Бернард Глэмзер 6 страница

Она посмотрела на меня как на сумасшедшую:

— Вы встречались с ним, это мистер Гаррисон.

— О! — сказала я.

— В чем дело? — заинтересовалась Альма. — Что происходит, Кэрол?

— Ничего, — ответила я. -Просто расслабься. -У меня пересохло во рту, а мои колени подкашивались, но я испытывала странную гордость за себя, ведь я предусмотрительно надела свое простое черное платье.

Мы ждали около пяти минут в маленькой приемной, пока Бетти сидела за пишущей машинкой, трещавшей как пулемет. Там стояло лишь одно свободное кресло, и я усадила в него Альму, чтобы убрать ее из моего поля зрения. Донна была слегка бледна, но пыталась сохранять тень улыбки на губах, и когда она посмотрела на меня, я увидела яркий блеск ее глаз. И тут интересная деталь — ее глаза стали еще более зелеными — они забирали цвет от ее блузки. Я начала думать о глазах других людей: например, у мальчика, которого я когда-то знала (его звали Освальд), были такие обманчивые глаза: они могли меняться от голубых до серых и зеленых, почти до карих, хотите верьте, хотите нет, в зависимости от цвета его галстука. Глаза у Тома Ричи были как коричневые пуговицы. Глаза отца были странного оттенка — синего цвета, очень темные, почти фиолетовые. Глаза моей матери были василькового цвета…

Телефон на столе Бетти зазвонил. Она ответила равнодушным «алло», положила трубку и сказала:

— Кэрол Томпсон. Входите. — Она показала на дверь. — Туда.

Донна слегка хлопнула меня. Я не смотрела на Альму. Я вошла и увидела мистера Гаррисона за большим столом в большой комнате. С ним было еще двое: миссис Монтгомери, присутствовавшая на беседе в Нью-Йорке, и мужчина, который был с мистером Гаррисоном вчера, человек в очках в роговой оправе, по предположениям Донны, сотрудник ФБР. У меня мелькнула легкая догадка, что она попала в самую цель. У него были серые глаза, как я заметила, с черными ресницами.

Миссис Монтгомери спокойно проговорила:

— Добрый день, мисс Томпсон.

— Добрый день, миссис Монтгомери.

Мистер Гаррисон протянул листок бумаги.

— Мисс Томпсон.

Он имел в виду то, что он хочет, чтобы я взяла этот листок бумаги.

Я взяла его.

Он сказал:

— Это ручательство на вашу обратную поездку в Нью-Йорк. Предъявите его служащему в аэропорту у нашей стойки. Он поймет, что вас нужно посадить на первый подходящий самолет.

Я посмотрела на бумагу. Думаю, я на нее смотрела с огромным вниманием несколько секунд. Я не могла прочесть ее, потому что не могла сосредоточиться, но ее содержание было понятно из его слов. Подержав листок достаточное время, я вернула его; но он не был готов принять его, и листок опустился на стол.

Я сказала:

— Если вы не возражаете, мистер Гаррисон, я лучше не возьму его.

Он резко спросил:

— Но почему?

— Я бы предпочла заплатить сама за обратную поездку в Нью-Йорк.

— Но в этом нет необходимости… — возразил он.

— Кроме того, думаю, я бы предпочла полет на самолете компании «Пан-Америкэн», или «Нейшнл», или «Истёрн». А не «Магна интернэшнл эйрлайнз» в этот раз. До свидания, миссис Монтгомери, было очень приятно с вами познакомиться. — И я почувствовала, что должна быть любезна с мужчиной в роговых очках, хотя мы даже не были представлены друг другу. Я сказала ему: — До свидания, сэр, — но он посмотрел на меня так странно, что моя кожа внезапно покрылась мурашками, будто я дотронулась до электрического провода. Это было ужасно интересно, и я бы хотела еще немного понаблюдать за этим, но не могла.

Я направилась к двери.

Мистер Гаррисон позвал!

— Мисс Томпсон.

Я остановилась. Я не повернулась, чтобы посмотреть на него.

