорили как чужие. Так случайные знакомые беседуют ни о чем на вечеринках. — Да, небольшой сад… Ты знаешь, Лиам, этот сочельник был самым счастливым в моей жизни. Такого счастья уже никогда больше не будет. Она знала, что произнесла это со всей страстью и заметила, что он смотрит на нее с беспокойством. Но почему-то после признания ей стало легче. Наконец-то в жизни что-то прояснилось. Говорят, любая женщина с годами начинает походить на свою мать. Дженет снова задрожала. Она осознала, что все больше уподобляется матери. Скоро ее лицо окостенеет и на нем редко будет появляться улыбка, лишь кривая усмешка. Жаль, что не с кем поговорить об этом. Мужчина, с которым она прощалась у ворот, сумел бы ее понять. Он мог многое понять, если бы жизнь сложилась иначе. В этом году все будет по-другому

Перевод И. Крейниной

Этель часто думала: может, все дело в ее имени? Кроме Этель Мерман^[18], пожалуй, на свете не было энергичных и независимых женщин с таким именем. Во всяком случае, лично она не знала ни одной Этели, которая бы смело и решительно управляла собственной судьбой. В школе было еще две Этели. Одна стала монахиней и уехала в какую-то страну третьего мира. Конечно, это был мужественный шаг, незаурядный поступок, но почему-то язык не поворачивался сказать, что она обрела свободу и стала кузнецом своего счастья. Вторая Этель казалась серой мышкой: она была серостью в подростковом возрасте и стала еще невыразительнее к сорока годам. Занимая должность личного помощника какого-то самовлюбленного дурака, она называла себя его опорой, правой рукой. На самом же деле было совершенно очевидно, что она просто надрывается на благо своего босса, выполняя всю черную работу. Впрочем, каждый именует собственную роль так, как ему хочется. «Да уж, пример брать не с кого», — говорила себе Этель. Но дело не только в этом. Даже если бы она не носила кроткое и смиренное имя, все равно радикально изменить свои привычки в одночасье невозможно. Только в кино так бывает: прожившая много лет в счастливом браке мать троих детей вдруг созывает семейный совет и заявляет, что ей все надоело. Она устала возвращаться с работы и убирать за всеми, устала в одиночку покупать продукты к Рождеству и украшать весь дом, а также рассылать сотни поздравительных открыток для поддержания дружеских отношений с родными и знакомыми. Лишь в кино можно было увидеть, чтобы хозяйка стойко, безропотно и с улыбкой на лице справлялась со всеми рождественскими заботами, молниеносно изготавливала масло, взбитое с бренди, каштановое пюре, рулеты из бекона да еще умудрялась сдержанно принять возмущенный вопль домашних «А где же сосиски? », когда она выносит из кухни на огромном блюде пышущую жаром и шкворчащую индейку, приготовленную по всем правилам — с гарниром, соусом, начинкой. А ведь когда-то Этель обожала стряпать. С каким умилением она глядела, как вся семья ждет, что она преподнесет им что-нибудь вкусненькое. Но теперь это ее не радовало, а лишь терзал один вопрос: неужели целый мир считает, что вся эта мишура и есть суть Рождества? Но нет, сцен своим родным она устраивать не станет. Зачем портить всем праздник нотациями и упреками, указывая им, какие они эгоисты? У Этель было обостренное чувство справедливости. Если муж никогда ни в чем не помогал ей на кухне, наверняка в том была доля ее вины. С самого начала следовало дать ему понять, что он должен участвовать в приготовлении пищи. Надлежало стоять сложив руки и с улыбкой ждать, пока он не подойдет и не разделит с ней эту обязанность. Но ведь двадцать пять лет назад так принято было делать. Молодые женщины спешили выпроводить своих супругов из кухни, отсылая их к камину и вечерней газете. Все тогда были такими домовитыми, прямо мастерицы на все руки. А теперь, когда полжизни прожито, нечестно ни с того ни с сего менять правила игры. Так же нечестно было предъявлять претензии двум сыновьям и дочери. С раннего детства им твердили, что главное для них — учеба. Мать всегда сама убирала со стола после ужина, чтобы освободить им время и место для выполнения школьных заданий, написания университетских эссе, вечерней работы на компьютере. Когда другие хозяйки покупали себе посудомоечные машины, Этель выступила с предложением приобрести новый компьютер для семьи. Что же теперь жаловаться? А окружающие завидовали, что два сильных и красивых молодых человека, ее сыновья, живут в родительском доме и даже не думают его покидать. Ведь другие двадцатидвух-, двадцатитрехлетние ребята только и мечтали вырваться на волю. Матери, у которых были