Бернард Глэмзер 11 страница

— Что чудно?

Она держала в руке большую сумочку, открыв ее и исследуя ее содержимое, как будто что-то старалась найти. Она с сомнением посмотрела на меня, а затем села рядом и сказала приглушенным голосом:

— Кэрол, у меня была такая пачка бумажек в этой сумочке, не так ли?

— Ты имеешь в виду двенадцать сотен долларов?

— Одиннадцать сотен. Остаток находился в моей другой сумочке — я бросила в нее сотню на покупки в бакалее, помнишь? — Она беспомощно посмотрела на меня: — Этих одиннадцати сотен здесь нет.

— Как нет?..

— Забудь это, — сказала она и встала. — Я могу обойтись и тем, что осталось.

Я тоже встала:

— Подожди минутку. Где у тебя лежала сумка?

— В моем шкафчике. Всю неделю она была там.

— А твои кольца с бриллиантами на месте?

— Да. Кэрол, не волнуйся. Деньги внезапно снова появятся.

Я покрылась мурашками.

— Аннетт, Джурди, — позвала я. — Вы не могли бы прийти сюда на минутку?

— Кэрол, что ты собираешься сделать? — спросила Донна. — Оставь деток в покое.

Вошли Аннетт и Джурди.

— Послушайте, — сказала я. — У Донны пропала пачка денег. Одиннадцать сотен долларов.

Джурди замерла и побледнела.

Аннетт закричала:

— Донна, тем вечером вы трое оделись и отправились ужинать, вспомни, ты оставила все в беспорядке лежащим на кровати, и я собрала все вместе для тебя и положила обратно в твою сумку — ту самую, что у тебя в руках. А потом я положила ее в твой шкафчик, как обещала.

— Знаю, — сказала Донна. — Понимаешь, я всю неделю не брала в руки эту сумку. Ох, черт побери, детки, забудьте об этом. Они, найдутся. Я не волнуюсь.

— Посмотри-ка в шкафчике, — предложила я. — Деньги могли выпасть.

— Я уже весь его осмотрела, — засмеялась Донна.

— Ты обыскала все свои остальные сумочки?

— У меня только одна белая, которую я ношу в класс, и пара других на полке в шкафу.

— Давай заглянем в них.

Мы заглянули туда. Мы осмотрели весь ее багаж. Мы осмотрели весь ее комод. Мы осмотрели все ее вещи до посинения — все трое, Донна, Аннетт и я. Джурди стояла, прислонившись спиной к стене, глядя на нас, а Альма лежала на своей кровати, совершенно безразличная ко всему происходящему.

Донна сказала:

— Честно, мы зря теряем время, Кэрол. Они могут быть только в одном месте — в этой сумочке. Если их здесь нет, значит, нет нигде.

— Тогда мы обязаны сообщить о пропаже.

— Что значит сообщить? Кому?

— Мистеру Куртене.

— Зачем эта огласка?

Я ответила:

— Кто-то из служащих отеля, возможно, заходил сюда, когда мы находились в школе.

— Ты сумасшедшая, — сказала она. — Я не пойду ни к кому и не буду об этом сообщать. Забудь об этом, ладно?

Джурди не произнесла ни слова. В этот момент я поймала ее взгляд, и она сразу же опустила глаза, повернулась и вышла из комнаты. Впрочем, выражение ее лица я успела уловить. Она была бледной и мрачной и вместе с тем вызывающей, и это напугало меня до смерти.

Я сказала:

— О'кей, Донна. Делай как знаешь.

— А что хорошего, если я сообщу? Куртене только весь персонал обыщет или что-либо в этом роде, и что тогда? Беби, ведь это всего лишь деньги.

— Верно, — ответила я. — Это всего лишь деньги. Господи! Ты считаешь меня сумасшедшей!

— Всего лишь деньги! — закричала Аннетт. — Одиннадцать сотен долларов. Да это целое состояние!

Альма зевнула. Закинув руки за голову, она лежала, развалившись, подобно любимой жене султана. Она сказала со скукой в голосе:

— Ради Бога, отчего вся эта суматоха?

