Бернард Глэмзер 15 страница

Мы должны были успокоиться, мы должны были постараться рассмотреть эту ужасную ситуацию на свежую голову, мы не могли оставаться тут, крича друг на друга.

Я сказала:

— Хочешь сигарету?

— Я сегодня уже выкурила полторы пачки.

— Джурди, ты должна это прекратить. Ты заработаешь рак, если будешь так много курить.

— Я знаю это.

Она взяла все-таки сигарету, и короткая передышка помогла нам обеим. Мы обе дошли до ручки. Я сказала:

— Кто еще был на шхуне все это время?

— Скотовод из Техаса, парень по имени Гарри Виннекер и его жена Элис Би, а также экипаж — Большой Джо и Маленький Джо — я не узнала их полные имена. Все их называли: Большой Джо и Маленький Джо.

— Вы наловили много рыбы?

— Гарри Виннекер поймал парусника. И я также. По-моему, это потрясающе. Мы подняли два флага в честь парусников.

— Что это за флаги?

— Когда ты поймаешь парусника, ты поднимаешь один из этих флагов с парусником, нарисованным на нем, так об этом узнает каждый. Если ты выловишь марлина, ты поднимаешь флаг с изображением марлина, Кэрол.

— О'кей, продолжай, я слушаю.

Она немного походила, опустив голову, затем подошла ко мне.

— Дело обстоит следующим образом. У него трое детей. Одному одиннадцать лет, другому девять и третьему три года. Он потерял свою жену, когда она родила последнего ребенка. Он нуждается в ком-то, кто будет заботиться о детях и вести дом для него и для них, и т. д.

— Но, Джурди…

Она сделала жест рукой:

— Я знаю, что ты собираешься сказать. Ему не нужна жена. Ему нужна няня или что-то подобное, домоправительница, и почему выбор пал на меня? А?

Я закричала:

— Это абсолютно верно! Почему выбор пал на прекрасную девушку, почему нужно разрушить ее жизнь? Все, в чем он нуждается — это опытная прислуга.

Она ответила:

— Он полюбил меня, вот и все.

— Ох, да ерунда!

Она сказала:

— Кэрол, только послушай, можешь? Прекрати свою болтовню о нем.

— О'кей, — ответила я. — О'кей, продолжай.

Она сказала:

— Я говорю тебе только то, что он сказал мне. Верно?

— Верно.

— Он сказал мне, что был в вестибюле отеля тем вечером, когда мы приехали из Нью-Йорка. Он сразу же выбрал меня…

— В первый вечер!

— Да. В первый вечер, когда мы вошли в «Шалеруа», он приметил меня. Всю неделю он наблюдал за мной, и я знаю, что это правда, потому что я заметила этого огромного парня, глядящего на меня. Прошлой ночью, на шхуне, я спросила его, что он нашел во мне такого, что поразило его воображение. Ты знаешь, что он ответил? Он сказал, что он может оценить женщину за одну минуту точно так, как может определить достоинства молодого бычка.

— Здорово! — закричала я. — Вот это комплимент. Боже мой, если бы какой-либо мужчина сказал мне что-то подобное, то я ударила бы его по морде.

— Не нужно считать это комплиментом. Послушай, Кэрол, мы с ним вчера проговорили всю ночь напролет. Я сказала ему, что такое я: официантка. Он сказал, что ему приходится подавать рубленое мясо скотоводам. Я ему сказала, что мой отец сидел в тюрьме. Он сказал, черт побери, он был в тюрьме дюжину раз, один раз за убийство парня, Я сказала ему, что у меня был ребенок, а он сказал, очень жаль, что его нет в живых, ему хотелось бы иметь еще ребенка.

Мои глаза стали влажными. Я сказала:

— Джурди, он много лучше, чем я думала. Но ему все же пятьдесят шесть лет…

— Кэрол, ты не понимаешь того, о чем говоришь. Этот парень останется мужчиной даже в сто лет. Ты знаешь, почему он так часто приезжает в Майами-Бич?

— Могу догадаться.

