Бернард Глэмзер 18 страница

«Дорогая Кэрол, доктор Шварц сказала, чтобы ты не приходила в класс, если не будешь чувствовать себя лучше. Мисс Уэбли сказала то же самое. Не спеши. Увидимся позже.

Мэри Рут (Джурди)».

Вторая записка была от Донны:

«Пока, милочка. Желаю успеха.

Д. С. ».

Я знала, что не смогу сегодня пойти в класс на занятия. Не говоря уж об остальном, это обеспокоило бы других девушек. К тому же когда я глянула на свои часы, то увидела, что уже одиннадцать тридцать — половина дня прошла. Так что я надела свой старый черный купальник, халат, сандалии, спустилась в лифте самообслуживания и зашлепала к бассейну. Свежий воздух, вот что мне было нужно. Не солнце. Солнце, пожалуй, было лишним. Я растянулась на шезлонге под большим солнечным зонтом, выложив сигареты, спички и кошелек с мелочью, завернутые в шелковый шарфик, на стол рядом со мной; я лежала с закрытыми глазами, вроде и не спала, но и не бодрствовала, позволяя миру пролетать мимо меня. Я чувствовала, как если бы оказалась в западне у самого водостока бассейна, в той точке, где вода в неистовстве образует завихрение по часовой стрелке; и то и дело меня относило в Австралию, где вода вращается против часовой стрелки. Ей-Богу, в эти снотворные пилюли, должно быть, заложили динамит.

Постепенно я начала осознавать, что кто-то обращается ко мне, и когда открыла глаза и тщательно присмотрелась, я увидела, что это был мой старый и верный друг Н. Б. Дорогой старина Нат Брангуин своей собственной персоной, одетый в серый костюм с желтым галстуком-«бабочкой», как изящная, опрятная и хорошо ухоженная ценная канарейка.

— Ну, привет, — сказала я и чуть сонно улыбнулась ему.

— Фу ты, я разбудил вас.

— Я не спала, — пояснила я. — Вздремывала. — Прекрасное слово. Я снова постаралась его воспроизвести: — Вздремывала, вот и все. А как ваши дела?

— Прекрасно. Прекрасно. — Он источал свет на меня и в то же самое время казался беспокойным.

— Садитесь, мистер Брангуин, — сказала я: — Не стоит стоять под этим горячим солнцем. Садитесь. Дайте передышку вашим ногам.

— Но вы собираетесь поспать, — ответил он.

— Нет, мистер Брангуин. Прошлой ночью доктор дала мне пару снотворных таблеток, и эффект их до сих пор не ослаб. Простите за неучтивость. Садитесь.

Он сел.

Я вдруг ощутила неприятный вкус во рту. Напоминало не опорожненную пепельницу.

— Ну, и жажда меня одолела, — сказала я и начала искать воду. Я могла ее видеть лишь в бассейне и могла ее видеть в океане, но не могла добраться до нее.

— Не двигайтесь. Оставайтесь здесь, мисс Томпсон, — проговорил Н. Б. и исчез, подобно канарейке в розовом кусте; и когда снова объявился, он нес большой стеклянный кувшин, наполненный кубиками льда и прозрачными плавающими дольками лимона, и большой прозрачный резной стакан для хайбола. Он наполнил стакан и протянул его мне. Взяв его, я спросила:

— Мистер Брангуин, в этом нет алкоголя, не так ли? У меня настоящая жажда, думаю, что я была смертельно обезвожена, но я не хочу совсем ничего спиртного.

Он сказал:

— Мисс Томпсон, я гарантирую, в этом кувшине нет ни капли алкоголя. Это чистый лимонный сок. Это то, что вам следует пить в таком состоянии.

— Пожалуйста, садитесь, мистер Брангуин.

Он сел и сказал:

— Дайте мне сказать. Перестаньте называть меня мистер Брангуин. Нат. Или Н. Б.

— О'кей. Я больше не мисс Томпсон. О'кей. Я Кэрол.

— Это великолепно. Пейте лимонад, Кэрол.