Он сказал:

— Мисс Томпсон, может быть, у вас есть что сказать по поводу вашего отъезда. Или по поводу вашего вчерашнего поведения?

Я медленно повернулась:

— Мистер Гаррисон, вы просите моих объяснений именно сейчас?

— Да. Если у вас есть что сказать.

Братцы, что я могла сказать?

— Вы исключили меня, — заявила я. — Вы распорядились, чтобы я убиралась из Майами на первом подходящем самолете. И вы хотите объяснений теперь? Сейчас?

— Вы и две ваши соседки по комнате покинули свой номер вчера, спустились в главный ресторан отеля «Шалеруа», одетые вызывающим образом, только так, я могу это назвать. Вы заказали ликер к еде, а затем пригласили к столу человека, у которого репутация дешевого игрока. Вы знаете наши правила. Мисс Пирс подробно ознакомила вас с ними. Вы знаете, что прежде всего мы рассчитываем на то, что наши стюардессы или студентки-стюардессы будут вести себя как леди. Ваше поведение было совершенно постыдным, и существует единственное наказание за это: немедленное исключение.

Не знаю, почему так происходит, но когда меня несправедливо обижают, я взрываюсь, но не просто яростью, а словами. Слова возникают во мне, слова, слова, слова, как тучи во время грозы, и я начинаю говорить с красноречием, которым обычно не обладаю. Это поразительно. Я становлюсь похожей на этакую девочку Уильяма Каллена Брайанта, выплескивая свое возмущение грохочущими потоками. Это так поразительно, что я едва могу поверить, что это была я.

Я сказала:

— Мистер Гаррисон, я не думаю, что вы и я живем в одной стране. Мы должны были жить в совершенно разных странах. Вы наказали меня за то, что я нарушила определенные правила. Очень хорошо. Итак, вы налагаете наказание и спрашиваете меня, хочу ли я что-либо объяснить. Я нахожу, что это слишком. Видите ли, в стране, в которой я живу…

— Мисс Томпсон, — сказал он.

— Вы позволите мне закончить, сэр?

— Только не надо остроумия.

Он просил меня об этом, Господи, и надеялся добиться этого.

Не было ничего в мире, что могло бы остановить меня.

— В стране, в которой я живу, — повторила я, — существует элементарный принцип справедливости, унаследованный от наших англосаксонских предков…

— Мисс Томпсон!

— …который ставит условием, что человек, обвиняемый в совершении преступления, будь оно маленькое или большое, считается невиновным, пока он или она не будут признаны виновными на основании веских доказательств…

Миссис Монтгомери спокойно сказала:

— Мисс Томпсон.

Если она тоже, хотела вступить в действие, что ж, окажем ей прием. Я повернулась к ней и сказала:

— Миссис Монтгомери, давайте сразу все выясним. Мы живем в Америке или нет? Является «Магна интернэшнл эйрлайнз» американской компанией или нет?

Она грустно посмотрела на меня:

— Мы не предполагали, что вы были виновны, мисс Томпсон. Доказательства слишком очевидны. На вас были вечерние платья, когда вы вошли в ресторан. Бутылка вина была принесена на ваш стол. Вы были в компании мужчины, который, как я понимаю, отъявленный игрок, некий мистер Брангуин. Вы и он позже вышли на террасу вместе. Это верно?

— Да, — подтвердила я.

— Неужели вы думаете, что наши правила деспотичны, или предназначены для подростков, или несправедливы, наконец, — продолжала она. — В ресторане присутствовало много людей, которые должны были заметить вас и ваших двух девушек-соседок по комнате. Вы можете себе представить, что они подумали о вас? Три наши студентки-стюардессы всего через несколько часов после приезда в Майами-Бич устроили пирушку в одном из дорогих ресторанов и в обществе известного игрока. Мисс Томпсон, вы думаете, что ваше поведение повысит нашу репутацию? Или вы думаете, что происшедшее предлагает альтернативу, кроме немедленного исключения?

