ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

– Умно. – Баррон прячет в карман все, что осталось от трех мокрых красных камешков – И долго ты морочил нам голову?

Любой, даже самый лучший план может пойти наперекосяк. Вселенная не любит, когда ею пытаются управлять, поэтому нужно уметь импровизировать. Но чтобы план провалился с самого начала?

– Засунь их себе в задницу. – Очень по‑ детски, но он мой брат – слова вырываются сами собой. – Ну, давайте отдубасьте меня хорошенько, выбейте пару зубов – в самый раз для вечеринки.

– Он все помнит, – качает головой Антон, – Баррон, нам хана. И все благодаря тебе.

Брат чертыхается сквозь зубы.

– Кому ты сказал?

– Я знаю, что мастер. Мастер трансформации! Так что это ты мне скажи, зачем было обманывать!

Переглядываются. Оба явно в бешенстве. Наверное, хотели бы сейчас взять тайм‑ аут и обсудить ситуацию вдвоем в соседней комнате.

Баррон первый берет себя в руки и присаживается на край кровати.

– Так хотела мама. У тебя очень опасные силы. Она думала, тебе лучше не знать, пока не подрастешь. Когда ты в детстве догадался, попросила стереть память. Так все и началось.

Оглядываю окровавленные простыни, открытую рану на ноге.

– Так она знает? Обо всем?

– Нет. – Брат качает головой, не обращая внимания на мрачный взгляд Антона. – Мы не хотели, чтобы она волновалась. В тюрьме и так несладко, к тому же из‑ за отдачи мама эмоционально нестабильна. Но с деньгами было туго еще до ее ареста, ты же знаешь.

Медленно киваю.

– У Филипа появился план. Киллерам платят сразу и много, а если ты надежный киллер и всегда избавляешься от трупов – можно вообще озолотиться. С твоей помощью у нас получилось. – Он как будто хвастается, словно я восхищаться должен их сообразительностью. – Благодаря Антону никто не знал, кто именно совершает убийства.

– И я покорно соглашался? Убивать?

– Ты был еще маленьким, – пожимает плечами брат. – Зачем травмировать ребенка? Мы делали так, что ты обо всем забывал. Пытались защитить…

– А когда ты бил меня ногами? Это за травму не считается? А это? – показываю на окровавленную ногу. – Это ты меня так защищаешь, Баррон?

Он беззвучно открывает рот: на этот раз ничего путного соврать не получается.

– Филип пытался тебя защитить, – вмешивается Антон, – по ты пасть не затыкал. Никаких больше поблажек, пора взрослеть.

Он замолкает, а потом продолжает, но уже не так уверенно:

– В твоем возрасте я знал свое место и не перечил мастерам из знати. Мать вырезала отметины на шее, когда мне было тринадцать, и, пока не исполнилось двадцать, вскрывала их каждый год и насыпала в раны золу. Чтобы хорошо помнил, кто я такой. – Он дотрагивается до белесых шрамов. – Помнил, что боль – лучший учитель.

– Просто скажи, кому ты разболтал, – требует Баррон.

Честного человека нельзя обвести вокруг пальца. Только отчаявшиеся и алчные готовы все бросить ради приманки, ради того, чего они не заслуживают. Многие именно так оправдывают мошенничество, папа в том числе.

– Хочу свою долю. – Я обращаюсь к Антону. – Если уж заработал, сам решу, куда потратить.

– Идет.

– Я сказал соседу по комнате, что мастер. Но не сказал, какой именно.

– И все? И больше ничего? – Антон облегченно вздыхает, а потом принимается хохотать.

Баррон тоже смеется, и вскоре мы уже гогочем втроем, словно я невесть какую шутку отколол.

Шутку, в которую готовы поверить отчаявшиеся и алчные.

– Ну и славно, – наконец успокаивается Антон. – Костюм только надень – не на школьные танцульки идем.

Хромая, подхожу к шкафу, роюсь в рюкзаке, как будто в поисках подходящего наряда. Откладываю в сторону школьную форму, джинсы, достаю чистую белую рубашку.

