![]()
|
|||
Примечания 4 страницавсе богатства предместника щедрой рукой. Берегись же и ты, милый мой Беовульф, этих помыслов пагубных, но ступи на путь блага вечного и гордыню, воитель, укроти в себе, ибо ныне ты знатен мощью, но кто знает, когда меч ли, немочь ли сокрушат тебя, иль объятия пламени, или пасть пучины, или взлет стрелы, или взмах меча, или время само — только свет помрачится в очах твоих, и тебя, как всех, воин доблестный, смерть пересилит! Пять десятков зим[101] я под сводом небесным правил данами, утверждая оружием их могущество в этом мире между многих племен, и тогда возомнил, будто нет мне под небом недруга. Но пришла беда! — разоренье и скорбь после радости! — Грендель, выходец адский, объявился, враг в дом мой повадился! И от злобы его много я претерпел мук и горестей; но слава Господу Небоправителю, что продлил мои дни, дабы ныне эту голову изъязвленную я увидел воочию после долгостраданий моих! Время! сядем за пир! Винопитием усладись, герой! На восходе, заутра я с тобой разделю сокровища! » Слову мудрого радуясь, воин гаутский занял место в застолье праздничном: и дружине, и стойкому в битвах лучше прежней была изобильная трапеза приготовлена снова. [102] Ночь шеломом накрыла бражников, и дружина повстала: сребровласого старца Скильдинга одолела дрема, да и гаута сон, щитобойца-воителя, пересиливал, и тогда повел к месту отдыха гостя, воина, издалека приплывшего, истомленного ратника, домочадец, слуга, обиходивший по обычаям древним мореходов и путников в этом доме. Уснул доброхрабрый; и дружина спала под высокою кровлей зала златоукрашенного А когда в небесах ворон черный[103] зарю возвестил, солнце светлое разметало мрак, встали ратники, меченосцы, в путь изготовились, дабы вел их вождь к водам, странников, на корабль свой, опытный кормчий. И тогда повелел он Хрунтинг вынести, [104] остролезвое железо славное, и вернул сыну Эгглафа с благодарностью, молвив так: этот меч — лучший в битве друг! (и ни словом худым о клинке не обмолвился добросердый муж! ) а потом с нетерпением рать снаряженная дожидалась его, поспешившего в золотые чертоги, где предстал герой, полюбившийся данам, перед Хродгаром. Молвил Беовульф, сын Эггтеова: «Ныне водим мы, морестранники, возвратиться в державу Хигелака. Ты приветил нас, дал нам пристанище, был хозяином щедрым и ласковым; и коль скоро случится мне на этой земле ради дружбы твоей сделать большее, чем уже свершил, о народоводитель, буду рад я работе ратной; и коль скоро за море донесет молва, что соседи тебя тревожат, как бывало уже, угрожая набегами, — я пошлю тебе войско в тысячу воинов, рать на выручку, ибо знаю, что Хигелак, хоть и молод[105] правитель гаутский, он поможет мне словом и делом, [106] я, как должно, в сраженье послужу тебе, и добуду победу с древом битвы в руках, и пополню твою дружину. Если ж Хредрик, [107] наследник державный, к нам наведается, в земли гаутские, встретит он друзей, — страны дальние хороши для того, кто и сам неплох! » Тут, ответствуя, Хродгар промолвил: «Слово это вложил в твое сердце сам всемудрый Бог, ибо разума большего в людях столь молодых не встречал я! Ты крепок телом, сердцем праведен и в речах правдив! Я же чаю, что случай выпадет сыну Хределя от меча ли погибнуть, от копья-стрелы, от железа, болезни ли. но любезный твой вождь упокоится, — ты же выживешь! и тогда-то уж гаутам не сыскать среди знатных достойнейшего, кто бы лучше управил державу, — лишь бы сам ты престол не отринул! [108] А еще по душе, милый Беовульф, мне твое благомыслие, ибо ты учинил в наших землях мир и согласье в гаутах с данами, — и отныне меж нами не бывать войне, и усобицы прежние, распри забудутся! И покуда я властен в державе моей, я сокровищниц не закрою — пусть из края в край, от друзей к друзьям, лебединой дорогой[109] по равнине волн корабли кольцегрудые перевозят дары! Знаю я, мои подданные должным образом, доброчестным обычаем встретят недругов и приветят друзей! » Тут двенадцать даров друг дружины, сын Хальфдана, поручил мореплавателю, дабы эти сокровища свез он родичам в земли отчие да скорей