Я встретила человека, красноречие которого вряд ли когда-нибудь мне удалось бы превзойти, и я понимала, когда оказывалась побитой.

— Вы совершенно правы, миссис Монтгомери, -сказала я и повернулась, чтобы уйти.

Мистер Гаррисон закричал!

— Томпсон! Вернитесь!

Итак, я возвращалась во второй раз. Он пристально смотрел на меня:

— Вы ничего не хотите сказать в свое оправдание? Кроме цитирования билля о правах? Вы можете объяснить ваше поведение?

— Зачем? — удивилась я. -Вы изгнали меня.

Он чуть ли не выпрыгнул из кожи:

— Вы исключены. И, честное слово, я опять исключу вас, если вы будете продолжать так себя вести. Что вы делали в ресторане?

— Мы были голодны, мистер Гаррисон, Мы не ели целый день. Мы спустились, чтобы что-нибудь съесть. Вот и все.

На какое-то мгновение он был сбит с толку, но быстро пришел в себя:

— Вам было необходимо переодеться в вечерние платья, чтобы что-нибудь съесть, а?

— Мистер Гаррисон, мы остановились в одном из самых дорогих отелей Майами-Бич. Всякая женщина, находясь здесь, естественно, переоденется к ужину. Ваши правила устанавливают, что мы обязаны быть всегда должным образом одеты. Я не знаю, может быть, вы предполагаете, что мы должны были надеть спортивные брюки и свитера, но мы сочли, как леди, что единственно приемлемой одеждой являются вечерние платья.

Он заморгал. Я продолжала, прежде чем он смог что-либо произнести:

— Более того, мы не собирались идти именно в этот ресторан — как мы могли себе позволить это на те деньги, которые нам платит авиакомпания? Но мы встретили мистера Куртене в холле, и он так нас убеждал, что мы являемся сливками американских женщин, что провел нас в «Комнату Короля-Солнца», как гостей отеля. Мы не должны были платить, ни цента за наш ужин, если не считать того, что все, мной заказанное, — это несчастный гамбургер и чашка кофе, и за это я должна была отдать пять долларов чаевых.

— Вы пили вино, не так ли?

Я сказала:

— Мистер, Гаррисон, мисс ди Лукка пила вино. Я нет. Донна Стюарт тоже не пила. Но хотите или не хотите вы признать это, вам не удастся запретить мисс ди Лукка пить вино. Это значит выступить против ее религии. Она итальянка. Она не будет использовать воду нигде кроме как в ванне.

Он посмотрел на миссис Монтгомери. Она ответила ему спокойным взглядом. Другой мужчина закурил сигарету и уставился в потолок. Я была рада: я видела, что в его серых глазах мелькнуло смущение. Мистер Гаррисон сказал:

— Похоже, у вас на все есть достаточно толковые объяснения. Давайте посмотрим, что вы скажете насчет этого парня Брангуина, этого дешевого игрока.

Я не могла отказаться пусть от малого, но сладостного реванша.

— Мистер Гаррисон, поверьте, я не стремлюсь быть смешной или что-нибудь в этом роде. Но вы в самом деле не можете называть его дешевым игроком. Он должен федеральному правительству полторы сотни тысяч долларов, а это достаточное количество денег для любого кармана.

Мистера Гаррисона это не позабавило:

— Вы и это знаете?

— Да, сэр.

— Тогда что вы делали в его компании?

И опять я взорвалась, как воздушный шар, и из меня посыпались слова. Мистер Гаррисон и миссис Монтгомери имели полное право, защищать честь и престиж «Магны интернэшнл эйрлайнз», но им никто не давал права действовать, как испанская инквизиция. Я сказала:

— Мистер Гаррисон, если бы вы договорились с ФБР об изучении каждого пассажира, прежде чем ему или ей разрешить купить билет, то этого бы не случилось. Я не выбирала место рядом с ним. Меня посадили рядом с ним. Откуда мне знать, что он пользующийся дурной славой игрок? Он не предлагал играть с ним в карты. Он не пытался заключать никакого пари. Он был просто очень приятным и внимательным, Он просто болтал о полете и о кислороде и прочее в этом роде. Когда он подошел к нашему столику вчера вечером, то вел себя как настоящий джентльмен. Миссис Монтгомери, пожалуйста, скажите мне: как следовало поступить? Должна ли я была устроить сцену и заставить его уйти?