девятнадцатилетние дочери, тоже сетовали, что те их замучили просьбами разрешить снять хоть небольшую студию или квартиру совместно с другими девушками или уйти в общежитие. Все считали, что Этель просто повезло с детьми, да она и сама соглашалась с этим мнением. Она первая заявляла, что благодарна судьбе за такую завидную долю. Но так было до нынешнего Рождества, когда ей вдруг показалось, что ее просто используют. Ту улыбающуюся сорокасемилетнюю женщину, которую она как-то видела на обложке журнала — цветущую, с телом юной девушки, гладкой кожей, сияющими волосами и белыми, ровными зубами в два ряда, — Этель готова была собственноручно зарезать! В этом году приближение праздника впервые не радовало ее. Она прикинула: на одной чаше весов — подготовка, нервотрепка и беготня, так что потом все кости ломит от усталости; на другой — удовольствие, которое получит от веселого Рождества все семейство, включая ее. Весы даже не качнулись, не то что не уравновесились. С тяжелым сердцем она призналась себе, что праздник не стоит таких жертв. Этель не предприняла никаких радикальных шагов. Она вообще ничего не предприняла. Не купила елку, не развесила гирлянды и отправила всего шесть открыток — тем людям, которые действительно нуждались во внимании. Она не вела, как это случалось в предшествующие годы, возбужденных дискуссий о том, какого размера индейку заказать и в какое время поставить в духовку ветчину. Не писала списков, не бродила по магазинам до поздней ночи. Она возвращалась вечером с работы, готовила ужин, убирала со стола и мыла посуду, а затем усаживалась перед телевизором. Наконец они заметили: что-то не так. — Когда купишь елку, Этель? — доброжелательно поинтересовался муж. — Елку? — Она посмотрела на него с недоумением, будто это был странный скандинавский обычай, мало распространенный в Ирландии. Муж нахмурился. — Шон в этом году привезет елку, — сказал он, метнув грозный взгляд на старшего сына. — А что, пирожки уже готовы? — спросил Брайан, младший сын. — Готовы? — подняла брови Этель. — Ну, испечены или как там говорится. Как ты их обычно делаешь, в формочках? — Он был озадачен ее реакцией. — Уверена, что их можно запросто купить в магазине, — ответила ему мать. Муж Этель покачал головой, намекая Брайану на то, что продолжать этот разговор не стоит. Они оставили эту тему. На следующий день дочь Тереза сообщила остальным, что в морозилке индейки нет и никто ее даже не заказывал. Этель прибавила громкость телевизора, чтобы не слышать, о чем члены ее семьи совещаются на кухне. Затем к ней вышла официальная делегация. Это было похоже на профсоюзную группу, направляющуюся в зал суда, или на активистов, доставивших ноту протеста в посольство. — В этом году все будет по-другому, Этель. — Голос мужа звучал хрипло. Ему было неловко, он не привык произносить такие речи. — Мы поняли, что не выполняли свою часть обязанностей. Это несправедливо. Нет, не отрицай, мы уже все обсудили. Ты увидишь, что теперь все будет иначе. — Мы все вымоем после рождественского обеда, — сказал Шон. — Мы соберем и выбросим упаковочную бумагу от подарков, — добавил Брайан. — А я покрою ореховой глазурью торт, — вставила Тереза. — Если ты, конечно, испечешь его… Этель смотрела на них, переводя взгляд с одного на другого. На лице женщины сияла ее обычная теплая улыбка. — Это было бы хорошо. Фраза прозвучала как-то отстраненно. Она знала, что они ждут большего: вот сейчас она подпрыгнет, тут же наденет фартук и заявит: «Теперь, когда каждый из вас взял на себя по одной обязанности, я буду трудиться как заведенная, чтобы наверстать упущенное время». И пошло-поехало! Но у нее не было сил. Единственное, чего хотелось, чтобы они прекратили этот разговор. Муж погладил ее по руке. — Это не пустые обещания, Этель, ты ведь нас знаешь. У нас есть конкретные планы, и мы начнем их воплощать в жизнь еще до Рождества. Даже с завтрашнего дня. Пожалуйста, не заходи в кухню в течение некоторого времени. Нам нужно окончательно все оговорить. Они удалились, а Этель откинулась на спинку кресла. Она не хотела наказывать их, не хотела играть на чувствах, требовать помощи. Даже если это и было победой, она за нее не боролась, не строила хитроумных планов. Из кухни доносились приглушенные голоса. Ее родные прикидывали, наперебой что-то предлагали, поддакивали друг другу. Они отчаянно пытались компенсировать недостаток проявляемого внимания. Да-да, это всего лишь рассеянность: они мало ценили ее труд, потому что просто не замечали, как много она делает для них. Им и в голову не приходило, что