— Во-первых, ради рыбной ловли. Во-вторых, ради встреч с девушками. Вот что он мне рассказал прошлой ночью, когда у нас был долгий разговор. Я ему сказала, что он вонючий старый лжец и что, во-первых, он занимался вызовом девушек и лишь во-вторых ловлей рыбы. Он признал, что я, возможно, права, но, черт возьми, что он мог поделать с тем, что таким его сотворила природа.

— Иисус, — сказала я. — Такой старик, как этот! Как противно думать об этом, Джурди.

— Так ли это?

Я не могла ответить откровенно. Она так или иначе сделала ему великолепную рекламу, и, судя по всему, он выгодно отличался от обычных стариков, которые бродят вокруг и принюхиваются к сиденьям девичьих велосипедов.

— Джурди. Постараюсь быть с тобой честной. Я не знаю, что сказать. Я просто потрясена.

Она закричала с горечью и страстью:

— А в каком состоянии, по-твоему, нахожусь я? Приехала сюда, чтобы стать стюардессой. Думала, что это кое-что. И теперь со мной случилось такое.

— Ты в него влюбилась?

Она закусила губу.

— Не знаю. Я уважаю его. Никогда не встречала мужчины, подобного Люку, за всю мою жизнь. Я уважаю его. Произошло что-то, чего никогда не ожидала.

Я воспользовалась окурком моей сигареты, чтобы зажечь другую.

— Позволь мне получить его, Кэрол, — проговорила Джурди.

И мы пару минут стояли и курили, не разговаривая. Ветви пальм скрипели над головой, вода тихо плескалась в нескольких футах от нас, и южноамериканская музыка с веранды отеля плыла в легком воздухе.

— Почему у тебя кольцо на правой руке? — спросила я.

— Я сказала Люку: я не хочу быть помолвленной до окончания курса. Как бы то ни было, он заставил меня взять кольцо.

— Значит, ты собираешься оставаться в «Магне»?

— Да. Я хочу полетать полгода, прежде чем выйду замуж.

— Но почему?

Она обрушилась на меня:

— Мне нужно это, Кэрол, мне нужно это. Ты не понимаешь, что за это совсем короткое время они практически переделали меня в этой подготовительной школе. Ты не знаешь, что мисс Пирс уже сделала для меня. Я нуждаюсь в известной шлифовке, прежде чем смогу принять на себя дом Люка или кого-либо еще.

Я сказала:

— Джурди, знаешь что?

— Что?

— У меня изменилось мнение.

— О чем?

— О тебе и мистере Лукасе.

Ее голос звучал с подозрением:

— Ты поменяла?

— Я думаю, все получится.

— Ты так считаешь? — Ее голос стал еще более подозрительным.

— Я думаю возможно, это будет.

— Спасибо, Кэрол.

Мы докурили наши сигареты и поплелись к отелю. Она сняла кольцо и положила его заботливо в свою сумку, и я сказала, как бы между прочим, комментируя услышанное от нее.

— У него, должно быть, есть деньги, чтобы купить такое кольцо, как твое, и тот золотой браслет.

Она сказала:

— Да. Он стоит тридцать пять миллионов.

Небо опустилось и коснулось моей головы. Пляж поднялся и коснулся почти моего подбородка. Я остановилась и вцепилась в ее руку, потому что у меня закружилась голова. Я задыхалась.

— Ты шутишь? '

— Элис Би Виннекер сказала мне это сегодня утром.

— Джурди! Ты шутишь!

— Это то, что мне сказали, Кэрол. У меня не было никакой возможности проверить это. Она сказала, что он один из самых крупных скотовладельцев в стране.

— Ох, Боже мой, — сказала я. — Тридцать пять миллионов! Это невозможно.

— Я лишь повторяю, что сказала Элис Би.

У меня все еще кружилась голова от потрясения. Ночное небо вращалось над моей головой. Я сказала:

— Святой дух, Джурди, ты способна купить «Магна интернэшнл эйрлайнз». Ты можешь иметь свой собственный личный «Боинг-707».