бы к нему возвращался; и тогда благородного крепко обнял владыка Скильдингов на прощание, лобызая воителя, — и сбежала слеза по щеке седовласого, ибо старец, гадая надвое, не надеялся вновь увидеть в своем чертоге и услышать вождя, так ему полюбившегося, что не смог он сдержать в сердце бурю слез; и не раз потом грустью полнилась грудь правителя — вспоминался ему воин избранный. Вышел Беовульф из хором на луга, славным радуясь золотым дарам (а уж конь морской ждал хозяев, корабль на якоре); шли герои, расхваливали подношения Хродгаровы: он воистину вождь безупречный — только старость его и осилила, как и всякого смертного. Шла дружина мужей доспешных к побережию, [110] и сверкали на воинах сбруи ратные, кольцекованые. Страж прибрежный следил с утеса, как и прежде; дивясь на воинство потрясал он копьем, не грозя, но приветствуя вот идет на корабль свой рать сверкающая, гордость гаутов! И взошли они на корму круто выгнутую, нагрузили ладью на отмели и казною, и конями, и припасами воинскими, и дарами бесценными из сокровищниц Хродгара переполнили. Корабельного Беовульф одарил караульщика золоченым мечом, дабы этим отличием, древним лезвием, страж гордился в застольях бражных. И отчалили корабельщики, и отплыли, покинули землю данов; взвился на мачте парус, плащ морской, к рее крепко привязанный, древо моря скользнуло по волнам — и помчалось; ни разу над водами непопутного не было ветра плавателям, и летел через хляби соленые прочно сбитый борт по равнине бурь; скалы гаутские показались вблизи, берег знаемый, — быстро к пристани, подгоняемый ветрами, побежал корабль! А уж там их встречал дозорный страж, высматривавший в океанской дали возвращающихся морестранников; привязал он широкореброго вервью к берегу, чтобы дерево плаваний в хляби водные не увлек отлив. Повелел тогда людям Беовульф, благо путь недалекий, на плечах снести золотую кладь к дому Хигелака, сына Хределя, — на приморском холме вождь с дружиной сидел в хоромах. Был дворец тот обширен, [111] владыка могуч, а жена его, Хюгд, и юна, и разумна, и ласкова, хоть и мало зим провела она в этом доме, дочь Хереда, наделяя без робости гаутских воинов драгоценностями от щедрот своих. Ни гордыней, ни хитростью не подобилась Хюгд Трюд-владычице, [112] той, на чье лицо заглядеться не осмеливался ни единый из лучших воителей, кроме конунга, ибо каждый знал: страшной каре повинный подвергнется, смертным узам, и меч, не мешкая, огласит над злосчастным приговор Судьбы — и без жалости смертоносное лезвие сокрушало жизнь. Не к лицу то властительнице, не пристало то женщине, даже лучшей из жен, прях согласья, [113] по злобе, наветами лишать жизни мужей неповинных! Родич Хемминга[114], Оффа, укротил ее; и за чашей медовой люди сказывали, что смирилась, притихла злочинная с той поры, как взял юный вождь деву златоукрашенную в жены за море, конунг Оффа в свои чертоги, там по воле отцовской, за желтыми водами, зажила она, с той поры добронравная, многовластная благоденствовала, и была ей ниспослана доля радостная, и любил ее вождь дружинный, герой досточестный, из сынов земли всеизвестнейший, — так я слышал, — от моря до моря Оффа славился и победами ратными, и подарками щедрыми копьеносцам-дружинникам, и в державе своей мудровластием; и таким же, как он, был внук Гармунда, родич Хемминга, в битвах яростный Эомер, покровитель воителей. Предводитель шел, и дружина за ним, от приморских песков по знакомой дороге, прочь от берега, — светоч небесный, солнце с полдня тропу озаряло. Ускоряя шаг, поспешала рать ко дворцу, где сидел юный конунг, хранитель державы, щедросердый вождь, победитель Онгентеова. [115] Прежде них добежала весть до Хигелака о пришествии Беовульфа: он вернулся живой, невредимый с бранных игрищ, — уже приближается ко дворцу друг щита, к дому отчему! Тотчас было владыкой поведено во дворце чертог приготовить для странников, и воссели там родич с родичем, вождь с героем, из похода вернувшимся, и, как должно, хозяина доброго витязь приветствовал. Обходили стол чаши с брагою: честных ратников медом потчевала, мореходов, дочь