Глава X.. Глава XI.

Глава X.

Иван всегда появлялся сам, когда очень нужен был Крестному. На это у него тоже было чутье – он просто возникал на горизонте, как тогда у гостиницы «Украина» и дальше события уже не могли развиваться без его участия. Поскольку Иван начинал в них участвовать. А вывести его из игры было не так-то просто.

После того, как Лещинский сообщил Крестному свои предположения о том, что покушение на Ивана было устроено кем-то из силовиков, связанных с бывшим премьером Белоглазовым, Крестный дважды сам ездил в Одинцово, в надежде отыскать Ивана. Он не хотел посвящать в подробности этого дела никого больше из своих подопечных. Оно касалось только самого Ивана. И его, Крестного. Да и кто лучше самого Ивана мог бы разобраться в причинах и следствиях своей жизни.

Отсутствие Ивана на тайной квартире в Одинцово сильно беспокоило Крестного. Если Иван решит устроить самостоятельную разборку, неизвестно еще, что из этого выйдет. Иван не настолько самолюбив, чтобы объявлять войну силовой структуре государства, но сумеет ли он правильно оценить расстановку сил, если самостоятельно выяснит, кто хочет его убрать. Больше всего Крестный не хотел, чтобы Иван применил свой традиционный метод выяснения непонятных для него отношений – выставил бы себя самого в качестве приманки, сам же играя и роль охотника. Охотник он, конечно, классный, но и те, кто охотится на него, тоже стрелки неплохие.

Поэтому Крестный нервничал, надеясь, что в самый нужный момент Иван объявится сам, как это не раз уже бывало.

А когда запсиховал Лещинский и начал метаться по городу, теребя Крестного звонками с требованием встречи с ним, тот сразу понял, что Лещинского надо увозить из Москвы, – от страха человек часто совершает поступки необдуманные. Страх опьяняет человека и лишает его способности четко осмысливать ситуацию. Страх разрушает вестибулярный аппарат самой логики, и она становится хромой, спотыкается при каждом умозаключении, и выносит ее в результате к таким выводам, которые ничего общего с реальностью не имеют.

Иван позвонил Крестному минут за пятнадцать до последнего звонка Лещинского. Крестный назначил ему встречу в одной из принадлежащих ему самому забегаловок на Арбате – маленьком баре-ресторанчике, работавшем круглосуточно. Главным достоинством этой забегаловки были два уединенных кабинетика, о которых мало кто знал, кроме самых проверенных постоянных посетителей. Там можно было спокойно «ширнуться», трахнуть свою подружку или своего дружка, если кому приспичило, можно было и серьезно поговорить, не опасаясь быть услышанным посторонними ушами. Это было одно из немногих в Москве мест, где у стен ушей нет.

Ивана проводил внутрь какой-то мрачный верзила с пустым взглядом из-пол мохнатых бровей. Едва увидя его, Иван вспомнил великана по прозвищу «Гризли» из своего взвода в Чечне – непонятной национальности, заросшего до такой степени, что глаза только видно было, вечно мрачного и молчаливого. Про него рассказывали, что он голыми руками может отрывать головы чеченцам: садится им на плечи, фиксирует ногами туловище, вытягивет голову жертвы вверх, растягивая шейные позвонки, затем делает четыре оборота в одну сторону и резко дергает вверх. И головы, будто бы, отрывались. Сам Иван, правда, этого не видел и до конца не верил этим рассказам...

Крестный уже приканчивал цыпленка-гриль, когда Иван вошел в тесную комнатушку. Он кивнул Крестному, проводил глазами унесшего грязную тарелку верзилу и спросил:

– Кто это?

– Что? – не понял Крестный. – Ах, это... Не волнуйся, он абсолютно надежен. Он глухонемой. Когда-то давно он настучал на одного из наших. Ребята хотели его шлепнуть, кстати здесь же, в этой комнате. Но я посоветовал оставить его здесь работать. Ему только отрезали язык и проткнули барабанные перепонки. Ничего. Лет пять уже служит нормально...

– Что ты узнал? – спросил Иван, не уточняя, что он имеет ввиду.

Крестный его прекрасно понял.

– Кое-что узнал. Ваня, вот те крест, вот гадом буду – я тут ни при чем. Лещинский кое-что разнюхал. Говорит, это люди Белоглазова. Кто именно, еще не знаю...

– Вот что, Крестный. Я ведь и сам узнаю.

– Не надо, Ваня. Не горячись. Лещинский еще понюхает. У него нос на это чуткий. Только он сейчас запаниковал сильно. Его пока спрятать надо, чтобы на напорол со страху. Отвезешь его в «отстойник», пусть недельку-другую посидит там, успокоится. Тебе и самому бы отдохнуть, но есть у меня к тебе одна просьба. Дельце так, небольшое, но кроме тебя, доверить некому. Отвезешь его и приезжай, подробности расскажу.

В это время зазвонил телефон.

Крестный взял трубку, поморщился и сказал совершенно другим тоном, как будто не он сейчас добродушно-заботливо разговаривал с Иваном:

– Лещ, поедешь домой. Там тебя будет ждать мой человек...

Разыскав у Никитских ворот дом Лещинского, Иван не торопился подходить близко. Он видел, как на пятом этаже загорелся слабый свет в окне – толи телевизор, толи настольная лампа.

Чутье, о котором говорил Крестный, не подвело Ивана, как не подводило ни разу после Чечни.

Ну, не хотелось ему входить в подъезд, не шли ноги и все. Тем более, у подъезда стояли две машины – «форд» и «жигули-девятка». Не любил Иван машин у подъезда. Мало ли кто скрывается за темными стеклами в этих торчащих у подъездов машинах.

Нет ничего хуже, чем подниматься по лестнице с чувством неизвестной опасности за спиной.

Иван достал пачку «Winston», закурил.

Нет, не верит он этому Лещинскому, которого в глаза не видел. Просто у него было свое представление о чиновниках, жирующих на государственной власти. Крысы они все, готовы друг другу горло перегрызть из-за денег. А когда чувствуют опасность, рвут в клочья всех, кто оказывается рядом, такой уж у них инстинкт самосохранения.

Закон крысиного подвала – чем больших ты утопишь в вонючей жиже под ногами, тем выше твоя голова над ее поверхностью.

Только зря они боятся смерти, подумал Иван.

Эти люди мертвы от рождения.

Забирать их жизни легко, но скучно, словно на тренировке отрабатываешь одно движение, повторяя его тысячи раз, доводя до автоматизма и не чувствуя уже за ним его содержания. Иван знал, что профессионалу без этого не обойтись, автоматизм реакций – вещь необходимая в его профессии, но знал также и то, что автоматизм убивает чувство реальности происходящего. Если нажимаешь на курок автоматически, то лишаешь смерть ее содержания, ее энергии.