Она сказала в отчаянии:

— Я не хочу ничего покупать. Я лишь надеюсь на Бога, что, если выйду за него замуж, смогу быть ему хорошей женой и что наконец в моей жизни наступит покой. — Она заплакала и бросилась в мои объятия, рыдая на моем плече. — Этот старый сукин сын, если он свяжется с какой-нибудь другой девушкой по вызову, то я ему перегрызу горло. Я это сделаю. Я клянусь, что сделаю это.

Я сказала:

— Ты ему это сказала, милочка?

— Будь уверена, я ему сказала. Я поклялась выпустить ему кишки. — Она хорошо рассмеялась сквозь слезы, как ворона. — Он стал белым, как простыня.

Я поддерживала ее, пока она хорошенько выплачется, а затем она высвободилась и вытерла слезы. Она сказала:

— Не надо говорить об этом другим, — а я ответила:

— Ты можешь мне доверять. Затем она сказала:

— Тридцать пять миллионов долларов — в этом есть смысл, а?

Я ответила:

— Ну, я полагаю, это даст тебе чувство безопасности.

Она сказала:

— Нет. Забавная штука. Но это неважно. Люк — вот все, что важно. Остальное — всего лишь глазурь на пирожном.

Я знала, что она имеет в виду, и до некоторой степени ей завидовала.

На следующей неделе они удвоили свой нажим на нас. Они усилили давление, да еще как. Мисс Уэбли разъяснила ситуацию сразу же, как только мы собрались в классе утром в понедельник.

— Итак, девушки, — сказала она, — мы должны в следующие несколько дней основательно потрудиться, и я хочу предупредить вас — один или два раза мы можем остаться после четырех тридцати, нашего обычного времени окончания занятий. Кто-то застонал.

— Также, — сказала она, — я хочу сказать вам заранее, чтобы вы не давали каких-либо обещаний: мы будем работать в субботу до трех часов. Боюсь, это означает значительное сокращение уик-энда.

Закричали все.

Мисс Уэбли спокойно продолжала:

— Первое правило профессии, девушки, — это униформа. Мы должны выбраться отсюда к полудню. Миссис Шарплесс подберет вам форму, так что давайте поспешим в комнату пятнадцать. И, пожалуйста, не задерживайтесь.

Не все из нас пришли в комнату пятнадцать. Она удержала двух девушек, которых мы больше никогда снова не увидели; и мы позже узнали, что эти две девушки из класса мисс Пирс также были освобождены от обучения. Наша численность уменьшилась. Теперь нас оставалось только двадцать девять.

Примерка униформы превратилась в буйное приключение. Миссис Шарплесс оказалась живой маленькой женщиной, которая была связана с «Магной» с тех пор, как они начали летать на аэростатах, и она никогда не ошибалась. Эти красно-бурые юбки и жакеты сидели, как перчатки. Это были мы, возбужденные и раскрашенные, как индейцы на тропе войны, и впервые облаченные в наши униформы, и мне внезапно пришло на ум, что каждая из нас изменилась. Черт побери, мы изменились. Я имею в виду (исключаю себя на момент из нашей компании), что мы прибыли в «Шалеруа» две недели тому назад, как вполне симпатичная группа девушек с довольно хорошими пропорциями, полные энергии и бодрости, и теперь, всего лишь две недели спустя здесь были мы совершенно другие. У нас появился какой-то магический ингредиент, и практически мы были неузнаваемы. Я не знаю, что это был за магический ингредиент. Но каждая выглядела чуть-чуть выше, чуть-чуть стройнее, немного более серьезной и немного более величественной. Я сказала мисс Уэбли:

— Вы должны раскланяться.

А она спросила:

— Почему, Кэрол?;

Я ответила:

— Только посмотрите вокруг себя.

Она засмеялась и сказала:

— Ох, это только начало. У вас осталось еще десять дней.