Я жадно проглотила половину содержимого стакана. Затем глубоко вздохнула и одним духом допила все остальное. Со вздохом поставила стакан на стол, он наполнил его снова. Я сказала:

— Здорово, вкусная штука. Теперь мне нужна сигарета. — Я поискала вокруг свою собственную, но он на миллион световых лет опередил меня.

Под моим носом оказался «Тарейтон» и пламя его позолоченной зажигалки.

Какое-то время я курила, затем сказала:

— Н. Б., я пришла относительно вас к очень важному заключению. Очень важному. Не возражаете, если я скажу вам?

— Не возражаю, — ответил он. Но вообще-то возражал. Он нервно улыбнулся.

— По-моему, — начала я, — по-моему, ты чертовски приятный парень.

— Ну, спасибо, Кэрол. — Это ему здорово понравилось, и он сразу же перестал нервничать.

— Н. Б., скажи мне теперь по честному, — предложила я. — Это как-то беспокоит меня. Правда, что ты пресловутый игрок?

Он засмеялся:

— Ты хочешь получить ответ?

— Если ты не собираешься ответить мне, Н, Б., не насилуй меня. Если захочешь ответить на этот грубый вопрос, ответишь на него.

— Хорошо, Кэрол, я занимаюсь множеством вещей. Владею настоящим имением. Располагаю долей в автомобильной компании. У меня вложения в трех ресторанах, а также в паре ночных клубов. И так далее. И к тому же мне нравится заниматься спекуляцией. Некоторые парни спекулируют акциями, я спекулирую тем, что меня интересует. Разницы нет. Это все одно и то же. Только мой вид спекуляции называется игрой в азартные игры. Понятно?

— Н. Б., я не только понимаю это. Это как раз то, о чем я думала. Точно. Спекулировать — это точное слово.

— О'кей?

— Конечно, это хорошо. И я восхищаюсь тобой из-за этого, Н. Б. Свободная страна. Ты хочешь спекулировать по-своему, давай спекулируй. И никому не позволено остановить тебя.

— Уж не думаешь ли ты, что я вроде бы вне закона?

— Нет, сэр. Только не я, Н. Б.

— Хорошо, это великолепно. Это уже шаг вперед.

— Н. Б., скажи мне кое-что еще. Не возражаешь, если я коснусь личного?

— Сначала спроси. А потом мы увидим, возражаю ли я.

— О'кей, Тогда поехали. Правда, что ты должен федеральному правительству сто пятьдесят тысяч долларов подоходного налога?

Он открыл рот и рассмеялся:

— Где ты подхватила такую чушь?

— Просто слышала, Н. Б. Ты знаешь, как эти вещи быстро распространяются.

— Все в порядке. Я скажу тебе. Эти сто пятьдесят тысяч — чистейший вымысел. Каждую неделю эта цифра удваивается. Я не возражаю. Пусть все идет своим путем, Кэрол. Это общественные отношения, понимаешь?

— О, конечно. Все это общественные отношения наших дней.

— Ты согласна? Это не приносит мне никакого вреда. Любой думает: Н. Б. должен сто пятьдесят тысяч долларов, он, вероятно, важный парень. А почему бы и нет? В действительности я должен, может быть, сорок тысяч долларов. Во всем этом много тумана. Но уличить меня не могут ни в чем. Мои адвокаты спорят со сборщиками налогов, каждый тянет в свою сторону, и в конце концов я, может быть, договорюсь о двадцати пяти. О'кей?

— О'кей.

Я выпила еще лимонада, и вновь он наполнил мой стакан.

— Чувствуешь себя лучше? — спросил он.

— Много лучше, спасибо тебе.

Я лежала, глядя на него. Это была правда: он так точно и четко соответствовал своему описанию — приятный парень. И из всех кого я встречала и кому доверяла, практически с младенчества, он не причинил мне никакого вреда. Все время с момента, когда он предложил мне сигарету в самолете, до того момента, когда он снова наполнил мой стакан лимонадом, он оставался милым и добрым, задумчивым и скромным. Когда я отказывалась от его щедрости — и в случае с машиной, и в случае, когда он предлагал встретиться, — он вел себя с приятным спокойным достоинством. Он не навязывался. Когда видел, что одна из моих подруг оказалась на краю пропасти, он пришел и предупредил меня об этом. По крайней мере, он был человечен.