Смерть имеет главный смысл не для того, кто умирает, ему уже все равно, а для того, кто убивает. Если убиваешь, ничего не чувствуя – ты сам уже мертв, твоя смерть уже ходит где-то неподалеку.

Такое убийство бессмысленно, оно ничего не изменяет в тебе, не дает тебе энергии для того, чтобы продолжать жить и продолжать убивать.

Иван докурил до фильтра, затушил пальцами огонек чуть тлеющего окурка.

Он уже принял решение. В подъезд он не пойдет. Пусть идиоты в машинах дожидаются кого-нибудь другого. Такого же идиота, как они.

Так. В доме три подъезда. Из двух оставшихся у одного тоже стоит машина.

Но если они – правда, Иван не знал, кто – они, но готов был поклясться, что они его ждут, – хотели бы перекрыть все входы в дом, машины стояли бы у каждого подъезда. Значит, там они его не ждут.

Но в какой из подъездов идти? Иван не доверял умозрительной логике, он доверял только логике событий. Если не можешь выбрать один из двух одинаковых вариантов, нужно дождаться, когда вмешается случайность.

Иван взглянул на часы.

Без пяти минут двенадцать. В такое позднее время он может и не дождаться никакой случайности. На этот счет у него было еще одно правило: если случайный фактор медлит, нужно его организовать.

Иван вернулся на Тверской бульвар.

Нужный объект попался ему минут через пять.

У одной из бульварных скамеечек, едва схоронясь от случайных взглядов патрулирующих канареек жиденькими зарослями каких-то кустов с уже распустившимися листьями, лежал тот, кто ему был нужен. Обычный московский пьяница, не сумевший дойти до дома. Может быть это был и загулявший «гость столицы», Ивана это нисколько не интересовало. Главное, чтобы он не успел еще проспаться на свежем воздухе и не начал соображать.

С трудом подняв непослушное тело московского алкоголика, Иван попробовал поставить его на ноги. Самостоятельно тот мог простоять не более двух-трех секунд. Затем ноги его подгибались и он устремлялся к облюбованному им месту за лавочкой на Тверском бульваре.

«То, что нужно», – решил Иван.

Он обхватил мужчину, оказавшегося толи «лицом кавказской национальности», как выражаются менты в своих сводках, толи грузинским евреем. Парень лет двадцати пяти был весьма не брит, видно не первый день уже «гулял», перегаром от него несло так, что Иван даже произнес мысленно: «Однако! ».

Около дома Лещинского Иван в обнимку с пьяницей появились еще через пять минут и, постоянно падая и поднимаясь, направились прямиком через клумбу к среднему подъезду, у которого машин вообще не было.

У дверей подъезда Иван затеял возню с пьяницей, роняя его и поднимая снова, чтобы иметь время подобрать шифр на кодовом замке. Удалось ему это далеко не сразу, но пьяный «кавказец» ему хорошо подыграл. Он, наконец, пришел немного в себя и заявил:

– Ты че возишься, брат? Пошли, я выпить хочу. У Вальки есть. Открывай. Че, никак? Вот, блин, я всегда тоже по полчаса вожусь. Щас. Не ссы. Щас вспомним.

Он задрал голову и заорал:

– Ей, Валька! Какой у нас код, я забыл.

Ивану, к счастью, удалось справиться с замком, иначе пьяница разбудил бы весь дом. Пришлось бы делать вид, что они перепутали дома и начинать все сначала.

– О! – радостно воскликнул он, когда Иван распахнул дверь. – Молоток! Дай пять.

Ивану пришлось с ним поцеловаться, и, обнявшись, они кое-как вписались в дверь.

Далеко тащить его Иван не стал. Слегка стукнув ему ребром ладони по шее, чуть ближе к левому уху, Иван усадил его в темном углу под лестницей, уверенный, что до утра его никто не обнаружит, а сам он тоже вряд ли очнется.

Иван был доволен его работой.

Вещи и люди в его руках именно работали, а не просто подчинялись его воле.

Взять хотя бы оружие.

Конечно, в экстремальных ситуациях Иван пользовался любым, которое попадалось под руку. Лишь бы оно могло стрелять.

Другое дело – когда Иван выбирал себе оружие. Он знал – у каждого пистолета свой характер. Дело не в системе: с иного нагана положишь больше целей, чем с первого попавшегося самого современного полуавтомата.

Главное – почувствовать пистолет.

Не пристрелять, это само собой, а именно – почувствовать. Осечки не происходят сами собой, как и кирпичи сами собой не падают. В руках Ивана никогда ни один пистолет, который он выбирал сам, не дал осечки.

Просто Иван знал, выстрелит пистолет, когда он нажмет курок, или нет. И поэтому не стрелял, когда знал, что последует отказ.

Свои пистолеты Иван любил. И они его не подводили.

С людьми, которых он, по необходимости, использовал, было то же самое. Если Иван выбирал на какую-то роль сам, он обычно не раскаивался в этом. Потому что, человек точно соответствовал этой роли.

Иван похлопал по щеке отключившегося пьяницу и двинулся наверх.

Выход на чердачную площадку был загорожен решеткой, закрытой на довольно внушительный амбарный замок. Не тратя времени на замок, Иван просто разогнул слегка прутья решетки, скорее декоративной, чем призванной преградить кому-то путь, настолько широко было расстояние между ее прутьями, и протиснулся между ними. Зато на чердачной двери вообще никакого замка не было.

Пройдя через помещение технического этажа, как теперь, в новых домах, стали называть обычные прежние чердаки, Иван выбрался в подъезд Лещинского, проделав ту же операцию с решеткой, только стараясь производить как можно меньше шума. И это ему удавалось очень успешно.

На пятый этаж он спустился очень спокойно и бесшумно.

А вот перед дверью квартиры Лещинского застрял на несколько минут.

Иван стоял и прислушивался.

Не к звукам – квартира молчала ровно и мертво. Иван прислушивался к своим ощущениям. И чем дольше прислушивался, тем меньше ему хотелось браться за замок.

У него было смутное чувство, что кто-то ждал от него именно этого действия, чтобы он открыл замок и вошел в дверь.

Кто-то посторонний словно спланировал действия Ивана, а он сейчас должен был только подчиниться чьей-то чужой логике, чужой воле.

Чужой логике Иван подчиняться не умел. А чужая воля для него и вовсе не существовала. Он не знал, что это такое. В его голове после того, как он победил Чечню и закончил там свою чеченскую войну, такого понятия просто не могло существовать.

Иван очень легко, можно сказать, нежно коснулся входной двери квартиры Лещинского. И она тут же отозвалась, выдала ему свою тайну.

Дверь оказалась не запертой.