Я подумала: «О Господи! Как много может изменить один человек, не нанося вреда природе? »

После ленча мы взялись за наши учебники. Мы оставались в классе до пяти часов. Следующий день был еще более плотный: мы оставались до пяти тридцати. В среду мы опять задержались до пяти часов. Каждые три часа мы подвергались строгой проверке. Делая, наши домашние задания, мы занимались ночью вплоть до рассвета. Требования мисс Уэбли становились все строже и строже, она становилась все менее покладистой, она просто не потерпела бы никакой чепухи.

— Не забывайте, — сказала мисс Уэбли. — В случае катастрофы управление гражданской авиации потребует все ваши документы, чтобы удостовериться, что вы знали свое дело, когда стали стюардессами. Вы не можете никак ускользнуть от этого.

Мистер Гаррисон читал нам лекции, инженеры читали нам лекции, и милая доктор Элизабет Шварц начала читать нам серию лекций по оказанию первой помощи. Насколько я поняла, мы обязаны были уметь все, вплоть до управления радаром и запуска двигателя. Мы должны были быть поварихами, буфетчицами, гейшами, контролерами билетов, няньками, официантами, служительницами при туалете и медицинскими специалистами в придачу. Мы обязаны были знать, что предпринимать при воздушной болезни (естественный риск), кровотечении из носа, икоте (почему мне не сказали об этом раньше? ), при болях в желудке, при инородных телах в глазах, при сердечных приступах эпилептических припадках, как оказывать всемерную помощь при родах. Когда доктор Шварц обратилась к этому последнему бедствию, во время ее вводной лекции, в которой она лишь обозначила предметы, предназначенные к рассмотрению, девушки в своей массе были близки к обмороку. Она бросила на нас слегка удивленный взгляд, каким частенько на нас смотрела мисс Уэбли, и сказала:

— Но, девушки, это случалось довольно часто в прошлом. Вполне возможно, что у женщины начнутся схватки на вашем самолете, летящем над Атлантикой, и вы бы выглядели ужасно глупо, если бы не знали, какой первый шаг должны сделать. Вы не можете оставить ее одну где-нибудь в углу, предоставив ее самой себе, не так ли? Это может быть равносильно убийству. Вы не согласны?

Откровенно говоря, я была не согласна. Чем больше я думала об этом — обо всей этой суете и всей этой крови, и всех этих женских стенаниях, идущих из глубины легких, тем больше я начинала чувствовать, что ни одна женщина не должна позволять себе отправляться в полет, если есть хоть малейшее подозрение, что у нее скоро будет ребенок. Особенно, на моем самолете. Но Альма не смутилась. Она громко заявила:

— Рождение ребенка — это вовсе не трудно.

— Ну вот, девушки, — сказала доктор Шварц. — Надеюсь, Альма убедит вас.

— Во-первых, — сказала Альма, — вы должны иметь много ведер горячей воды…-Она была готова сразу же растолковать всю последовательность наших действий.

Доктор Шварц сказала:

— Альма, в детали этого мы постараемся вникнуть позже.

— Но это просто, — не унималась Альма. — Вы укладываете женщину, подушку под спину, находите веревку…

— Альма, мы займемся этим на следующей неделе.

— Да, но вы должны связать веревку.

— Альма, — сказала доктор Шварц, — наша техника сегодня несколько другая. Но вы знаете, что это не опасно, и я знаю это именно так, и мы убедим остальной класс спустя одну неделю. Верно?

— О'кей.

В четверг утром одна из девушек в нашем классе пошла на прием к мистеру Гаррисону и отказалась от учебы. Итак, двадцать восемь.

В полдень одну из девушек из класса Джурди вызвали в медицинский отдел и сказали, что для нее было бы неразумно летать по регулярному графику, поскольку у нее анемическое состояние. Доктор Шварц обнаружила это с самого начала, старалась исправить положение вещей, давая бедной девушке таблетки, но безрезультатно. Двадцать семь.

И этой ночью, в ночь на четверг, Донна слегка надломилась.

