Бернард Глэмзер 14 страница

— Ты с ума сошла?

— Возьми его. Пожалуйста, возьми его.

— Ты сдурела. Убери его.

— Возьми его.

Я сказала:

— Мэри Рут Джурдженс, будь взрослой, ладно?

Она поджала губы и положила синий бархатный футляр обратно в комод, не говоря ни слова. Она отвернулась от меня и уставилась в окно, и спустя несколько секунд я вернулась к себе в комнату и села за учебник.

Пятница была прекрасной, если, конечно, не принимать во внимание ненавистный грим на моем лице. Мы провели утро за сервировкой, на самом деле готовя еду в камбузе и обслуживая друг друга. В классной комнате были установлены три пары авиационных кресел, так что шесть девушек могли изображать пассажиров, в то время как две девушки превратились в стюардесс класса «А» и «Б». В реальной жизни стюардесса «А» занимается сервировкой, разносит подносы, раздавая всем приятные улыбки и т. д., в то время как стюардесса «Б» Занимается камбузом, достает припасы и разогревает все, что должно быть горячим, а если это происходит на самолете с тремя стюардессами, стюардесса «В» помогает стюардессе «А» обслуживать пассажиров. На практике мы отходим до некоторой степени от того, что предписывает реальная жизнь — «А» сует свой нос в то, что делает «Б» в камбузе, а «Б» оставляет свою кофеварку, чтобы спросить пассажиров, не хотят ли они шампанского (что является обязанностью стюардессы «В»), и все это звучит и выглядит весьма похожим на мексиканскую революцию с уймой шуточек. Мисс Уэбли сказала спокойно:

— Не волнуйтесь, девушки, вы быстро войдете в ритм, — но, сказать по чести, я не верила ей. Если какие-либо две девушки из нашего класса полетят вместе, это приведет к полному хаосу.

После ленча мы надели брюки, и все мы, включая девушек из класса мисс Пирс, отправились в аэропорт и вскарабкались на борт «Констелейшн». После часового пребывания в самолете с целью ознакомления со всем оборудованием мы оторвались от земли и круто взмыли вверх в небо, совершив первый наш ознакомительный полет. Самым удивительным было то, что стоило нам войти в кабину, как мы почувствовали себя фактически дома. Все здесь было точно так, как. мы учили, отличаясь разве лишь тем, что это было в действительности в трех измерениях. Камбуз, полки для журналов, столик для игры в карты, огнетушители, лестница Иакова, даже ящичек первой помощи, точно как в рекламе. Ничего не надо искать. Я чувствовала себя, будто родилась в одном из этих самолетов. И было замечательно, совершенно изумительно снова оказаться в полете. Подсознательно я начала сомневаться, выйдем ли мы когда-нибудь из классной комнаты, и этот первый полет возродил мою уверенность. Однако это могло случиться, если бы я попала в лапы к мистеру Гаррисону.

Итак, начался новый уик-энд. Утром в субботу в семь тридцать Джурди покинула номер, коротко бросив: «Всем привет». И, когда дверь за ней закрылась, Донна спросила: «Куда она отправилась? » — с моих губ слетел готовый ответ: «О, всего лишь посетить кузена в Пальм-Бич». Альма вела себя в высшей степени подозрительно, разговаривала сама с собой и улыбалась своей легкой загадочной улыбкой, когда она гладила что-то из кружев и шелка, что, по ее, мнению, следовало называть комбинацией, и я спросила:

— У тебя опять назначена встреча с твоим другом-боксером?

Донна была в комнате, поэтому я говорила по-итальянски.

Боксер был скорее всего опасным бандитом, но я назвала его pugiliste[7], и это, кажется, было замечено.

Она надменно ответила;

— С какой стати ты задаешь этот вопрос? Разве кого-либо из вас касается, с кем я встречаюсь?

Искусство беседы в этой стране, вероятно, на стадий умирания, но в Италии оно на том же уровне, что и опера, так что часто их невозможно различить.