«Ясно, – сказал себе Иван, – меня ждут. »

Существовала только одна причина, про которой дверь могла оказаться на запертой – чтобы хозяину не пришлось к ней подходить.

Если Лещинский подойдет к двери, рассуждали, видимо, те, что ждали Ивана в квартире, у Ивана будет возможность просто выдернуть его из квартиры и попытаться скрыться с ним. А может быть и убить.

А так, если Иван ничего не подозревает и позвонит в звонок, Лещинский крикнет погромче: «Открыто! » и тому придется входить в квартиру.

Если здесь его ждут, этот путь закрыт. Это была одна из аксиом, по которым жил Иван.

Он осторожно поднялся на шестой этаж.

Иван попытался вспомнить, как расположены лоджии в квартире Лещинского, но потом сообразил, что лоджии есть в каждой квартире, и ему подойдет любая. Однако необходимо было выбрать, и Иван выбрал ту, к которой он случайно оказался ближе.

Хозяева, видно, были победнее, чем зажиревший Лещинский и замок в двери их квартиры был намного проще, чем у их соседа снизу.

Иван справился с ним секунд за тридцать.

Первое, что он сделал, проскользнув внутрь – принюхался.

Псиной не пахло.

«Неплохо, – подумал Иван. – Чем меньше шума, тем лучше. »

Отсутствие собаки сильно облегчало его план.

Если бы в квартире оказалась собака, пришлось бы ее убивать, причем руками и как можно тише. Иван справился бы с этим, справился бы и с хозяевами, но только в том случае, если бы собака кинулась на него молча. Если бы она залаяла, Иван был бы демаскирован и его появления в квартире Лещинского могли бы ждать уже и сверху.

Едва войдя в квартиру, Иван услышал, что работает телевизор. Квартира была стандартной планировки и Иван сразу определил, что телевизор находится в зале.

Темную кухню он миновал спокойно, там явно никого не было.

Подойдя к открытым дверям в зал, Иван вытащил из кармана маленькое зеркальце и с его помощью внимательно осмотрел – что там, в зале.

В зале, почти спиной к дверям, сидел в кресле перед телевизором мужчина в трусах и, увлекшись, смотрел на экран. Шел футбольный матч на один из международных кубков.

Ивану вновь повезло.

«... Матеус проходит в штрафную, – услышал он голос комментатора, – обыгрывает защитника... Удар! Штанга! Но мяч вновь отлетает к нему. Еще удар! Гол! Главный бомбардир немцев сравнял счет в матче с голландским „Аяксом“. Теперь все начинается сначала, счет вновь ничейный... »

Под эту тираду Иван спокойно прошел за спиной у мужчины, сидящего перед телевизором, уверенный, что тот не сможет сейчас глаз оторвать от экрана.

Теперь его интересовала комната справа по коридору, толи спальня, толи детская.

«Какая разница, – подумал Иван, – лишь бы без шума. »

Света в ней не было. Иван заглянул в ванную, нашел широкий махровый халат, набросил его на себя поверх одежды, и тихо проскользнул в комнату. Ее наполнял слабый, рассеянный свет от фонарей за окном и крепкий возбуждающий запах сладковатых духов. Это была явно спальня.

– Насмотрелся что ли на свой футбол? – не повернув головы, встретила его недовольным вопросом лежавшая на постели ничком женщина. – Что, теперь мужики в трусах тебя больше привлекают, чем голые бабы?

Иван пригляделся к ней. Она была обнажена, толстые ягодицы подрагивали, бедра слегка ерзали из стороны в строну. Руками она сжимала свои груди.

– Я с твоим футболом, блин, сама научусь кончать, без тебя. Ну, иди скорее, сунь в меня свой член, – она слегка раздвинула ноги и немного приподняла зад.

Иван тихо подошел, положил ей руку между ягодиц, на пыщущее жаром скользкое влагалище.

– А-а-а! – простонала она.

Тихим аккуратным ударом в затылок Иван на время прекратил ее сексуальные мучения. В себя она придет теперь не скоро. Он прикрыл ее халатом, открыл дверь на лоджию, вышел наружу.

С помощью нехитрого приспособления, представлявшего собой крепкий металлический крюк, заключенный в резиновую трубку, Иван бесшумно спустился с шестого этажа на лоджию пятого.

Иван стоял на лоджии, прижавшись к стене, и раздумывал, что делать дальше. Не столько даже раздумывал, сколько ждал момента, когда решение само родится в его мозгу.

Своей интуиции он доверял больше, чем своей логике.

Тихий звук открываемой дверной защелки прервал его ожидание.

Решение само шло навстречу Ивану. Он только весь подобрался и застыл в неподвижности, готовый к любым активным действиям.

Пока Иван путешествовал по подъездам, чердакам и квартирам, окольными путями добираясь до жилища Лещинского, в его квартире уже начали нервничать. Старший фээсбэшник связался по рации с офицером, что остался в машине, и тот сообщил, что в подъезд пока не вошла ни одна живая душа.

Полноватый начал злобно поглядывать на Лещинского, словно тот был виноват в том, что посланный за ним человек опаздывает. Сам Лещинский сидел ни жив, ни мертв, гадая, к добру, или к худу, что никто еще не явился, хотя назначенный Крестным срок давно уже прошел.

Два молодых оперативника уже просто измаялись на своих постах, не понимая обстановки и каждую секунду поначалу ожидая появления в дверях какой-нибудь фигуры с пистолетом в руках. Но ни кто все никак не появлялся и не появлялся. Они просто устали от напряжения и, незаметно для себя, постепенно расслабились. Поэтому, когда старший приказал одному из них выглянуть на лоджию и проверить визуально обстановку внизу, у дома, тот подумал прежде всего о том, что на лоджии можно быстренько курнуть втихаря. Все равно, никто, как видно, сегодня в эту квартиру уже не придет, раз не пришел раньше.

На лоджию он выходил расслабленно, будто у себя дома, а не на задании, в квартире объекта.

Иван убрал его тихо. Он резко, но бесшумно ударил его большим пальцем в основание шеи, пробив трахею и тем самым сильно ослабив поток воздуха через голосовые связки. Пытаясь вздохнуть, парень выпрямился и расправил грудную клетку. Иван ударил его второй раз, тем же большим пальцем попав точно в солнечное сплетение и пробив расслабленные брюшные мышцы.

Чтобы подающее тело не произвело лишнего шума, Иван подхватил оперативника и уложил его на бетонный пол лоджии лицом вверх. Тело парня конвульсивно вздрагивало, он пытался вздохнуть, но кровь, затекающая из раны в горло, мешала ему. Мучаться ему оставалось не более минуты.

Наблюдать картину его агонии у Ивана не было ни желания, ни времени.