бытовые обязанности распределялись несправедливо: пятеро взрослых людей ежедневно ходят на работу или учебу, но только один из них вдобавок еще и делает все по дому. Конечно, Этель давно могла уйти со службы и быть только женой и матерью. Но на данный момент поступить так было бы глупо: ведь скоро птенцы разлетятся из гнезда. Во всяком случае, так все предрекают. Сыновья и дочь уже копят на собственное жилье и отдают матери очень немного денег. К тому же это ее собственные дети. Ведь не будешь же упрашивать их, чтобы они тебя полностью содержали! Нет, она сама виновата в том, что они и не задумывались, как много она трудилась и как устала. Но так было до сегодняшнего дня. А сейчас она с удовольствием прислушалась к их возбужденным голосам. «Милые мои, теперь-то вы все знаете». Может, и полезно было продемонстрировать им такую апатию и равнодушие ко всему, хотя она совершенно не собиралась разыгрывать перед ними спектакль. На следующее утро домашние спросили у Этели, когда она собирается прийти из офиса. — Как обычно, около половины седьмого, — ответила та. — А можешь задержаться до половины восьмого? Конечно, она может. Она с радостью посидит в баре с Мари, подругой с работы, которая постоянно твердила, что все семейство просто вытирает ноги об Этель. Но теперь можно будет ехидно заметить ей, что сегодня не нужно спешить домой именно потому, что все заняты подготовкой праздника для нее. — Ты ведь можешь зайти в супермаркет, — посоветовала Тереза. — А мне что, нужно что-то купить? — забеспокоилась Этель. Она-то думала, что они все возьмут на себя. Тут Этель заметила, что сыновья усиленно делают сестре знаки. — Я имела в виду, что ты можешь делать что хочешь, — уточнила Тереза. — Вы ведь не забудете фольгу, да? — вновь встревожилась Этель. Если они займутся выпечкой, нужно, чтобы все необходимое было под рукой. — Фольгу? — Они посмотрели на нее с удивлением. — Может, мне вернуться пораньше и помочь вам? В ответ все дружно запротестовали. Никто не желал, чтобы она участвовала в приготовлениях. Нет, ей обязательно нужно задержаться. Оставалось четыре дня до Рождества, и этот праздник будет непохожим на все предыдущие. «Подожди, дорогая, ты сама увидишь! Главное, погуляй где-нибудь и не приходи домой раньше назначенного часа». На этом все разошлись — кто на работу, кто на учебу. Этель заметила, что новый формат отношений не предполагал, однако, что домашние уберут за собой после завтрака. Но она тут же уверила себя, что это уж чересчур — возмущаться тем, что приходится помыть кастрюльку, пять чашек, пять тарелок и мисок для хлопьев. Она хотела оставить на кухне идеальный порядок, чтобы им было где развернуться вечером. Интересно, почему они не достали кулинарные книги? Надо вытащить их и положить на видное место вместе со всеми рецептами, которые она вырезала из газет и складывала в стопку, скрепляя большой прищепкой. Ладно, пора перестать суетиться, а то так можно и на работу опоздать. Мари была в восторге, когда подруга предложила вечером посидеть в баре. — Что случилось? Они что, все уехали на Багамы без тебя или произошло еще что-то в этом роде? — поинтересовалась она. Этель засмеялась. В этом была вся Мари, ни во что не ставившая семейные ценности. Она решила держать язык за зубами. Семья сделает ей подарок, но об этом пока молчок. В офисе царила праздничная атмосфера, в новом году руководство обещало обновить всю мебель, поэтому сейчас старую распродавали по символическим ценам. Этель подумала, не нужен ли Шону компьютерный стол или, может, Брайану понадобится компьютерное кресло? Они в этом году заслужили поощрение. Но, возможно, мебель с распродажи покажется слишком убогим подарком, как будто мама пыталась сэкономить. Когда Этель шла вечером по дорожке к дому, в голове у нее шумело от виски. Алкоголь должен был стать славной приправой к ожидавшему ее дома сюрпризу. С такими мыслями Этель уверенно приблизилась к двери и смело шагнула за порог. — Я вернулась, — объявила она громко. — Можно войти в кухню? И вот они стоят, скромно и в то же время радостно глядя на нее. Ее сердце затрепетало и раскрылось им навстречу. Пока она там потягивала виски с лимоном и гвоздикой, закинув ногу на ногу и болтая с Мари о том, как будет расставлена новая офисная мебель, они тут надрывались! Бедной подруге пришлось отправиться в свою одинокую квартирку, а счастливая Этель вернулась к любящим родственникам, которые пообещали, что отныне все будет по-другому. В носу и глазах покалывало: только бы не прослезиться! Разве когда-нибудь они делали для нее что-то