Он сказал:

— Просто сиди, Кэрол, не спеши. Ты сегодня не собираешься идти в школу?

— Нет.

— Я не упрекаю тебя. У тебя был ужасный уик-энд.

Я кивнула.

— Все слишком ужасно, что совершил Сонни Ки. Он был подонок, и все тут. Страшная история произошла с девушкой. Ужасная. Она причинила мне боль, Кэрол. Ты понимаешь, что я имею в виду? Прелестная девушка. Действительно прелестная, прекрасная как картина.

— Да. Она была красивая.

— Максвелл рассказал мне, что твоя рыжеволосая подруга тоже попала в неприятное положение.

— Да. Ее отправили домой.

— Жестоко, а? Все как-то сразу произошло. — Он вздохнул и покачал головой. — Такова жизнь. Ничего не поделаешь. Беда? Дружище! Они всегда приходят дюжинами… Понимаешь, Кэрол.

— Правда?

Он нахмурился.

— Тебе не хотелось бы на время уйти отсюда? Уйти из этого отеля, уйти от тяжелых воспоминаний, уйти от самолетных компаний — просто выйти и отвлечься от всего на несколько часов? Уйдем и посмотрим другой мир? Ты же не хочешь сидеть здесь весь день и чувствовать себя несчастной. А?

Я не ответила. Я смотрела на него и слушала.

— Пойдем. Позволь мне угостить тебя обедом. Что скажешь?

Я ответила:

— Н. Б., ты действительно очень мил.

Он замер.

— Спасибо тебе за предложение, — сказала я. — Не могу представить ничего приятнее, чем пообедать с тобой.

Он откинулся с огромной счастливой улыбкой.

— Хорошо, дружок! Может ли быть что-нибудь великолепнее!

— Я поднимусь и переоденусь.

— Послушай, не беги. Не торопись. Занимайся этим сколько надо. Я подожду тебя здесь.

Я сделала маленький глоток лимонада.

— Я спущусь вниз так быстро, как смогу, Н. Б., — сказала я и отправилась в номер.

Может, лимонад усилил действие снотворных таблеток или еще что-то, но когда я сняла свой черный купальник, мною вновь овладела какая-то одурманенность, вместе со следами ужаса последней ночи. Чертов номер был таким пустым. Он напоминал собой роскошное кладбище. Конечно, Джурди вечером вернется (если они не решили внезапно ее исключить), но, посмотри на остальной номер! Кровать Аннетт не занята. Кровать Донны не занята. Кровать Альмы теперь свободна навечно. Это возбудило во мне такое волнение, что я стала ходить взад и вперед, взад и вперед, не делая попытки одеться, слепая от ярости и одуревшая от снотворных таблеток, бессвязно ругая мистера Гаррисона, и доктора Роя Дьюера, и всех остальных из этой разношерстной команды, пока не бросилась на кровать Донны у окна, потому что мне не хватало воздуха. Потом, когда мое дыхание и силы возвратились ко мне, я начала одеваться, все еще бессвязно бормоча и ругаясь и время от времени плача; я решила выбрать платье, которое до сих пор не осмеливалась надевать, потому что оно казалось довольно дерзким для высокоморальных стандартов «Магны интернэшнл эйрлайнз». Оно было без бретелек и нежного розового цвета. Но прежде чем нырнуть в него, я в ванной натянула трусики, влезла в туфли на высоких каблуках (которые, видимо, очень подходили к наряду для данного случая) и наложила свой воинственный макияж. По крайней мере, я узнала кое-что полезное за эти три недели стараний: как сделать саму себя похожей на шанхайскую проститутку. Я поздравила себя с успехом. Мисс Уэбли должна быть горда мной, хотя она могла и не одобрить мой стиль. Прозрачная основа. Румяна под глазами. Пудра. Чуть-чуть губной помады. Тени у глаз. Тушь. Брови подведены. И, специально для Н. Б., духи. Я была к настоящему моменту действительно экспертом в этом принятом порядке, и заключительный эффект был весьма экзотичен.