Она всю неделю была образцовой гражданкой. Большую часть предшествующей недели также. Она чудесно приспособилась к жизни на четырнадцатом этаже, принимая во внимание все; и в классе она опережала меня. Раньше я думала, что являюсь смышленой девочкой, пока не попала в Майами-Бич; но я едва добивалась своих девяноста процентов, в то время как Донна попадала в яблочко почти каждый раз. Она относилась к тем людям, соревнуясь с которыми ты можешь разбудить свои скрытые умственные способности. Мне не хотелось бы заходить слишком далеко и заявлять, что она была величайшим женским гением со времен Марии Кюри. Она была просто естественным бриллиантом, и то, что меня раздражало до смерти, для нее ничего не значило.

В среду, около девяти часов, когда мы все потели над нашими учебниками, она внезапно встала и сказала:

— Девочки, я дошла.

Я сказала без сочувствия:

— А кто не дошел?

— Хотите пойти подышать свежим воздухом?

У нее в глазах появился блеск.

Я сказала:

— Куда пойти?

— Ох, я только подумала, я прокатилась бы недолго в округе.

— Нет, — сказала я. Мне не хотелось бы трогать «импалу» Н. Б.

Ее голос прозвучал успокаивающе:

— О'кей. Скоро увидимся.

Она переодела платье, надела пару золотых сережек и золотой очаровательный браслет и вышла, вихляя бедрами. Джурди, Альма и я продолжали корпеть над лечением эпилепсии, предполетными процедурами, механизмом запасных люков; и, должна признать, мы были на пределе. Давление начало демонстрировать свои результаты. Мы квартами пили черный кофе, чтобы как-то бодрствовать, но это лишь не давало нам дремать, нанося ущерб нашим нервам.

Так что, когда Донна возвратилась после, полуночи я, разумеется, не захлопала своими крыльями от радости. Фактически я не произнесла ни слова. Я только оглядела ее сверху донизу с полным презрением и продолжала изучение носовых кровотечений.

— Эй, — сказала она, прислонившись к двери и улыбаясь. — Что за взгляд?

Она, конечно, была пьяна. Она светилась счастьем и красотой. Я проговорила ледяным тоном:

— Ты знаешь, как сейчас поздно?

Она постаралась сфокусировать свои глаза на своих часах и не смогла. Она с силой потрясла этим проклятым изобретением, поднесла к своему уху и внимательно прислушалась; затем она вынула сережки из уха и вновь потрясла часы, а затем сказала сиплым шепотом:

— Ты знаешь что? Мои часы остановились.

— Так ли это?

— Ох, черт побери, конфетка, — сказала она. — Не кричи на меня.

Я сказала:

— Послушай, Стюарт. Я не могла бы заниматься меньше. Если ты хочешь себе все испортить на этом этапе игры, это твое дело, но не мое.

Она, шатаясь, прошла через, комнату и опустилась рядом со мной.

— Сладенькая, не дуйся на Донну. Пожалуйста.

Я сказала:

— Убирайся к черту с моей постели. Я стараюсь работать.

Она хихикнула:

— Кэрол. Ты знаешь, что я делала?

— Нет. И мне на это плевать.

— Я хочу сделать признание, Кэрол, -сказала она.

— Уходи и делай признания где-нибудь еще, понятно? Оставь меня, в покое.

— Кэрол, ты не поступишь таким образом, Кэрол детка.

— Почему ты не позволяешь мне сконцентрироваться. Пошла вон.

— Я разбила машину, Кэрол.

— Ох, нет, -сказала я. — Ох, нет.

— Да. — Она начала делать движения руками в воздухе. — Ты знаешь, тот поворот у начала подъездной дорожки в гараж? Он безумно труден. Это сумасшедшая вещь. Ну, ты спускаешься по этому крутому наклону, а затем тебе надо сделать поворот практически на двести сорок градусов, и, честно, это очень опасно. Я не могла не врезаться во что-то.

Я сказала:

— Мой Бог, Донна, ты этого не сделала. Ты этого не сделала.

— Да. Я сделала это.

Я только в безмолвном ужасе посмотрела на нее. Она смеялась.