Хереда; [116] тут же Хигелак, в зале пиршественном, их расспрашивал, ибо знать желал, что морская рать, что дружина гаутская на чужбине изведала: «Ты покинул нас, родич Беовульф, обуянный желанием испытать себя за солеными хлябями битвой в Хеороте, что же было потом? Спас ли Хродгара ты, досточтимого конунга, от напасти всеземноизвестной? Я не верил в успех, сокрушался в душе и, страшась твоих дерзких замыслов, друг возлюбленный, умолял не искать встречи с чудищем, [117] но понудить самих южных данов соперничать с Гренделем. Слава Господу, что хранил тебя и вернул в живых! » Молвил Беовульф, отпрыск Эггтеова: «То известно вождь мой Хигелак многим людям, нам повстречавшимся, как я с Гренделем переведался в том чертоге, в ночной хоромине, в доме Скильдинга, где бесчинствовал адский выходец, – так воздал я ему, что соотчичи Гренделя, твари гнусные, искони прозябающие в прахе, проклятые, никогда не похвалятся этой битвой и воплем заутренним! Гостем Хродгара я вошел во дворец, в зал для пиршеств, где сын Хальфдана, как услышал мое прозвание, удостоил меня местом возле престолонаследника. Ликовала дружина — в жизни я не видал большей радости в бражном застолье; там хозяйка державная, миротворица, не воссев еще за веселый стол, высылала в зал юным дружинникам, им на радость, витое золото; подносила воителям дочь Хродгара чаши с медом, и я услышал имя – Фреавару; [118] так ее называли, пряху мира, герои, одаренные кубком дивноукрашенным. Златоубранная эта дева обещана сыну Фроды[119], счастливцу: за благо счел мудрый Скильдинг, хранитель державы, избежать войны, выдав деву замуж за недруга. Только редко где после гибели кольцедробителя опускаются копья, смерть несущие, — и невесте желанной не упрочить согласия, ибо вождь хадобардов не возрадуется, ни дружина, ни его сородичи, когда он войдет с молодой женой в отчий дом – и увидит гордых данов посланников, а на них златокованую сбрую древнюю, достояние хадобардское, родовое оружие, им служившее до поры, пока в мечевой игре не похищено было вместе с воинами. Там, за чашей медовой, седой боец, не забывший убитых своих соратников, он, печальный, глядя сумрачно на знакомый клинок, станет сердце юного витязя бередить да испытывать, разжигая в нем пламя кровоотмщения: „Узнаешь ли ты, друг, меч прославленный, твоего отца драгоценный клинок, послуживший ему в том сражении, где он пал, шлемоносец-воитель, в сече с данами, где, разбив нашу рать, — без отмщенья погибшую[120], — беспощадные Скильдинги одержали верх? А теперь в этом зале сын убийцы сидит, той добычей кичащийся, окровавленным лезвием, тем наследьем, что по праву тебе причитается! “ И такими речами распаляет он воина, подстрекает, покуда за дела отца сын не поплатится, не падет окровавленный под ударами лезвия дан-пришелец, слуга Фреавару; хадобард же спасется, ибо знает он все дороги в краю отеческом. И пойдет разлад: клятвы нарушатся, вспыхнет ярость в сердце Ингельда, пыл воинственный, а любовь к жене охладеет в нем. [121] Хадобардам я не верил бы — ни в их верность, ни в дружбу с данами, ни в согласье бессрочное! А теперь пора, [122] о даритель сокровищ, рассказать и о Гренделе; я поведаю, как сошлись мы с ним врукопашную: чуть запал за пригорки самоцвет небес, к нам ворвалось злое чудище, лютый недруг, в дружинный зал, где мы стражу держали; первым Хандскио пал от рук его, муж, Судьбою-владычицей обреченный на смерть, — и, припав к нему мечезубым ртом, Грендель мерзостный соплеменника нашего разодрал в куски и насытился человечиной; но прожорливый из чертога дружинного не спешил бежать сыроядец, вор без поживы, с пустой котомкой, — и ко мне протянул он руку грозную, лапу острокогтистую; на груди у него пребольшой висел крепко сшитый мешок, хитроумно сработанный адской тварью, кошель необъятный из драконьих кож, — и вот в ту мошну он наморился затолкать и меня, безоружного, как и прочих, — да попятился, ибо в ярости я встал на ноги! Долго сказывать, как я сквитывался с людоедом, — но этой битвой преумножил я, о народоправитель, славу нашего племени! Враг успел бежать — но не долго жить оставалось