— Пожалуйста, послушай меня, Альма, дорогая, — сказала я. — У меня нет желания касаться твоих встреч, но я слышала, что этот боксер такой человек, с которым следует быть осторожным. Это было сказано человеком, знающим, что его характер не из лучших.

Она гладила две пары так называемых трусиков и лифчиков, пока мне отвечала. Это был настоящий трактат по поводу вмешательства в чужие дела, со ссылками на секретную полицию и окружение шпионов, которые на самом деле являются просто-напросто завистливыми девственницами. Это определенно попало в цель, хотя и не было в буквальном смысле правдой, и я прервала ее выступление громким вскриком протеста, который она даже не побеспокоилась выслушать. Слишком погруженная в себя, Альма наконец проговорила:

— Если бы ты не была настолько ослеплена завистью, ты должна была понять, что я могу очень хорошо позаботиться сама о себе. Я не нуждаюсь в подобных предостережениях. К тому же он простой американский парень, без особых приемов.

— Не обманывай себя, моя дорогая, в Италии множество парней, которых спокойно заткнут за пояс простые американские парни. У них достаточно приемов, чтобы достичь того, что они хотят. И они могут обойтись вообще без всяких приемов.

— Вздор! Это парень высшего класса. У него итальянский автомобиль. Тебе нужны еще какие-то доказательства? «Ланча». Даже в Риме только люди самого высокого класса владеют двухместной спортивной «ланчей».

— Послушай меня, Альма. В Майами-Бич такой автомобиль является практически признанием виновности.

Но она, как обычно, была упрямой, а я была вынуждена признать, что у меня действительно нет никаких доказательств. Я имею в виду, что, если бы кто-то пришел ко мне год назад и сказал: «Послушай, Кэрол, остерегайся Тома Ричи, под этим ежиком находится не что иное, как дьявол в человеческом облике», — я ответила бы точно так же. Не совсем так растянуто, может быть, но во многом с точно такой же аргументацией. Действительно, когда я подумала об этом, я удивилась тому, насколько Альма была терпима. Я, однако, сделала все возможное, и когда она около полудня быстро выбежала, все, что мне оставалось сделать, это глубоко вздохнуть.

Другой стороной дела было то, что она выглядела столь великолепно, а ее глаза сверкали таким нетерпением, что мы обе, Донна и я, были охвачены завистью из-за того, что у нас нет свиданий; а спустя минуту после ее ухода мы начали проявлять симптомы сумасшествия. А это было большим профессиональным риском для четырнадцатого этажа; только что тебя заботило разогревание тушеного мяса в камбузе, а уже в. следующее мгновение тебя охватывало истерическое любопытство, будешь ли ты когда-нибудь снова ощущать запах мужчины. Налицо было полное, совершенное и повсеместное отсутствие живых существ. Я вспомнила, как однажды вечером один из молодых лифтеров, прыщавое существо с едва пробивающимися усами, поспешил из своего лифта, чтобы передать поздравительную телеграмму, одной из девушек. Поблагодарила ли она его? Нет. Она завопила: «Ты понимаешь, что, входя сюда, тебе следует брать свою жизнь в свои руки? » — и маленький уродец был так напуган, что помчался назад к лифту, спустился до самого низа, и его не было видно целую неделю.

В конце концов, спустя полчаса после ухода Альмы, Донна заявила:

— Послушай, если мы не уйдем отсюда в скором времени, то я начну крушить мебель.

А я сказала:

— Донна, довольно странно, но я ощущаю то же самое. — Может быть, я чувствовала себя еще хуже, ибо Рой Дьюер, в сущности, был под ногами, и во мне все больше и больше нарастал жар, потому что ему не хватало элементарного приличия поднять телефонную трубку и позвонить мне. Только бы услышать, как он говорит: «Кэрол, мы не должны продолжать», как будто мы что-то начинали, или: «Кэрол, мы не должны видеться друг с другом», — это было бы бальзамом для моего одинокого сердца. Но от него не было ни звука, и это было невыносимо.