– Так это была идея Филипа? А ты просто согласился? Не очень на тебя похоже. – Пошатываясь, направляюсь к дверям. Что‑ то «случайно» задеваю ногой, падаю прямо на Баррона, ловкость рук и никакого мошенничества. – Черт, прости.

– Осторожнее.

Прислоняюсь к косяку и зеваю, прикрывая рот ладонью.

– Ну и? … Скажешь, так прямо с Филипом и согласился?

– Нечестно, – лицо брата искажает кривая ухмылочка, – что именно тебе достался самый ценный дар, Священный Грааль, а я всего лишь мастер памяти, гожусь, только чтобы подчищать за другими. В быту, конечно, полезно: в школе смухлевать, заставить кого‑ нибудь позабыть обиду, но по большому счету это ничто. Ты хоть знаешь, сколько мастеров трансформации появилось в мире за последние десять лет? Всего один. И то не факт. Ты родился с потрясающими способностями и даже не смог их оценить.

– Я не знал!

– Ты просто недостоин. – Он кладет мне на плечо руку без перчатки. Волоски на шее встают дыбом.

Притворяюсь, будто вовсе не я стащил и проглотил последний целый камешек, который вырезали у меня из ноги. Может, мастером трансформации я быть и недостоин, зато карманник хоть куда.

В конце концов нахожу в бывшей комнате родителей старый папин костюм. Мама, конечно же, ничего не выкинула, так что все пропахшие нафталином брюки и пиджаки аккуратно висят в шкафу, словно отец вот‑ вот вернется откуда‑ нибудь из долгого отпуска. Двубортный костюм, как ни странно, оказывается точно впору. В кармане полосатых штанов – смятый носовой платок, все еще пахнущий его одеколоном.

Иду следом за Барроном и Антоном к «мерседесу», а сам сжимаю платок в кулаке.

Антон курит одну сигарету задругой и нервно оглядывается на меня в зеркало заднего вида.

– Помнишь, что должен делать? – спрашивает он, когда мы въезжаем в манхэттенекий туннель.

– Ага.

– Ты справишься. Потом, если захочешь, вырежем тебе ожерелье. И Баррону тоже.

– Ага.

В папином костюме я почему‑ то сам себе кажусь опасным.

Сверкающие двери в ресторан распахнуты, по бокам сверяются со списком приглашенных два огромных здоровяка в солнечных очках и длинных шерстяных пальто. Женщина в переливающемся золотом платье под руку с каким‑ то стариком недовольно надувает губки, перед ними в очереди трое мужчин дымят сигарами. Два швейцара распахивают для нас двери «мерседеса». Один из них на вид младше меня, на мою улыбку он не отвечает.

Охранники машут руками, мы проходим впереди всех, никаких приглашений, только проверяют, нет ли пистолетов.

Внутри уже собралось порядочно народу. Возле бара – настоящее столпотворение, напитки передают назад, чтобы их отнесли на столики. Какие‑ то молодчики разливают водку.

– За здоровье Захарова!

– Пусть открываются сердца и выпивка льется рекой!

– И девочки раздвигают ноги, – присоединяется Антон.

– Антон! – Худощавый парень, ухмыляясь, протягивает рюмку. – Опаздываешь – придется догонять.

Племянник Захарова пристально смотрит на меня, а потом уходит вместе со своей компанией. Проталкиваюсь в главную залу мимо смеющихся мастеров из разных семей. Интересно, многие из них сбежали из дома? Бросили нормальную жизнь в каком‑ нибудь Канзасе или Северной Каролине? Приехали в большой город и попали в руки к Захарову? Баррон следует за мной по пятам, не убирает ладонь со спины. Неприятно.

В другом конце зала на подиуме женщина в светло‑ розовом костюме вещает в микрофон:

– Вы спрашиваете себя, почему мы здесь, в Нью‑ Йорке, собираем деньги, чтобы поправка не прошла в Нью‑ Джерси. Может, лучше поберечь средства, вдруг они нам самим понадобятся, если такой закон вздумают ввести и у нас? Леди и джентльмены, если вторая поправка пройдет в одном штате, особенно в том, где проживает столько наших друзей, родственников, то она пройдет и в других. Нужно защитить право соседей на частную жизнь, иначе некому потом будет защищать наши права.