Аннетт взволнованно сказала:

— Ты не слышала? Мой Бог, ты, должно быть, глухая. У Донны пропали из сумки одиннадцать сотен долларов.

Альма снова зевнула.

— Альма, — проговорила я.

Она проигнорировала меня.

— Альма.

Она рассматривала свои ногти.

Я подошла к ней и внимательно посмотрела на нее. Она продолжала изучать свои ногти. Я сказала:

— Альма, ты знаешь что-нибудь об этих деньгах?

Она безразлично фыркнула.

Я повторила:

— Альма, где они?

Она повторила свой проклятый зевок. Затем снова посмотрела на свои ногти. Потом она пожала одним плечом. Господи, как она переигрывала. Затем она холодно сказала:

— Где же им быть?

Я завопила:

— Где?

Как тигрица, она спрыгнула с кровати и закричала прямо мне в лицо:

— Ты хочешь знать? Я скажу тебе! Где они могут быть! — Она махнула в сторону Донны. — Ты, чертова, проклятая Богом вшивая богатая американка! Ты оставляешь свои проклятые вшивые деньги разбросанными повсюду, как мусор, а? Одиннадцать сотен долларов. В Италии семья из десяти человек живет на них целый год. Стыдно! Стыдно! Стыдно за тебя, искушающую девушек, которые должны бороться за жизнь и вкалывать! Стыдно за тебя!

— Какого черта, о чем она говорит? — обратилась Донна ко мне.

Я посмотрела на нее, затем посмотрела на Альму, потемневшую от гнева, и сказала:

— Подойди сюда, Донна, помоги мне свернуть твой матрац.

— А? — удивилась Донна, но я подтолкнула ее, и мы свернули ее матрац и обнаружили под ним деньги.

— Ну, что ты думаешь? — спросила Донна.

Альма усмехнулась и снова устроилась на своей постели, повернувшись попкой в сторону Донны.

Я сказала:

— Это урок для тебя, Донна.

— Но почему? — спросила Донна. Она была совершенно сбита с толку.

Я вошла в другую комнату, Джурди смотрела в окно.

Я сказала:

— Их нашли.

— Да. Я слышала вопли итальянки.

Я подождала. Она оставалась неподвижной, глядя на Гольфстрим. Тогда я сказала:

— Что с тобой, Джурди?

— Что со мной?

— Да.

Она очень медленно повернулась и сказала:

— Ты отлично все понимаешь, Ты думала, что это сделала я, не так ли?

— Ты имеешь в виду деньги?

— Да. Деньги.

Я сказала:

— Джурди, с тобой вечно это будет?

— Кто же еще мог это сделать, кроме меня? Вот что ты думаешь. Я увидела это в твоих глазах.

— Знаешь что? — сказала я. — Ты сумасшедшая. Ты чокнутая. Ты не в своем уме. Тебе следует надрать уши.

Она сказала:

— Ты мне не доверяешь? Почему?

— Ох, черт, — ответила я и повернулась, чтобы уйти. Она окликнула:

— Кэрол.

Когда я посмотрела на нее, в ее глазах стояли слезы.

Я сказала:

— Я собираюсь пойти поплавать. Ты пойдешь?

— Это идея, -; ответила она. — Это, возможно, меня остудит.

У нас не было специальных заданий на уик-энд, лишь общее указание прочитать все, что мы должны были выучить, и быть уверенными, что сможем повторить это с завязанными глазами, слово за словом. В действительности это означало, что мы могли фактически расслабиться: мы могли совершить поездку в Майами-Бич, посетить магазины и посокрушаться о всех великолепных одеяниях, которые мы не могли позволить себе, мы могли даже отправиться на экскурсионном пароходе к индейской деревне в Эверглейдзе.