Донна сказала:

— Хватит выглядеть, как привидение, наденем что-либо и в путь.

Я облачилась во что-то миленькое и цветастое, а Донна — во что-то зеленоватое, и мы двинулись на выход, напоминая собой висячие сады Вавилона. Когда мы вошли в лифт, Донна предложила:

— Давай возьмем машину, -но я была готова этому.

— Если ты возьмешь машину, — сказала я, — то на свой счет.

Она ответила:

— Мой Бог, иногда ты вещаешь, как Джордж Вашингтон, — на что я сказала:

— Ерунда. Машины нет, насколько я понимаю, и ты это знаешь, — Итак, мы взяли такси и попросили подбросить нас к Бурдину, это было своего рода главной станцией назначения для девушек и, когда мы выползли из такси, там прогуливались, тихо посвистывая, два высоких молодых интересных парня из военно-воздушных сил. Мне противно признаться, но это звучало музыкой в моих ушах. Я вспыхнула. Донна улыбнулась с тайным удовлетворением, и я могла бы поклясться, что она испытывала то же самое чувство, что и я. Мой Бог, я снова была девушкой. Уголком глаза я отметила, что один из них был капитан, а другой лейтенант, но Донна не повернула своей головы даже на одну тысячную дюйма. Она схватила мою руку и, к моему отчаянию, повела меня в магазин; но как только она оказалась внутри, она тотчас же остановилась, как будто интересовалась, где здесь дамская комната. Две секунды спустя оба летчика чуть-чуть не сшибли нас. Донна рассчитала это до миллиметра — они не могли не натолкнуться на нас, — и она пропела:

— Ну, ребятки! Я не помню, была ли влюблена до смерти, но мне не улыбается быть раздавленной до смерти, — и мы стояли и хохотали, как идиоты.

Капитан, имя которого оказалось Элиот Ивинг, и лейтенант, которого звали Боб Килер, совсем не были лопухами. Прежде чем я поняла, что произошло, нас уже вели к какому-то элегантному ресторану, где Элиот предложил нам приземлиться для ленча. В соответствии со своим рангом он получил лучшую часть добычи, и он очень рассудительно выбрал Донну, предоставив остальное своему подчиненному. Я не возражала — да я и не могла ничего поделать, и в действительности из двух мужчин я предпочитала Боба Килера. При ближайшем рассмотрении Элиот оказался довольно крепким парнем, плотно сложенным и очень уверенным в себе. Боб был спокойнее и приятнее — может быть, потому он и был лишь лейтенантом. Он был по-своему красив, с карими глазами и волосами цвета скошенной соломы; и, возможно, это сделало наше общение безопасным, потому что мое сердце разрезано надвое типом с серыми глазами и темными волосами, по профессии психиатром.

Странность ситуации состояла в том, что я оставалась смущенной и косноязычной в течение невероятно долгого времени. Полагаю, что это как-то было связано с возрастом. Я была зрелая старая двадцатидвухлетняя леди, а когда ты достигнешь горной вершины, то оказаться подцепленной не слишком достойно. Такова моя теория.

Стало полегче к концу дня. Элиот был очарователен, Донна была чертовски весела, Боб был довольно остроумен, и мы много смеялись. Это помогало. Смех растапливает льды. И тогда я поняла, что эти два парня оказались точно в таком же трудном положений, как мы с Донной. Про нас с Донной можно было сказать то же самое, что говорили они: будто мы им оказали, огромную милость тем, что сидели с ними в дорогом ресторане и поглощали фунт за фунтом каменного краба. Насколько я могла разобраться, они оба были в отчаянии. Их основная работа заключалась в том, чтобы охранять запасы спирта некоего генерала Вуззи Гуфа на каком-то таинственном объекте, и при этом полагалось поддерживать дружеские отношения с призывниками, чтобы предупредить мятеж. «На самом деле! » — воскликнули мы с Донной. Но я догадалась, что они с мыса Канаверал или с какой-нибудь другой ракетной площадки, а позже я узнала, что и Донна подумала точно так же. Мы не могли обвинять их в излишней осторожности. Мы попутно устраивали им засаду, чтобы полностью их уверить, что мы только что высадились с русской подводной лодки.