— Не смотри на меня так. Я разбила, только крыло. Не стоит никакого труда его привести в порядок.

Каким-то образом все, абсолютно все, сосредоточилось в этом происшествии: мои чувства к Рою Дьюеру, мои чувства к Н. Б., мои чувства к учебному курсу, мои чувства ко всему миру. Я превратилась в один огромный сгусток слепой, беспомощной ярости. Я набросилась на Донну. Я обрушилась на нее.

Она сказала:

— Послушай, ты не должна впадать в истерику. Ведь это только крыло, Кэрол. Кто-нибудь сможет выправить крыло.

— Ты проклятая тупая задница, — сказала я. — Особенно, когда немного выпьешь.

Она встала с ледяным достоинством, пошатываясь, отправилась в ванную и приняла душ. Я догадывалась, что она чувствовала, будто я предала нашу дружбу. Она не могла только взять в голову, что эта машина вызывает у меня такие глубокие эмоции, я не могла смириться с тем, чтобы на нее упала хотя бы капля дождя. Донна не разговаривала со мной, и я не разговаривала с ней вплоть до середины следующего дня. Затем, в кафетерии, мы обошлись самым минимумом слов, а к вечеру мы уже разговаривали по-старому. Она сказала:

— Не беспокойся, милочка, я поговорю в гараже, и крыло исправят, я обещаю.

И я постаралась забыть совсем о несчастном инциденте.

К трем часам пополудни в субботу даже мисс Уэбл выглядела, как будто она собиралась в любой момент рухнуть. Под ее глазами залегли тени. Щеки ее казались запавшими. Но она держалась все еще прямо, когда от, пускала нас, она еще пыталась улыбаться и говорить ласковым голосом.

— Девушки, — сказала она, — вот и вся неделя, не так ли? По, правде, я поражена тем, что все еще стою на ногах; и я хорошо представляю, как все вы себя сейчас чувствуете. Но следующая неделя, я обещаю вам, должна быть намного легче. Только четыре рабочих дня, а затем в пятницу вы отправитесь на церемонию вручения дипломов. — Она глянула на лист бумаги на ее столе: — Кстати, эта церемония состоится в «Зале императрицы» в отеле «Шалеруа», в котором вы живете. Каждая, кто пожелает, может пригласить родственников и друзей. Мы будем рады их повидать. Есть какие-либо вопросы?

Мы были слишком истощены, чтобы задавать вопросы.

Она сказала:

— Девушки, я очень горжусь вами. Вы все совершили чудо. Это доказывает… — Она запнулась. По-моему, она собиралась сказать: «Это доказывает, что вы можете сделать это, если захотите» — или что-то в этом роде, и решила, что это немного банально. Она продолжила: — Позвольте мне дать вам напоследок ряд советов, если не возражаете. Отдыхайте этот уик-энд. Вы были под ужасным напряжением, так что перестаньте волноваться. У вас будут все возможности отпраздновать следующий уик-энд, когда все уже у вас будет позади. О'кей?

— Да, мисс Уэбли.

Мы медленно потащились из класса, а она засмеялась и сказала:

— Ох, идите прямее. Выпрямитесь! Вы не можете выходить, едва двигаясь, как теперь, девушки! Думайте о вашем достоинстве!

Итак, каждая из нас подумала о своем достоинстве (самое: последнее, о чем обычно думала каждая из нас) и пошла к Гарри и красно-синему автобусу. Мы делали усилие, пока мы ехали через Майами-Бич, мы делали усилия, когда шли через фойе отеля; Но как только мы добрались до номера, я обессилено упала лицом в постель, Донна села, вздыхая, а Альма бормотала что-то по-итальянски. Я понимала, что то же самое происходит и в других номерах.