— Но вы знали, что он был игроком? — спросила она.

— До меня дошел слух, вот и все. Разве можно осудить человека на основании слухов? Вы можете так поступить?

— Моя дорогая, у меня нет ответа на этот вопрос.

Мистер Гаррисон потирал щеки кончиками пальцев. Потом он откинулся на спинку стула, как человек в роговых очках, и уставился в потолок. Потом посмотрел на меня и проговорил:

— Вы собираетесь опять увидеться с этим мужчиной?

— Он друг мистера Куртене, сэр. Он то и дело появляется в отеле. Будет трудно избежать встреч с ним, если только мне не удастся прятаться за колоннами всякий раз, когда он приходит.

Манеры мистера Гаррисона неожиданно изменились. Он стал спокойным, дружелюбным и прямым. Внезапно он назвал меня по имени. Он сказал:

— Кэрол, в наши намерения не входит диктовать девушкам, с кем они могут встречаться и с кем — нет. Все равно, я уверен, что вы это поймете, здесь все на виду. Какими бы ни были безобидными ваши отношения с этим парнем, это обязательно вызовет сплетни. Это очень повредит нам. И если дело дойдет до выбора между вами и Брангуином и репутацией школы стюардесс, я не буду колебаться ни секунды. Уедете вы. Это просто. Вы понимаете?

— Да, сэр.

— Хорошо. А теперь, могу я надеяться, что вы не будете видеться с этим человеком?

Мне хотелось расплакаться. Это было так жестоко, так несправедливо. Я не была влюблена в мистера Брангуина, не испытывала каких-то особых чувств к нему, он просто был дружески расположен, был приятным и застенчивым, и я была готова поклясться, что он никогда не причинит никакого вреда. Почему я не должна видеться с ним? И, однако, я понимала, что все сказанное мистером Гаррисоном — правда. Сплетни, скандал, неприятности — все это более чем возможно.

Мне не с кем было посоветоваться. Глаза миссис Монтгомери смотрели куда-то в сторону, мужчина в роговых очках в своих мыслях был далеко отсюда. Я сказала, чувствуя себя, как если бы я предавала все, во что я верю:

— Я постараюсь не встречаться с мистером Брангуином.

Мистер Гаррисон сказал:

— Хорошо. Вы можете вернуться в класс. — Потом добавил: — Возьмите с собой мисс ди Лукка и мисс Стюарт.

— Спасибо, сэр.

— Между прочим, — сказал он, — я бы хотел, чтобы вы первая узнали. С сегодняшнего дня вступает в силу навое правило. Вечерние платья нельзя носить, повторяю, не разрешается носить, кроме как в выходные дни и в особых случаях. Вы передадите это своим соседкам по комнате?

— Да, сэр. Я передам. А как насчет вина мисс ди Лукка?

Он опустил карандаш.

— Будь я проклят. Будем считать это лекарством, о'кей. — Его глаза сузились. — Но если я увижу ее когда-нибудь идущей покачиваясь по коридору и если когда-нибудь почувствую, что от нее попахивает вином, она за это заплатит. Это понятно?

Я сказала:

— Да, сэр. — И ушла.

Я ничего не сообщила об этом Альме. Хотя сказала Донне. Около половины одиннадцатого, после того как мы прошли регистрацию и подписали несколько документов, нас провели через новый лабиринт коридоров в кафетерий на десятиминутный перерыв. К счастью, Альма сидела за другим столом. Мисс Уэбли осторожно увлекла ее в другую часть кафетерия, чтобы усадить с двумя французскими девушками из нашего класса, — мисс Уэбли питала иллюзии, что Альма и эти француженки сразу подружатся. Благодаря этому Донна и я остались одни на несколько минут за чашкой кофе и пончиками, и я вкратце рассказала ей о моем появлении перед инквизицией, выделив начало действия первого акта, сцену первую, когда мистер Гаррисон вручил мне ручательство о моем немедленном возвращении домой.