У Элиота был блестящий новый «додж», и после ленча он настоял на том, чтобы свозить нас поглядеть форт Лодердайл; Боб Килер и я сели сзади и начали знакомиться. Оказалось, что он интеллектуальный тип, и все в мире интересно этому лейтенанту военно-воздушных сил, он был без ума от всего этого хлама древнего поколения битников. Насколько я могла понять, единственной его амбицией, не говоря уж о посылке ракеты на Марс или куда-либо еще, было занесение его бессмертных слов в какую-либо вшивую антологию Сан-Франциско. Конечно, я не упомянула о том, что полгода жила в Гринич-Вилидж и что целые дни и ночи проводила с этими грязнулями; я просто с небрежным видом сказала, что кое-что читала, и парень выглядел, будто его разбомбили. Он не мог поверить своим ушам. Он встретил юную особу женского пола, которая слышала о Сартре! Которая слышала о дзэн-буддизме!

— Вы слышали! — не мог сдержать он изумления. — Вы слышали! — Как будто это было великим чудом.

Мне хотелось, чтобы мой большой рот закрылся. К тому времени, когда мы достигли форта Лодердайл, он по уши в меня влюбился — но, скорее, не в меня, а в ту родственную душу, которая была ниспослана Судьбой прямо ему в объятия. Вот он здесь, возможно, мечтающий о том дне, когда снимет форму и начнет отпускать бороду, и внезапно в его жизни появляюсь я, практически прямо из кафе. Это сразу же привело его в неистовство. Вот, подумала я, еще одно доказательство: никогда не позволяй себя подцепить незнакомцам. Первый Н. Б. Теперь Боб Килер.

Форт Лодердайл напомнил мне Венецию со всеми ее каналами: оживленную, проникнутую музыкой, раскинувшуюся широко Венецию, где отовсюду на вас глядят фасады стопятидесятитысячедолларовых домов. Донна была очарована этим, и ее энтузиазм позволил Элиоту объявить о другом проекте:

— Послушайте, девочки. Как вы относитесь к тому, чтобы вечером отправиться на игры джей-элэй? А?

Это я промолчала, так как не имела представления, о чем он говорит, но Донна знала.

— Здорово! Это звучит превосходно! — закричала она во всю мощь своих легких. — Что это такое?

Он объяснил, что это своего рода гандбол, но игроки носят в руках что-то напоминающее корзину, которую они используют вместо рук, и это одна из самых трудных, быстрых, упорных игр, известных человеку. Это звучало превосходно. Прежде, однако, мы отправились в огромный и роскошный ресторан, где Элиот сказал, что мы можем слегка поужинать; но прежде чем что-либо было заказано, Донна и я улизнули в дамскую комнату, чтобы попудриться и посовещаться.

— Как тебе нравятся эти парни? — спросила она. — Приятные, не так ли?

— Да, приятные.

— Ты, видимо, довольно хорошо познакомилась с лейтенантом.

— С ним все в порядке.

— Что такое дзэн? Я слышала, как он говорил об этом.

— Дзэн? Да, дзэн. Это название похоже на один из новых дезодорантов, они всегда рекламируют на ТВ. Дзэн — прежде всего, дзэн — романтичен. — Она хихикнула. — Ох, Кэрол, как великолепно чувствовать себя снова живой! Ты согласна со мной?

Я не ответила. Мне требовалось электричество, чтобы я снова почувствовала себя ожившей, а вокруг его совсем не было. Почему я так околдована этим проклятым человеком, спрашивала я себя и не находила ответа. Я была просто околдована, и околдована прочно.