приятное или преподносили сюрприз? Ну ничего, от этого нынешнее ожидание только сладостней… На день рождения она обычно получала от мужа пару сложенных купюр. «Купи себе что-нибудь симпатичное», — напутствовал обычно он. Дети дарили открытки, да и то не каждый год. А на Рождество они скидывались, чтобы преподнести маме вещь, «полезную в хозяйстве». Так, в прошлом году она получила электрическую открывалку для консервов. А еще раньше — теплоизолирующий чехол для водонагревателя. Разве можно было рассчитывать, что все изменится? Домашние смотрели на нее, ожидая реакции. Как же им хотелось, чтобы ей понравилось то, что они для нее сделали! А она тем временем думала, нашли ли они цукаты. Ведь они хранятся в коробочке без надписи… Но даже если не нашли, она их не упрекнет. Этель осмотрелась. Ничто не указывало, что на кухне готовили, взбивали, перемешивали. И в то же время в глазах родных отражалось любопытство: что же она скажет. Оставалось лишь проследить за их взглядом… И тут она заметила огромный, неуклюжий телевизор, который занял практически всю рабочую поверхность кухонного стола. Из него торчала угрожающего вида антенна. Это значило, что и к полкам над столом тоже не будет доступа. Муж и дети сделали шаг назад, чтобы мать семейства могла оценить все это великолепие. Шон издал радостный возглас, как это делают циркачи, и включил телевизор. — Але-оп! — закричал он. — Я же тебе говорил, что в этом году все будет по-другому! — с лучезарной улыбкой прокомментировал муж. Теперь она сможет смотреть телевизор тогда же, когда и все остальные. Она станет следить за новостями и не пропустит ни одного вечернего шоу, пока стряпает у плиты. Они стояли вокруг такие благодушные, искренне старавшиеся доставить ей удовольствие и готовые разделить ее восторг. Их пояснения доносились до нее откуда-то из другого мира: Шон знал парня, который продает телевизоры, папа дал денег, Брайан одолжил у кого-то микроавтобус, чтобы забрать покупку. Тереза купила удлинитель и переходник и все собственноручно подключила. Хорошо, что Этель столько лет тщательно скрывала свою неудовлетворенность жизнью. Этот опыт пригодился в данный момент. Губы сложились в улыбку и произнесли что-то восторженное, глаза изобразили удивление и радость, руки всплеснули сами собой, будто автоматически. Подобно опытному танцору, который не задумывается о том, какое па будет следующим, она повела себя так, как они ждали. Словно робот, послушно протянула руку к этой идиотской, уродливой штуковине, которая не даст ей толком ничего делать на кухне. Она сняла пальто и надела фартук, затем рассмотрела со всех сторон телевизор, прикидывая, как теперь сделать перестановку, чтобы было удобно готовить еду и хранить продукты. Этель чувствовала себя на удивление отстраненно, а в голове постоянно вертелась та фраза, что в это Рождество все будет иначе. Действительно, так оно и было. Проблема, конечно, не в этом бестолковом подарке, а в скрывавшемся за ним намеке: ее близкие хотят, чтобы жена и мать на веки вечные была прикована к кухне, стряпала, мыла, убирала. К моменту, когда она проколола колбаски и почистила картошку, ей все уже было ясно. Впервые они сделали ей настоящий подарок Не тот, какого она ждала, но все же… Что же их на это сподвигло? То, что она не скрывала свою обиду. Она вообще-то не собиралась шантажировать их, но это получилось как-то само собой. Другие женщины прибегали к подобному средству регулярно, но при этом годами не могли добиться своего. Они ныли и жаловались, требовали, чтобы их ценили и носили на руках. Она лишь один раз отказалась готовить в рождественские праздники и уже добилась кое-какой реакции. Но что же делать дальше? Этель включила телевизор. Экран сначала чуть потрескивал, потом пошел рябью… Она посмотрела на него с интересом. Это только начало. Конечно, нужно двигаться вперед потихоньку. Она провела в рабстве годы, и вряд ли можно будет освободиться от него в одночасье. Если она полностью преобразится в один момент, как гусеница, превращающаяся в бабочку, они решат, что у нее сдали нервы или наступил климакс. И еще, чего доброго, отправят ее побеседовать с ласковым человечком в белом халате, прописывающим транквилизаторы. Нет, нельзя так сразу все бросить и отказаться их обслуживать. Не стоит спешить. Она посмотрела, как муж и дети собрались вокруг телевизора — довольные, что сделали что-то хорошее и что скоро им подадут ужин. Им и в голову не приходило, что вскоре их жизнь начнет меняться. Пройдет немного времени, и для них все будет по-другому. Нелепая измена