Он бесшумно проник в комнату через дверь лоджии. Комната оказалась спальней. Дверь в нее была приоткрыта, и сквозь нее пробивался слабоватый рассеянный свет из коридора. Иван осторожно выглянул.

Полутемный коридор был пуст. Насколько Иван мог видеть, остальные двери были плотно притворены, кроме одной, тусклый свет из которой освещал коридор.

«Меня ждут там, – подумал Иван. – Ну, вы почти дождались, ребята. Я сейчас буду. Интересно, сколько вас там? »

Он открыл дверь пошире и сделал несколько шагов по коридору, специально ступая так, чтобы его было слышно. Чтобы не попадать в зону видимости тех, кто находился в открытой комнате, Ивану пришлось идти вдоль самой стены. Он уже был в двух шагах от дверного проема, когда в тишине, нарушаемой только его шагами, услышал характерный звук спускаемой в унитазе воды.

«Одна из закрытых дверей – сортир, – пронеслось в голове у Ивана. – Сейчас из него кто-то выйдет. »

Он знал, что у него на размышление есть секунда, не больше. Он торчал в коридоре, как мишень на стрельбище. Путь же у него был единственный – только в открытую комнату, где его ждали. Нырнув в любую другую, он получал, может быть, больше тактических преимуществ, но оказывался на обочине ситуации.

Схватив первое, что оказалось поблизости, – напольную китайскую вазу, – Иван размахнулся, как дискобол, и, сделав шаг вправо, чтобы увидеть источник света в открытой комнате, швырнул вазу в настольную лампу. Он успел заметить округлившиеся глаза человека, сидящего за огромным письменным столом, и поднимающийся пистолет второго, расположившегося в кресле у окна.

Не дожидаясь выстрела, Иван оттолкнулся ногой от косяка двери и влетел в комнату, стараясь придать движению своего тела наиболее непредсказуемую траекторию. Иван не слышал выстрелов, но успел во время своего падения заметить две вспышки и в ответ дважды нажать на курок. Кто-то тонко и пронзительно завизжал.

Вместе с грохотом разбивающейся лампы, вазы и, очевидно, застекленного книжного шкафа, стоящего за спиной сидящего за столом человека, наступила темнота. Ивана занесло влево, он оперся спиной о что-то твердое и замер, вслушиваясь в беспорядочные звуки в темной комнате.

Через мгновение он разобрался в местоположениях источников шума и сделал еще два выстрела – один в направлении, как он полагал, двери в коридор, другой – в сторону кресла у окна. И тут же, оттолкнувшись спиной от опоры, сменил позицию, рассчитывая оказаться под прикрытием письменного стола от возможных ответных выстрелов человека у окна. Ответного выстрела не последовало. Отдаляющийся визг мешал Ивану определить, движется ли еще кто-нибудь в комнате, и он вынужден был выжидать, прислушиваясь.

Опасности Иван не почувствовал. Если и был в комнате кто-то жив, вреда он Ивану причинить не мог. Иван мысленно плюнул на «подранка» и бросился к выходу. Споткнувшись о чье-то тело, он едва не врезался в косяк, но все же попал в дверной проем.

Машинально рассчитывая в темноте коридора расстояние, Иван в несколько прыжков достиг входной двери и распахнул ее. Визг доносился уже с нижних этажей. Иван резко затормозил свое внутреннее стремление охотника преследовать добычу. Лещинский, а визжал именно он, в этом Иван не сомневался, поднял на ноги уже половину подъезда. Иван прислушался. Хлопнуло несколько дверей, раздалось невнятное гудение чьих-то возгласов и всплески вопросительных криков. Иван различил среди общей сумятицы голос с уверенными, командными интонациями.

Иван понял, что надо уходить, пока свободен путь, которым он попал в квартиру Лещинского. По крайней мере, Иван еще надеялся, что он еще свободен.

Брать Лещинского в такой ситуации было бы совершенно неоправданным риском. Сколько противников внизу, Иван не мог даже предположить, да и самого Лещинского уже скорее всего вывели из опасной зоны.

Оперативник, оставленный Иваном на лоджии, уже не хрипел. Впрочем, Иван не обратил на него ни малейшего внимания. С помощью того же крюка он легко поднялся на лоджию шестого этажа. Осторожно заглянув в окно спальни, Иван убедился, что там по-прежнему темно и не наблюдается никакого оживленного беспокойства.

Дверь на лоджию была не закрыта, видно, после Ивана никто к ней не подходил. Резко открыв ее, Иван увидел голого мужика, пыхтящего над своей бесчувственной женой. Тот явно трахал жену, еще не пришедшую в сознание. Мужик едва успел поднять голову, как Иван въехал ему в нос рукояткой пистолета. Тело голого мужчины от удара сдвинулось назад и он уронил окровавленный нос в ягодицы супруги.

Прихватив в прихожей какую-то шляпу и сдернув с вешалки длинный плащ, Иван схватил стоявший у зеркала дипломат и вышел в подъезд. Прислушался. Тишина. Шум в соседнем подъезде не вызвал здесь никакого оживления. У капитальных стен звукоизоляция, видимо, была неплохая.

Иван быстро спустился и осторожно выглянул.

У соседнего подъезда стояла группа мужчин, судя по их домашним халатам и тренировочным костюм – жильцов дома. Высокий мужчина в кожаной куртке, тренированной фигурой и сдержанными движениями очень напоминавший типичного мента-оперативника, стоя у «девятки», говорил что-то в трубку мобильного телефона.

Лещинского видно не было. В машине он был или в подъезде, Иван не знал. Может быть его вообще уже увезли, поскольку второй машины, «форда», рядом с подъездом не было.

Иван спокойно вышел на улицу и направился в сторону от толпившихся у дома людей.

Он услышал возгласы у соседнего подъезда, направленные явно в его адрес.

– А это кто такой?

– Да вроде не знаю...

– Эй, друг, подойди сюда!

– Эй!

В следующее мгновение Иван почувствовал, как его спина превратилась в мишень.

Взрыв адреналина в крови бросил его в сторону, заставив прокатиться по луже, оставленной недавним первым майским ливнем. Одновременно со своим падением, он услышал выстрел. Выстрелив в ответ наугад, не глядя, Иван не стал даже выяснять, попал он в кого-нибудь или нет.

Он бросился за находящийся от него метрах в пяти угол дома, на ходу сдирая с себя грязный мокрый плащ. Шляпу и дипломат он выбросил еще при падении.

Выбравшись на Тверской, Иван, насколько было возможно, привел себя в порядок, и тут же принялся ловить попутку, благо времени по меркам ночной Москвы и ее ночных «извозчиков» было еще не много.