Он был на игре джей-элэй вместе с мистером Гаррисоном, миссис Гаррисон и Пег Уэбли. Естественно. Если бы я на минутку задумалась, когда мы с Донной услышали роковой волчий свист, а затем нас подцепили Элиот и Боб, то сообразили бы, что на этой планете, возможно, не было места, куда бы мы могли пойти вечером и не натолкнуться на Роя Дьюера и Арни Гаррисона. Я должна была знать. Миссис Гаррисон и Пег Уэбли были лишь добавкой.

Конечно, с неизбежностью, наши места оказались на три ряда прямо перед ними. И я была настолько парализована игрой судьбы со мной, что села там, как негнущийся осветительный столб в снежный буран, колени вместе, подбородок вперед, грудь расправлена и т. д. При любых других обстоятельствах мое поведение могло быть поставлено в заслугу мисс Уэбли как результат ее воспитательной работы. При данных конкретных обстоятельствах я была не кем иным, как рыскающей сучкой, которая подцепила прекрасного, здорового, невинного молодого американского парня с намерением обесчестить и его и его форму; и я физически ощущала четыре пары глаз, впившихся с отвращением в мой затылок. Для нас это был ад кромешный, а игроки тем временем ловили мяч своими корзинками, люди кричали, и вопили, и держали пари, вскакивая со своих мест, а некоторые, прогуливаясь взад и вперед, жевали сосиски; но я все это едва воспринимала. Хуже того — как будто можно было сделать хуже того, что уже произошло, — Боб все больше проникался непреодолимой любовью ко мне по мере развития игры. Разве я не была родственной ему душой? Всякий раз, когда он думал о дзэне, он нежно касался моей, руки. Он, должно быть, читал и Нормана Мейлера, потому что время от времени он ронял свою руку и в задумчивости перебирал швы моей юбки, потихоньку направляясь к моей коленке. Или же он зажигал сигарету и по чистой случайности, держал сигарету так, что костяшки его пальцев скользили по моей левой груди. Или же опускал программку на мои колени и минуту спустя шарил вокруг, чтобы ее отыскать. Теперь я поняла, почему «Магна» так настаивала на том, чтобы мы носили пояса, куда бы мы ни выходили. Мой Бог, им бы следовало снабдить нас поясами целомудрия, утыканными гвоздями, — это было самое малое, что они могли сделать для нас в этих сумасшедших джунглях, называемых Жизнью. Заключительным актом этого было то, что я должна была отбиваться от Боба, делая это незаметным образом: я не могла, под постоянными испытующими, взглядами четырех пар глаз, повернуться к нему и властно заявить: «Отвали». Они заметили бы. Все, что я могла сделать, это ворчать на него уголком рта, что он, видимо, принимал за признак того, что я разжигаю в нем искры сексуального возбуждения, и в результате он только удваивал свои усилия.

Во время хавтайма, то есть когда объявили перерыв, мы влились в толпу народа, чтобы встретить судьбу лицом к лицу. И мы ее встретили. Донна и я вычислили это одновременно. Для нас было лучше проявить нахальство, чем остаться испуганно сидеть на наших местах под тяжестью своей вины. Они ожидали нас, но не в гневе, а с легким любопытством, без сомнения, интересуясь, в каком направлении мы увильнем. У мистера Г. была милостивая улыбка; миссис Г., милая женщина лет тридцати пяти, также улыбалась доброжелательно, как будто говоря, что она и сама некогда была девушкой; у Роя Дьюера на устах играла обычная улыбка психиатра: он испытал все, и ничто не могло его больше удивить.

Донна бросилась вперед, хватая быка за рога:

— Эй, хелло! Мистер Гаррисон и миссис..?

— Миссис Гаррисон, — сказал мистер Гаррисон.

— Очень приятно с вами познакомиться, — нежно проворковала Донна. — И мисс Уэбли! И доктор Дьюер! Какой сюрприз! Игра волнующая, не так ли?

Это был тонкий ход. Они отпали.