Около десяти часов утра этой первой субботы Джурди и я решили совершить продолжительную прогулку: мы пересекли Коллин-авеню до Индиен-крик и направили наши стопы к Бурдин, а затем купили гамбургеры и вплоть до полудня глазели на витрины магазинов. Затем мы возвратились в отель на сиесту и прикинули, чего нам ждать от вечера. По совпадению мы надели платья почти одного и того же оттенка, слоновой кости, и нас могли принимать за сестер. Мы были одного и того же веса и телосложения, приблизительно одного возраста, обе блондинки, и отличались разве лишь выражением наших лиц. У Джурди был довольно холодный взгляд «не тронь меня», что вполне понятно, учитывая ее опыт в Буффало, в то время как я вообще походила на беззаботную идиотку. Мои друзья обычно проходились по этому поводу. Они говорили: «Кэрол, ты всегда выглядишь такой счастливой», но на самом деле они имели в виду, что я выглядела, будто меня только что условно выпустили из «Бельвю» — этакая веселая и безобидная дура.

Джурди и я спустились вниз в холл отеля и начали двигаться к выходу, неторопливо, с достоинством, когда прямо из ниоткуда перед нами возник человек и, сказал звучным голосом:

— Извините меня, молодые леди, вы, случайно, не знаете, где сегодня в городе можно посмотреть хороший фильм?

Мы не могли его проигнорировать. Он загородил нам дорогу. А сам был огромный, своего рода человечески динозавр: огромный, крупный, костистый человек, очень костистый и неуклюжий, ростом около шести футов с четвертью. Его лицо было тоже костистым и все в забавных выступах, он носил очки в золотой оправе. На нем был костюм рыже-коричневого цвета со старомодными широкими лацканами; а его галстук был абсолютно ужасен, красно-желто-синий образчик кубизма, в руке он держал стетсоновскую шляпу. Ему было, по меньшей мере, около шестидесяти пяти лет.

— Это был дьявольски тонкий вопрос для такого динозавра, стремящегося подстрелить пару девушек в десять утра, особенно если учесть, что этот крадущийся динозавр был явно достаточно стар и годился им в дедушки, да и походил больше на домоседа, чем на посетителя притонов. Но он был здесь, перед ними, и у нас не было альтернативы, нам следовало что-то сказать. Нам. Но речь не шла о нас обеих, потому что Джурди, застыла, как фонарный столб в снежную бурю, и на меня легла эта честь. Я вежливо проговорила:

— Простите меня, сэр, мы ничего не знаем о кинокартинах в городе. Я полагаю, это можно узнать из газет Майами.

Это его ничуть не поколебало. Он прогудел:

— Отлично сказано! А вы, две молодые леди, случайно, не из школы подготовки стюардесс, что разместилась здесь в отеле?

— Да, сэр.

Нечто странное было в этом разговоре, ибо я отвечала на его вопросы, а он едва смотрел на меня. Его глаза были прикованы к Джурди. Ее губы искривились, ее глаза сузились от отвращения, ее ноздри сжались, а старик все еще продолжал глядеть на нее.

— Вы знаете, — произнес он, — я вам кое-что скажу. Я за свою жизнь совершил множество полетов, и я вынужден признать это — я научился испытывать большое уважение к вам, девушки. Огромное уважение. Но вы ведь только учитесь, а? Только тренируетесь?

— Да, сэр.

Он наступал на нас. Мой Бог, мы не могли от него избавиться.

— Слышал все об этом, на днях. Встретил парня в баре, здесь у них такой «Сувенир-бар», вы были там?

— Нет, сэр.

— Милый маленький бар. Подают хороший дайкири. Вы должны его попробовать. Да, о чем я? Ох, да, это верно — встретил этого парня в «Сувенир-баре», он мне рассказал все о подготовке, которую они дают девушкам. Парень по имени Харрисон. Знаете его? Харрисон.

— Вы имеете в виду мистера Гаррисона, сэр?

Он все еще смотрел на Джурди.

— Харрисон, ага… Рассказал мне все о том, как они пропускают вас через мельницу — в течение месяца, не так ли?