ему, ибо в Хеороте он утратил плечо с предплечьем, — обессиленный в омут кинулся адский выходец. Нас на радости Скильдинг державный наградил золотыми пластинами и несметной казной, и воссели мы поутру за веселый пир пело воинство, ликовала рать; сам же Скильдинг седой, многоопытный нам поведывал о былых временах — и словам его арфа вторила, сладкозвучное дерево, — то он пел нам[123] песни безрадостные, то предания сказывал чудо-истинные, властитель милостивый, то с тоской вспоминал годы минувшие, силу юности, сокрушенную временем, — сердце старца печалью полнилось, горькой скорбью по невозвратимому. Так с утра пировали мы, пили брагу до вечера, а когда над хороминой тьма распростерлась, матерь Гренделя вознамерилась кровью выместить смерть единственного сына, павшего в схватке с гаутами; и средь ночи это женочудовище погубило героя неповинного — жизнь покинул старейшина ратный, старый Эскхере, — и не было поутру тело мужа пламени предано, и, оплакав сородича, даны горестные не могли на костер возложить его, ибо жертву свою в горный водоворот утащила врагиня кроваворукая. То для Хродгара, о народе пекущегося, было скорбью, горем великим; стал он жизнью твоей заклинать меня вновь подвигнуться на деяние воинское: и для славы, и ради награды в хлябях ратовать. Там, на дне морском, отыскал я злоизвестную вод владычицу, и схватились мы с ней один на один: океан окровавился, как в подводном чертоге снес я чудо-мечом голову чудищную, избежал я когтей остролезвых знать, иная мне смерть начертана! — и воздал мне вождь, сын Хальфдана, щедрой платой, дарами несметными! Не нарушил он благочиния древнего, и ни в чем мне отказа не было, — был я взыскан наследником Хальфдана, награжден за труд по желанию моему. И теперь те сокровища я тебе от души подношу, господин мой, ибо счастье ищу лишь в твоей благосклонности: ты родня мне, — один из немногих! — добрый мой Хигелак! » В дом внести повелел он вепреглавый стяг, шлем высокий, кольчугу железную и отменный меч; молвил Беовульф: «Мне от мудрого старца, от державного Хродгара, был наказ такой: чтобы в первую голову я тебе поднес это оружие да сказал бы, что конунг Херогар, [124] властный Скильдинг, владел до срока этим ратным нарядом, но оставил его не наследнику, не любимому сыну всехраброму Хероварду[125], — ты хозяин сокровища! » А еще – так мне сказывали — провели напоказ через двор четырех жеребцов гнедопегих все один к одному; отдал он повелителю и коней, и оружие (так и должно дружиннику; [126] не плести на соседей сетей хитрости, ни коварных ков, козней душегубительных, на соратников и сородичей! ), – предан Хигелаку был племянник его, и пеклись они друг о друге во всяком деле! И еще я слыхал: преподнес он Хюгд шейный обруч, подарок Вальхтеов, [127] а в придачу – трех тонконогих коней в ратной упряжи; золотое кольцо украшало с тех пор шею владычицы. Таковым оказался сын Эггтеова, [128] в битвах доблестный, в делах добродетельный: он в медовых застольях не губил друзей, не имел на уме злых намерений, — воин, взысканный промыслом Божьим и под небом сильнейший из сынов земли, незлобив был и кроток сердцем. Прежде гауты презирали его и бесчестили, и на пиршествах обходил его вождь дружинный своей благосклонностью, ибо слабым казался он и беспомощным, бесполезным в бою; но теперь он за прежнее получил с лихвой воздаяние! Конунг Хигелак повелел внести в зал дружинный наследие Хределя[129] златоблещущее — тот, единственный из гаутских мечей, наилучшее лезвие, — и отдал клинок во владение Беовульфу; и отрезал ему семь тысяч земли[130] вместе с домом, с чертогом престольным, сообща они правили, сонаследники, и дружиной и землями, но державой владел только конунг, законный владыка. И случилось так по прошествии лет, что и Хигелак сгинул, и Хардред от меча погиб[131], — под стеной щитов пал наследник дружиноводителя, когда рать свою вел в сражение против воинства жестоких Скильвингов, [132] сгинул в битве племянник Херерика. [133] И воспринял тогда власть державную конунг Беовульф: пять десятков зим[134] мудро правил он мирным краем 2210[135] и