Затем я влезла в платье без бретелек. Да, дружище, да. Эти загорелые плечи, эти бронзовые руки — мои? Томпсон? Эти золотые волосы — Томпсон? Эта выступающая грудь — Томпсон? Очевидно, именно так. Подобранная горжетка сочеталась с платьем, и я ее обернула вокруг себя; и прежде чем уйти, задержалась на момент, чтобы снова посмотреть на эти пустые кровати. Я сказала, громко и твердо:

— К черту мистера Гаррисона, к черту тебя, «Магна интернэшнл эйрлайнз», к черту и вас, доктор Рой Дьюер, — и вышла, грохнув дверью. Величественная, как леди, прямая и ошеломительная.

Н. Б. был так удивлен, что сказал:

— Мисс Томпсон, я буду должен снова вас называть Кэрол. — Это должно было означать комплимент моей внешности леди, но, смутившись, он сказал все наоборот, что придало комплименту двойную весомость. Его машину стоило посмотреть — открытый «линкольн» стального цвета, и когда я сказала: «Ух ты! », он объяснил, что с тех пор, как он занят автомобильным бизнесом, ему следует поддерживать свое реноме. Он был потрясающим водителем — только одного пальца на руле было достаточно, — и в дополнение казалось, что он обладал перископическим видением — ему не нужно было смотреть на дорогу, он смотрел на меня, а «линкольн» несся со свистом мимо остальных машин с невероятной легкостью.

Следующее, что я узнала, это что мы приехали на ипподром. Когда Н. Б. предложил покинуть отель и поглядеть на другой мир, он, конечно, имел в виду именно это. У меня все еще кружилась голова, и. я слабо воспринимала окружающее, я просто ощущала слепящее сияние солнца, и орды людей в ослепительных одеждах, и громкий, все нарастающий шум, который меня по-настоящему возбуждал. Мы не подошли ближе к лошадям, Н. Б. взял меня за руку и повел в здание клуба, и я обнаружила себя сидящей внутри огромного стеклянного строения с балконами вокруг него, тот же нарастающий шум ударил мне в уши, и возбуждение возрастало с каждым моментом. Стеклянное строение было заполнено обедающим народом — мужчины были одеты так же, как Н. Б., все женщины были разодеты до зубов. Повсюду царило оживление, различные типы фланировали между столами, время от времени все стремительно бросались на балкон, чтоб посмотреть финиш скачек, и все это было настоящим столпотворением. Мой Бог, Донне и Альме это очень понравилось бы, это была их стихия: и хаос, и цветы, и повсюду взрывы аплодисментов, будто фламинго вдруг захлопали крыльями, и лошади с пеной у рта после забега, и музыка, и женщины, закутанные в норку, и эти холеные мужчины, подходившие к Н. Б. и говорившие с уважением: «Привет, Н. Б», — и Н. Б., отвечавший вежливо: «Привет, Джай. Привет, Сэм. Как дела? »

По мнению Н. Б., лошади могут подождать, первое в повестке дня — это ленч. Мне действительно хотелось посмотреть лошадей, но он заверил меня, дав честное слово, что они еще будут и после того, как мы посидим; итак, мы должны начать с коктейля с шампанским, затем еще раз коктейль с шампанским, пока для нас готовили крабов «Термидор»; и Н. Б. достал откуда-то листок бумаги, написал вверху крупным шрифтом «ИГ» и затем подчеркнул буквы. Я спросила:

— Что означают эти «ИГ»? Он ответил:

— Это вовсе не «ИГ». Это означает один гранд. Это кредит тебе.

— Послушай, — сказала я, — я рада, что у меня есть кредит. Но где я его получу?

— У меня, — ответил он. — Я тебя субсидирую.

Я сказала:

— Что это означает, что у меня кредит на один гранд, которым ты меня субсидируешь? Как, это понять?