Это была прелестная нудная ситуация. Даже когда парень достигнет ста лет, вы все еще ожидаете, что он, по крайней мере, взглянет на вас, когда засыпает вас вопросами. Я сказала устало:

— Да, мы здесь будем в течение месяца.

— Тяжелая работенка, не так ли?

Стареющие мужчины так учтивы, так милы, так откровенно радуются возможности оказаться в молодой компании, так очаровательны, что одно удовольствие позволить беседовать им с вами. Но этот тип был огромным, костистым, шумным и надоедливым. Придя к такому выводу, я сказала:

— Извините нас, сэр. Мы идем сделать кое-какие покупки…

— Впереди весь день. Почему бы вам не пойти в «Сувенир-бар» и позволить мне угостить вас дайкири? А? Может быть, слишком рано для вас? О'кей, давайте пойдем в кафе-бар и выпьем по чашечке кофе.

— Простите, сэр. Может, в другое время.

— Прекрасно, — сказал он. Наконец он медленно повернулся ко мне. — Какое еще другое время. Вы доставите мне большое удовольствие, милые леди, позволив угостить вас выпивкой. Мое имя Лукас.

— Спасибо, мистер Лукас.

— Подождите минуту, — сказал он. — Вы не против если я спрошу ваши имена? Мне хотелось бы сказать этому парню Харрисону, когда я его увижу в следующий раз, что я познакомился с парой его девушек. Чтобы он знал, о ком я говорю.

Я должна ему сказать. Общественные отношения и все такое. Я не могла позволить ему пойти к мистеру Гаррисону и пожаловаться: «Встретил пару ваших девушек прошлым утром, они чертовски задавались, чтобы сказать „хелло“. Вы рассчитываете, Харрисон, что я буду летать на ваших самолетах, после того как они так отвратительно третировали меня? » Поэтому я сказала:

— Я — мисс Томпсон, а моя подруга — мисс Джурдженс; было чертовски приятно беседовать с вами, мистер Лукас, до свидания.

— Мисс Джурдженс, вы сказали?

— Да, сэр, — сказала я. — До свидания.

— Ага. Надеюсь вас скоро увидеть.

Он наблюдал, как мы пошли. Я не сказала ни слова, пока мы не вышли из отеля, а затем произнесла:

— Ну, мой Бог, вот уж наказание на нашу долю.

— Он не так уж плох.

Я была просто ошеломлена.

— Как ты могла сказать такое? — возмутилась я. — Ему, по крайней мере, сто лет, и более громогласного зануду я еще никогда не встречала.

Над нами сияло солнце, мы шли под великолепными королевскими пальмами. Она спокойно проговорила:

— Ты ждешь слишком многого.

— Ты хочешь сказать, что он тебе понравился?

— Я не говорила, что он мне понравился. Я только сказала, что ты ожидаешь слишком многого. А это старикан, который работал своими руками. Не каждый может быть Кэри Грантом[6].

— Джурди, не шути с собой. Я ведь вовсе не витаю в облаках. Я достаточно реалистична по отношению к мужчинам.

— Ты? — Она посмотрела на меня холодным, страстным взглядом.

Я ответила с определенным оттенком раздражения:

— Ну, во всяком случае, ты можешь иметь у него огромный успех. Он отдавал предпочтение тебе.

— Я не заметила.

— Слона-то ты и не приметила.

— Давай отправимся по магазинам, — сказала она. — Мне нужно купить жевательную резинку и пилочку для ногтей.

— Ты можешь воспользоваться моим маникюрным набором.

Она сказала холодно:

— Я не люблю одалживаться.