— Донна, давай не будем обманывать себя, — сказала я. — Они жутко серьезны, они вкладывают смысл в каждое слово. Или мы подчинимся требованиям, или нас выгонят.

Она сказала:

— Кэрол, сколько тебе лет?

— Двадцать два.

— Мне двадцать три, — сказала она. Она откинула волосы назад. — Я не училась в колледже, потому что должна была помогать отцу по дому. Я ведь рассказывала тебе, не так ли, что моя мать умерла семь лет назад и, пока не подвернулась эта премированная сучка Мариан, я была истинной хозяйкой дома. Отец все доверил мне. В удачные выходные дни у нас останавливалось от восьмидесяти до ста гостей, и я должна была позаботиться о надлежащем приеме. На мне был весь дом, и, самое главное, отец доверял мне хозяйство.

Я сказала:

— Это звучит потрясающе.

— Черт возьми, — сказала она, — разве мы не взрослые женщины? Почему они должны обращаться с нами, как с детьми, только что поступившими в среднюю школу? Я не гожусь для этого. Честно, Кэрол, если бы они попытались обращаться со мной, как они обращались с тобой сегодня утром, то я бы устроила им фейерверк. Я хочу эту работу, она много значит для меня, но будь я проклята, если я позволю обращаться со мной, как с маленькой сиротой. Я люблю выпить, и мне нравится, чтобы вокруг меня были мальчики, и нет такого закона, который бы говорил, что я не могу этого делать. Давай будем откровенны, Кэрол: какого черта добивается Гаррисон? Превратить нас в монашек?

— Донна, я согласна с тобой. Но посмотри на эту проблему с их точки зрения. Нас сорок человек в «Шалеруа». Они должны поддерживать определенный закон и порядок. Ты можешь себе представить сорок девушек, идущих каждая своей дорогой наслаждений. Это будет настоящий ад, дантевский «Ад» воцарится здесь. Ты понимаешь это, не так ли? Это будет сущий хаос.

Она подумала минуту над этим и сказала неохотно:

— Пожалуй, так.

— Это только на месяц, — успокоила я.

Она кисло засмеялась:

— Я не знаю, смогу ли я выдержать месяц.

Мисс Уэбли отправляла нас отрядами в различные места назначения. Очень много времени пропадало в простом скитании, в ожидании твоей очереди на собеседование, или для снятия мерок для униформы, или еще для чего-нибудь. Утро прошло достаточно тоскливо. Но после мясного рулета на ленч я поднялась наверх для медосмотра и наслаждалась каждой минутой, проведенной там, потому что врач оказалась совершенно очаровательной. Ее звали Элизабет Шварц. Это была довольно молодая женщина, с прелестным лицом и преждевременно седыми волосами; и когда она обнаружила, что мне нравится беседовать с ней, она радостно расхохоталась. Она тыкала и колола меня, она брала обычные анализы мочи и крови, она взвесила меня, измерила давление, проверила глаза, уши, нос, горло; она постоянно говорила очень дружелюбно, но как старшая, объясняя, зачем все это нужно. Например, кровь. Вы не можете регулярно летать, если у вас анемия, потому что на большой высоте ваша кровь не в состояний переносить достаточно кислорода. В самом деле, стюардессам не разрешается сдавать донорскую кровь за две недели до полета; но если стюардесса вынуждена быть донором по какому-либо срочному случаю, она должна заявить об этом в отдел медобслуживания и проверить кровь и гемоглобин, прежде чем она снова сможет полететь. Безусловно, если у вас диабет, вы выбываете, и если у вас высокое давление, вы выбываете, и вообще авиакомпания очень и очень будет сомневаться, брать ли вас, если есть некоторые показания того, что вы можете грохнуться в обморок, подавая пассажиру стакан молока.