— Как ты хочешь, — ответил он; он объяснил, что этот гранд, другими словами, тысяча долларов, находится в моем распоряжении, чтобы делать ставки. Я могла сделать такую ставку, какую захочу, но если я хочу получить его совет, то он будет очень рад время от времени давать мне выиграть.

— Как только скачки закончатся, — сказал он. — Если бы я был на твоем месте, я поставил бы сотню на номер шесть.

Я сказала:

— Н. Б., выбрось это из головы, дорогой. Я не знаю элементарных вещей о ставках. Не будь смешным.

— Но ведь это только игра, душечка. Вот и все.

— А если, предположим, я проиграю один гранд, что тогда?

— Послушай, — сказал он, — ведь это только бумажка, не так ли?

Он щелкнул пальцами, и к нему поспешил мужчина. Н. Б, зашептал ему в ухо, и я подумала: «Хорошо, если мы начинаем игру только на бумаге, ну почему бы и нет? » Это казалось совершенно безобидным занятием, особенно когда крабы «Термидор» были снова и снова омыты коктейлем с шампанским. Детка, — подумала я, — эти известные игроки знают, как жить.

День становился все более и более фантастическим, столпотворение все нарастало, а с ним все сильнее становилось возбуждение, и эти сумасшедшие рывки на балкон, чтобы посмотреть, какая лошадь выиграла скачки. Повсюду были флаги и цветы, пламенеющее сияние солнца и звуки паники; и я кричала: «Вперед, Лочинвар, вперед», — или какое-то другое прозвище лошади, хотя я не могла отличить Лочинвара от лунки в земле, да и вообще все лошади выглядели почти одинаково. Но трепет! Боже мой! Это было изумительно! Потом, когда скачки закончились, мы возвратились за наш столик, и Н. Б. сделал тщательную запись под ИГ; и, очевидно, я была гением. После полудня он посмотрел на меня с удовольствием и сказал:

— Душечка, ты невероятно удачлива.

— Действительно?

— Так точно. Ты заработала ровно двадцать две сотни.

— Кто, я?

— Так точно, мисс Томпсон. Подожди минутку, мы получим их и тогда уйдем отсюда.

Я взвизгнула:

— Ты думаешь, что это настоящие деньги?

— А почему бы им не быть настоящими деньгами. Что это такое, как ты думаешь? Русские рубли?

— Но ты сказал, что это только игра, что это только на бумаге…

Он рассмеялся.

— Ты умница. Ты знаешь что? Ты действительно умница.

Следующее, что я поняла, это то, что мы сели опять в «линкольн» и двинулись куда-то со скоростью около шестидесяти пяти миль в час, а у меня в сумочке лежала огромная пачка банкнотов.

— Сколько времени? — спросила я у Н. Б.

— Двадцать минут седьмого.

— Куда мы направляемся?

— В небольшой клуб, который я знаю.

— Мне нужно возвратиться назад.

— Для чего? Забудь об этом. У тебя был тяжелый уик-энд, слегка расслабиться будет для тебя нелишним.

Маленький клуб оказался совершенно очаровательным, как прелестный комнатный сад. Было прохладно и славно, здесь были милые маленькие белые металлические столики и белые металлические кресла, уложенный плитками пол, бьющий в центре фонтан, а в углу чуть слышно играло трио музыкантов.

— Нравится? — спросил Н. Б.

— Здесь изумительно.

— Что ты хочешь выпить?

Я еще была чуть пьяной от коктейля с шампанским, несмотря на это, была рассудительной, как судья, и сказала:

— Н. Б., я, пожалуй, выпила бы только лимонада.

— О'кей.

Это было так восхитительно со стороны Н. Б. Никакого давления. Никаких усилий заставить тебя сделать то, что ты не хочешь делать. Полное дружелюбие и сотрудничество. Это свидетельствовало об особом характере, по-своему очень сильном, и я восхищалась им.

— Потанцуем? — спросил Н. Б.

— Ну, конечно, я люблю танцевать.