У нас не было шанса. Должно быть, триллионы мужчин ожидали возвращения девушек, и сразу же по всему четырнадцатому этажу, повсюду, как сумасшедшие, начали трезвонить телефоны. Чертов телефон пять раз звонил Донне, не меньше, и один раз Джурди, которая, свернувшись клубочком, лежала на постели в другой комнате, и один раз Альме; а я была лишь связной, я должна была отвечать на каждый звонок, потому что была ближе всех к телефону. И не только свои усталые кости я должна была вытаскивать из могилы на каждый звонок, но просто я была одинокая, нелюбимая, никому не нужная, сама мисс Прокаженная. Мне хотелось лечь и завыть. Это было все более непереносимо, потому что я чувствовала себя с каждым разом все хуже и хуже, когда говорила: «Минуточку, пожалуйста», — в то время как каждая из девушек оживлялась, как сумасшедшая, когда брала у меня трубку телефона. Будто она содержала неисчерпаемое количество витаминов, или бензедрина, или гормонов. Боже, мне тоже были нужны витамины, бензедрин или гормоны, и так много, сколько есть. Я нуждалась во всех трех стимулах.

Наконец, совершенно измотанная частыми звонками, я обратилась к Донне:

— Ответь, это наверняка тебя. — Она ответила, и затем трубка повисла у нее на пальцах, как мертвая крыса.

— Кто-нибудь видел Томпсон?

Я отозвалась:

— Ты это честно?

— На том конце спрашивают кого-то по имени Томпсон. Ты Томпсон?

Я выхватила трубку из ее рук и сказала:

— Хелло!

— Мисс Томпсон? Привет. Как дела? Это Н. В.

Я могла умереть. Я могла выплакать океан слез и затопить весь «Шалеруа». Я могла разорвать свое горло. Я сказала:

— О, о, хелло! Как мило с вашей стороны, что вы позвонили.

— Это здорово — слышать вас снова, мисс Томпсон. Я вас не видел целую неделю. Я надеюсь, мы с вами повидаемся.

— Ну, вы знаете, мы так много работали, ни у одной из нас не было ни минуты позвонить своим.

— Они действительно вас загоняли, а?

— Они действительно заставляют нас работать.

— Да. — Он глубоко вздохнул. — Послушайте, в таком случае, не воспользоваться ли нам несколькими часами передышки? А? Как вы думаете? Может быть, вы могли бы поужинать со мной этим вечером, мы могли бы заглянуть в маленький клуб, который я знаю…

В этих нескольких словах заключалась вся история жизни Томпсон. Кто пригласил ее на свидание? Человек, с которым ей не разрешали видеться. О, Боже, Боже! Боже!

Я сказала:

— Мистер Брангуин, простите меня, простите меня… Он ждал.

Я сказала:

— Я приму ваше приглашение с благодарностью, мне понравится это в любое другое время, когда я свободна, но я так устала; я не могу сегодня никуда пойти. Мне очень жаль.

— О'кей. А как насчет завтрашнего вечера?

Я была готова совершить харакири при помощи моих старых тупых маникюрных ножниц.

— Но завтра вечером, я ужасно извиняюсь, завтра вечером у меня свидание, о котором я договорилась раньше, на неделе.

— Понимаю.

— Я чувствую себя неловко из-за этого…

— Не переживайте, мисс Томпсон. Может быть, в какой-либо другой раз. А?

— Да. Я тоже надеюсь.

— Берегите себя, — сказал он.

— Буду. Спасибо за звонок. Большое вам спасибо.

Он отключился. Я положила трубку и повернула голову к стене. Это была почти битва насмерть между судьбой и мной, и я знала, кто победит в ней.

Донна спросила:

— Брангуин?

— Да.

— Ты чертовски глупа.

— Донна, заткнись.

— Кому бы ты причинила вред, если бы пошла с ним?. Ты можешь сама о себе позаботиться, можешь?

— Донна, заткнись.

— Я тебя не понимаю, дорогая. Я не понимаю, как устроена твоя голова.