Проведен был также и личный осмотр; но он оказался вовсе не страшным, потому что доктор Шварц производила его под простыней, и она просто исчезала на минуту из поля зрения, размахивая мигающим светом, вряд ли кто-либо догадался, что она делает. Когда все было закончено и я оделась, она сказала:

— Вы в очень хорошей форме, Кэрол. У вас немного учащенный пульс, но пусть это вас не беспокоит.

Она была так мила, что я не могла не рассмеяться. Я сказала:

— Меня не удивляет, что у меня учащенный пульс. Это мой первый день здесь, и первое, что случилось, когда я пришла, это то, что мистер Гаррисон позвал меня в свой офис и совершенно ужасно накричал на меня. Меня до сих пор трясет от этого.

Эта новость, оказывается, уже распространилась.

— Вы одна из трех девушек, которые спустились к ужину в «Шалеруа» в вечерних платьях? — поинтересовалась она.

— Да.

— Я слышала, вы все выглядели сногсшибательно, вы произвели сенсацию, — сказала она.

Это была новая точка зрения. Я была очень удивлена, я даже начала заикаться:

— Правда? Мистер Гаррисон сказал, что мы навлекли вечный позор на честное имя «Магны интернэшнл эйрлайнз».

Она согнулась, сотрясаясь от смеха.

— Я вам скажу по секрету. Я сегодня завтракала с мистером Гаррисоном, и он хвастался во всеуслышание, что вы самые хорошенькие девушки, которые когда-либо приезжали сюда. Напротив, он очень гордится вами, он кудахчет, будто сам высиживал вас.

Ну, старый сукин сын, подумала я, и чуть не произнесла это вслух.

Мы собрались в классе к половине четвертого, и мисс Уэбли сказала:

— У нас остается только час времени, девушки. Посмотрим, успеем ли мы выучить, как называются различные части самолета. Ведь вы будете достаточно много летать и не сможете всегда ссылаться на «как его бишь вон там». Затем, если у нас останется время, мы перейдем к аэропортам и кодам. Откройте страницу пять в ваших маленьких черных книжках, девушки, — термины и определения.

В течение дня каждому из нас выдали огромный том весом, по крайней мере, в три фунта, официально названный «Магна интернэшнл эйрлайнз». Служба полетов. Руководство для стюардесс». Учебник был чуть меньше телефонного справочника Нью-Йорка, и он был известен, коротко, как «Руководство», или, любовно, как «Маленькая Черная Книжка», потому что она была переплетена в черные корочки. Нас торжественно предупредили, что мы должны защищать его нашими жизнями и, если вы сумели закончить школу и уже становитесь стюардессами, вы должны возить этот учебник с собой во время всех полетов как руководство и рекомендации.

И тут мы начали познавать характер мисс Уэбли. Она выглядела холодной и сдержанной — очень приятная, изысканно-старомодная молодая леди, изящная, грациозная, скромно одетая, с мягкими золотыми волосами и голубыми глазами и ямочками и с очень мягким голосом. В сравнении с другой преподавательницей, мисс Пирс, которая, казалось, обладала энергией, достаточной, чтобы каждое утро спускать линкор на воду без посторонней помощи, наша мисс Уэбли была похожа на ангела милосердия и сострадания. Или, другими словами, как заметила позже Донна, была слабым противником.

Ступайте мягче, потому что вы ступаете на мою мечту. Мисс Уэбли выглядела как ангел, улыбалась как ангел, разговаривала как ангел, но оказалось, что у нее железная воля. Мы быстро пробежали по терминам и определениям самолета, и я должна признать, что мне это вполне понравилось, поскольку у меня в мозгу находился своего рода склад ненужного хлама, в который я обожала собирать все виды ненужной информации. Например, я была в восторге узнать, что часть самолета, которую я обычно называла хвостом, в действительности называется хвостовым оперением, часть, которая идет вверх, называется вертикальным стабилизатором, а та, которая идет поперек, — горизонтальным стабилизатором. Крылья по-прежнему назывались крыльями, слава Богу, но у них были всевозможные приспособления — закрылки, и элероны, и триммеры, и резиновые антиобледенители, и, на реактивных двигателях, спойлеры, и ведущие закрылки, и на них также находятся двигатели, которые ни в коем случае нельзя называть моторами.