Прямо перед трио было пространство в шесть квадратных футов. И опять-таки новое открытие в его характере, потому что некоторые мужчины на площадке такого размера хватают вас в охапку и начинают действовать, как будто они находятся в последней четверти футбольного матча армии и флота и судьба всей нации лежит на их сильных плечах. Не такав был мой друг Н. Б. Мы просто стояли, приблизившись друг к другу, и музыка обтекала нас, и руководитель оркестра произнес: «Привет, Н. Б. », а Н. Б. ответил: «Привет, Джонни». Это было восхитительно. Я думаю, танцевать под трио в час коктейля не означало великого потрясающего душу опыта, подобно Девятая симфонии Бетховена под управлением Бруно Вальтера; это означало лишь несколько моментов дружеского общения перед ужином; и все это Н. Б. сумел совершить.

Мы оставались здесь около полутора часов, пока я не управилась со своим лимонадом, а он выпил водку с мартини, а потом мы снова оказались в «линкольне».

Я сказала:

— Теперь ты отвезешь меня назад в отель?

Он мило спросил:

— Почему?

Я ответила:

— Я должна возвращаться.

Он спросил:

— Ты должна поесть, не так ли?

Я ответила:

— Да. Спасибо тебе.

Кутить, так кутить, как обычно говорил мой отец. Рядом был мужчина, который обходился со мной так прилично и великодушно, как может обходиться любой мужчина с любой девушкой; ему нравилась моя компания в порядке, не будем стесняться в выражениях — он питал ко мне страсть; и я не могла жеманничать с ним. Если ему действительно доставляло удовольствие продлить наше совместное пребывание на пару часов, я была готова и хотела доставить ему удовольствие.

Мы поужинали в другом клубе, в нем было намного более оживленно и шумно, чем в первом. Оркестр здесь состоял из семи человек, и они уверенно держали ритм и грохотали вовсю, они действительно были необыкновенно буйными. Наш столик стоял прямо перед ними, почти на танцевальной площадке, и шум был настолько силен, что я едва могла слышать свои собственные слова. Шум и вспышки огня, и сотни веселящихся людей.

Коктейли с шампанским, конечно, последовали снова, а я была рассудительна, как судья; но я слегка заколебалась, когда Н. Б. спросил меня, что я хочу выпить, пока сервируют ужин. Впервые он начал оказывать на меня давление; доказав, что хотя он мил и заботлив, он вовсе не был тихоней. Он сказал:

— Возьмем водку с мартини, это не может навредить ребенку.

Я сказала:

— Хорошо.

И как только отдал распоряжение официанту, он пригласил меня танцевать.

— Пока не начнется шоу, — объяснил он,

Я спросила:

— Здесь бывает шоу?

— Ну конечно, — ответил он, — У них устраивается шоу к обеду и к ужину и шоу в три часа утра. Ты хочешь остаться и посмотреть их все?

Я ответила:

— Ей-Богу, мне это нравится, но я должна возвратиться в отель самое позднее в десять тридцать. Руководитель оркестра обратился к нему:

— Привет, Н. Б., как дела?

И Н. Б. отозвался:

— Привет, Билли, что нового?

Водка с мартини наконец была испробована, поскольку это не причиняет вреда ребенку, н я получила вторую порцию. Я заказала коктейль «Рубенс» из креветок и отбивную котлету из ягненка по-флорентийски, которая оказалась двойной отбивной котлетой из ягненка размером со слона, слегка приправленной весьма ароматным розмарином, Н. Б. настоял на бутылке красного вина, и он, видимо, был знаток в этом, потому что он и Гастон, официант по винам, завели разговор о различных винах и различном возрасте вин, и наконец Гастон сказал:

— Мистер Брангуин, вы, как обычно, прекрасно разбираетесь в винах.

Оно имело превосходный вкус, как высшего класса красные чернила, и, возможно, оно было смешано с алкоголем, потому что к началу шоу я уже не чувствовала никакой боли, хотя все еще я была рассудительна, как судья. Я действительно была в состоянии высшего благополучия, чего так жаждут последователи дзэна, — слияния небытия с всебытием. Это приобрело странную форму: мое платье без бретелек стремилось соскользнуть с меня. Я только однажды примерила его у Лорда и Тейлора, и тогда оно сидело на мне как перчатка. На скачках оно вело себя совершенно нормально, и так же было в маленьком клубе с маленькими белыми столиками. Но минута погружения в дзэн привела его в движение, бам! — и оно начало вести свою самостоятельную жизнь, скользя вниз беззаботно и выставляя напоказ слишком много из моих прелестей во всем объеме. В какой-то момент я могла оказаться обнаженной вплоть до талии, подобно арабской женщине, идущей с кувшином воды на голове.