Я вышла из номера в полном отчаянии. Было невозможно находиться здесь с тремя девушками, готовящимися к свиданиям. Каждая из них была в поту и хотела принять душ и одеться, но Альма, как обычно, заняла ванную, и открытая война могла вспыхнуть в любую минуту. Я спустилась в вестибюль, бормоча себе под нос снова и снова: «Суббота, вечер, никакого свидания. Суббота, вечер, никакого свидания», и вдруг я заметила, что, прогуливаясь в вестибюле, всматриваюсь в мужчин, а они разглядывали меня (и поглядывая искоса) и смотрели мне вслед. Мой Бог! Что за ужас!

Удивительно, что можно загнать в свое подсознание другого человека только потому, что другой человек стал твоей частью третью неделю подряд, хотя ты с ним и не встречаешься.

И в тот момент, когда я поняла, как безнадежно было мое подсознание, я подумала: «О'кей, детка, существует лишь один путь реализовать это дело»; и я вошла в телефонную будку, со стуком закрыла дверь и сказала холодной телефонистке:

— Соедините меня с номером тысяча двести восемь, пожалуйста, — И стала ждать.

Он сказал, подойдя через пять секунд:

— Хелло.

— Доктор Дьюер?

— Да.

— Это мисс Томпсон.

Он, разумеется, был ошеломлен.

— Да, да, да, — сказал он.

— Я надеюсь, вы не забыли о моем звонке вам в субботу вечером?

— Кэрол, я только что звонил вам.

— Это правда?

— Абсолютно.

Я сказала:

— Я звоню из вестибюля. Номер телефона здесь — двадцать шесть, — и я положила трубку.

Через пару мгновений зазвонил телефон. Я дала ему прозвонить шесть раз, потом подняла трубку и сказала:

— Хелло?

— Кэрол…

— Извините меня. Кто это?

— Рой Дьюер.

— Ну, доктор Дьюер! Какой сюрприз! Как мило, что вы позвонили. И что я могу сделать для вас, доктор Дьюер?

— Кэрол, вы верите мне? Я хотел позвонить вам каждый вечер на этой неделе, каждый вечер.

— Доктор Дьюер, вы говорите очень приятные вещи.

— Я вам не лгу.

— Ну, доктор Дьюер, я никогда даже ни секунды не думала, что вы мне лжете.

— Кэрол…

Я не могла сдержать свой голос:

— Рой, о Рой, я почти умираю от одиночества. Рой, я так одинока и несчастна. Я хочу умереть.

— Вы в вестибюле?

— Я еще в вестибюле, Рой, я еще у телефона с номером двадцать шесть.

— Я сейчас спущусь. Я встречу тебя в кафе.

Я не сказала «до свиданья», не поблагодарила, а положила трубку и пошла в кафе, села за столик, разглядывая рисунки растрепанных пастушек; и в самом деле, он пришел через пару минут и сел, глядя на меня. На нем были серые брюки и серая рубашка, узкий однотонный бледно-желтый галстук и серый спортивный пиджак, а за стеклами роговых очков его серые глаза были жесткими, но тревожными.

— Хелло, — сказал он.

— Хелло. Ты хочешь извинить меня за звонок тебе?

— Конечно, нет.

— Я никогда раньше не звонила мужчине вот так, как сейчас. Я стыжусь самой себя. Доктор Дьюер, психиатров обучают, как быть жестоким?

— Не говори так.

— В четвертый вечер (с момента моего прибытия сюда) ты повел меня на пляж и поцеловал. Ты помнишь этот смешной инцидент?

— Да.

— С того времени…

Он резко прервал меня:

— С того момента я люблю тебя. Ты хотела подтверждения этого?

— О, Боже мой, — сказала я. Затем я продолжила: — Закажи, пожалуйста, кофе. Со сливками.

Он повернулся и кивнул официантке, и мы не разговаривали, пока она не принесла нам обоим кофе в маленьких серебряных кофейниках с серебряным кувшинчиком для сливок и серебряной сахарницей. — Вы понимаете, как я себя чувствую? — спросила я, как только мы остались одни. — Я чувствую себя точно так, как та бедная девушка, которую беспокоила луна и которая совершенно обнаженная приходила поглядеть на вас в три часа ночи. Но я сделала это при ярком дневном свете.