В самом деле очень интересно. Я не знаю, сколько из всего этого усвоила Альма: она сидела рядом со мной и пристально смотрела на мисс Уэбли, практически заглядывая в ее горло до самых миндалин; но Донна была в недоумении. Она зашептала мне в ухо:

— Кэрол, я никогда не запомню эту чепуху. Штуковины и есть штуковины, насколько я понимаю. Я имею в виду, что мы же не будем управлять самолетом, не так ли?

— Как правило, нет, — сказала я. -Но предположим, что капитан прикажет тебе подняться на крыло и привести в порядок триммер, а ты будешь выглядеть идиоткой, если не будешь знать, что такое триммер.

— Ты хочешь сказать, что капитан может приказать тебе взобраться на крыло и сделать это!

— Конечно, — сказала я.

Мисс Уэбли проговорила:

— Вы, две девушки сзади, пожалуйста, будьте внимательны.

За сорок пять минут она прошла с нами определения частей самолета, а потом, как обещала, перешла к аэропортам и кодам в оставшиеся пятнадцать минут. Вот теперь опять милый очаровательный материал. Оказалось, что каждый важный аэропорт имеет свой кодовый знак, например, довольно важный аэропорт «Аллентаун — Вифлеем — Истон», расположенный в Пенсильвании, в коде сокращается до АВИ. Скажите АВИ пилоту, и он мгновенно поймет, что вы имеете в виду, и стюардессы, как предполагается, тоже должны это понимать. Лос-Анджелес — это ЛАКС, Майамский международный аэропорт, где мы были, — это МИЭ; «Ла Гуардиа» — это ЛГА, «Айдлуайдл» — АИДЛ; Сан-Франциско — СФО. И так далее. Это имело смысл и было определенно нужным не только для пилотов, но и для ручного багажа.

Высыпав на наши несчастные головы кучу кодовых знаков, мисс Уэбли казалась очень довольной.

Она обвела нас удовлетворенным взглядом:

— Что ж, на сегодня достаточно, девушки. Ваш автобус ждет вас. — И когда мы встали с общим вздохом облегчения, она добавила: — О, между прочим: завтра утром, после перерыва, у нас будет письменный тест по терминам и определениям самолета, а также по кодам аэропортов.

Я не поверила своим ушам. Все девушки в классе выглядели обалдевшими. Отчаянный вопль протеста вырвался из наших уст.

— Письменный тест! По всему этому материалу? Завтра утром!

— Да, в чем дело, девушки? — удивилась мисс Уэбли. — Это не очень много. И это самое главное, вы должны знать это. Вы должны весь вечер заниматься, — Она мило засмеялась — такой радушный смех, ямочки на щеках и прекрасные белые зубы. — Если вы думаете, что это все, то подождите, когда мы двинемся дальше в наших занятиях. — Она перестала смеяться. — Девушки, присядьте на минуту. Не возражаете? У меня не было возможности поговорить с вами серьезно. Не беспокойтесь, старый маленький автобус подождет вас.

Мы молча сели.

Она оперлась на край стола.

— Сейчас, — сказала она, — одной или двум из вас, но не всем, показалось, будто я задала слишком много работы на дом на сегодня. Те, кто так думает, должны сразу идти наверх к мистеру Гаррисону и попросить талон на самолет, чтобы вернуться домой. Уверяю вас, он вам вручит его без всяких колебаний и возражений.

Она помолчала и села более удобно.

— Девушки, давайте будем, откровенны. Мы относимся к вам, как к особой группе. Вы не просто двадцать девушек, подобранных на улице; каждый день наши отделы кадров засыпаются заявлениями от девушек, которые хотят стать стюардессами «Магна интернэшнл эйрлайнз». — Она опять помолчала, чтобы данные статистики произвели большее впечатление. — Одна, лишь одна отбирается в нашу школу из каждых шестисот претенденток.