Не говоря уж об этом, мир был в прекрасном состоянии счастья. Кругом кипело веселье, кругом была пестрота и шум, все было совершенно изумительно. В первом отделении шоу молодая певица спела несколько печальных, но сексуально зажигающих песен; а затем нервный, совсем молоденький мальчик в смокинге с широченными плечами скороговоркой рассказал несколько довольно грязных анекдотов, как, например, анекдот о медовом месяце зебры и историю о двух золотых рыбках, все это я слышала раньше в самых разных вариациях. Ей-Богу, он, видимо, провел пару вечеров с девушками с четырнадцатого этажа.

А затем все закружилось, фонари начали гаснуть, а оркестр заиграл «Шахерезаду», танцевальная площадка освещалась красными и синими прожекторами, и вышли три девушки, которых я видела репетирующими на крыше «Шалеруа»: две девушки, которые делали прыжки и покачивания, и та, которая вращала кисточки. Это напоминало возвращение к старым друзьям в водной Пещере Центральной Африки. В настоящий момент я видела все, что они могли проделывать, если не считать того, что все это происходило под музыку «Шахерезады», а не под «Болеро» Равеля, и красные и синие огни прожекторов соответствовали представлению такого сорта. Но эта вращательница кисточек еще больше поразила меня. Финал был необыкновенно эффектен. Она вышла вперед, все огни начали вращаться со страшной силой; и посреди вращающихся огней, вращающихся кисточек, вращающихся грудей, вращающихся ягодиц и даже вращающегося пупка я начала чувствовать себя ближе к дзэну. Это было невероятно.

Я сказала Н. Б.:

— Разве она не великолепна?

И он, казалось, слегка удивился:

— Тебе нравится это дерьмо? — Как будто он не мог поверить в то, что у меня такой низкий культурный уровень. Тогда я объяснила, что она мне почти подруга, и рассказала о своей беседе с ней в солярии; и исход моего рассказа Н. Б. об этом был удивителен. Когда представление закончилось и девушки откланялись, Н. Б. негромко окликнул:

— Эй, Эрнестина, — и она подошла к нашему столику и улыбнулась. Он указал ей на свободный стул за нашим столом, и она кивнула. Как только она собрала свою одежду на сцене, она вновь появилась и присоединилась к нам. Мантия только по названию была мантией. Она закрывала лишь ее спину и плечи, но спереди все было открыто, и я поняла, что она привыкла в таком виде быть на публике, что она едва ли понимает, что ее мускулистая грудь осталась над скатертью, и кисточки колыхались, когда она вздыхала.

— Ну, привет, Н. Б., — сказала она радостно. — Приятно снова тебя видёть. Как ты себя чувствуешь?

— О, прекрасно, — сказал он. — Эрнестина, ты помнишь мою подругу мисс Томпсон?

Она загадочно взглянула на меня, а затем откинула голову назад и разразилась смехом.

— Ну, душечка, конечно, я помню тебя! Как ты поживаешь, милашка? Ну, детка, у тебя превосходный макияж! И что за платье! Ты выглядишь на миллион долларов, душечка. Ну, Н. Б., ты действительно счастливый парень!

— И ты мне говоришь это, — сказал он. — Как насчет того, чтобы выпить немного бренди с нами, Эрнестина?

— Это восхитительно, Н. Б.

Он щелкнул пальцами официанту и заказал три бренди. Я запротестовала, но он сказал:

— Фу, бренди не повредит тебе, — и я откинулась, подчинившись своей судьбе. Слава Богу, у меня была потрясающая сопротивляемость крепким напиткам. Я все еще была рассудительна, как судья.