Мимо проходит красивая девушка в черном платье, темно‑ русые кудряшки заколоты стразами. Пожалуй, улыбается она чересчур широко. Еле сдерживаюсь, чтобы не сказать комплимент.

– Привет, – томно говорит Даника. – Помнишь меня?

Чуть не закатываю глаза – ну зачем же так переигрывать?

– Это мой брат Баррон. Баррон, это Дани.

– Привет, Дани. – Он переводит взгляд с меня на нее.

– Я его обыграла в шахматы, когда был турнир между школами. – Даника слегка приукрасила нашу легенду.

– Правда? – Брат, кажется, расслабился, улыбается во весь рот. – Какая умная девочка!

Она бледнеет. Баррон выглядит таким проницательным, да еще этот костюм, холодный взгляд, ангельские кудри. Вряд ли с Даникой когда‑ нибудь флиртовали такие смазливые социопаты, как мой братец.

– Умная… – запинается она. – Довольно умная.

– Можно, мы поговорим минутку? Наедине.

– Я принесу еды, – кивает Баррон. – Про время не забудь, шахматист.

– Не забуду.

Все мышцы скрутило от напряжения. Он сжимает мое плечо, так приятно, по‑ братски.

– Так ты готов?

– Буду готов. – Стараюсь не смотреть ему в глаза, иначе точно увидит, как задевает меня показное дружелюбие теперь, когда я знаю правду.

– Крутой парень.

Он отходит к самоварам и подносам, уставленным селедкой, рыбой под рубиново‑ красным соусом и разнообразными пирожками.

Даника прижимается ко мне, сует под пиджак обвязанный проводами пакет с кровью и шепчет:

– Мы передали Лиле все, что нужно. Невольно поднимаю глаза. Желудок сжимается.

– Ты с ней говорила?

– Нет, но с ней сейчас Сэм. Лила явно не в восторге от нашего бутафорского пистолета. Сэм его до сих пор клеит.

– Она знает, что нужно делать? – Хорошо представляю себе ее жестокую кривую усмешку.

– Да. Сэм наверняка объяснил все тысячу раз. Просил проверить, хорошо ли ты помнишь, как подсоединять провода к пусковому устройству.

– Думаю, да. Я…

– Кассель Шарп.

Поворачиваюсь.

На дедушке коричневый костюм, украшенная пером шляпа лихо сползает на ухо.

– Какого черта ты тут делаешь? Потрудись‑ ка объясниться.

Вчера мы обсуждали схему во всех подробностях, но я совсем забыл про деда. Идиот, настоящий идиот, не способный ничего спланировать. Конечно, он явился на вечеринку. Где ему еще, спрашивается, быть?

Чудно. По‑ моему, сегодня наперекосяк идет решительно все.

– Меня Баррон привел. Что – нельзя после школы повеселиться? Да брось, почти семейное торжество.

Дед внимательно оглядывает зал, словно ищет потерянную тень.

– Отправляйся домой. Немедленно.

– Ну ладно, – успокаивающе поднимаю руки. – Только съем чего‑ нибудь и сразу домой.

Даника пятится к бару и подмигивает мне: дескать, молодец, все под контролем. Как же!

– Нет, – упрямится старик. – Дуй немедленно на выход, я тебя отвезу домой.

– Да в чем дело? Я же прилично себя веду.

– Надо было позвонить мне, вот в чем дело. Я же записку оставил. Тебе не следует здесь находиться, понял?

На нас оглядывается мужчина в черном костюме, улыбается, поблескивая золотым зубом.

Конечно, знакомая история: непослушный внук, сварливый дедушка. Только вот старик как с цепи сорвался.

– Ладно. – Смотрю на часы: десять минут одиннадцатого. – Объясни, что происходит.

– Объясню по дороге.

Он хватает меня под руку. Не могу вырваться, мышцы не слушаются: слишком часто за последние несколько дней мне выламывали руки. Шествуем к выходу, около бара удается привлечь внимание Антона.

– Смотри, кто пришел. Ты же знаешь деда?