состарился. В те поры дракон, змей, исчадье тьмы, там явился, хранитель клада, скрытого в неприступных горах среди каменных круч, где дорога человеку заказана; лишь однажды к тем богатствам языческим некий смертный посмел проникнуть, и покуда уставший страж беспечно спал, вор успел золоченую чашу выкрасть, умыкнуть из сокровищницы драгоценный сосуд — вот начало злосчастья вот причина людских печалей! Не от добра он избрал опасную тропу, дорогу к норе драконьей, но, нерадивый слуга старейшины, [136] он, провинившись, бежал от кары, ища пристанища в дальней пещере. Беглец злосчастливый незваным гостем вошел под своды — и страх и ужас его обуяли, но, вспять пустившись, он, многогрешный, успел, однако, из той сокровищницы похитить чашу… одну из множества захороненных в земле издревле. В дни стародавние последний отпрыск великого рода, гордый воитель, чье племя сгинуло, сокрыл заботливо в кладохранилище сокровища родичей: их всех до срока смерть поразила, и страж, единственный их переживший, дружину оплакивал, в душе предчувствуя ту же участь не долго он сможет богатствам радоваться. Курган возвысился, свеженасыпанный близ моря на мысе, в укромном месте между утесами; и там сложил он пластины золота, казну дружинную и достоянье кольцедарителя, творя над кладом заклятья великие: [137] «Земля! отныне храни драгоценности, в тебе добытые, коль скоро люди хранить их не могут! Смерть кроволитная, война истратила моих родовичей; не видеть им больше чертога пиршественного, не встанут воины с мечами на страже, некому ныне лощить до блеска чеканные кубки, — ушли герои! и позолота на гордых шлемах скоро поблекнет — уснули ратники, что прежде чистили железо сражений, — и вместе с ними доспехи крепкие, предохранявшие в игре копейной от жал каленых, в земле истлеют — кольчуга с витязем не разлучится! Не слышно арфы, не вьется сокол[138] в высоком зале, и на дворе не топочут кони, — все похитила, всех истратила смертная пагуба! » Так в одиночестве и днем и ночью, живой, он оплакивал племя сгинувшее, покуда в сердце его не хлынула смерть потоком. Клад незарытый стал достоянием старого змея, гада голого, гладкочешуйного, что над горами парил во мраке палящим облаком, ужас вселяя в людские души, — ему предначертано стеречь языческих могильников золото, хотя и нет ему в том прибытка; и триста зим он, змей, бич земнородных, берег сокровища, в кургане сокрытые, покуда грабитель не разъярил его, вор дерзкий, слуга, похитивший из клада кубок. дабы снискать себе вины прощенье, — так был злосчастным курган ограблен; слугу хозяин за то помиловал, ибо впервые он видел подобную вещь издревнюю. Дракон проснулся и распалился, чуждый учуяв на камне запах: не остерегся грабитель ловкий — слишком близко подкрался к чудовищу. (Так часто случается: кому не начертана гибель, тот может избегнуть горя, спасенный Господом! ) Златохранитель в подземном зале искал пришельца, в пещеру проникшего, покуда спал он; потом и пустыню вблизи кургана змей всю исползал, но ни единой души не встретив, он, ждущий битвы, сражения жаждущий, вернулся в пещеру считать сокровища — и там обнаружил, что смертный чашу посмел похитить, из зала золото! Злоба копилась в холмохранителе, и ждал он до ночи, горящий мщением ревнитель клада, огнем готовый карать укравших чеканный кубок. Едва дождавшись вечерних сумерек, червь огнекрылый палящим облаком взлетел с кургана — тогда-то над краем беда и грянула, напасть великая, а вскоре и конунг с жизнью расстался, [139] нашел кончину. Огонь извергая, жизнекрушитель зажег жилища; пламя взметнулось, пугая жителей, и ни единого не пощадила тварь огнекрылая, и негде было в стране обширной от злобы змея, от пагубы адской гаутам скрыться, когда безжалостный палил их жаром; лишь на рассвете спешил он в пещеру к своим сокровищам, а ночью снова огнедыханием людей обугливал. (И все же напрасно крепость курганную он мнил неприступной! ) Внедолге и Беовульф сам изведал гибельность бедствия; дом с престолом вождя гаутского в потоках пламени сгорел и расплавился; [140] оплакал старец сердопечальный свое злосчастье;
|
|||
|