Какая-то мысль засела в его мозгу, не желая покидать его, но и не проясняясь до полного осознания. Что-то было неправильное в сегодняшней ночи и тех событиях, что только что в ней произошли. Иван никак не мог сообразить – что? Он двигался и мыслил еще по инерции.

Иван прокрутил еще раз в голове свои действия с самого начала и не нашел ошибки, разве что – вообще не надо было соваться к Лещинскому после того, как он интуитивно почувствовал опасность.

Интуиция предупреждала, но и только. Она ничего не объясняла. А теперь он, по крайней мере, получил достаточно много информации о противнике.

И о Лещинском. Тот оказался приманкой. А значит успел заложить Крестного и рассказать все, что знал. А если не успел, то еще расскажет.

«Жалкий, маленький слизняк, дрожащий над своей жизнью», – подумал Иван о Лещинском.

И тут он понял, какая мысль не давала ему покоя. Сознание Ивана словно отталкивало ее, не желая замечать, стремясь спрятаться от осознания необычного и неприятного для Ивана факта.

Сегодня он впервые со дня своего появления в Москве не выполнил задание.

Лещинский был жив и находился в руках противника.

Это была его, Ивана вина.

Крестный никогда не сможет, да и не захочет его в этом обвинить. Но Иван всегда сам обвинял и оправдывал себя. И сам себе выносил приговор.

«Ты не профессионал, – заявил Иван самому себе. – Сегодня ты обманул смерть, оставил ее голодной, неудовлетворенной. Ты должен был убить Лещинского, когда понял, что он в чужих руках. И ты не сможешь теперь считать себя человеком, понимающим ее, пока Лещинский будет жив. Как и где ты убьешь его мне абсолютно все равно. Но если ты хочешь себя уважать, ты должен это сделать. »

Иван скрипнул зубами от досады на самого себя. Неудовлетворение червем копошилось у него внутри. С этой червоточиной в мозгу Иван отправился к Крестному.

Глава XI.

Когда Иван выбирался из дома, Лещинский сидел в машине. Он скорчился на заднем сидении «девятки» и негромко по собачьи подскуливал, не отдавая себе отчета в том, что он делает и что происходит вокруг. Лещинский не мог заставить себя поднять голову и выглянуть на улицу. Он знал и помнил только одно – только что он чудом уцелел в поднявшейся из-за него драке.

Когда в дверном проеме появилась темная фигура и прямо в него, в Лещинского запустила огромной китайской вазой, он просто обезумел от страха. Этой вазой его непременно хотели убить, решил Лещинский. Он помнил ее стремительное приближение, закрывающее весь горизонт зрения, и свое судорожное движение вниз, под стол. Выстрелы, грохот бьющегося стекла, дождь осколков словно ошпарили его и он, как таракан, рванул на четвереньках прямо вперед, к открытой двери. При этом он, кажется визжал, но не мог сказать точно, так ли это.

Он несся в полуметре от пола так быстро, что просто сшиб с ног попавшегося ему на пути человека, упавшего через него вперед, и домчавшись до двери, с тем же неосознанным и не замечаемым им самим визгом ломанулся вниз. Он успел добежать до второго этажа, когда сзади захлопали двери соседей и раздались их голоса. Входная дверь тоже хлопнула и через мгновение Лещинский оказался лежащим на ступеньках с вывернутой назад рукой. Лицо его было прижато к бетону, но визжать он не перестал, а только немного снизил тон и громкость крика – дышать было трудно.

– Заткнись, сука! – услышал он злой повелительный голос. – Встать!

В затылок ему упирался ствол пистолета. Было больно и очень неудобно.

Лещинский поднялся, но визг не прекратил, а лишь помотал головой, не могу, мол, замолчать.

Офицер из ФСБ, тот самый его знакомый, замахнулся на него рукояткой пистолета. Лещинский зажмурился, но не замолчал.

– Вот вы двое, – сказал фээсбэшник мужчинам в халатах и домашних тапочках, первым из жителей дома оказавшимся на площадке второго этажа, – держите его здесь. Глаз не спускайте.

– Не бойтесь, он не вооружен, – добавил он, заметя их некоторую нерешительность.

– Господа, а что случилось? – вылез вперед еще один, в адидасовском костюме, с газовым пистолетом в руке.

– Ты встань внизу, – тотчас же определил его фээсбэшник. – В подъезд никого не впускать, из подъезда никого не выпускать.

– Остальным – не подходить, – крикнул он уже на бегу, прыгая вверх по лестнице через три ступеньки и отталкивая торчащих на его пути полуодетых жильцов подъезда.

Ворвавшись в квартиру с соблюдением всех предосторожностей, – выставив зажатый в обеих руках пистолет вперед и обводя им все подозрительные углы и закрытые двери, фээсбэшник нашарил, наконец, выключатель в коридоре и включил свет.

Пороховая гарь выстрелов не успела еще рассеяться.

На входе в раскрытую дверь одной из комнат он увидел молодого оперативника, лежащего лицом в луже крови на полу, с неестественно заведенными назад руками. Его пистолет валялся рядом.

– Петя! – заорал фээсбэшник и бросился к нему. На темечке у того, кто еще недавно был Петей, красовалась небольшая дырка, из которой вытекала струйка крови.

Офицер скрипнул зубами.

– У-у, бляди! – вырвалось у него. И тут же он заорал:

– Никитин! Ты жив? Никитин!

Негромкий стон у окна заставил его броситься туда и отшвырнуть перевернутое кресло. Полноватый, которого он называл Никитиным, схватившись обеими руками за ногу, пытался подняться.

– Как ты? Идти можешь?

Никитин покачал головой.

– Вызови группу. И медиков, – сказал он. – Что с Лещинским?

– Внизу он. Соседи сторожат.

– Живучий, сука. Смотри, Сергей, если убежит...

– Не убежит. Он там обосрался со страха.

Никитин глянул на него исподлобья. Прошипел, не разжимая зубов:

– Гляди, я сказал... Яйца оторву, если убежит.

– Я щас, группу вызову, – заявил вскакивая тот, кого Никитин назвал Сергеем, готовый бежать к машине.

– Стой. Посмотри, что со вторым, – Никитин кивнул на труп, лежащий в дверях.

Сергей быстро обшарил комнаты.

– Нет его.

– Этот сука через лоджию пришел. Там смотри.

Сергей вернулся через минуту бледный как мел.

– На лоджии Андрюха. Мертвый. Дыра на шее. И в груди. Чем это он его так?..

– Руками, – Никитин усмехнулся. Затем сморщился от боли.

– Да вызови ты, что ли медиков, – крикнул он. – Я же кровью истеку.

Сергей бросился к двери. Но перешагнув лежащий возле нее труп, остановился, вновь скрипнул зубами и, не выдержав, спросил:

– Кто это был, товарищ полковник?