Антон злобно прищуривается, старика он явно знает и недолюбливает. Оцинкованная стойка уставлена рюмками, рядом пустая бутылка из под «Пшеничной».

– Зашел старых друзей проведать, мы уже уходим.

– Только не Кассель. Он же еще не выпил.

Племянник Захарова наливает мне рюмку. Несколько молодых мастеров тут же переключают на нас внимание, принимаются мерить меня оценивающими взглядами.

Глаза у Антона горят, в любезной полуулыбке читается напряжение, он с обманчивым спокойствием облокотился на стойку. Настоящий вожак должен уметь подчинять таких, как мой дедушка. Антон не может уступить старику на глазах у всех. Будущему главе клана представился случай показать себя, а тут как раз я под руку подвернулся.

– Выпей.

– Ему только семнадцать.

Парни хохочут. Опрокидываю в себя рюмку. Водка обжигает горло и согревает желудок. Кашляю. Смех еще громче.

– Всегда так, – говорит кто‑ то, – первая хуже всего.

– Неправда. – Антон наливает еще одну. – Хуже всего вторая: ведь уже понятно, чего ждать.

– Валяй, – соглашается дед. – Еще одну, и мы уходим.

На часах двадцать минут одиннадцатого. Вторая рюмка прожигает все нутро. Один из парней хлопает меня по спине.

– Да ладно вам, – уговаривает он. – Пускай пацан остается. Мы за ним присмотрим.

– Кассель, – голос у деда укоризненный, – ты же не хочешь завтра проспать свою распрекрасную школу.

– Я с Барроном приехал – Наливаю себе третью рюмку, Антоновы дружки в восторге.

– Ты поедешь со мной, – цедит старик сквозь зубы.

В третий раз водка на вкус как вода. Отхожу от бара и старательно спотыкаюсь. Меня наполняет лихая уверенность. Так и хочется сказать им: «Я Кассель Шарп, самый умный, обо всем подумал».

– Ты в порядке?

Антон пытается понять, насколько я пьян. Все его планы зависят от меня. Старательно пытаюсь изобразить бессмысленный взгляд: пускай побесится, не мне же одному страдать.

– В машине проспится. – Дед тянет меня к дверям, проталкиваясь сквозь толпу.

– Дай только в туалет схожу. На секунду.

Старик, похоже, сейчас лопнет со злости.

– Да ладно. Ехать‑ то нам долго.

На часах пол‑ одиннадцатого. Антон сейчас займет свое место подле дяди. Баррон, наверное, уже меня разыскивает. Только мы точно не знаем, когда Захаров отправится в туалет. У него, может, мочевой пузырь резиновый.

– Я пойду с тобой.

– Слушай, уж пописать меня отпусти. Обещаю не буянить, ладно?

– Ну конечно. Нет, не отпущу.

Проходим мимо кухни в темную дальнюю часть ресторана. Оглядываюсь: на Захарове повисла какая‑ то красотка с длинными золотистыми волосами, рубиновые серьги сияют гораздо ярче его бледно‑ розового камня. Вокруг все расшаркиваются, пожимают руки в перчатках, обещают дать денег для фонда.

И тут в толпе я замечаю ее. Лила? В свете люстры волосы кажутся белоснежными, губы накрашены кроваво‑ красной помадой.

Ей нельзя здесь быть, слишком рано, из‑ за нее все сорвется.

Резко поворачиваюсь к столам с едой, к ней, но Лила уже исчезла.

– Теперь‑ то что? – ворчит дед. Запихиваю в рот сырник.

– Пытаюсь перехватить что‑ нибудь поесть, вот что. Ты же совсем спятил – тащишь меня куда‑ то.

– Я знаю: ты тянешь время – постоянно смотришь на часы. Кассель, завязывай со своими глупостями. Писай или не писай, и поехали.

– Ладно.

Заходим в туалет. Без двадцати одиннадцать. Сколько еще получится тянуть кота за хвост?

У зеркала причесываются несколько мужчин. Около раковины тощий блондин с припухшими веками нюхает кокаин, он даже не оборачивается в сторону двери. Запираюсь в первой кабинке, усаживаюсь на крышку унитаза и пытаюсь успокоиться.