Никто не осмеливался даже шелохнуться.

— Возможно, — продолжала она, — вас удивляет, . почему мы столь привередливы. Я скажу вам. Это просто. Когда вы летаете как стюардессы на одном из наших реактивных самолетов, вы выполняете, возможно, самую ответственную работу, которую может на сегодняшний день выполнять девушка. Это предполагает не просто положить подушку под голову пассажиру, это не просто принести кофе, чай или молоко, это не просто одарить всех милой улыбкой. Как вы узнаете, у вас будут гораздо более серьезные обязанности, обязанности, от выполнения которых, возможно, будет зависеть жизнь или смерть многих людей. Я не обманываю вас, девушки, это правда. И мы не позволим летать стюардессой на наших самолетах девушке, пока не будем абсолютно уверены, что она способна выполнить свои обязанности. Мы должны быть уверенными в ее интеллектуальных способностях. Мы должны быть уверены в ее выдержке. -Неожиданно ее голос стал ледяным. — Это, возможно, звучит слишком банально. Если так, то прошу прощения. Но пока вы не будете соответствовать этим требованиям, мы никак не можем вас использовать. Лучше будет, если вы подыщите другую работу.

Она явно умела выражаться недвусмысленно. Я ждала следующего орудийного залпа.

Но она не продолжила дальше. Она выскользнула из-за стола и проговорила:

— О'кей, девушки. Это все. Не смею вас больше задерживать. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — сказали мы, хотя было всего несколько минут шестого. И вот тут-то Донна произнесла свою знаменитую ремарку.

— Господи, — сказала Донна, — я думала, что она — слабый противник.

Я сказала:

— Я тоже. О Господи.

Я ехала обратно на маленьком старом автобусе с другой рыжеволосой девушкой из нашего класса, Джулия какая-то. Она была из хрупких рыжеволосых девушек с прекрасной белой прозрачной кожей — не такого здорового типа, как Донна, но по-своему очень красивой.

Она задумчиво произнесла:

— Я никогда не выучу все коды аэропортов.

— О, ты обязательно выучишь. Они простые.

— Ты знаешь, сколько существует аэропортов, которые мы должны выучить? — сказала она. — Я посчитала. Около шестидесяти.

— Ну так что? — сказала я.

— Ничего, — ответила она. — Я обречена. Ты помнишь название аэропорта Детройта — УАЙП?

— Да.

— Это предзнаменование, — сказала она. — Я из Детройта.

— Слушай, — возразила я, — я верю в приметы, но ты далеко хватила. Я имею в виду, почему тебе нужно думать об этом, как о плохом знаке? Почему не считать, что это добрый знак?

— Ничего хорошего со мной никогда не случалось.

Честно говоря, клянусь вам, в мире нет ничего более жалкого, чем обычная девушка. Вот они: перед ними и жизнь, и любовь, и счастье, но что же они делают? Приветствуют будущее с раскрытыми объятиями? Ни черта подобного!

Они просто сидят на своих задницах, ожидая худшего. Гибель, разрушение, сморщенная матка, рак, авитаминоз, опустошенность. Я бы изложила об этом в параграфе первом, части первой моей докторской диссертации на тему о девушках в разные годы под заголовком «Страдание — обычная форма девичества». Я совсем не собираюсь критиковать бедную Джулию. По сравнению со мной она, возможно, неудержимый оптимист. Кто по малейшему поводу шлепается лицом прямо в грязь? Томпсон. Кого выбирают для того, чтобы мистер Гаррисон накричал на нее в первое же утро занятий в школе стюардесс? Томпсон. Кто, вне всякого сомнения, станет первой девушкой, которую выгонят с курса? Естественно, Томпсон. Меня удивило лишь то, что доктор Элизабет Шварц не обнаружила, что у меня, скажем, два сердца или еще что-нибудь или что у меня нет печени. Это означало бы, что меня следует упаковать в вату и отправить домой к маме на «скорой помощи».