— Мисс Уэбли, — продолжила она с той же самой дикой непринужденностью, — вы помните, что я в прошлый уик-энд ездила в Пальм-Бич посетить моего кузена? Ну не мило ли с его стороны: в этот уик-энд кузен Элиот приехал навестить свою маленькую старушку! Могу я представить? Капитан… Глаг.

Мартини, выпитое ею перед ужином, сделало свое черное дело. Она забыла его имя. И я тоже. Я не могла его вспомнить, хоть убей.

— Здравствуйте, капитан Глаг, — сказал мистер Гаррисон. То же сказала миссис Гаррисон, за ней мисс Уэбли и наконец доктор Дьюер.

Он тихо произнес:

— Здравствуйте.

Донна вспомнила имя Боба. И когда она представляла его, Рой Дьюер и я смотрели друг на друга, мы видели друг друга на сцене, иллюминированной чистым электричеством в миллион вольт, он ясно видел мое сердце, которое он разрезал на две кровоточащие половинки, и я ясно видела его сердце и знала, что сделала то же самое с его сердцем. Он не был красивым, он не был большим и сильным; он был не кем иным, как мужчиной, которого я любила, Господь знает почему; и я хотела услышать от него хотя бы слово, чтобы радоваться его чудесному голосу.

— Вам понравилась игра? — сказал он. Сказал, обращаясь ко мне.

— Нет — ответила я. — А вам?

Он сказал:

— Она очень быстрая.

— Она слишком быстрая, — сказала я. — Она у меня вызывает головокружение. — Это было общение между нами. Чудесным образом он понял, что я имела в виду; слова внутри меня, не произнесенные, достигли его в тех глупых словах, которые я сказала. На мгновение он помрачнел, а затем нежно улыбнулся и кивнул.

— Действительно это для вас так быстро, Кэрол? — спросила мисс Уэбли.

— Мне нравится, когда движения чуть замедленнее.

— Но такова игра, — заметил он.

Никто еще не мог ни о чем догадаться, а мы вовсю вели разговор на языке, который был непереводим и понятен только нам. Вот что я ему сказала: я люблю тебя, я скучаю без тебя; а вот что он мне ответил: я люблю тебя также, но подожди, пожалуйста, подожди. Я готова была ждать вечность теперь, когда он все так просто объяснил; и весь остаток вечера бедный Боб не мог понять, что произошло. Я была здесь, я улыбалась, и меня не было здесь. Казалось, он совершенно был сбит с толку, когда мы прощались в вестибюле «Шалеруа»; я существовала, но перестала существовать.

Времени было без четверти двенадцать. Я сослалась на головную боль, чтобы возвратиться домой и в уединении поразмышлять о себе и докторе Дьюере. Донна еще была с Элиотом Глагом.

Я сказала:

— Ну, всего хорошего, лейтенант Боб Килер, спасибо вам за прекрасно проведенный вечер. Все было замечательно.

Он сказал:

— Мы увидимся снова, Кэрол?

Я сказала незло:

— К чему портить хорошие отношения?

— Честное слово, — сказал он, — у вас готов ответ на все вопросы. Не означает ли это, что у вас есть друг или что-нибудь еще?

Я молча поглядела на него.

— О'кей, — сказал он. — И пока.

— Пока.

Он был по-своему привлекателен, но этого было недостаточно. Я становилась довольно привередливой в свои годы. Если кто-либо собирался коснуться кромки моей юбки, то я знала точно, кто может быть этим человеком: он жил прямо под нами. Ибо вернейший признак любви, по-моему, это, когда мужчина, которого ты любишь, встречает тебя с другим мужчиной и может разговаривать с тобой лишь на непереводимом языке, полностью осознавая, что твоя любовь принадлежит только ему. Блаженство, блаженство.