Десять сорок три.

Лила, интересно, специально вышла? Хочет все провалить? А это вообще она была или у меня уже галлюцинации на нервной почве?

Снимаю пиджак, расстегиваю рубашку и приклеиваю скотчем пакет с фальшивой кровью, прямо на голую кожу. Потом ведь сдирать придется вместе с волосами, но сейчас лучше об этом не думать. Протягиваю провод, слегка надрываю карман брюк. Еще немного скотча. Десять сорок семь.

За бачком приклеена бутылка с рвотой. Кто же из них согласился на эту приятную процедуру? Улыбаюсь.

Десять сорок восемь. Подсоединяю пусковое устройство.

– Ты там жив? – интересуется дед, кто‑ то хихикает.

– Секундочку.

Нарочито громко прокашливаюсь и выливаю в унитаз половину содержимого бутылки. Три дня эта дрянь простояла. Кабинку наполняет отвратительный резкий запах. Меня, наверное, сейчас вырвет по‑ настоящему.

Выливаю остатки и аккуратно приклеиваю бутылку обратно за бачок. Теперь нужно наклониться над унитазом. Мерзость. Снова сводит желудок.

– Кассель, все в порядке? – Теперь у деда голос взволнованный.

Все в норме. – Сплевываю, спускаю воду, застегиваю рубашку и накидываю пиджак. Открывается дверь, Антон кричит:

– Все на выход. Нам нужен туалет.

Пошатываясь от облегчения, выхожу из кабинки и облокачиваюсь о дверь. Мои манипуляции с бутылкой и так уже почти всех распугали, мимо Антона протискиваются последние запоздавшие – пара мужчин и любитель кокаина. Около раковины стоит Захаров.

– Дези Сингер, – он вытирает рот рукой, – сколько лет, сколько зим.

– Превосходная вечеринка. – Дедушка торжественно кивает Захарову, только что не кланяется. – Не знал, что ты занялся политикой.

– Раз нарушаешь законы, умей их контролировать. Кто, как не мы, в конце концов.

– Говорят, самые прожженные плуты рано или поздно уходят в политику.

Захаров улыбается, но вдруг замечает меня и вмиг становится серьезным.

– Здесь никого не должно быть, – говорит он Антону.

– Простите, – качаю головой. – Напился немного. Такая вечеринка, сэр.

Дед было хватает меня за руку, но вмешивается Антон.

– Младший братишка Филипа. – Он ухмыляется, словно удачно пошутил. – Порадуйте пацана.

Его дядя медленно протягивает мне руку.

– Кассель, правильно?

– Ничего, сэр. – Наши взгляды встречаются. – Можете не жать, если не хотите.

– Давай‑ давай. – Он по‑ прежнему не отрывает от меня глаз.

Беру протянутую руку, накрываю его запястье левой ладонью, просовываю пальцы под манжет и дотрагиваюсь до кожи через дырочку в перчатке. Захаров открывает рот от изумления, словно получил удар током, отшатывается. Дергаю его на себя и шепчу прямо в ухо:

– Притворитесь мертвым. Ваше сердце только что превратилось в камень.

Старик делает пару неуверенных шагов и потрясение оглядывается на Антона. Неужели сейчас что‑ нибудь скажет? Тогда мне крышка. Но Захаров резко наклоняется, цепляясь за дверь кабинки, откидывается, ударяется головой о сушилку для рук, беззвучно открывает и закрывает рот, а потом сползает по стене, вцепившись в воротник рубашки.

Мы все стоим и смотрим, как он хватает ртом воздух.

Захаров сам аферист почище многих.

– Что ты наделал? – кричит дедушка. – Кассель, верни все как было. Что ты…

Он смотрит так, словно видит меня впервые в жизни.

– Заткнись, старик. – Антон со всей силы ударяет кулаком по двери кабинки, прямо у деда над головой.

Еле сдерживаюсь, чтобы не броситься на него: времени нет. Нужно изобразить отдачу.

Концентрируюсь, представляю, как на меня самого обрушивается меч, пытаюсь вновь почувствовать магию – магию, которую провоцирует опасность.