– «Отмороженный». Иван, – ответил Никитин.

И тут же заорал:

– Да беги же, блять ты такая, к телефону!

Сергей тут же пропал.

– Я свой найти не могу, – добавил Никитин уже тихо, то ли себе, то ли убежавшему вниз офицеру...

Мужики из подъезда помогли Сергею затолкать Лещинского в «девятку» и кучковались, обсуждая происшествие. Слова офицера, разговаривавшего с управлением, заставили их замолчать и прислушаться.

–... Никитин ранен. Двое убитых. Да нет, наши, наши убиты.

Сергей помолчал, выслушав чье-то мнение по этому поводу.

Лещинский, услышав про убитых, перестал скулить и начал икать. Он так ясно представлял себя на их месте, что у него начало нестерпимо ломить висок, куда, как он представлял должна была попасть пуля.

– Заткнись, блять поганая, – зашипел на него Сергей, прикрывая ладонью трубку.

– Нет. Ушел, – нехотя выдавил он из себя в трубку в ответ на неслышный для остальных вопрос.

– Мужики, а это кто такой? – вылез вдруг вперед «адидассник» с газовым пистолетом, указывая его стволом на выходящего из соседнего подъезда человека в шляпе и плаще.

– Да вроде не знаю такого... – ответил кто-то.

– Эй, друг! Поди-ка сюда! – обрадовался обладатель газовой пушки. – Эй!

Он даже сделал три шага в сторону Ивана, как вдруг офицер бросил телефонную трубку и стал судорожно выдирать пистолет из кобуры. Выхватив его, наконец, он вскинул руки и выстрелил, но одновременно с выстрелом человек, почти дошедший до угла дома, резко дернулся вправо, упал и покатился в лужу, успев при этом выстрелить тоже.

– Ой, бля, мужики, – вскрикнул один из мужчин и схватившись обеими руками за живот, начал оседать.

Когда невольно взглянувший на него Сергей перевел взгляд обратно, туда, где только что катился по луже человек, там уже никого не было. Он с размаху влепил рукояткой пистолета по капоту «девятки» и заорал:

– Всем по домам! Быстро! Сидеть дома и ждать!

– Вот ты! Вызовешь скорую, – ткнул он кого-то кулаком в спину и махнул рукой в сторону раненого. – Этого оставить здесь.

Через минуту двор опустел.

Сергей сел на асфальт у переднего колеса и закурил.

Машина слегка дрожала. Была ли это его собственная дрожь не нашедшего выход напряжения, или вибрировал трясущийся в машине Лещинский, Сергея не интересовало.

У него перед глазами стояли пробитая пулей петькина голова со свежей струйкой крови и разодранная шея застывшего на лоджии Андрея...

Полковника Никитина уложили в спецгоспиталь МВД минимум на неделю. Рана, полученная им в квартире Лещинского, оказалась не опасной, но неделю стационара медики ему обещали, причем первые дни вообще не разрешили вставать, даже на костыли.

Поэтому, когда генерал-лейтенант Романовский вошел а его палату, он привел Никитина в немалое беспокойство. Никитин заерзал на своей кровати, не зная, попытаться ли все же встать, несмотря на острую боль в простреленной ноге, или воспользоваться привилегией тяжелобольного и разговаривать с генералом лежа.

Одно дело, если бы ногу ему прострелили при более благоприятных для его карьеры обстоятельствах, – он бы не задумываясь пренебрег бы табелью о рангах. Но киллер, на которого они охотились уже недели две, опять ушел, на этот раз уложив уже двух человек, правда еще желторотых. Но и сам он, Никитин, оказался ранен, хотя его-то уж никак желторотым не назовешь.

Да и не было у Никитина уверенности, что ранение у него случайное, скорее наоборот – случайность в том, что он остался жив.

В общем, почувствовал он себя крайне неуверенно, оказавшись нос к носу с Романовским, молодящимся старым пердуном весьма интеллигентной наружности – подтянутым, тщательно выбритым, благоухающим «Богартом» и поблескивающим антикварным золотом пенсне.

Про Романовского ходили сплетни, что он красит не только голову, но и брови, что имеет болезненное пристрастие курировать дела по сексуальным меньшинствам, и что пенсне свое он приобрел в Екатеринбурге, когда оказался в составе государственной спецкомиссии, решавшей проблему подлинности откопанных там, якобы, останков семьи расстрелянного последнего российского императора.

Про крашенные брови Никитин не верил, просто волосы у Романовского были, действительно, на редкость для его шестидесяти пяти густы и черны. Но это уж природа, а не краска, думал Никитин.

Намеки на сексуальную ориентацию Никитин с негодованием отметал, просто потому, что ему самому противно было об этом думать.

А вот про пенсне – очень может быть, что Романовскому оно досталось «по наследству» от покойного императора в силу созвучности фамилии. Было, было у генерала это тщеславие, на котором играли порой провинциальные подхалимы. И часто – с большой пользой для себя.

Но это тоже природа, против которой не попрешь. Что есть, то есть.

Впрочем, и это, возможно, вранье, подумал Никитин.

Он вспомнил неофициальный отчет той екатеринбургской комиссии, который ему удалось прочитать в подлиннике. Там, помнится, сообщалось, что, судя по эксгумированным останкам, перед захоронением они были, видимо, тщательно обобраны – и у императора, и у императрицы отсутствовали не только какие-либо украшения, но и все золотые зубы.

Хотя, хер ее знает, когда их выломали – перед захоронением, или спустя девяносто лет после него. Сейчас народ пошел наглый – в отчетах нарисуют такую повесть, хоть слезы лей.

– Лежи, ну тебя на хрен с твоим солдафонским этикетом, – с порога заявил Романовский, заметив неуверенное беспокойство Никитина.

– Есть, товарищ генерал, – решил прикинуться дураком Никитин и тут же пожалел об этом. Потому что сам Романовский был далеко не дурак.

– Шерсть у тебя на жопе есть, стрелок ебаный, – мгновенно разозлился тот. – Ты бы еще раком встал и честь мне отдал.

Генерал не заметил, что его язвительность прозвучала двусмысленно. Может быть, такого рода шутки и дали повод для намеков на его пристрастие к делам о гомосексуалистах и лесбиянках.

– Да ты и встал раком перед этим мокрушником, – продолжал бушевать генерал. – А тот и натянул тебя как хотел – по самые яйца.

Никитин молча хлопал глазами.

Романовский взял себя в руки и минуты две молча сопел, усевшись у кровати Никитина и закурив тонкий коричневый дамский «Данхилл» с ментолом.