На следующее утро Донна была, вознаграждена настоящим старомодным похмельем, во время которого ты чувствуешь, будто твою голову всю ночь крутили в миксере, а тебя запекали при неверной температуре, и тесто поднялось слишком высоко. Я могла посочувствовать ей, потому что сама пару раз оказывалась в таком, же винном похмелье. Так что я прописала ей пару речных устриц и насильно запихнула их ей в глотку, положила пакет со льдом на голову и оставила страдальчески стонать, а сама занялась домашними делами. При отсутствии Джурди, таинственном поведении Альмы и с Донной hors de combat[8] дел было в избытке для пары рук. Мы стремились сохранить чистоту в номере, и когда я закончила уборку, все выглядело не так плохо.

Донна получила на ленч половинку тоста и с отвращением отвела глаза, когда я жадно поглощала, гамбургер; а затем она решила, что ей лучше почить в мире и взяла таблетку намбутала. Я подождала, пока она мило уляжется, влезла в свой славный старый черный купальник и спустилась к бассейну со своим учебником. Там, закутанная в газ и прикрывшись от солнца живописной шляпой, сидела Альма, обмахиваясь журналом; с ней был парень со сломанным носом, очевидно, Сонни Ки.

Я его видела впервые, и он не показался мне противным. Он был не особенно высоким, всего лишь пять футов восемь дюймов, но зато очень мускулистым. Большеголовый Чарли, весь состоял из мускулов также, но его мускулы носили декоративный характер — они были бесполезны для всего остального. Мускулы Сонни Ки имели целевое назначение. Они были великолепны. Клубки мышц пересекали его спину, концентрировались в верхней части обеих рук и выступали на его животе. Его кожа была покрыта черными волосами. В нем не было ничего красивого: он был даже слегка кривоног. Ни проблеска мысли не было заметно на его лице. Сломанный нос лишал его всякого выражения, и он здорово напоминал мне бостонского бультерьера — у него было затруднено дыхание. Я могу описать его лицо коротко: бесцветное, с маленькими глазами. И еще одно я заметила в нем — казалось, он испытывает постоянную жажду. Пока я была внизу, он, по крайней мере, дюжину раз подходил к фонтану с питьевой водой. Его стремительно бегущей крови не хватало воды, и что сие означало было мне неведомо. Это могло означать, конечно, что он просто хотел пить — может, он съел на ленч ветчину. Однако я была этим поражена: и тем, как он все снова возвращается к фонтану с питьевой водой, и тем, как мускулы на его горле двигались вниз и вверх, когда он заглатывал воду.

Он был явно страстно увлечен Альмой. Он крутился вокруг нее, стремясь всячески ей услужить. Естественно, она упивалась этим и на полную катушку подбадривала его. Она смущалась, кокетничала, она была возбуждена; и если это европейский секс, то пусть они оставят его себе в Европе. К тому же она не делила его ни с кем. Он принадлежал ей целиком. Она должна была видеть, как я плаваю, она знала, что я была совсем рядом, но даже не взглянула на меня.

Впервые в жизни я видела боксера. Я не говорила с ним. Я даже не поздоровалась с ним. У меня не было возможности что-то о нем подумать, «за» или «против». Ровно в шесть тридцать она поднялась, чтобы переодеться, и при этом выглядела самодовольной, как беременная слониха. Она, собиралась с ним обедать. Я открыла глаза так широко, как могла, и проговорила, сдерживая дыхание:

— Альма! Кто этот мужчина, с которым я тебя видела у бассейна?

— Мужчина? — удивилась она, — У, бассейна?

— Карманный Геркулес.

Она рассмеялась.

— Ох, это мой друг, Сонни. Ты его видела?

— Только лишь краешком глаза, . Альма. Ты собираешься вести себя с ним поосторожнее, не так ли?

— Кэрол! Ты так смешна! Он облизывает мои пальцы.

— Будь осторожной.

Она сказала:

— Ох, Кэрол, ты большой клоун. Теперь, пожалуйста, извини меня. Мне нужно воспользоваться ванной.

Ему нужно было ждать ее, по крайней мере, час. Она выглядела почти как Кармен, когда она уходила, никак не меньше.

— Помни, — сказала я. — Будь осторожна. — Она пожала плечом.