Нужно психануть хорошенько. Вспоминаю Лилу, как стоял над ней с ножом; вспоминаю ужас и опустошающую ненависть к себе. Фальшивая память – сильная штука.

Голова чуть дергается от усилий, и плоть вдруг становится жидкой, тягучей. Пусть моя рука превратится в руку отца. Рисую в уме мозолистые ладони, огрубевшие пальцы.

Славное дополнение к его костюму.

Маленькая трансформация; надеюсь, и отдача получится слабой.

Тело содрогается, пытаюсь прислониться спиной к стене, но ноги не слушаются, они как будто вытянулись, растаяли.

Антон достает выкидной нож‑ бабочку – лезвие вспыхивает на свету, словно рыбья чешуя, – наклоняется над дядей и осторожно срезает с галстука розовый самоцвет.

– Теперь все пойдет по‑ другому. – Он кладет Бриллиант Бессмертия в карман и поворачивается ко мне, все еще сжимая нож.

У него свой план? Мне конец.

– Наверняка не помнишь, – голос у Антона тихий и зловещий, – но ты сделал мне амулет. Так что даже не пытайся надо мной работать.

Работать! Да я сейчас только и могу, что ползать на коленях. Тело сотрясается в судорогах. Перед глазами все дрожит и расплывается, но я вижу, как дедушка склонился над Захаровым.

На спине вырастают плавники, у меня теперь пять, нет, шесть рук, голова мотается в разные стороны, язык раздвоился, как у змеи, кости выламываются из суставов. Смотрю на потолок тысячью одновременно моргающих глаз. Скоро все кончится, кончится. Но отдача все не проходит.

– Ты преданный мастер, – Антон подходит к дедушке, – поэтому мне очень неприятно так поступать.

– Стой, где стоишь, – огрызается тот.

Антон качает головой.

– Я рад, что Филипу не придется это видеть. Он бы не понял, но ты‑ то все понимаешь, старик? Глава клана не может позволить, чтобы о нем болтали невесть что.

Надо перевернуться, но ноги стали копытами и с грохотом бьют по кафельному полу. Как на них ходить? Пытаюсь закричать, но голос не слушается: я чирикаю по‑ птичьи. На лице, похоже, вырос клюв.

– Прощай, – говорит Антон дедушке. – Сейчас я войду в историю.

Кто‑ то колотит в дверь. Нож замирает у самого дедушкиного горла.

– Это Баррон, – кричат с той стороны. – Открывайте.

– Я открою дверь, – командует дед. – Убери нож. Если я кому‑ то и предан, так это вон тому мальчонке на полу. И если у тебя на него планы – подумай хорошенько.

– Антон! – Чертовски трудно выговаривать слова длинным извивающимся языком. – Дверь!

Он оглядывается на меня, прячет лезвие в рукоятку и идет открывать.

Надо скорее убрать трансформированную руку в карман.

Входит Баррон. Двигается он нехотя, словно его подталкивают сзади.

– Руки держи на виду! – слышится девичий голос.

На Лиле немыслимо короткое, облегающее красное платье и никаких украшений – только огромный серебристый пистолет, сверкающий в свете лампы. Дверь захлопывается. Внушительное получилось оружие. Она направляет его на Антона.

Тот беззвучно открывает рот, безуспешно пытаясь выговорить ее имя.

– Ты меня слышал.

– Он убил твоего отца. – Антон указывает на меня сложенным ножом. – Не я, это он.

Лила переводит взгляд с него на тело Захарова и целится в меня.

Нащупываю мешок с кровью под рубашкой. Только бы пальцы не изменили форму. Язык вроде бы стал прежним:

– Ты не понимаешь, я не хотел…

– Я устала от бесконечных оправданий. – Пистолет в руках у Лилы дрожит. – Ты сам не знал, что делаешь. Ты не помнишь. Ты не хотел.

По‑ моему, сейчас она говорит вполне искренне. Пытаюсь подняться.

– Лила…

– Заткнись, Кассель.

Она стреляет.

По рубашке растекается кровь.

Хватаю ртом воздух и закрываю глаза.

Дедушка выдыхает мое имя.

Да уж, всего один выстрел, и ты король вечеринки.