– Долго тебя здесь держать не будут, – сообщил наконец он. – Я уже распорядился. Отпустят через два дня. Но эти два дня не вставай, ты мне нужен в рабочем состоянии, а не как изуродованный в битвах герой, знаменитый на весь свет, но беспомощный как младенец. Этакий Геракл в доме престарелых...

Романовский сунул окурок в цветочный горшок на окне, достал еще одну сигарету.

– Можешь, кстати, курить открыто, – добавил он и отмахнулся рукой от кого-то неопределенного, скорее всего от медиков:

– Шли бы они в пизду со своими запретами...

Никитин достал из-под матраса мятую пачку «Примы».

Романовский поморщился, но промолчал.

Подымили, стряхивая пепел в стоящий на тумбочке стакан с остатками чая.

– Напишешь в рапорте все, что знаешь об этом деле, – Романовский утопил окурок в остатках чая. – Подробно напишешь. Со всеми деталями, источниками информации, ну и прочее...

Романовский словно что-то вспомнил.

– Хозяин интересуется подробностями. Кстати просил передать от себя лично, – генерал достал из кармана походную фляжку, передал Никитину.

– Короче, через два дня отчет чтобы был у меня, – закончил разговор генерал и, не прощаясь, вышел.

Никитин вздохнул с облегчением.

Взболтнул фляжку. Полная.

Открутил крышку, понюхал, и задохнулся от удовольствия.

Ух ты, сука! Неужели, знает Хозяин его вкусы?

Этот запах Никитин ни с чем не мог перепутать.

Густой, тягучий аромат французского коньяка защекотал ему ноздри, заставил где-то в желудке пробудиться жажду, поднимающуюся по пищеводу к самому горлу, и рождающую ожидание жгучей волны, падающей внутрь его души и ласковым теплом разливающейся по всему телу.

Никитин сделал большой глоток, медленно процедил его в горло, не выдержал паузы и сделал еще один глоток.

– «Готье», VSOP, что означает – «особо старый высшего качества», – почти пропел Никитин вслух. Эти слова звучали для него приятнее, чем любая музыка.

Вернувшись пару месяцев назад из Чечни, Никитин дня не мог прожить без коньяка. Пил он, конечно, и раньше, но – для удовольствия.

Ну, с бабами, ну, с друзьями, ну, дома иногда, с женой.

Коньячок просто помогал ему освободиться от некоторой скованности, в которую его погружало ежедневное копание в закулисной жизни России. Слишком много темных тайн этой жизни хранила его память, чтобы вот так легко можно было освободиться от них – взявшись за теплые бабьи титьки или потрепавшись с хорошим другом о легендарных делах далекой молодости.

Не отпускало.

А коньяк помогал. Топил все темное в своем терпком светло-коричневом аромате.

Но после Чечни Никитин вдруг поймал себя на том, что без коньяка вообще обойтись не может.

Трезвому ему становилось тоскливо, холодно и одиноко. Он не мог заставить себя работать так же эффективно, как прежде.

Да, что там, – работать просто не хотелось. Никитин даже стрелять не мог трезвый, мишень расплывалась в неопределенное пятно, пули шли в молоко. Коньяк обострял и зрение, и мысли.

Коньяк обострял саму жизнь. Хлебнув коньяку, Никитин даже на баб обращал внимание, хотя после Чечни на них почти не обращал внимание. Просто – не вспоминал о их существовании, даже когда в упор смотрел на какую-нибудь смазливую бабенку.

Не стоял у него «бабский вопрос» на повестке дня. Да и в штанах – тоже не стоял.

К французскому «Готье» он привык в Грозном. Предыдущий куратор спецподразделений ФСБ в Чечне оставил в наследство Никитину ящик настоящего, не левого, «Готье» под кроватью с гостиничном номере и целый КАМАЗ-длинномер, груженый такими же ящиками, стоящий в спецгараже Российского представительства в Чечне и числящийся за ФСБ, как «вещественное доказательство».

Никитин жил там месяца три, и дня не прошло, чтобы он не выпивал одну-две бутылки в день.

Трезвому слишком сложно было сохранять спокойствие глядя на то, что ему приходилось видеть и выслушивать каждый день, занимаясь розысками следов пропавших без вести своих спецподразделенцев. Следы эти он находил, практически, каждый день, и почти каждый из этих следов оставлял, в свою очередь, свой след в его душе, закаленной, казалось бы, десятками сложных и порой весьма жестких операций, которыми ему довелось руководить, или в которых он участвовал еще в качестве рядового исполнителя.

А поучаствовать Никитину пришлось немало.

Чего стоила, например, ликвидация лидера оппозиции Президенту одного из государств экваториальной Африки. Если бы тому удалось скинуть пробрежневского Президента, Россия потеряла бы свое политическое влияние не только в этой стране, но и еще в добром десятке соседних таких же полудиких государств.

«Ведь вся эта черножопая Африка, – подумал раздраженно Никитин, – это как одна огромная наша российская деревня. Стоит одному мудаку придумать какую-нибудь херовину, через час об этом вся деревня знает, и каждый норовит установить у себя на дворе такую же хренотень. А на хрена она ему нужна – и сам не знает. »

Этого черного оппозиционера, – как его, кстати, звали – Мванга? Нбанга? – нет не вспомнить, – убрали тогда лихо, запалив саванну, когда он поехал агитировать за себя свою родную деревню. Хижины из сухих стволов вспыхнули, как спички, сразу похоронив полдеревни, остальных добили из автоматов.

Всех пришлось перебить. Этих обезьян, ведь, не отличишь друг от друга – поди разбери там, кто политический лидер, а кто просто вчера с ветки впервые слез. У всех рожи идиотские.

Но то, что Никитин видел в Африке, в Гондурасе, в Чили, в Камбодже, на Кубе, в Ольстере, в Нью-Йорке, наконец, в Гарлеме, осталось в его памяти каким-то Приключением. Именно Приключением, с большой буквы.

Хотя и там гибли его друзья. Сам он был дважды ранен. Однажды чудом избежал смерти, приговоренный в Камбодже к казни, но успевший, воспользовавшись сумятицей после случайного взрыва бензовоза, добежать до реки, кишащей ядовитыми змеями. Его товарищ, подвернувший ногу, добежать не успел, и догнавшие его красные кхмеры забили его мотыгами. А Никитин успел. И кхмеры его не догнали, и в реке он не утонул, и змеи не укусили.

Конечно, он потом вернулся. И превратил весь их лагерь в золу и перегной с помощью напалма и огнеметов. Красные кхмеры превращались в пылающих кхмеров, факелами разбегались по полю, а Никитин со своей группой гонялись за ними и щедро поливали огнем. Ни один кхмер до реки добежать не сумел.

В Чечне не было никакого приключения. Даже с маленькой буквы. В Чечне была Смерть с большой буквы. Был такой же Страх. Чтобы привыкнуть к Чечне нужно было быть готовым к тому, что вместо воды тебе каждый раз будут предлагать кровь, а вместо хлеба – человеческое мясо.