Мы возвратились согласно плану в три часа, и я влезла в пижаму и растянулась на постели, надеясь вздремнуть. Это было не похоже на поведение любой нормальной американской девушки — погрузиться надолго в сон в середине ослепительного дня в Майами-Бич, но я пришла к заключению, что в обычном смысле я была ненормальной, я была настолько ненормальна, что, если бы власти захотели придраться ко мне, я, видимо, лишилась бы своего гражданства. Вот я здесь, двадцатидвухлетняя и якобы сильная, как лошадь, в то время как на самом деле я чувствовала себя физически измотанной после одной недели работы и эмоционально опустошенной после одного-единственного поцелуя штатного психиатра. О нем я тоже продолжала думать каким-то совершенно болезненным, отвратительным неамериканским образом. Его глаза, естественно, постоянно возникали у меня в памяти. И его грудь. Почему? Это должно было постоянно появляться в моем воображении? Боже мой, стоит выйти на берег, и увидишь там тысячи мужских грудей, напоминающих кусок ливерной колбасы. А его уши… У каждого есть уши, так почему его уши так меня волнуют? Еще поцелуй. Я отдала бы свою жизнь за то, чтобы он вошел в мой номер, подошел туда, где я лежала, и выпалил: «Подними лицо». Я ужасно хотела его, черт бы его побрал.

Донна отсутствовала. Альма ушла, и я не представляла куда. Джурди удалилась в свою комнату сделать маникюр. Аннетт можно было редко увидеть, не было ее и сейчас. Воздух был наполнен нежным, приятным жужжанием, и я засыпала и видела во сне доктора Дьюера. Ничего особенного не произошло — мы просто шли, завороженные друг другом, в тропической темноте, светлячки плясали между нами. Было так сладостно, так прекрасно, так изумительно, что, когда Альма разбудила меня, мне хотелось заплакать. Действительность была такой серой и скверной.

— Кэрол! -завопила она. — Ты весь день проспала! Ты пропустила этот прекрасный солнечный день?

— Сколько времени?

— Пять часов.

Я застонала.

Она всегда закутывала себя в необычное просвечивающее одеяние, когда выходила из отеля, и всегда надевала огромную шляпу от солнца. Она не хотела покрыться загаром. Такая возможность ее просто ужасала. Она гордилась своей нежной кожей фарфорового тона и не хотела никоим образом ничего менять. Она стояла, глядя на меня, одетая подобно Саломее перед началом ее танца семи вуалей, и было что-то столь самодовольное в ней, что я поинтересовалась:

— Что с тобой случилось?

— Ничего.

Когда она говорила «ничего» таким застенчивым голоском, это означало, что она хочет рассказать тебе целую историю от начала до конца, даже если ты вовсе не собиралась слушать ее добровольно. Она ожидала, чтобы ты вытаскивала эту историю из нее дюйм за дюймом.

— Ну?

— Ничего, Кэрол. Ничего, только…

— Только что?

— Ох, ничего. Я кое-кого встретила. Но это неважно.

— Мужчину?

— Мужчину? Ох, да. Да. Может быть. Мужчину своего рода. Да.

И так продолжалось около двадцати минут. Собрав все обрывки фраз вместе, я наконец установила, что это был мужчина по имени Сонни, Сонни Ки. Ему около двадцати восьми, и он сильный: «Кэрол! Такой сильный! Сильный! » — и он красив, только вот нос у него сломан.

— Что это означает, Альма, сломан?

— От бокса.

— Как это, черт побери, от бокса?

— Он боксер.

— Вот здорово, — сказала я.

— Он такой милый. Все это время мы гуляли с ним вместе. Он угостил меня ленчем. Сегодня вечером… — Ее глаза засверкали.

— Что относительно сегодняшнего вечера?

— Кэрол, я ему сказала. Пожалуйста, я ему сказала, пожалуйста, я должна изучать свою работу. Я не могу оставить свою работу. Я должна заниматься…

Это было равнозначно тому, что она договорилась с ним поужинать.

— Ты довольна? — сказала я.

— Да.

— Но теперь следи за каждым своим шагом.

— Кэрол! Он такой милый американский парень. Такой простой.

Я подумала: мне лучше пресечь в зародыше все это.

— Послушай, Альма. Позволь мне дать тебе совет. Некоторые из этих милых простых американских парней знают, как действовать. Не будь дурой, беби.

Она от души рассмеялась.

— Послушай меня, Альма.