Донна спала; а в полдесятого позвонила Джурди.

Я думала, что это звонок от Роя Дьюера, и схватила трубку, задрожав с головы до ног. Но это была всего лишь Джурди, с таким сиплым голосом, что я в первое мгновение не поняла, с кем разговариваю.

— Кэрол?

— Да?

— Это Джурди — Мэри Рут Джурдженс.

— О, привет, Джурди. Ты где?

— Внизу в подвальном этаже. Около душевой.

— Ты поймала рыбу?

— Да. Рыбу-парусника. Около шести футов длиной.

— Джурди! Она у тебя с собой? — Это был единственный повод для телефонного звонка из душевой.

— Нет. Мы выпустили ее обратно. Кэрол, послушай. Ты чем-то занята?

— Ничего важного.

— Окажешь ли ты мне услугу, а? Спустись на минутку вниз. Я буду на пляже прямо перед отелем.

— Сейчас?

— Да. Кэрол, я не могу войти в номер, я не могу встретиться с другими девушками.

— О'кей.

— Спасибо, Кэрол.

Она была там, где сказала, на пляже прямо перед отелем. Я не смогла сразу узнать ее. Она была одета в мои полосатые велосипедные брюки и одну из моих блузок от Лорда и Тейлора. Дневной свет померк, наступали сумерки, и я знала из предыдущего опыта, что ночное небо было полно света, необходимого для разговора с глазу на глаз.

— Привет, Кэрол.

— Привет, Джурди.

Она повела меня вниз к воде, подальше от отеля, где прямо из песка росли две пальмы под острым углом друг к другу.

Я сказала:

— Ну, что случилось, Джурди?

Но она не ответила. Она начала шагать взад и вперед, взад и вперед, ее голова склонилась; она настолько погрузилась в свои мысли, что, казалось, забыла о моем присутствии. Наконец она остановилась и повернулась ко мне лицом, покачиваясь на каблуках.

— У меня для тебя новости, Кэрол, — сказала наконец она.

— Хорошие новости?

— Я не знаю. Я не могу найти какого-либо ответа.

— Тогда расскажи мне.

Она несколько раз фыркнула. Она потерла кончик своего носа тыльной стороной руки. Затем сказала:

— Он хочет, чтобы я вышла за него замуж.

— Мистер Лукас?

— Да, Мистер Люк Лукас. Он просил меня выйти за него замуж. — Она близко подошла ко мне и сказала: — Смотри. — На четвертом пальце ее правой руки было кольцо, гладкий белый обруч, видимо, платиновый. Но затем она медленно повернула свою руку, ладошкой кверху, и я увидела камень, огромный белый камень, сверкающий в лучах света, струящихся с темного неба.

Я сказала:

— Ох, мой Бог, что это?

— Ограненный алмаз. Это он мне сказал.

— Ох, Джурди, если он настоящий, то это сама судьба.

Ее голос был холоден.

— Он настоящий.

Слезы хлынули из моих глаз. Я не могла справиться с собой. Я так жалела ее, что мое сердце готово было разорваться. Я хотела сесть и заплакать, причитать и разорвать мою одежду, и посыпать пеплом свою голову. Я сказала:

— Джурди, нет. Ты не выйдешь за него замуж.

— Выйду.

— Джурди, ты сумасшедшая? Ты красивая девушка, у тебя все впереди, ты не можешь потратить свою молодость на этого старика. Джурди, ты не можешь сделать это.

— Ему пятьдесят шесть лет.

Я закричала:

— Боже мой, по-твоему, это молодость или еще что-то?

Она с сожалением произнесла:

— Ты мне не веришь.

— Я тебе верю. Конечно, я тебе верю. Но это безнравственно, это преступление, должен существовать закон против этого…

— Послушай, Кэрол. Я должна кому-то сказать, я обязана кому-то сказать. Ты единственный человек, которого я знаю. — Она страстно закричала: — Кэрол, выслушай меня, ты можешь?