К этому Никитин не смог привыкнуть.

Он привык к коньяку.

Никитин сделал еще один большой глоток и почувствовал, что он вполне готов, чтобы вспомнить и подробно изложить все, что хранилось в его цепкой профессиональной памяти. Он сел на кровати, взял бумагу, авторучку и размашистым остроугольным почерком привыкшим к разборчивой скорописи вывел первую строчку:

«Фигурант – Марьев Иван. Профессиональный киллер. Работает в основном в Москве, хотя иногда выполняет поручения человека по имени Крестный и в других городах России. »

Никитин сделал паузу, порылся в памяти, но так ничего не вспомнив, вздохнул и продолжал:

«О Крестном неизвестно почти ничего, кроме того, что он является заказчиком многих террактов, совершенных в Москве в последнее время. Последний по времени – убийство председателя совета директоров „Интегралбанка“ Кроносова. Есть основания предполагать, что заказано оно было не самим Крестным, а кем-то из представителей крупных российских финансовых групп. Крестный же выполнял лишь роль диспетчера. Исполнителем был Иван Марьев. »

Никитин опять подумал, хлебнул еще коньяку, и вновь взялся за авторучку.

«Иван Марьев – 1964 года рождения. Родился в Самаре, в семье служащих. Там же окончил среднюю школу и два курса Физического факультета Самарского университета.

Бросив университет, проходил военную службу в погранвойсках в Душанбе. Задержал восемь нарушителей государственной границы. Участвовал в действиях российских спецподразделений по ликвидации беспорядков в таджикской столице в составе среднеазиатского погранотряда.

После демобилизации был завербован в Среднеазиатское спецподразделение ФСБ. Прошел спецподготовку в спецлагерях «Ала-тоо», «Рыбинск» и «Центральный».

Результаты всегда показывал отличные. Стрельба – 997 очков в десяти сериях по десять. Тест на выживаемость прошел трижды с увеличением контрольного времени в геометрической прогрессии. Тест на физическую выносливость... »

Никитин на секунду остановился, припоминая свое удивление во время рассказа рассказа начальника спецлагеря «Центральный», и дописал конец фразы:

«... был прекращен после четырехкратного превышения контрольного времени. »

Он еще раз вспомнил, что ему рассказывали об Иване в «Центральном». Тот отжимался восемь часов подряд, без перерыва и отдыха в ровном темпе, под постоянным контролем медиков, которые, в конце концов прекратили тест и констатировали – Иван деже не сбил дыхание, хотя похудел за восемь часов на четыре килограмма. В стрельбе, проведенной непосредственно после теста на физическую выносливость, он показал свой обычный результат – 98 очков из 100 возможных.

Никитин невольно покрутил носом, поморщился от боли в простреленной ноге, хлебнул еще из фляжки и продолжал:

«Скорость реакции – аномальная: ответный выстрел производит одновременно, – Никитин слегка запнулся и подчеркнул слово „одновременно“, – неожиданного для него атакующего выстрела. Наблюдалось несколько случаев опережающего выстрела.

Тесты стрельбы в экстремальных условиях:

– в полной темноте по памяти с десятиминутной паузой – 90 из 100 возможных;

– в полной темноте по движущейся аккустической цели... »

Никитин снова поморщился, вспомнив пальбу в квартире Лещинского и написал:

... – 95 из 100 возможных;

– спиной к аккустической цели без поворота – 87 из 100 возможных;

– в линейном движении по неподвижной цели – 98 из 100 возможных;

– в линейном движении по линейно движущейся цели – 98 из 100 возможных;

– в линейном движении по турбулентно движущейся цели – 98 из 100 возможных;

– в турбулентном движении по неподвижной цели – 84 из 100 возможных;

– в турбулентном движении по линейно движущейся цели – 76 из 100 возможных;

– в турбулентном движении по турбулентно движущейся цели – 50 из 100 возможных. »

Никитин остановился, задумался – что еще? Он вспомнил молодых оперативников, которых потерял вчера, хлебнул еще из фляжки, написал:

«Владеет всеми видами единоборств, типовыми и индивидуальными спецприемами.

Хорошо разбирается в использовании технических и радиоэлектронных спецсредств слежения, защиты и поражения.

Способен эффективно применять ОВ и средства химической маркировки.

Повышенная чуткость к слежке и угрозе нападения.

В 1996 году направлен в Чечню, в юго-восточный горный квадрат в составе спецгруппы для ликвидации полевого командира Максуда Шамшиева и его отряда. Задание было провалено, группа была отрезана от основных российских подразделений и в течении восьми месяцев дислоцировалась в горах, вступая в редкие стычки с чеченской стороной. За два месяца до выхода группы из Чечни в районе вершины Казбек на территорию Грузии Иван Марьев из группы изчез вместе с еще двумя ее членами. Предположения о том, что он дезертировал или перешел на чеченскую сторону впоследствии не подтвердились. Марьев был объявлен пропавшим без вести. Чеченская сторона сведений о нем не предоставляла.

В марте этого года удалось установить, что Марьев был захвачен в плен и продан боевиками в рабство на горную плантацию опийного мака. Из показаний одного из пациентов центра психопатологической реабилитации, солдата по имени Иван, фамилию свою который вспомнить не мог, удалось установить, что он работал с Марьевым Иваном на одной плантации. По его сбивчивым словам, безоружный Иван убил несколько вооруженных чеченцев, среди которых были женщины и дети и ушел, бросив солдата на плантации. Насколько это соответствует реальности, установить не удалось.

Возможными следами Марьева в Чечне могут быть переправа на автомобиле через железнодорожный мост через Терек в районе северо-западнее Грозного и ликвидация смешанной казацко-чеченской семьи в станице Червленной. Хронология их совпадает с временем предполагаемого дезертирства Марьева из района военных действий.

Около года Иван Марьев находится в Москве. Вооружен. Располагает крупными суммами денег. Дважды был идентифицирован и взят под наблюдение. От наблюдения оба раза скрылся.

В ликвидациях проявляет иногда немотивированную повышенную жестокость. Склонен к нетрадиционным, оригинальным решениям, особенно в опасных ситуациях.

Места его дислокации не обнаружены. В контакты за время наблюдения не вступал. Живых родственников не имеет. Не женат. Внебрачных детей не установлено. Недвижимости или какого-либо другого имущества, зарегистрированного в Московской и Самарской областях, не установлено.

Две попытки ликвидации окончились неудачей, с потерями в три человека.

Нынешнее местоположение и предполагаемые действия – неизвестны. »

Никитин вздохнул и поставил точку.

Вот именно – неизвестны...