— Кэрол, после итальянцев американские мужчины кажутся почти детьми. — Она улыбнулась с жалостью. — Такие милые. Очень приятные, простые.

— Альма, я, познавшая все это на себе, скажу тебе, что все это неправда.

— Ты глупая. Парня вроде этого Сонни я обведу вокруг моего мизинчика. — Она встала, хихикая. — Весело, а? Это мое первое свидание в Америке. Теперь я приму душ.

Я натянула старый черный купальник и спустилась к бассейну. Жизнь определенно проходила мимо меня. Сейчас, в пять часов прекрасного субботнего вечера, она здесь бурлила, и никто даже не предложил угостить меня содовой. Ну ладно. Трамплин здесь был всегда. И я могла всегда возвратиться к моему учебнику и начать изучение контрольных листов.

Джурди сидела за столом у бассейна, одетая в свой летний костюм цвета какао и свою соломенную шляпу в форме колпака Петрушки. Я должна была бы догадаться: она была оккупирована костистым стариком мистером Лукасом, одетым в оранжевые широченные брюки и совершенно ужасающую гавайскую рубашку. Он был поглощен беседой. Жестикулируя руками, ухмылялся, чесал свой старый морщинистый загривок, а она — я не могла поверить своим собственным глазам, — она на самом деле улыбалась. Она действительно получала удовольствие, сидя здесь и слушая его. Для меня это был один из самых больших сюрпризов в жизни. Улыбающаяся Джурди. Не холодная, не подозрительная. Улыбающаяся, заинтересованная и прелестная.

Я не знала, что делать. Если я начну прыгать с борта бассейна, то это могло выглядеть, будто я стараюсь привлечь их внимание или стараюсь нарушить их уединение. Но Джурди увидела меня, когда я стояла там в замешательстве, и позвала:

— Эй, Кэрол! Иди сюда!

Я неохотно подошла. Старик сказал:

— Хелло, маленькая леди.

И я ответила:

— Хелло, мистер Лукас.

— Пододвигай кресло, — сказала Джурди. — Хочешь содовой, или кофе, или еще чего-нибудь.

— Спасибо, Джурди, но я просто хочу поплавать.

— Ладно, садись и возьми сигарету.

— Я возьму, но позволь мне сначала поплавать.

Я нырнула и проплыла полдюжины раз бассейн туда и обратно, а когда вылезла из воды, увидела, что Джурди осталась одна. Я присоединилась к ней, стараясь вытрясти воду из своего левого уха, и поинтересовалась:

— Давно ты сидишь здесь с этим старым воробьем?

— Да уже часа два, точно не скажу.

— Ты явно попала в ловушку.

Она встала. Ее лицо стало снова угрюмым.

— Я собираюсь вернуться домой, — сказала она.

— Подожди меня. Я пойду с тобой. Как ты насчет того, чтобы поужинать пораньше, Джурди? Я проголодалась. Мы можем пойти в кино…

Она сказала:

— Я собираюсь поужинать.

— Ты собираешься?

Она посмотрела на меня с горечью.

— Мистер Лукас пригласил меня.

— Прекрасно, Боже милостивый.

— Я знала, что ты скажешь это. — Она начала удаляться.

Я побежала за ней.

— Эй, послушай… — Но мне пришлось схватить ее за руку, чтобы удержать ее. — Подождать меня, не хочешь? Я пойду с тобой. Только сдержи своих лошадей на одну секунду.

Она ждала меня с жуткой неохотой. Она ничего не говорила, когда мы вошли в автоматический лифт, она также молчала, когда мы вошли в номер. Альма распевала Пуччини в ванной комнате с невероятной страстью, Джурди забарабанила в дверь ванной и крикнула:

— Поспеши-ка.

— Кто это?

— Я, Джурди. Поспеши, ладно? Мне тоже нужно попользоваться ванной комнатой.

— Уходи, пожалуйста.

Джурди прокричала:

— Если через пять минут ты не выйдешь, то я войду я вытащу тебя оттуда за уши. — Она ушла в свою комнату, я последовала за ней, и когда она села на свою постель, я села на постель Аннетт, и мы посмотрели друг на друга. Она задыхалась от злости.