Н. Б. и Эрнестина, казалось, знали друг друга с рождения, и они болтали о людях и местах, как старые друзья: как поживает Тед, как Боско, как давно видели Гуина, что нового в Чикаго, и так далее и тому подобное. Я пила свой бренди, восхищаясь двумя танцующими кисточками; и я, видимо, так восхищалась, что Н. Б. неожиданно вторгся в мои мысли, сказав:

— Эй, Кэрол, о чем ты мечтаешь?

Я не могла солгать ему. Я сказала:

— О кисточках.

— Шутишь, — заметил он.

— Н. Б., они восхитительны.

— Ты имеешь в виду кисточки?

— Конечно, я их имею в виду. Они невероятно восхитительны.

Он сказал:

— Эрнестина, отдай их ей.

— О'кей. Я сбегаю в костюмерную…

— Отдай их ей здесь.

— Здесь? — воскликнула она.

— Конечно, здесь. А почему нет?

— Ты сумасшедший или, что, Н. Б.? Ты хочешь, чтобы меня арестовали за появление на публике в неприличном виде?

Он вынул свой бумажник, вытянул две ассигнации по двадцать долларов и положил их на стол перед ней.

— Прикройся ими.

Она разразилась смехом.

— Н. Б., ты бунтарь.

— Давай, начинай.

— Не дави на меня, сладенький, не дави на меня.

У меня глаза на лоб полезли, и я не могла вымолвить ни слова. Она взяла две бумажки, тщательно пристраивая их на себе, придерживая их одной рукой; а затем она сняла кисточки, одну за другой. Щелк. Щелк.

Она хихикала, когда протянула их мне.

— Вот, душечка. Они твои.

Я, запинаясь, сказала:

— Вот здорово, ей-Богу. Спасибо.

Н. Б. поинтересовался:

— Не следует ли эти вещи сначала продезинфицировать или что-либо в этом роде, прежде чем кто-либо еще нацепит их на себя?

— Виски, — сказала Эрнестина. — Вот и все. Пополоскать их в виски.

Она громко взвизгнула, оттолкнула свой стул и убежала.

Мы снова оказались в большом шикарном «линкольне», и я спросила:

— Теперь ты отвезешь меня в отель, Н. Б.?

— Еще рано, беби. Я думаю, тебе стоит посидеть немного у воды и расслабиться. В этот час так прекрасно там внизу. О'кей?

Почему бы нет?

— О'кей, — согласилась я.

— Посмотри на все эти звезды, — сказал он.

— Да.

— Пахнет жасмином?

— Да.

— Счастлива?

— Да. Если бы не Донна, если бы не Альма, если бы не Дьюер.

— Ты не избавилась бы от жутких воспоминаний, оставаясь наедине с собой весь день в «Шалеруа».

— Думаю, да.

Мы ехали по Венецианской дамбе, и вдруг он свернул направо и двинулся вниз по гладкой вьющейся дороге.

Я сказала:

— Я не знала, что здесь можно спускаться.

— Это частная дорога. Только для живущих здесь.

— Н. Б., куда мы едем?

— Там внизу у меня квартира.

— У тебя?

— Прямо у воды. Тебе там понравится.

Я вздохнула.

Он сказал:

— Почему так тяжело вздыхаешь?

— Ничего. Ты не живешь в «Шалеруа»?

— Я? Нет. Мне слишком нравится уединенность.

Я поняла, что он имел в виду, когда вошла в его квартиру. Я огляделась и застыла на вздохе. Гостиная была залита огнями, и он стоял рядом со мной, за моей реакцией с легкой улыбкой. Это была комната с низким потолком, размером сорок на сорок футов — огромная, и в то же время нет — потому что в ней было много мебели, со вкусом подобранной. Здесь были удобные кресла и низкие удобные диваны, огромный диван с множеством подушек, огромный телевизор, длинное низкое бюро, а у другой стены большой рояль марки «Стейнвей». Повсюду стояли великолепные букеты цветов; но на стене висела только одна картина, которая являлась центром притяжения внимания, фокусировала в себе все.