Она сказала:

— Может быть, ты не расслышала, что я сказала о мистере Лукасе. Он пригласил меня поужинать.

— Джурди, это большая…

— Я не собираюсь спать с ним. — Она была действительно агрессивно сумасшедшей. Я никогда не видела ее такой злой. Она говорила, как огрызающаяся черепаха: — Он хочет взять меня в одно место, которое называется «Комната Короля-Солнца» или что-то…

Я должна была ее успокоить.

— Это прямо здесь, — сказала я. — В отеле. Это великолепно.

Неожиданно, в результате этих нескольких слов, вся воинственность покинула ее. Она расслабилась.

— О Господи, — сказала она.

— В чем дело? Это прекрасный ресторан. Он тебе понравится. И еда со всего мира.

Она подпрыгнула, подошла к окну и стала там, повернувшись ко мне спиной.

— Это фантастика, а?

— Ну, да. Это главный ресторан в «Шалеруа», и я знаю, как здорово там.

Она некоторое время молчала. Потом сказала:

— Я не могу идти. — Она решительно подошла. — Мне необходимо позвонить мистеру Лукасу. — Она подошла к телефону.

— Что случилось, Джурди?

— Ничего.

— Прекрати возникать. Скажи мне.

Ее глаза на какое то время погасли. Казалось, они стали совсем бесцветными.

— У меня нет вечернего платья, — сказала она. — Я не пойду в такое место, одетая в свои старые лохмотья. И прекратим этот разговор.

— О, ради Бога, и это все? Ты можешь надеть мое. У нас с тобой один и тот же размер…

— Нет.

— Но почему нет?

— Я ничего не одалживаю. Я никогда ничего не одалживаю. Ни у кого.

— Мэри Рут Джурдженс, — сказала я, — ты наденешь мое вечернее платье сегодня вечером, или я, клянусь, до конца своих дней не буду с тобой разговаривать.

Она усмехнулась. Она действительно усмехнулась.

— Это звучит как угроза.

— Так оно и есть.

Она закрыла глаза руками, и я знала: она плачет. Я подошла к своему шкафу, вынула платье, отнесла его в ее комнату и положила рядом с ней на кровать.

— Вот оно, — сказала я. — У меня есть бюстгальтер без бретелек, который подходит к нему. Тебе это нужно?

Она посмотрела на меня. Слезы струились по ее лицу.

— Тебе нужен бюстгальтер или нет? — спросила я. Она кивнула.

— О'кей. Начинай готовиться. Я выгоню Альму из ванной и подготовлю свежую ванну для тебя. О'кей?

Она снова кивнула.

Все это глупая суета. Чего бы она добилась, оставаясь такой упрямой? Но самым загадочным было то, какого черта она нашла в этом огромном костлявом старикашке? Это не имело смысла.

Забавно до некоторой степени наблюдать двух девушек, занятых одеванием. Альма выглядела, как королева Шеба, одетая в красное вечернее платье и с жемчугом в волосах. Джурди уступала ей в пышности форм, у нее отсутствовала четко очерченная плоть. Джурди обладала чем-то еще — упругостью и силой и прекрасными чистыми линиями тела, и она такой могла бы остаться на следующие тысячи лет. Она никогда не потеряет этой упругости. Но в минуту волнения ее покидала резкость, она становилась мягче, глаза разгорались, появлялась страстность.

Она не надела свои собственные украшения, возможно, поняв, что они не подходят для «Комнаты Короля-Солнца». Я предложила ей пару золотых сережек, которые унаследовала от своей бабушки, и свое ожерелье, самое мое ценное достояние, которое мой отец привез однажды из Мадрида, но Джурди отрицательно покачала головой. У нее были маленькие, прелестные ушки, так зачем ей нужны еще сережки? Шея у нее была как у принцессы, гладкая и длинная, так зачем ей ожерелье? По-настоящему серьезной стала проблема обуви. Золотые туфли, которые я приобрела у Лорда и Тейлора, очень мило подходили к вечернему платью, но оказались малы Джурди; в столь поздний час не было другого выхода; нам пришлось согласиться на черные сандалеты.

У Альмы до того, как она ушла, возникло несколько истерических спазмов, которых следовало ожидать. Наконец она ушла, хихикая и трепеща, предвкушая встречу со своим боксером, свое первое свидание в Америке, У Джурди, конечно, не могло быть истерики, если она не требовалась; она свое волнение настолько сильно скрывала, что не позволяла себе просто поплакать, даже находясь в состоянии крайнего отчаяния, доводя себя до такой точки, что вы уже собирались послать за священником. Но в ее глазах появилась какая-то дымка, когда она была уже готова уйти, и она сказала (как любая нормальная девушка, слава Господу):

— Как я выгляжу?

— Ты знаешь, как ты выглядишь. Сногсшибательно.

— Честно?

— Честно. Мисс Персик Джорджии 1965 года.

— Господи, я боюсь.

Я знала, что она боится. Я сказала:

— Не будь дурой. Ты заткнешь за пояс любую девчонку в этом ресторане. — Затем — старушка Томпсон в ее обычной роли — я добавила: — Только помни о своем крайнем сроке, Золушка. Два часа ночи.

Она ушла, прямая, как фонарный столб ранним морозным утром, а я стояла у дверей, глядя на нее, пока она не вошла в лифт.

Аннетт отправилась в кино. Я в номере была одна, и никогда в своей жизни я не чувствовала себя такой одинокой. Настоящий Гадкий Утенок в свой самый худший День никогда не чувствовал и десятой доли того, что чувствовала я в свой первый свободный вечер в шикарном отеле «Шалеруа», в романтическом Майами-Бич. Как будто я была в одиночной камере Алькатриза.

Я ненавижу готовить себе еду, и для меня невыносима мысль пойти в кафе-бар, потому что там, без сомнения, огромное количество пар, страстно глядящих друг другу в глаза. Даже для Томпсон существует предел наказания, которое она может вынести. В результате я сделала себе чашку кофе, который оказался абсолютно негодным для питья, и затем сказала себе громким чистым голосом:

— Ну, ну, ну! Что за великолепная возможность заняться своей корреспонденцией! Да, это прекрасно! Я села у окна, на кровать Донны, и написала своей матери, и моей тетке, и дяде в Филадельфию, и двоюродной сестре в Сиэтл, которую я ненавидела в течение пяти лет, а затем я начала письмо Тому Ричи, которое явно обещало быть таким же длинным, как «Война и мир». Все же я имела полное право, как обесчещенная женщина, потребовать, чтобы он утешил меня в моем горе. И по мере того как я выплескивала свои горести страница за страницей, я начинала поражаться, сколько бед обрушилось на меня. Очевидно, до сегодняшнего вечера я не понимала, как я несчастна, как отвратительно обходилась со мной жизнь. Этого было достаточно, чтобы разбить сердце латунной обезьянки; и когда я написала девятнадцать страниц, как раз тогда, когда пробило полночь, я все разорвала и почувствовала себя лучше. Я встала, встряхнулась, как мокрая собака, разорвала остальные письма, которые написала, и подумала: «О'кей, девочка. У тебя сегодня суббота. Отправляйся теперь в постель». И, когда я разделась, Джурди открыла дверь в номер и вошла, похожая на привидение.

Я не осмелилась ничего сказать. Она тихо бросила: «Привет», — спотыкаясь, прошла через комнату и опустилась в кресло, глядя задумчиво на меня. Было забавно, как она вела себя, как будто она была изнасилована, но у нее не было признаков этого. Мое платье было целым.

Кто-то должен был начать разговор рано или поздно. Я сказала:

— Ну, как тебе, понравилась «Комната Короля-Солнца».

— Здорово! Это великолепно!

Это на минуту сбило меня с толку.

— А как была пища?

— Здорово! Изумительно!